Текст книги "Без всяких полномочий"
Автор книги: Борис Мегрели
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)
Отчим умер в день своего сорокапятилетия. У него открылись раны в легких, и он истек кровью.
Мать во второй раз надела траур и больше не снимала его.
На мостовой лежала желтая бабка. Очевидно, мальчишки, как и мы в те далекие годы, усевшись на корточки прямо на площади, играли в бабки, и кто-то потерял ее.
Я увидел себя, большеголового, в черных сатиновых шароварах, линялой клетчатой рубашонке и войлочных тапочках, присевшим на корточки на пыльной площади. Тогда она не была асфальтирована и по ней вместо машин ходили ослики, прогибавшиеся под тяжестью хурджинов.
Я услышал легкий цокот копыт и протяжный, мелодичный, словно песня, переклик горцев, будивший утро:
– Мацони! Мацони!
На горцах были яркие, как восточные ковры, носки и круглые черные шапочки.
Тоска подкатила к горлу. Я бы многое отдал, чтобы вернуться в детство. Ведь говорят, что чем дальше детство уходит от человека, тем ближе оно становится. «Как о воде протекшей будешь вспоминать», – мелькнула в голове фраза из «Книги Иова».
Я сел в машину и включил приемник. Какая-то станция передавала записи Фрэнка Синатры.
Было далеко за полночь. Я снова вылез из машины и заглянул в подворотню, в которой исчез Гурам, потом прошелся вверх по улице Энгельса и закурил.
Крыша одного из домов сверкала, словно под лучами солнца, а вдали, на Сололакском хребте, у развалин древней цитадели, где замшелый гранит зубчатых стен с узкими бойницами обильно полит кровью моих предков, стояла грузинка, в левой руке держала чашу, в правой – меч, и свет прожекторов освещал ее, чтобы и ночью все видели символ Грузии. Чаша с вином для друзей, меч – для врагов.
Я вернулся назад. Фрэнк Синатра продолжал петь.
– Давай погромче! – раздался хрупкий голос, и я увидел в открытом окне напротив полусонного мальчика.
Я показал ему бабку.
– Твоя?
– Кто сейчас в эту ерунду играет?! Что за станция? Анкара?
– Наверно.
Мальчик исчез. Через минуту я услышал мужской голос:
– Выключи приемник, сукин сын!
Возможно, это сказали мальчику, но я выключил приемник.
В тишину вкатился шум мотора. Свет фар ворвался на боковую улицу, устремился к дому напротив меня, расплющился на нем, и на площадь въехал «Москвич», в котором рядом с клетчатым пиджаком сидела Нина. Машина остановилась.
– Как выехать на проспект Руставели? – спросил водитель. – А-а, это вы?! Спасибо за шампанское.
– Не стоит благодарности. Развернитесь и езжайте все время прямо. Дорога сама выведет на площадь Ленина.
– Спасибо. Там я уже сориентируюсь. Счастливо.
Еще секунда, и «Москвич» умчался бы, увозя эту рыжую девушку в ночь.
– Чачи не хотите? – с ужасом услышал я собственный голос. Что она обо мне подумает? Драчун и вдобавок алкоголик.
– Хочу! – неожиданно сказал водитель. – Я еще не пробовал чачи. Это виноградная водка?
– Виноградная.
Появился Гурам.
– В чем дело?
– Да вот товарищ, оказывается, никогда не пробовал чачи, – сказал я.
– Так дай попробовать!
– Не на улице же!
Водитель вышел из машины.
– Эдвин Макаров, – представился он.
Представились и мы.
– Я ваш должник, – сказал Эдвин. – Приглашаю вас с Гурамом ко мне в гостиницу.
– Поедем ко мне, – сказал Гурам.
– С удовольствием, – отозвался Эдвин. – Попробуем уговорить даму.
– Как?! У вас в машине дама?! – воскликнул Гурам, и я не мог понять, не заметил он Нину или притворялся. Он заглянул в «Москвич». – Добрый вечер. Здравствуйте. Вы почему от нас прячетесь?
– Я не прячусь, просто устала, – ответила Нина.
– Мы ездили за город, – сказал Эдвин.
– Ну и что? – возразил Гурам. – Мы тоже ездили за город.
Гурам не смог уговорить Нину, и тогда он и Эдвин решили, что отвезут ее домой, а потом мы втроем поедем к Гураму.
Прежде чем сесть в машину, Эдвин осмотрелся вокруг и присвистнул. Он только сейчас разглядел теснившиеся дома с деревянными балконами, мощенные мерцающим булыжником узкие улицы, стекающиеся, как ручейки, к площади. Он взял с заднего сиденья «Москвича» фотоаппарат с блицем и стал снимать.
Я сидел в «Волге» рядом с Гурамом и мрачно думал о предстоящем застолье. Я затеял его, и винить в этом следовало только себя.
– Хороша девушка, – сказал Гурам.
– Ничего, – сказал я. – Зачем ты пригласил этого американизированного типа?
– Девушка понравилась тебе или нет? Не из-за нее ты предложил этому типу отведать чачи, а?
Мы подъехали к «Москвичу», и Гурам сказал Эдвину:
– Езжайте за нами. Я знаю кратчайшую дорогу к дому Нины.
– Что ты затеял? – спросил я Гурама.
– Это мое дело, – ответил он.
Гурам гнал машину по только ему ведомым улицам и переулкам. «Москвич» шел за нами. Через десять минут мы выскочили в Ваке. Нетрудно было догадаться, что мы ехали к дому Гурама.
– Напрасно ты это делаешь, – сказал я.
Он не ответил.
Я не сомневался, что Нина откажется подняться к Гураму и все равно придется везти ее домой. Но, к моему удивлению, она засмеялась, когда Гурам открыл дверь «Москвича» и сказал:
– Кратчайший путь к вашему дому проходит через мой дом.
ГЛАВА 4
Мы сидели в гостиной за длинным низким столом, над которым свисала лампа с медным чеканным абажуром, и закусывали чачу черешней. Нина пила сухое вино, которое нашлось в холодильнике.
На стенах висели сабли, кинжалы, ружья, пистолеты, и Эдвин поглядывал на оружие сначала сдержанно, потом все более откровенно, и я знал, чем закончится ночь, – Гурам снимет со стены кинжал и вручит ему, так сказать, на память, и голый, ничем не прикрытый гвоздь будет нахально торчать на виду у всех, как время от времени торчали другие гвозди, когда у Гурама появлялись новые друзья.
Нина сидела рядом со мной. Преодолев неизвестно откуда появившуюся робость, я обратился к ней:
– Как в Оружейной палате, правда?
Она не ответила.
– Особенно хорош вот тот дуэльный пистолет.
– Еще бы! – сказала Нина. Она, конечно, намекала на мою стычку с Леваном.
Эдвин засмеялся.
Гурам произнес очередной тост. Красочно рассказав трагическую легенду о двух охотниках – один отдал жизнь за другого, – Гурам призвал нас сделать то же самое, если окажемся перед дилеммой – я или друг.
Я отказался пить.
Нина недоуменно взглянула на меня и пригубила вино.
Ну конечно, она считает, что я заядлый алкоголик. Зачем же разубеждать ее? Водка была крепкой и теплой, будто ее выдерживали на солнце, и я почувствовал, как все во мне нагревается, а голова начинает гудеть.
Я больше не боялся напиться и молча пил одну рюмку за другой. Нина для меня не существовала. Между тостами она беседовала с Гурамом о каком-то хирурге. Я соображал туго и мог лишь догадываться, что речь шла о хирурге, который оперировал ее.
– Как самочувствие? – спросил Эдвин.
– Хорошо, – ответил я, насилу размыкая веки.
Нины и Гурама в комнате не было.
– Они там, – сказал он, показывая на балкон, и улыбнулся мне. – Я очень рад, что мы познакомились. Без дураков.
– Я тоже, – сказал я и встал.
– Вам нравится Нина?
Я открывал дверь, когда услышал это, и обернулся, не доверяя своему слуху. Мало ли что почудится спьяну. Но Эдвин смотрел на меня так, что сомнений быть не могло. Он ждал ответа.
– Нет, – твердо сказал я. Наверно, в ту минуту мною распоряжалось не то полушарие мозга, которое командует чувствами.
Я вернулся в гостиную почти протрезвевшим. Холодный душ взбодрил меня.
Звучала музыка. Гурам танцевал с Ниной. Эдвин курил и наблюдал за ними. В танцах Гурам придерживался старомодных вкусов. Он признавал только танго.
Удивительное дело, как легко Гурам сходится с людьми, подумал я с завистью. Мне никогда не удавалось через час после знакомства быть таким раскованным и непринужденным.
Гурам подвел ко мне Нину:
– Потанцуй. А я займу гостя.
– Я не танцевал сто лет, – промямлил я.
– Мне пора домой, – сказала Нина.
Если бы она промолчала, возможно, я не стал бы танцевать, но дух противоречия заставил меня сказать:
– Я все же попробую.
Мы танцевали молча. Я не мог вымолвить ни слова.
– У меня такое чувство, будто мы с разных планет, – сказала Нина.
– Но я не такой, каким вы меня видите.
– Загадочный, как марсианин, – усмехнулась она и высвободилась из моих рук. – Пора домой.
Эдвин встал, чтобы проводить Нину, но Гурам сказал, что сам отвезет ее. Эдвин помрачнел. Не знаю, почему он не настоял на своем – то ли решил, что неприлично перечить хозяину дома, то ли интуитивно понял, что перечить Гураму нельзя.
– Всего хорошего, – сказала нам Нина.
Город просыпался. Дворники подметали тротуары. Скрежетали трамваи с первыми пассажирами, на ходу сбрасывая с проводов бледные звезды.
Мы подъехали к одноэтажному сооружению с вывеской «Хаши». На двери висел большой замок. Гурам выругался, и мы – впереди «Волга», позади «Москвич» – помчались дальше.
В Авлабаре хашные тоже были закрыты.
– Придется ехать в Сабуртало, – сказал Гурам. – Почему ты молчишь?
– Прикажешь петь?
– Вас понял.
Через десять минут мы остановились у моего дома.
– Мы так и не поговорили с тобой, – сказал Гурам.
Я вылез из машины. «Москвич» стоял в пяти метрах. Эдвин высунулся в окно.
– Когда увидимся?
– Когда хотите, – ответил я, не испытывая никакого желания встречаться с ним, попрощался и вошел во двор.
По широкому, как проспект, балкону шагал в одних плавках Сандро Каладзе, высматривая в стеклах окон отражение своего великолепного торса. На полу лежал набор гантелей.
– Привет, – сказал я.
– Привет, – ответил Сандро и стянул с головы чулок, которым выпрямлял свои волнистые волосы.
– Как дела?
Скрестив на груди руки, Сандро пространно рассказывал о делах. Сколько раз я зарекался задавать вопросы в неурочное время, и все без толку. Теперь я должен был выслушать душеизлияния Сандро до конца, хотя все его жизненные проблемы я знал как свои. Несколько месяцев назад он ушел от жены, оставив ей кооперативную квартиру. Жена предложила ему деньги, и он не мог решить, принять или отказаться.
– Будь мужчиной, – сказал я.
– Ты прав. Надо быть мужчиной. Я не возьму денег, вообще у нее ничего не возьму. А что ты скажешь о моей роли?
Сандро был киноактером, не знаю, насколько способным, но достаточно киногеничным, правда, с некоторым отклонением от норм студии «Грузия-фильм». Он скорее походил на героя аргентинских фильмов, скачущего на коне и стреляющего во врагов без промаха, а в перерыве между этими важными событиями танцующего танго со страстной брюнеткой, нежели на грузина, строящего Руставский металлургический комбинат или Ингурскую ГЭС. Окончив театральное училище, он снялся в двух плохих фильмах, эпизодических ролях. Год назад его пригласил на небольшую роль довольно известный режиссер, и съемки как будто прошли удачно, но Сандро беспокоил монтаж – ведь всегда снимают больше, чем надо.
Мягкий баритон Сандро убаюкивал меня. Чтобы не заснуть, я разглядывал пестрые узоры древнего ковра, покрывающего диван под окном напротив. В глазах зарябило, и я перевел взгляд на массивный стол у другого окна. За этими двумя окнами жил Сандро с отцом и бабушкой. Отец Сандро – Валериан Каладзе был актером драматического театра, и соседи называли его не иначе как Маэстро. Последние десять лет он, втайне от театра, готовил роль Гамлета и надеялся в один прекрасный день добиться того, чего не добился за тридцать лет, – славы и денег. Пока финансовой опорой семьи Каладзе была древняя, как ковер на диване, Нинуца, мать Валериана, которую все называли бабушкой. Она тридцать лет вязала на дому.
Рядом с семьей Каладзе жила моя квартирная хозяйка Лиза Погосова. Под ее окном стоял облупившийся стол, заваленный грязным детским бельем. Ребенка Лиза родила на закате молодости от женатого мужчины, который сбежал от нее, как только она забеременела, но до сих пор замаливал свой грех незначительными почтовыми переводами. В молодости Лиза Погосова, должно быть, могла поспорить красотой с Клаудией Кардинале, но ей повезло меньше, значительно меньше, чем заслуживала, по крайней мере, ее красота, и, давно махнув на все рукой, бросив работу в издательстве, она целиком посвящала себя сыну.
Следующую комнату занимал Бидзина Кикнадзе с женой Тиной и восемнадцатилетней дочерью Татой. Простенок между дверью и окном Бидзина загромоздил кухонным гарнитуром. Бидзина заранее готовился к новоселью. Он был председателем профкома в таксомоторном парке. Бидзина с тоской вспоминал время, когда работал шофером такси и приносил в дом в три раза больше денег, но утешал себя тем, что вскоре получит квартиру бесплатно. Иначе ему пришлось бы вступить в кооператив.
Я перевел взгляд на коробки и огромный сундук с арабской вязью на боку, к которому была прислонена автомобильная покрышка. Коробки и сундук стояли под окном Арчила и Мэри Дондуа. Арчил до поездки на Асуан прирабатывал тем, что по вечерам чертил чужие дипломные проекты, а Мэри сама шила себе более чем скромные наряды. Теперь Арчил ездил в институт на собственной «Волге», намеревался защитить кандидатскую диссертацию, Мэри три раза в день меняла дорогие платья, и оба с нетерпением ждали переезда в кооперативную квартиру.
Еще немного, и я заснул бы стоя. Раздалось рыкание.
– Папочка проснулся, – сказал Сандро. – Маэстро прочищает горло. Сейчас произнесет: «Быть или не быть?»
Валериан не заставил себя ждать.
– Быть или не быть? – таков вопрос, – услышали мы.
– Одним словом, если метраж сохранят и фильм выпустят на экраны…
Загрохотал брошенный Валерианом стул. Маэстро таким образом выражал недовольство собой.
– Всю мебель переломал. Сидеть не на чем, – сказал Сандро. – Если метраж сохранят и фильм выпустят на экраны, меня заметят и тогда… – Тут он постучал по дереву и пространно стал говорить о своем будущем.
Я взглянул вниз.
Земля между воротами и двумя окнами первого этажа алела цветами. Их выращивал Аполлон Гаприндашвили, названный именем златокудрого греческого бога как бы в насмешку. Он был лыс. Лысина, конечно, не единственное, что отличало его от сына Латоны. Он не играл на кифаре, зато прекрасно пел, и ни одно застолье не обходилось без него. Он любил свою толстуху Нателу и хотел иметь от нее сына, но трижды его постигла неудача – она родила девочек. Аполлон не отчаивался. Он считал, что все еще впереди. Под окнами стояли коробки. В них он возил в Москву цветы. Аполлон был деловым человеком и не мог позволить себе за тридцать один рубль обратно транспортировать в коробках воздух. Поэтому, возвращаясь из Москвы, он набивал коробки дефицитным ширпотребом. Воздушная трасса Тбилиси – Москва – Тбилиси была для него своеобразной дорогой жизни. Соседи стыдили Аполлона, а он говорил, что ничего постыдного в торговле цветами нет, наоборот, дескать, его миссия благородна – цветов не хватает, спрос большой и он помогает государству. Когда же его попрекали торговлей ширпотребом, он горячо отвечал: «Жить-то надо!» У Аполлона были деньги, и он искал садово-огородный участок, чтобы с размахом выращивать цветы и не зависеть от поставщиков.
Под третьим окном на топчане валялись листы латуни, куски дерева, фанера, выцветшие рулоны бумаги. За этим окном жил Ираклий Махарадзе. Он был чеканщиком, но его работы пока не покупали. Чтобы как-то сводить концы с концами, он время от времени брал заказы на женские украшения и делал их из серебряных ложек, оставшихся от покойных родителей.
На балкон вышла Тата.
– Вам хлеба не нужно? – спросила она.
– Спасибо, нет, – ответил я.
Размахивая сумкой, она сбежала по лестнице. В ней было что-то от олененка. Она двигалась стремительно и грациозно.
Сандро проводил ее взглядом.
Во дворе мелькнула красная рубашка Ираклия. Он ее, кажется, никогда не снимал.
– Посмотри! Ираклий побежал за ней, – сказал Сандро.
– Бог с ним, – сказал я. – Занимайся своими гантелями. Я иду спать.
– Бидзина убьет их! – сказал Сандро.
– Оставь. Сами разберутся. Пока!
Вышла Лиза с детским ночным горшком. Шелестя полами насаленного шелкового халата, обтягивающего располневшее, по все еще стройное тело, она прошествовала в конец балкона и уборную, неся горшок, словно вазу с цветами.
Я задолжал Лизе. Она могла подумать, что я избегаю ее, и остался на месте.
– Когда вы заплатите за комнату? – спросила Лиза.
– За комнату! – фыркнул Сандро.
Лиза даже не взглянула на него. Она презирала Сандро.
– Завтра, – сказал я.
– Подождем до завтра, – сказала Лиза и, вызывающе вихляя бедрами, удалилась в комнату.
– Тунеядка, – процедил сквозь зубы Сандро и спросил: – А где ты всю ночь был? У женщины?
– У друга, – ответил я. – Пойду посплю.
– Тебе совсем это не помешает. Да, вечером какой-то тип приходил, спрашивал тебя.
– Какой тип?
– В кожаном пиджаке. Лысый, толстый. В руке цветной носовой платок. Он им вытирал то шею, то лицо. Догадался, кто это?
– Да.
По описанию это был Шота.
– Что у тебя может быть общего с такими типами? Ты же интеллигентный человек, – сказал Сандро.
– Ничего общего. Все разное, – сказал я.
– Слава богу. Иди спать. На тебе лица нет, – сказал Сандро и легонько подтолкнул меня.
Я открыл дверь и вошел в свой склеп, который Лиза Погосова называла комнатой. Это была бывшая кладовая.
Меня разбудил стук в дверь. Стучала Лиза.
– Вас внизу ждут. Выйдете? Или сказать, что вы спите?
– Выйду, – ответил я, поднялся с постели и натянул брюки. Будильник показывал четверть первого.
Застегивая на ходу рубашку, я вышел на балкон.
Во дворе стоял Вашакидзе, главный инженер швейной фабрики.
Я спустился к нему.
– Почему не дождались меня вчера, любезный? – вместо приветствия сказал он.
– Так уж получилось. Разве вам не доложили?
– А вы, оказывается, драчун. Я не подозревал. – Вашакидзе усмехнулся.
– Я тоже не подозревал, что на вашей фабрике начальник цеха жулик.
– Жулики, дорогой мой, как газ, проникают во все щели. Я еще не завтракал. Похоже, вы тоже. Поехали. Позавтракаем. Заодно поговорим.
Несмотря на полдень, в кафе «Тбилиси» было полно посетителей, звенели бокалы, провозглашались тосты, суетились официанты.
За одним из столов я увидел своего дальнего родственника Ило, товароведа Текстильторга. Среди крупных соседей он казался из-за худобы ущербным.
При виде Вашакидзе Ило и его сотрапезники уважительно встали, и один из них, человек-шкаф, странно, как он умещался на стуле, сказал:
– Михаил Шалвович, прошу к нам.
– Шалвович, просим, – сказал Ило. На меня он даже не посмотрел.
Вашакидзе бросил презрительный взгляд на Ило и сказал человеку-шкафу:
– Не беспокойся, Бичико.
Ило смешался. Человек-шкаф что-то шепнул подскочившему официанту.
Вашакидзе взял меня под руку.
– Я вижу, вы пользуетесь популярностью, – сказал я.
– Уважают, – усмехнулся он. – Все-таки главный инженер. Главный! Если серьезно, то в Тбилиси многие меня знают.
– И дельцы?
– И они.
Притащив из кухни стол, официант накрыл его хрустящей скатертью.
– Дельцы, мой дорогой, всех знают. На то они и дельцы, – сказал Вашакидзе, когда мы сели за стол. – А вы априори относитесь к ним отрицательно?
– Дельцы – это дельцы, как черное – это черное, – ответил я.
– Юношеский максимализм, – засмеялся Вашакидзе. – Молодой человек, конечно, черное – это черное и белое – это белое. Но между черным и белым много полутонов. Физику помните?
– Разве вы относитесь к дельцам иначе?
Официант, не спрашивая, принес осетрину, черную и красную икру, масло, сыр и зелень.
– Я не пью. Вы, если хотите, можете выпить, – сказал Вашакидзе. – Заказать коньяк?
– Нет, благодарю вас. Как же вы относитесь к дельцам? – сказал я.
– У меня к ним двоякое отношение. Оно зиждется на многолетних наблюдениях, и, думается, вы можете извлечь что-то полезное для себя из моих размышлений. Начну с отрицательного. Любое противозаконное действие отвратительно. Это, так сказать, преамбула. Дельцы, как вы их называете…
– А как вы называете их?
– Деловыми людьми. Эти люди думают прежде всего о собственном обогащении и далеки от общественных интересов. По уже здесь заложено противоречие. Не желая того, деловые люди приносят обществу определенную пользу. Возникает вопрос – каким образом? Возьмем область, которая наиболее близка широким массам населения, – легкую промышленность. Потребителю нужны качественные и модные вещи. Мода изменчива. Потребителю наплевать на то, что надо мною главк, министерство, Госплан, с которыми мне необходимо согласовать каждый свой шаг. Интересует ли потребителя тот факт, что на согласование и перестройку производства уходит столько времени, что новый товар, не успев дойти до него, становится морально устаревшим? Конечно, нет! Ему подавай то, что модно сегодня. Видит бог, он прав. Вот это и учли деловые люди. Они мобильны, быстро перестраиваются, хорошо ориентируются на рынке. Они работают на рынок, на потребителя. Складные зонтики – пожалуйста. Нейлоновые сумки – пожалуйста. А, нейлон немоден, модны цветные пластмассовые сумки? Все, снимают с производства нейлон, пускают пластик. Где впервые в стране начали выпускать водолазки? В Тбилиси. Налицо польза? Налицо. Вот вам один из парадоксов.
– Все это правильно. Дельцы мобильны. Но они работают не в частной лавке, а на государственных фабриках, – сказал я. – Значит, они должны иметь соответствующие условия для своих операций.
– Не торопитесь, доберемся и до условий. Другой парадокс – деловые люди вкладывают собственные средства в перестройку государственного производства. Средства, которых в данный момент нет у государства. Иначе говоря, они субсидируют государство.
– Действительно парадокс.
– Парадоксов много. Можно сказать, сплошные парадоксы, – засмеялся Вашакидзе. – Давайте есть.
– Вас не мучает несправедливое распределение жизненных благ между вами и ими? – спросил я.
– Нет, – ответил он, кладя на тарелку осетрину. – Их блага – это плата за страх. Между прочим, несправедливое распределение – тоже парадокс. Возникает вопрос, почему несправедливое, если они много думают, работают и еще рискуют? Я же только думаю и работаю. К тому же, если говорить обо мне, я человек жесткий, неуживчивый, со всеми ругаюсь и ссорюсь.
– Но так можно во многом найти противоречия и парадоксы. Это софизм.
– Это жизнь, молодой человек.
У меня было большое желание расспросить его о Карло Торадзе, но я воздержался. Прежде следовало ознакомиться с содержанием папки, которую передал мне Дато.
– Вы не хотите рассказать, какие недостатки обнаружили на фабрике? – спросил Вашакидзе.
– Недостатки! – усмехнулся я.
Внимательно выслушав мой рассказ, а я не утаил от него то, что он и без меня наверняка знал, Вашакидзе побагровел.
– Ну, Коберидзе, ну, подлец! Что собираетесь предпринять? Будете писать?
– Такое везение у журналиста бывает раз в жизни. Грех не написать.
– Что же, вы нас прославили, вы нас и ославите?
– Что значит «ославите»?
– Как же иначе? Опозорите фабрику, ее коллектив на всю республику.
С грохотом отодвинув стулья, поднялись из-за стола Ило и его сотрапезники. Они поклонились Вашакидзе и важно покинули кафе.
– Собственно, я пришел на фабрику с добрыми намерениями, хотел написать о каком-нибудь передовике.
– Знаю, мой дорогой, что у вас доброе сердце. Но факты! Что же будем делать? – Вашакидзе засмеялся и позвал официанта. – Будем есть цыплят.
Пока жарили цыплят, мы говорили о футболе. Вашакидзе волновало, как в новом сезоне выступит тбилисское «Динамо». Меня этот вопрос занимал мало. Я думал о том, что надо съездить на базу Текстильторга, потом еще раз на фабрику и собрать дополнительный материал. Статья на основе имеющихся у меня фактов изобиловала бы вопросами. Такого рода статья вполне допустима в журналистике. Отвечать на вопросы дело милиции и прокуратуры. Но это не самый лучший путь. Лучше, когда не возникает вопросов и статья похожа на расследование опытного криминалиста, где главное – неопровержимость фактов. Факты, приведенные в статье, полностью подтвердились – так должен был бы написать в редакцию Вашакидзе пли директор фабрики, Луарсаб Давидович Ахвледиани, молчаливый человек с холодными руками.
– Где я могу получить сведения о ткани «Ариадна»? – опросил я у вахтера базы Текстильторга, сунув ему под нос удостоверение, отпечатанное на бланке редакции.
– У товароведов в шестой комнате.
В шестой комнате сидело два человека, и один из них был нее тот же Ило.
– Я из редакции. У кого могу получить сведения о ткани «Ариадна»?
– У него, – сказал пожилой товаровед и, ткнув пальцем в сторону Ило, вышел из комнаты с папкой под мышкой.
Ило смотрел на меня с недоумением и любопытством.
– Ты ко мне как родственник или как корреспондент?
– Естественно, как корреспондент.
– Тогда покажи удостоверение.
Я показал.
– Ты почему, родственничек, отвернулся в кафе?
– Если ты такой несмышленый, в другой раз объясню, когда придешь ко мне как родственник. Что тебя интересует, товарищ корреспондент?
– Вчера к вам на базу поступила ткань «Ариадна» со швейной фабрики. Ознакомь меня с документами.
– Не поступила и не могла поступить.
– То есть как?!
– А вот так.
Я был ошеломлен. Ило усмехнулся.
– Куда же она делась?
– Узнай на фабрике.
– А почему не могла поступить?
– Потому что такие номера со мной не проходят. Передаются фонды, но не сам товар. А что произошло?
– Я же тебе сказал! Вчера со швейной фабрики отправили к зам на базу сэкономленную «Ариадну».
– С чего ты взял, что к нам на базу? Ты видел документы?
– Шофер сказал.
– Нашел кому верить! Документы надо было проверять! Теперь ты уже не узнаешь, куда отправили ткань. Поезд ушел.
– Какие-то документы ведь остались на фабрике.
– Что ты в них поймешь? Тут нужен специалист.
Он, конечно, был прав. Без специалиста я не мог обойтись. На его помощь я не рассчитывал. С какой стати он стал бы помогать мне? Других товароведов я не знал.
– Ты хоть объясни, как вообще происходит передача фондов. – С паршивой овцы хоть шерсти клок, решил я.
– Очень просто. Предположим, у швейной фабрики номер один есть экономия фондовой ткани на сто тысяч рублей, а фабрика номер два нуждается в этой ткани. Посредником между ними выступает торгово-закупочная база. База пишет фабрике номер один, фондодержателю ткани, письмо с просьбой дать указание предприятию-изготовителю, допустим Кутаисскому шелковому комбинату, отгрузить на базу фондовую ткань на сто тысяч рублей. Фабрика номер один пишет на тот же кутаисский комбинат письмо о своем согласии удовлетворить просьбу фабрики номер два. Понял? Все, иди. Мне работать надо.
– А куда все-таки «Ариадну» увезли?
– В магазины.
Больше Ило не сказал ни слова.
