Текст книги "Врангель"

Автор книги: Борис Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 39 страниц)

Кажется, Врангель все-таки не ожидал, что поляки так быстро заключат перемирие с большевиками. Епископ Вениамин вспоминал: «Были возобновлены официальные сношения с поляками, чтобы вместе бороться против красных, которые тогда угрожали Польше разгромом… И когда генералу Врангелю некоторые говорили, что союз с поляками есть измена России, он отвечал известной формулой Кавура [42]42
  Камилло Бензо ди Кавур(1810–1861) – итальянский граф, сыгравший наряду с Джузеппе Гарибальди ведущую роль в объединении Италии и ставший ее первым премьер-министром. (Прим. ред.)


[Закрыть], с изменением конца: „Хоть с дьяволом, только бы против большевиков!“ Но как только поляки, с помощью Франции и под предводительством начальника ее штаба генерала Вейгана, разделались с большевиками, то немедленно бросили и своего союзника Врангеля, которого прежде хотели использовать лишь в собственных видах. Это очень разозлило Врангеля…»

Вероятно, Петр Николаевич рассчитывал, что поляки будут продолжать войну для того, чтобы водворить его правительство в Кремль. Но Пилсудский был опытным политиком с социалистическим прошлым. Он прекрасно понимал, что Врангель по своим убеждениям монархист и сторонник единой и неделимой России, хотя и не выдвигает открыто этих лозунгов, опасаясь негативной реакции внутри России, а также со стороны западных держав. Поэтому продолжать войну он мог, только если бы Врангель признал границы Польши и независимость Украины. Создание украинского «буферного» государства между Россией и Польшей было главной целью начатой Пилсудским войны. Но Врангель не мог пойти на столь большие уступки Польше, которые многие его соратники расценивали как предательство. А если бы он все-таки пошел на этот компромисс с Польшей, переступив через собственные принципы, то, возможно, вошел бы в историю как русский де Голль (или тогда бы де Голля называли французским Врангелем?). И ход мировой истории тогда, наверное, был бы иным: не было бы ни Советского Союза, ни мирового коммунистического движения, ни – как знать? – Второй мировой войны.

Добить Красную армию осенью 1920 года, казалось, не представляло труда. В ходе Варшавского и последовавшего за ним столь же неудачного для красных Неманского сражения их войска потеряли более ста тысяч пленными. Еще 50 тысяч красноармейцев оказались интернированы в Восточной Пруссии. Кроме того, в период с апреля по октябрь 1920 года Красная армия потеряла около сорока восьми тысяч убитыми и умершими от ран, а также, вероятно, вдвое больше этого числа ранеными. В результате из строя выбыло около трехсот тысяч красноармейцев, то есть больше, чем было сосредоточено в свое время против Деникина. По преимуществу это были фронтовые потери, так как тыловые части в большей степени смогли избегнуть пленения или интернирования. Это составляло не менее половины всех сил Красной армии, сражавшихся на фронтах. Ее командование не хотело посылать оставшиеся боеспособные части против поляков, опасаясь их разгрома.

Как утверждает польский историк Иосиф Мацкевич, сам участвовавший в Варшавском сражении рядовым уланом, после Варшавы настало «массовое бегство дезорганизованного противника». А по свидетельству командира 26-го уланского полка Тадеуша Махальского, «одно появление нашей кавалерии к северу от Лиды вызвало такое впечатление, что привело к нарушению всей советской обороны вдоль Немана».

Пилсудский полагал, что Деникин мог бы стать союзником Польши, «если бы он не противился политическим тенденциям отрыва от России инородных элементов» и, в частности, «признал бы украинское движение…». Но из-за его приверженности лозунгу «Единая и неделимая Россия» это было невозможно. Поэтому ставка была сделана на его преемника. Инструкция, данная Пилсудским командующему польским Волынским фронтом в 1919 году генералу Листовскому, гласила: «Так как официальное строительство Украины (как враждебного России самостоятельного государства) выявило бы наше враждебное отношение к Деникину, что для нас невыгодно, то планы эти надлежало скрывать и от Деникина, и от Антанты и к выполнению их можно приступить только после падения Деникина».

О борьбе мнений по другую сторону фронта рассказывается в мемуарах Троцкого:

«Командование Западного фронта обнадеживало: прибыло достаточно пополнений, артиллерия обновлена и пр. Желание являлось отцом мысли. „Что мы имеем на Западном фронте? – возражал я. – Морально разбитые кадры, в которые теперь влито сырое человеческое тесто. С такой армией воевать нельзя. Вернее сказать, с такой армией можно еще кое-как обороняться, отступая и готовя в тылу вторую армию, но бессмысленно думать, что такая армия может снова подняться в победоносное наступление по пути, усеянному ее собственными обломками“. Я заявил, что повторение уже совершённой ошибки обойдется нам в десять раз дороже и что я не подчиняюсь намечающемуся решению, а буду апеллировать к партии. Хотя Ленин формально и отстаивал продолжение войны, но без той уверенности и настойчивости, что в первый раз. Мое несокрушимое убеждение в необходимости заключить мир, хотя бы и тяжкий, произвело на него должное впечатление. Он предложил отсрочить решение вопроса до того, как я съезжу на западный фронт и вынесу непосредственное впечатление о состоянии наших армий после отката. Это означало для меня, что Ленин, по существу дела, уже присоединяется к моей позиции.

В штабе фронта я застал настроения в пользу второй войны. Но в этих настроениях не было никакой уверенности: они представляли отражение московских настроений. Чем ниже я спускался по военной лестнице – через армию к дивизии, полку и роте, тем яснее становилась невозможность наступательной войны. Я отправил Ленину на эту тему письмо, написанное от руки, не сняв для себя даже копии, а сам отправился в дальнейший объезд. Двух-трех дней, проведенных на фронте, было вполне достаточно, чтоб подтвердить вывод, с которым я приехал на фронт. Я вернулся в Москву, и Политбюро чуть ли не единогласно вынесло решение в пользу немедленного заключения мира».

Если бы Политбюро не послушало Троцкого и послало последние боеспособные соединения на Польский фронт, чтобы попытаться предпринять еще одно наступление, Красную армию ожидала бы катастрофа. Продолжать войну было немыслимо. Польская армия насчитывала около 1,2 миллиона человек, из которых на фронте находилось не менее 250 тысяч штыков и сабель. Из пяти миллионов списочного состава Красной армии около миллиона составляли дезертиры. Кроме того, у поляков были союзники – не менее двадцати тысяч человек в армии Петлюры, полторы-две тысячи в Народной армии С. Н. Булак-Балаховича и до пяти тысяч человек в 3-й врангелевской армии Пермыкина и казачьей бригаде есаула Яковлева. Если добавить к этому еще 44 тысячи штыков и сабель в армии Врангеля, то получится, что антибольшевистские силы в тот момент на фронтах Европейской России имели даже некоторый численный перевес над Красной армией. Кроме того, все эти соединения можно было пополнять за счет пленных красноармейцев.

Польская армия в тот момент качественно превосходила силы красных. Войска Пилсудского были воодушевлены национальной идеей, хорошо обучены кадровым офицерским корпусом из состава русской, австрийской и немецкой армий, а также французскими военными советниками. Имелась полная возможность во взаимодействии с Врангелем разбить остатки Красной армии и еще до наступления зимних холодов захватить Киев и Москву. 560 километров от Варшавы до Минска польская армия прошла за два месяца. Оставшиеся 700 километров до Москвы можно было пройти гораздо быстрее, поскольку уже в октябре красные почти не оказывали сопротивления продвижению поляков.

Противодействие польского сейма продолжению войны не могло бы тут играть принципиальную роль. Если бы с Врангелем было достигнуто соглашение, его сопротивление было бы преодолено. И даже если бы Франция уменьшила военные поставки Польше, для окончания кампании в течение одного-двух месяцев могло бы хватить военных трофеев. Но не было даже проекта соглашения с Врангелем, и Пилсудский не стал продолжать войну.

Как отмечали H. E. Какурин и И. И. Вацетис, еще 23 сентября чрезвычайная сессия Всероссийского центрального исполнительного комитета в целях предотвращения зимней кампании, которая тяжким бременем легла бы на трудящиеся массы России и Польши, признала возможным смягчить первоначально выставленные условия мира:

«Согласно новым условиям устанавливалась независимость Литвы, Украины, Белоруссии и Восточной Галиции, причем в отношении последней советское правительство признавало плебисцит по буржуазно-демократическому, а не по советскому принципу. Далее советское правительство отказывалось от всех своих требований в отношении польской армии и ее вооружения, а также от железнодорожного участка Волковыск – Граево. Государственная граница согласно нашему новому предложению намечалась восточнее линии, установленной Верховным союзным советом 3 декабря 1919 г., причем Восточная Галиция оставалась к западу от нее.

Уже 24 сентября в своей директиве на имя всех командующих фронтами главком основной задачей настоящего времени ставил „окончательную ликвидацию Врангеля в возможно короткий срок“. В связи с этим главной задачей Западного фронта теперь являлось восстановление его боевых сил и подготовка к решительному удару против поляков совместно с Юго-Западным фронтом. Этот удар предвиделся не ранее середины ноября. Юго-Западному фронту ставилась задача – выигрыш времени до подхода крупных подкреплений, которые будут даны после ликвидации Врангеля».

Польские войска 2 (15) октября без боя взяли Минск, а 4(17) октября, в последний день боевых действий, – Мозырь и Коростень. Но еще 29 сентября (12 октября) было подписано соглашение о перемирии, которое вступило в силу 18 октября. А уже 27 октября (9 ноября) был подписан предварительный мирный договор.

Пилсудский вызвал врангелевского представителя Махрова 30 сентября (13 октября) и сообщил ему о предстоящем подписании перемирия. Он предложил, чтобы русские войска покинули польскую территорию до дня вступления в силу договора – 5 (18) октября, иначе их придется интернировать. После поездки в Париж к Струве Махров вошел в контакт с петлюровцами, и русские войска были передислоцированы в районы, занятые частями Украинской народной армии.

Франция не отказалась от признания Врангеля. 6(19) октября в Крым прибыла французская миссия во главе с верховным комиссаром графом де Мартелем. 10 (22) октября Струве даже сообщил, что есть надежда на получение займа во Франции. Но тогда уже наступали последние дни белого Крыма.

Получилось так, что осенью 1920 года Врангелю противостояли наиболее боеспособные соединения Красной армии, не затронутые варшавской катастрофой. Врангель, как и Пилсудский, хотел воодушевить свои войска национальной идеей, однако к исходу третьего года Гражданской войны это не получилось. Белые войска слишком устали, да и популярных политических лозунгов, способных привлечь казачество и крестьянство, барон так и не выдвинул. К тому же в качестве мобилизационной базы он имел лишь трехмиллионное население Крыма и Северной Таврии.

После провала Кубанской операции Врангель свел свои войска в две армии: 1-ю армию А. П. Кутепова составили 1-й и Донской корпуса, а 2-ю армию Д. П. Драценко – 2-й и 3-й корпуса и Терско-Астраханская бригада. И. Г. Барбович возглавил Отдельный конный корпус. После неудачи Заднепровской операции Драценко был заменен Ф. Ф. Абрамовым. В начале сентября у белых было 28 400 штыков и 15 500 сабель, у красных (в Северной Таврии) – 38 400 штыков и 7080 сабель. Общая списочная численность военнослужащих Русской армии (вместе с тыловыми и охранными частями, военными учреждениями, учебными лагерями для мобилизованных военнопленных и кадетскими училищами) достигала в тот момент трехсот тысяч человек, включая 30 тысяч раненых и больных. В Северной Таврии находилось до ПО тысяч солдат, из них 44 тысячи – в боевых частях. В Крыму в боевых частях было до шести тысяч человек. В октябре боевой состав значительно сократился. Из примерно пятидесяти тысяч офицеров только шесть тысяч находились в боевых частях и еще 13 тысяч – в ближнем тылу. 31 тысяча офицеров служили в тыловых учреждениях или были ранены и больны. В конце сентября Врангель получил последнее пополнение – две тысячи кубанских казаков Повстанческой армии генерала М. А. Фостикова, вывезенных из Грузии.

Хотя Врангель и говорил о необходимости взаимодействия с поляками, в сентябре он предпочел развивать наступление на Донбасс. H. E. Какурин описывает оперативную обстановку на этом направлении: «1 сентября противник перешел в общее наступление против каховской группы и оттеснил ее в исходное положение, но при этом ему все-таки не удалось овладеть каховским плацдармом, и бои здесь замерли 5 сентября… 19 сентября противнику удалось овладеть гг. Александровском и Ореховом, а 23 сентября он занял важную узловую станцию Синельниково. Однако, вскоре очистив ее, он оттянул свой фронт на Славгород, продолжая зато развивать усиленно давление в сторону Донецкого бассейна. К 29 сентября донской корпус армии Врангеля подошел к границе Донбасса у ст. Доля и Мандрыкина, а южнее перешел за линию железной дороги Волноваха – Мариуполь, заняв эти пункты». В этих боях врангелевцы захватили до двенадцати тысяч пленных, 40 орудий, шесть бронепоездов. Но это были последние серьезные успехи Русской армии.

В сентябре наркомвоенмор Троцкий написал воззвание к кадровому составу войск противника:

«Офицеры армии барона Врангеля!

Время, опыт должны были обнаружить перед большинством из вас ту преступную и постыдную роль, какую вам навязали ваши вожди, в то время как трудовая Россия истекает кровью в борьбе с польской шляхтой, которую поддерживают хищники всех стран.

Вы, русские офицеры, выполняете роль вспомогательного отряда на службе польских панов.

Кто вас ведет? Черносотенный немецко-русский барон, который пытался стакнуться с кайзером Вильгельмом против Антанты; который вел интриги против Деникина, обвиняя его в демократизме; который сейчас выставляет свою кандидатуру на роль хозяина-монарха России.

Сознавая, однако, свое бессилие, барон Врангель готов отдать своим покровителям и господам три четверти России на растерзание, чтобы остальную четверть поработить самому. Английские газеты разоблачили соглашение Врангеля с французским правительством; по сообщению „Дейли Телеграф“ от 19 августа, он передал французскому синдикату монополию вывоза из южных гаваней. „Дейли Геральд“ от 30 августа сообщает, что Врангель передал французской буржуазии эксплуатацию всех железных дорог Европейской России, таможенные пошлины, хлеб по норме довоенного экспорта, уголь, три четверти добычи нефти и пр.

Врангель живет и действует милостью англо-французских капиталистов, которые для экономического закабаления русского народа готовы пользоваться и чехословацким корпусом, и дивизиями из чернокожих, и армией Врангеля.

Каковы бы ни были ваши первоначальные намерения, вы являетесь сейчас не чем иным, как наемным войском на службе биржевого капитала и вспомогательным отрядом кровожадной и хищной польской шляхты, ненавидящей трудовой русский народ.

Попытки Врангеля перекинуться на Кавказ разбиты, десанты его сокрушены; неделей раньше или неделей позже ваша армия будет разбита. В этом вы сами не можете более сомневаться, но этот результат будет достигнут ценой новых потоков крови и дальнейшего истощения нашей страны.

Не довольно ли уроков прошлого?

Не слишком ли ясно теперь для всех, что затягивание борьбы в Крыму, бесцельное само по себе, способно только усилить польских панов и помочь им держать в кабале Восточную Галицию?

Рабоче-крестьянская Россия нуждается в труде, в хозяйственном и культурном возрождении. Оно может быть достигнуто лишь путем прекращения бессмысленной и бесполезной гражданской войны.

Во имя единодушного труда всех и всего, что есть честного в русском народе, руководимые заботой о возрождении трудовой России, мы призываем вас: Откажитесь от постыдной роли на службе польских панов и французских ростовщиков, сложите оружие, бесчестно направленное против собственного народа. Честно и добровольно перешедшие на сторону Советской власти – не понесут кары. Полную амнистию мы гарантируем всем, переходящим на сторону Советской власти.

Офицеры армии Врангеля! Рабоче-крестьянская власть последний раз протягивает вам руку примирения».

Кроме Л. Д. Троцкого воззвание подписали В. И. Ленин, M. И. Калинин, главнокомандующий С. С. Каменев и председатель Особого совещания при главнокомандующем А. А. Брусилов. Оно было опубликовано в «Правде» 12 сентября 1920 года и широко растиражировано в листовках, разбрасывавшихся над врангелевскими позициями.

Вряд ли сведения из британских газет, которыми оперировал Троцкий, насчет далекоидущих экономических обязательств, данных Врангелем французам, соответствовали действительности. Во всяком случае, никаких доказательств этого до сих пор не найдено ни в французских архивах, ни в архиве Врангеля.

Практически никто из врангелевских офицеров на призыв Троцкого не откликнулся. В тот момент, после поражения советских войск под Варшавой и успехов Русской армии в Северной Таврии, у них еще была надежда если не на победу, то на «почетную ничью». Однако обещание амнистии, повторенное затем в обращении командующего фронтом М. В. Фрунзе, породило у многих офицеров иллюзии, что советская власть готова их простить. Поэтому многие из них предпочли остаться в Крыму, что сделало их впоследствии легкой добычей ЧК.

Врангель решил предпринять Заднепровскую операцию на правом берегу Днепра, чтобы соединиться с украинской армией Петлюры и 3-й армией Б. С. Пермыкина еще до того, как красные успеют перебросить войска в Северную Таврию после советско-польского перемирия.

«Сосредоточение крупных сил с Польского фронта осенью 1920 г., – пишет H. E. Какурин, – сделалось известным противнику. Он предпринял последнюю свою наступательную операцию в целях сорвать это сосредоточение. Для этого предполагалось сбить каховскую группу красных войск и расчистить себе путь на правобережную Украину. Выполнение операции возлагалось на II армию Врангеля. Переправившись частью сил через Днепр между Каховкой и Александровском, она должна была занять Никополь и затем согласованным ударом со стороны Никополя и с фронта на Каховку овладеть последней. Противник начал свою операцию 8 октября… Лобовая атака на Каховку была отбита с огромными потерями для противника. Все эти обстоятельства побудили противника отказаться от дальнейшего производства так называемой заднепровской операции…»

Редактор газеты «Великая Россия» H. H. Чебышев 23 сентября был приглашен Врангелем сопровождать его с группой журналистов в поездке на фронт. Главком надеялся продемонстрировать обществу успехи Заднепровской операции. 25 сентября они прибыли в Мелитополь. Чебышев увидел его таким: «Городишко дрянной, южно-степной. На базаре только арбузы по 100 рублей и выше – на несколько сотен дешевле, чем в Севастополе. Прогнали партию ежившихся от холода людей, полураздетых, в рубашках и портках (вероятно, пленных. – Б. С.). На стенах афиши о гастролях Сарматова, Петипа. В лавках колбаса, масло».

Чебышев зафиксировал в дневнике настроения местного населения:

«Всё в зависимости от военных успехов. Пока шли бои в Мелитопольском уезде, крестьяне ходили около земельного закона. Как взяли Александровск – хвосты у земельного совета. Характерно отношение немецких колонистов к закону. Их старшина сказал:

– Наше правосознание не позволяет нам получать землю бесплатно».

А вот большинство русских и украинских крестьян ничего зазорного в том, чтобы получать землю бесплатно, не видели.

Оперативная обстановка не внушала оптимизма, но, как 26 сентября Чебышев заметил о Врангеле, «о дурных вестях он не любит говорить».

В последний день своего пребывания на фронте, 1 октября, Николай Николаевич записал в дневнике: «Утром после чая вышел на соседние пути, где нагружали вагоны пленными. Толпа сплошь золоторотцев, кутавшихся в лохмотья, из которых выступало голое тело. Все зеленая молодежь. Изредка попадаются постарше. Такие уже раз побывали в плену, вернулись обратно к красным, опять попали в плен к белым… Такой бывалый пленный смотрит „путешественником“, лучше одет, имеет чайник, вообще, видно, приспособился.

Среди зрителей бородач с мешком. Он спрашивает:

– Здорово дрались?

– Кабы здорово дрались – там бы остались, – дипломатично отвечает пленный.

Присутствующий при разговоре железнодорожный служащий делает ироническое замечание:

– Так же дрались, как вы здесь спекулируете.

Начинается перебранка. Бородач развязывает мешок, чтобы показать содержимое. Проходит пленный, который тащит на спине больного товарища».

В этот день, 1 (14) октября, шесть с половиной тысяч врангелевцев при поддержке десяти танков и четырнадцати броневиков в последний раз неудачно атаковали каховский плацдарм. А накануне в бою на правом берегу Днепра погиб генерал Н. Г. Бабиев, по мнению Чебышева, один из лучших кавалерийских генералов: «Он был несчетное число раз ранен, лишился руки. Смерть его вызвала заминку на правом берегу. Он был холост. За ним в тачанке следовали в походе его престарелые родители. Отец – старик-генерал…»

Падению боевого духа врангелевских войск способствовали гибель H. Г. Бабиева и тяжелое ранение заменившего его другого популярного генерала В. Г. Науменко, выбывшего из строя до конца боев в Крыму.

Впоследствии Чебышев так прокомментировал сложившуюся к тому времени в Крыму ситуацию:

«Вернулся я в Севастополь печальный. В момент отхода поезда ночью из Мелитополя Врангель получил новое неприятное известие. Позже, в Севастополе, я узнал, что это было донесение о налете прорвавшейся конницы красных на Большой Токмак. По-видимому, и нашему поезду угрожало в ту ночь быть захваченным большевиками.

Когда я уезжал в Мелитополь, у нас в газете были уже сведения о мире поляков с большевиками. Чуть ли не я первый сообщил об этом Врангелю в поезде. Было совершенно очевидно, что красные навалятся теперь на Крым, удержать который представлялось немыслимым.

Врангель свои задания выполнил. Теперь наступило время уходить. Он отлично это понимал. Но для успеха исхода положение вынужден был скрывать».

Главнокомандующий, по крайней мере внешне, продолжал сохранять спокойствие. Он даже принял участие в экономическом совещании, проведение которого было запланировано еще в период успехов белой армии. Чебышев вспоминал: «5 октября финансово-экономическое совещание закончило свою работу. Во дворце был раут с речами, из которых мне особенно врезалось в память обращение к Врангелю В. П. Рябушинского. Я приглядывался к Врангелю. Но он владел собой. Надо было и эту чашу выпить до дна…»

Общее настроение овладело и Чебышевым:

«Меня звал В. В. Мусин-Пушкин в Константинополь, так как уже ранее было условлено, что я перееду корреспондентом и представителем „Великой России“ на Босфор. Я ответил, что остаюсь на неопределенное время, хотя для самого было ясно, что останусь я здесь недолго. Нет ничего унылее обреченных на сдачу позиций.

Дул норд-ост. Стояла жестокая стужа. Я щеголял в летнем пальто, потому что теплое осталось в Константинополе.

Море стало зеленее, падала крупа. По всему фронту началось наступление красных, стянувших со всех концов страны верные войска, преимущественно с польского фронта. И в то же время искорки надежды. Произойдет чудо. По иностранным газетам, в совдепии всюду военные бунты».

Врангелевцам оставалось уповать на успех антоновского восстания на Тамбовщине и других крестьянских выступлений. Хотя, как показал опыт взаимоотношений с Махно, крестьяне-повстанцы и их атаманы белым симпатизировали ничуть не больше, чем красным.

После советско-польского перемирия белый Крым был обречен. Теперь против него сосредоточивались все боеспособные силы Красной армии. Казалось, очевидным было единственно верное стратегическое решение: как можно быстрее отвести войска из Северной Таврии в Крым и немедленно начать эвакуацию. С того дня, когда Врангелю стало известно о предстоящем перемирии, до начала решающего советского наступления в Северной Таврии прошло две недели. За это время можно было спокойно отвести армию в Крым и эвакуировать тылы, а затем, удерживая перешейки еще в течение пары недель, завершить эвакуацию, вывезя из Крыма не только основную часть армии, но и всех гражданских беженцев, которые хотели покинуть Россию. Примерно такой вариант действий предлагал А. П. Кутепов. По словам М. Критского, «уже за границей генерал Кутепов высказал такой свой взгляд на причины падения Крыма с чисто военной точки зрения. Кутепов говорил:

– Кубанская операция была несвоевременна. Она оттянула у нас пять тысяч штыков в тот самый момент, когда большевики повели наступление по всему нашему фронту. Пяти тысяч для десанта было мало, но их было бы достаточно, чтобы противник не овладел Каховкой.

– Неудачным я считаю разделение Русской армии на две армии перед самой Заднепровской операцией. Непосредственное руководство войсками при этой операции должно было бы находиться в одних руках. У нас в Крыму было, по существу, штыков и сабель всего на один корпус военного времени, а им командовали главнокомандующий, два командующих и четыре командира корпуса.

– После Заднепровской операции, когда окончательно выяснилась полная невозможность овладеть Каховским плацдармом красных, в то же время было получено известие о начавшихся мирных переговорах поляков с большевиками, я предлагал генералу Врангелю начать отводить армию из Северной Таврии за Перекоп. Отход был бы без давления на фронте, войска шли бы спокойно, с музыкой. За время отхода можно было бы из Таврии вывезти в Крым все наши хлебные запасы. Дух в войсках не был бы потерян. На Перекопе войска сами укрепили бы свои позиции, и мы смело могли бы отсидеться в Крыму всю зиму. Как потом обернулось бы дело, трудно сказать, но в тот год в России разразился страшный голод, в Тамбовской губернии поднял восстание Антонов, в Кронштадте загремели выстрелы матросов.

– Врангель не согласился с моим планом, так как считал, что очищение нами Северной Таврии могло бы неблагоприятно повлиять на наши переговоры с Францией…»

Критику нельзя не признать справедливой. Какое значение могла бы иметь даже значительная французская помощь, если не было шансов удержать Крым? Да и насчет разбухания тылов Кутепов был прав. Ведь на фронте был лишь каждый седьмой военнослужащий Русской армии.

Однако даже в то время Врангель, похоже, не считал дело окончательно проигранным. Он еще надеялся продолжить борьбу в союзе с армией Петлюры и 3-й армией Пермыкина в Польше. Еще 6 (19) октября барон писал Слащеву: «Дела наши на фронте идут хорошо, и я не знаю, отчего Вы ими обеспокоены. В связи с заключением Польшей перемирия следует ожидать вскоре усиления против нас врага и при этих условиях растягивать фронт нельзя – надо бить противника, не давая ему сосредоточиться, пользуясь для обеспечения наших флангов естественными рубежами».

Можно предположить, что Петр Николаевич серьезно недооценивал потенциал Красной армии и переоценивал силы своих союзников. Украинская народная армия обладала довольно низкой боеспособностью и полностью зависела от поляков в плане снабжения. Когда Пилсудский заключал союз с Петлюрой, он вынудил его передать Польше Восточную Галицию и Волынь, где как раз и находились важные очаги украинского национального движения. Первоначально Петлюре было запрещено проводить мобилизацию в уездах, пограничных с Польшей, так как поляки опасались, что это спровоцирует там украинское восстание. Все эти обстоятельства не могли не сказаться негативным образом на моральном духе петлюровских войск. Немногочисленная армия Пермыкина также состояла из наименее боеспособных элементов интернированных в Польше белых войск, так как все наиболее активные бойцы, желавшие продолжать борьбу, уже переправились в Крым вместе с Н. Э. Бредовым.

Да и в самой Русской армии, как признавал Врангель в мемуарах, после неудачи в Заднепровской операции боевой дух был потерян. Несмотря на рад громких побед, одержанных ею в ходе кампании в Северной Таврии, количество пленных и трофеев было на порядок меньше, чем в последние месяцы 1918 года, во время освобождения Северного Кавказа от красных, или в середине 1919-го, когда был взят «красный Верден» – Царицын. Если даже при относительном равенстве сил не удалось основательно разбить противника, на что же было надеяться теперь, при подавляющем превосходстве красных? Врангель писал о том, что задержаться в Северной Таврии необходимо было для того, чтобы вывезти оттуда весь заготовленный хлеб. Однако хлеба в Крыму и так хватало до нового урожая. Если хлебные запасы Северной Таврии и были нужны, то лишь для экспорта во Францию. Но даже поставка нескольких миллионов пудов зерна не заставила бы французов поддерживать безнадежное врангелевское дело.

Быть может, Петр Николаевич считал неудобным уходить из Крыма, не дав последнего боя красным, чтобы не быть обвиненным в малодушии. Во всяком случае, хотя на военном совете он и настоял на том, чтобы дать сражение в Северной Таврии, но не забывал и о подготовке эвакуации. Пересидеть зиму в Крыму он не надеялся. Продовольствия хватало, но не было ни теплой одежды для войск, ни, еще важнее, боеприпасов. А Франция вряд ли согласилась бы еще полгода снабжать запертую на полуострове Русскую армию.

Врангель еще в сентябре вернул всех подростков из армии на школьные скамьи, а приказом, изданным 15 (28) октября, в день начала последнего сражения в Северной Таврии, освободил от службы всех солдат старше сорока трех лет. Фактически он уже начал подготовку к эвакуации и таким образом уменьшал число тех, кто ей подлежал.

Вполне вероятно, что Врангель уже тогда думал о том, чтобы сохранить армию в эмиграции и остаться ее главнокомандующим, что явно грело его честолюбие. Но тогда барону не нужны были слишком большое число беженцев, о судьбе которых так или иначе пришлось бы заботиться, и слишком большая армия, которую сложно было бы содержать и в которой трудно было бы поддерживать дисциплину на чужбине. Возможно, именно поэтому Врангель предпочел дать сражение в Северной Таврии, в расчете на то, что бывшие красноармейцы и прочие ненадежные элементы предпочтут сдаться в плен. И, скорее всего, по тем же соображениям он потом издал приказ, призывающий всех, кому не угрожает непосредственная опасность от большевиков, остаться в Крыму. Врангелю в эмиграции нужны были только убежденные противники советской власти, которые беспрекословно подчинялись бы его приказам.