Текст книги "Врангель"

Автор книги: Борис Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 39 страниц)

– Таким образом, – говорил Врангель, – я буду свободен, так как Добровольческой армии не будет, и предлагаю свои услуги для того, чтобы отправиться в Англию и там настоять перед союзниками, дабы они немедленно послали к нам достаточное количество транспортных средств для вывоза за границу офицеров и их семейств».

Врангель считал, что никто, кроме него, это сделать не сумеет, намекал на свою популярность в Англии. Он дал понять Сидорину, что имеет связи с тамошними политиками и представителями английской военной миссии генералами Бриггсом и Хольманом. Он предполагал также использовать французские знакомства и заручиться поддержкой жившего в Италии великого князя Николая Николаевича. Петр Николаевич убеждал Сидорина, что тот никоим образом не может уехать для выполнения этой миссии, а должен, имея большой авторитет среди казаков, проводить мобилизации и поднимать дух войск. Генерал Покровский, популярный на Кубани, должен взять на себя формирование новой Кубанской армии и вообще поднимать всех казаков, живущих на Кавказе. Главное командование, то есть Ставка, в том виде, в каком она существовала, должна быть уничтожена, Деникин должен уйти и уступить пост главнокомандующего другому лицу.

«Я во многом не согласился с этим проектом, – рассказывает Сидорин. – Тогда Врангель снова поднял очень тонкий и щекотливый вопрос о Деникине.

– Вы согласны с тем, Владимир Ильич, – заявил он, – что главным командованием допущены колоссальнейшие ошибки, в особенности в организации гражданской власти?

– Да, – ответил Сидорин, – ошибки были допущены весьма большие».

Командармы обсуждали и земельный вопрос. Критикуя программу земельной реформы, разработанную по приказанию Деникина, Врангель особенно настаивал на сохранении выкупа крестьянами помещичьих земель. Горячо возражая против этого, его собеседник указывал, что в революционный период сохранить этот принцип невозможно, а нужно закрепить за крестьянами те земли, которые фактически находятся в их пользовании, до разрешения вопроса в общегосударственном масштабе.

Беседа коснулась и связи Врангеля с Особым совещанием. Выяснилось, что некоторые из его членов, в том числе и его председатель генерал Лукомский, находятся с бароном в интенсивной переписке и разделяют его взгляды на будущее государственное устройство России, в основу которого, по его мнению, должна быть положена военная диктатура.

Когда разговор зашел о Новороссийске, то Врангель сообщил Сидорину, что им делались неоднократные представления в Ставку о необходимости укрепления новороссийского плацдарма. Раковский со слов Сидорина передает их дальнейший спор:

«Жестоко раскритиковав деятельность Деникина, Врангель заявил:

– Как же мы сможем под командованием Деникина продолжить какую бы то ни было борьбу? – и стал горячо доказывать Сидорину, что всем провалом дела борьбы с большевиками мы обязаны исключительно только Деникину, что если мы действительно хотим и можем, как думает Сидорин, продолжать борьбу, то продолжать ее дальше под флагом Деникина нельзя.

На это Сидорин ответил:

– Я считаю, Петр Николаевич, что именно Деникина нам необходимо оставить.

Во время дальнейшего разговора Сидорин высказался в том смысле, что Деникина некем заменить, некого выдвинуть на его место. Ему, Сидорину, как донскому казаку, тесно связавшему себя с Доном, нельзя было вступить в командование всеми Вооруженными силами на Юге России. Совершенно не подходит к роли главнокомандующего и правителя генерал Покровский, командующий Кавказской армией. В очень осторожной форме перешел затем Сидорин к оценке возможностей для Врангеля занять указанный пост.

– Я думаю, что для этой роли и вы, Петр Николаевич, не подходите. Вам мешает ваша фамилия, ибо в этот революционный период русский народ не пойдет в массе за вами. С этим нужно и приходится считаться.

В конце концов Врангель соглашался и с тем, что раз Деникин останется у власти, то в этом случае обязательно необходимы радикальные изменения в отношении личного состава Ставки. Против этого Сидорин не возражал. Генерал Врангель, по-видимому, уже тогда замышлявший переворот, заявил, что всем командующим армиями – Сидорину, Врангелю и Покровскому – необходимо собраться, но без Деникина, и обсудить и окончательно решить затронутые во время совещания вопросы, в том числе и вопрос об оставлении Деникиным своего поста, и сделать затем соответствующее представление главнокомандующему.

– Так как боевая обстановка весьма сложна, – закончил Врангель, – то созыв этого совещания придется на несколько дней отложить, а я пришлю вам и Покровскому телеграммы, и мы, по всей вероятности, сможем съехаться в Ростове числа 17 декабря».

Однако проектируемое Врангелем совещание не состоялось. Совершенно неожиданно после встречи в Ясиноватой Врангель, Сидорин и Покровский получили от главнокомандующего телеграмму: «Сбор совещания командующих армиями запрещаю». Ставка была осведомлена о той серьезной кампании, которую вел против нее Врангель, стремясь занять место главнокомандующего. Там знали, что Врангель в этом отношении влиял на некоторых видных членов Особого совещания и на правые общественные и политические организации, среди которых особенно тесно был связан с кривошеинским Советом государственного объединения России.

Хотя Г. Н. Раковский и не присутствовал на совещании в Ясиноватой, но правдивость рассказа Сидорина была полгода спустя подтверждена в официальной обстановке.

Врангель в то время уже был главнокомандующим Вооруженными силами Юга России, сконцентрировавшимися в Крыму. В Севастополе, где находилась его Ставка, в военно-морском суде разбиралось дело по обвинению генералов Сидорина и Кельчевского первоначально в измене и содействии противнику, а затем, когда нелепость предъявленного обвинения стала очевидной для прокуратуры, в бездействии. Дело в том, что когда остатки Донской армии были из Новороссийска перевезены в Евпаторию и переформированы в корпус под командованием Сидорина и Кельчевского, при его штабе издавалась газета «Донской вестник», которая, как гласил обвинительный акт, возбуждала рознь между казаками и добровольцами, возбуждала вражду к главному командованию, подготовляла казачество к мысли о необходимости соглашения с большевиками. По доносу журналиста, «осважника» Ратимова, Врангель снял Сидорина и Кельчевского с должностей и предал суду. Сидорин и Кельчевский были приговорены к четырем годам каторжных работ, и этот приговор ввиду его вопиющей несправедливости Врангель заменил увольнением Сидорина и Кельчевского от службы в дисциплинарном порядке без права ношения мундира. Во время процесса Сидорин ссылался на совещание в Ясиноватой и настаивал на вызове в качестве свидетеля генерала Врангеля. В последнем же своем слове он, в передаче Раковского, заявил:

«Я просил вызвать в суд в качестве свидетеля генерала Врангеля. Я был убежден, что благородная натура главнокомандующего заставит его показать то, что было на самом деле. Нынешний главнокомандующий на станции Ясиноватой во время моего совещания с ним был убежден, что война с большевиками окончательно проиграна, что драться с ними дальше невозможно и что нужно заняться подготовкой заключения мира с большевиками, спасением тех, кто не мог у них остаться…

Как бы то ни было, а после категорического приказания главнокомандующего прикрывать ростовское направление Врангель отдал распоряжение совершить весьма трудный фланговый марш с тем, чтобы соединиться с донцами и занять фронт для защиты Ростова.

Видя чрезвычайно тяжелое положение Добровольческой армии, не зная, удастся или не удастся совершить труднейший фланговый марш, Врангель снова стал настаивать перед Ставкой и Деникиным на том, что Добровольческая армия настолько ослабела, что ее, в сущности говоря, нужно свести в один корпус и что он, генерал Врангель, уедет на Кубань формировать кубанские корпуса, причем ручался, что сформирует три конных корпуса.

За несколько дней до сдачи Новочеркасска и Ростова по этому поводу и по поводу обороны этих важнейших пунктов поезд главнокомандующего и поезда командующих армиями – генералов Сидорина, Врангеля и Покровского – съехались в Ростов на совещание, происходившее под председательством Деникина. На этом совещании главнокомандующий заявил, что он решил расформировать Добровольческую армию, свести ее в один корпус под командой генерала Кутепова и включить этот Добровольческий корпус в состав Донской армии. Это заявление ни с чьей стороны не встретило возражений. Генерал Покровский остался командующим малочисленной Кавказской армией. Врангелю было предложено формировать кубанские части и ехать для этой цели на Кубань. Обсуждался и вопрос о необходимости немедленного укрепления Новороссийска, для чего было признано желательным послать туда инженеров и вести самым интенсивным образом фортификационные работы».

Конечно, Сидорин после унизительной отставки относился к Врангелю крайне негативно, и в данном случае Раковский послужил его рупором. Однако не приходится сомневаться, что в условиях военного поражения нарастали противоречия между добровольцами и донцами, и Врангель мог считать дело проигранным и заботиться только о будущей эвакуации войск и беженцев. Сидорин же еще надеялся, что с приближением фронта к Донской области части его армии пополнятся за счет находившихся в самовольных и разрешенных отпусках, что донцы поднимутся на защиту родной земли. И расчеты эти частично оправдались. Хотя Ростов и Новочеркасск пришлось оставить, но Донской армии и Добровольческому корпусу удалось занять прочную оборону на Маныче. Возникла так называемая Батайская пробка, задержавшая окончательный разгром деникинских армий до марта 1920 года. Характерно, что донские казаки на родной земле в декабре 1919-го – начале февраля 1920 года действительно дрались упорно, а кубанские казаки с приходом красных на Кубань в феврале – марте 1920 года практически полностью прекратили сопротивление. Здесь, несомненно, сказались последствия разгона Рады Врангелем и Покровским и казни Калабухова.

Если бы был осуществлен врангелевский план отхода остатков Добровольческой армии в Крым, то крах Вооруженных сил Юга России, скорее всего, наступил бы не позднее января 1920 года. При этом Крым, по всей вероятности, удалось бы отстоять; в таком случае туда эвакуировалось бы несколько больше добровольцев и войск генерала Шиллинга из района Одессы, но меньше донцов и кубанцев, чем это произошло в марте. Все эти обстоятельства вряд ли могли принципиально повлиять на ход исторических событий, лишь на пару месяцев отодвинув их сроки. Если бы план Врангеля по отходу в Крым был реализован, полуостров, скорее всего, также удалось бы удерживать в течение нескольких месяцев, причем тогда вряд ли успела бы взойти звезда генерала Слащева. Тогда в обороне Крыма, скорее всего, главную роль играл бы Добровольческий корпус.

Советско-польская война в этом случае, возможно, началась бы уже в феврале 1920 года, причем инициатива в открытии боевых действий могла бы принадлежать советской стороне. Не случайно командование Красной армии уже в марте 1920 года, когда определилась победа над Деникиным, начало перебрасывать войска на польский фронт. Пилсудский же смог заключить договор о союзе с Петлюрой только 8 (21) апреля 1920 года, а до этого он вряд ли начал бы генеральное наступление против Советской России.

Исход же боевых действий, вероятно, был бы таким же, как и в действительности, только и поражение красных под Варшавой, и эвакуация Крыма произошли бы на несколько месяцев раньше.

Нет сомнений, что Врангель в тот момент уже метил в главнокомандующие. Аргументы Сидорина, что Врангель является не подходящей для этой роли фигурой по причине немецкой фамилии и аристократического происхождения, позже активно обыгрывала советская пропаганда. Сидорину, сыну казачьего офицера, была близка аграрная программа, предусматривавшая передачу крестьянам помещичьих земель без выкупа. Врангелю же, тесно связанному с аристократией, претило нарушение священного права частной собственности, почему он и настаивал на выкупе земель, причем далеко не символическом.

Врангель так излагал в мемуарах обстоятельства своего назначения командармом добровольцев:

«Я прибыл в Таганрог 23-го ноября совсем больной. Приступ лихорадки кончился, но слабость была чрезвычайная и разлилась желчь. С вокзала я проехал к генералу Деникину, который принял меня в присутствии начальника штаба. Главнокомандующий сразу приступил к делу:

– Ну-с, прошу вас принять Добровольческую армию.

Я заметил, что в настоящих условиях едва ли смогу оправдать оказываемое мне доверие, что предлагавшиеся мною ранее меры уже являются запоздалыми, что необходимые перегруппировки мы уже сделать не успеем и стратегического узла Харькова нам не удержать. Генерал Деникин перебил меня:

– Да, Харьков, конечно, придется оставить; это все отлично понимают, и оставление Харькова нисколько не может повредить вашей репутации.

Я довольно резко ответил, что забочусь не о своей репутации, а о том, чтобы выполнить то, что от меня требуется, и что не считаю себя вправе взяться за дело, которое невыполнимо.

– Ну, в таком случае всё остается по-прежнему, – с видимым неудовольствием прервал меня Главнокомандующий.

В разговор вмешался генерал Романовский:

– Вашим отказом, Петр Николаевич, вы ставите Главнокомандующего и армию в самое тяжелое положение. Только что закончено сосредоточение нашей конницы в Купянском районе. Вы отлично понимаете, что руководить такой крупной конной массой, кроме вас, никто не может. При этих условиях вы не имеете права отказываться от этого назначения.

Слова генерала Романовского несколько поколебали меня.

– Я прошу разрешения подумать. Во всяком случае, я считаю совершенно необходимым дать мне возможность выбрать своих ближайших помощников, в частности, во главе конницы должен быть поставлен хороший кавалерийский начальник. Пока конной группой руководит генерал Мамонтов, от конницы ничего требовать нельзя.

Генерал Деникин заметил, что замена генерала Мамонтова другим лицом может обидеть донцов. Однако, после возражения моего, что после намеченной Главнокомандующим переброски из Кавказской армии еще одной конной дивизии, в конной группе будет более половины кубанцев, генерал Деникин согласился, в случае принятия мною армии, на замену генерала Мамонтова генералом Улагаем.

Я вернулся к себе в вагон, где застал генерала Шатилова, успевшего побывать в управлении генерал-квартирмейстера и подробно ознакомиться с общей обстановкой».

Оперативная ситуация была такова: фронт белых армий, общей протяженностью около двух тысяч верст, проходил от Царицына на Дубовку и дальше к устью реки Иловли, по правому берегу Дона от Нижней Калитвы на город Волчанок, пересекал железнодорожную линию Купянск – Валуйки у станции Соловей, далее на Богодухов; оттуда линия фронта проходила к югу от городов Зенькова и Гадяча на станцию Гребенка и южнее городов Остера и Козенца на Бердичев, оставляя Киевский узел в руках белых; еще дальше линия фронта шла на Старо-Константинов и Проскуров и, не доходя последнего пункта, спускалась к югу, проходя восточнее городов Гусятина и Каменец-Подольского на Могилев-Подольский и Тирасполь, и упиралась в Черное море между Одессой и Аккерманом. В боевом составе Вооруженных сил Юга России числилось около ста тысяч человек; кроме того, в распоряжении главнокомандующего имелось еще около тридцати тысяч человек пополнений. По оценке Врангеля, силы красных на всем фронте против Вооруженных сил Юга России составляли около 170–180 тысяч штыков и сабель при семи-восьми сотнях орудий, а Добровольческой армии противостояли примерно 51 тысяча штыков, семь тысяч сабель и 205 орудий.

Теснимая 13-й и 14-й советскими армиями с фронта и охватываемая конной группой Буденного с правого фланга, Добровольческая армия под угрозой глубокого охвата конной массой противника на протяжении трехсот верст беспрерывно катилась назад.

Штабы Врангеля и Деникина значительно переоценивали свои силы, хотя несколько завышали и общую численность красных. В действительности в составе Вооруженных сил Юга России состояло гораздо меньше штыков и сабель, чем числилось на бумаге. Реально к 27 ноября (10 декабря) они насчитывали не более пятидесяти тысяч штыков и сабель против 125–130 тысяч у красных, причем боеспособных пополнений в белом тылу в тот момент не было.

Добровольческая армия в тот момент имела 3600 штыков и 4700 сабель. Еще 300 солдат находились на формировании в тылу. Единственной боеспособной частью в тылу был корпус генерала Я. А. Слащева, действовавший против Махно. Но он насчитывал не более четырех тысяч бойцов и был связан боями с более многочисленными отрядами махновцев. Оценка Врангелем количества красноармейцев, противостоявших Добровольческой армии, вероятно, близка к действительности. Это означает общий перевес на советской стороне в соотношении 6,7:1. В штабе главнокомандующего все надежды возлагались на конную группу. Кубанские и терские части, ведшие в течение многих месяцев беспрерывные бои и получавшие лишь ничтожные пополнения, сильно пострадали; зато донские полки были совершенно свежими, большой численности и имели прекрасный конский состав. В штабе, видимо, еще надеялись, что удачными действиями конницы дело можно исправить, нанеся противнику один сокрушительный удар, вырвать у него из рук инициативу. Но на чем была основана надежда Деникина и Врангеля, непонятно, ведь даже в кавалерии красные имели превосходство в полтора раза.

Деникину и Романовскому пришлось еще целых два дня уговаривать Врангеля принять командование Добровольческой армией. Петр Николаевич так описывает эти переговоры:

«Генерал Романовский стал убеждать меня дать согласие на принятие предложенного мне назначения.

– Я сейчас уезжаю в Ростов. Позвольте мне, Петр Николаевич, перед отъездом успокоить Главнокомандующего. Ваш отказ ставит нас в почти безвыходное положение. Генерал Май-Маевский с делом окончательно справиться не может…

– О чем же вы раньше думали? Что генерал Май-Маевский не годен – об этом давно знают все. Вы знаете, что я сам не раз предлагал помочь, пока еще не было поздно. Правда, тогда еще положение казалось не безнадежным, и воспользоваться моей помощью Главнокомандующий не пожелал. Вы помните, как весною я указывал на необходимость бить противника на Царицынском направлении, предупреждал о том, что, если мы этого не сделаем, противник сам обрушится на нас. Тогда меня даже слушать не хотели, а когда мои предсказания сбылись, меня же призвали спасать положение…

– Стоит ли говорить о прошлом. Будем думать о настоящем. Сейчас положение таково, что Главнокомандующий вправе требовать от вас жертвы; конечно, эту жертву вы принесете не ему, а России.

Я решился.

– Хорошо, я согласен. Однако я ставлю условием, чтобы мне была дана возможность выбрать главных моих помощников. Я уже докладывал Главнокомандующему, что доколе во главе конницы будет стоять генерал Мамонтов, конница будет уклоняться от боя и заниматься только грабежом. Я прошу немедленно вызвать для принятия конной группы генерала Улагая. Развал в тылу и на фронте может быть остановлен, только если гражданское и военное управление будут находиться в руках людей, к этому подготовленных. Помощником генерала Май-Маевского по гражданской части состоит генерал Бутчик, а начальником его канцелярии полковник Шатилов. Ни того, ни другого я не знаю, но, видимо, они с делом справиться не могут. Мне должно быть дано право заменить их лицами по моему усмотрению. Начальником штаба, начальником снабжения и начальником санитарной части я также хочу иметь лиц, которым мог бы всецело доверять. Я прошу дать мне возможность взять с собой всех этих лиц из состава Кавказской армии. В настоящее время в Кавказской армии дело это поставлено настолько прочно, что их с успехом заменят их помощники. Здесь же всё это придется налаживать снова.

Видимо, крайне довольный исторгнутым от меня согласием, генерал Романовский заранее на всё согласился, заверив меня, что Главнокомандующий препятствовать моим пожеланиям не будет, и просил моего разрешения немедленно известить генерала Деникина запиской о моем согласии. Я провел вечер в вагоне с генералом Шатиловым. Разговоры не клеились, было тяжело на душе.

Наутро я вторично был у Главнокомандующего. Генерал Романовский успел, видимо, с ним поговорить, и затронутые мной накануне вопросы были все утвердительно разрешены. Генерал Шатилов и начальник санитарной части доктор Лукашевич находились со мной в Таганроге. Начальник снабжения генерал Вильчевский вызывался телеграммой. Генералу Улагаю была послана телеграмма в Екатеринодар. Относительно начальника гражданской части Главнокомандующий предложил мне переговорить с начальником управления внутренних дел В. П. Носовичем, своего кандидата у меня не было.

Прежде чем откланяться, я спросил генерала Деникина, кого он намечает моим преемником на должность командующего Кавказской армией.

– Этот вопрос уже решен. Командующим Кавказской армией назначается генерал Покровский, – ответил генерал Деникин.

Я заметил, что едва ли генерал Покровский как командующий армией окажется на высоте – ни опыта, ни достаточных знаний для этого у него нет».

А ведь в условиях, когда стремительно рушился фронт, каждый день был дорог. Похоже, Петр Николаевич уже не сомневался в поражении и хотел использовать назначение командующим Добровольческой армией только для того, чтобы попытаться спасти как можно больше людей и с ними продолжить борьбу то ли в Крыму, то ли в эмиграции. Но для этого он считал необходимым сместить Деникина с поста главкома, почему и интриговал против Антона Ивановича и подговаривал Сидорина чуть ли не предъявить Деникину ультиматум.

Удержать Харьков уже не было никакой возможности. 29 ноября красные были в городе. В этих обстоятельствах еще формально действовавшая директива Деникина от 14 ноября, ставившая Добровольческой армии наступательные задачи, выглядела анекдотично. Тем временем развал Вооруженных сил Юга России продолжался, и замена Мамонтова Улагаем только способствовала ему.

А. И. Деникин свидетельствовал в мемуарах:

«Перед отъездом в армию в Таганроге генерал Врангель заявил мне, что он не потерпит присутствия в ней генералов Шкуро и Мамонтова как главных виновников расстройства конных корпусов. Генерал Шкуро находился тогда на Кубани в отпуске по болезни. Что касается Мамонтова, я предостерегал от резких мер по отношению к лицу, как бы то ни было, пользующемуся на Дону большой популярностью.

По прибытии в армию генерал Врангель назначил начальником конной группы достойнейшего и доблестного кубанского генерала Улагая. И хотя отряд этот был временный и назначение его, всецело зависящее от командующего армией, не могло считаться местничеством, оно вызвало крупный инцидент. Мамонтов обиделся и телеграфировал по всем инстанциям: „…учитывая боевой состав конной группы, я нахожу несоответствующим достоинству Донской армии и обидным для себя замещение, как командующего конной группой, без видимых причин лицом, не принадлежащим к составу Донской армии и младшим меня по службе. На основании изложенного считаю далее невозможным оставаться на должности командира 4-го Донского корпуса“.

Копии этой телеграммы Мамонтов разослал всем своим полкам, а на другой день, самовольно покидая корпус, не без злорадства сообщал, как полки под давлением противника панически бежали.

Этот неслыханный поступок не встретил, однако, осуждения на Дону. Я отдал приказ об отрешении Мамонтова от командования и встретил неожиданную оппозицию со стороны Донского атамана и генерала Сидорина. Они указывали, что, помимо крайне неблагоприятного впечатления, произведенного удалением Мамонтова на Донскую армию, 4-й корпус весь разбегается.

А между тем конница Буденного всё глубже и глубже вклинивалась между добровольцами и донцами. Неудачи вызывали недовольство. Сперва робко, а вскоре и открыто некоторые стали высказывать мнение о необходимости замены старого командования новым. Кандидатом на пост Главнокомандующего был генерал барон Петр Николаевич Врангель».

Врангель понял, что надежд на успешный контрудар конной группой больше не осталось. Генерал Улагай доносил ему, что выезжает для принятия командования конной группой. От проезжавших офицеров и солдат генерала Мамонтова он имел неутешительные сведения о состоянии конницы: кубанские и терские части окончательно вымотались, было много безлошадных казаков, а донцы, вконец развращенные еще во время рейда Мамонтова в тыл красных, совсем не желали сражаться. Сам же обиженный генерал Мамонтов сказался больным и выехал в штаб Донской армии, не дождавшись прибытия своего преемника.

Восьмого декабря Улагай докладывал: «Конная группа небоеспособна. Донские части, хотя и большого состава, но совсем не могут и не желают выдержать даже легкого нажима противника, меньшего числом вчетверо, не говоря уже о массовом наступлении противника. Кубанских и терских частей совершенно нет. Жалкие обрывки, сведенные в один полк, совершенно никуда не годны. Артиллерии почти нет, пулеметов тоже. Вчера донские дивизии бежали, гонимые несколькими эскадронами, за которыми в колоннах двигалась конница противника».

Врангель, добиваясь замены Мамонтова Улагаем, вряд ли рассчитывал на такой демарш казачьих полков. Но теперь возникший кризис даже сыграл ему на руку. Видя, что Деникин всё более выпускает из рук управление войсками, недовольное офицерство начало уже открыто называть фамилию Врангеля в качестве смены Деникину. Теперь надежды одержать хотя бы локальную победу с помощью конной группы больше не было. Врангелю оставалось либо добиться ухода Деникина, либо уйти самому, поскольку на посту командующего Добровольческой армией он не мог больше получить никаких дивидендов, а за безнадежное дело браться не привык. Теперь ему надо было подавать как можно более резкие и нелицеприятные рапорты Деникину, чтобы, распространяя их среди высшего командного состава, вынудить главнокомандующего уйти со своего поста либо, если смещение Деникина не удастся, резкостью тона своих рапортов и самим фактом широкого их распространения вынудить Антона Ивановича отправить в отставку его.

Программным стал рапорт от 9 (22) декабря 1919 года:

«Командующий Добровольческой Армией.

9 декабря 1919 года

№ 010464.

г. Юзовка.

Главнокомандующему Вооруженными Силами Юга России.

Рапорт

Прибыв 26-го ноября в Добровольческую армию и подробно ознакомившись с обстановкой на этом, в настоящее время главнейшем участке общего фронта Вооруженных Сил Юга России, долгом службы считаю доложить следующее:

Наше настоящее неблагоприятное положение явилось следствием, главным образом, двух основных причин:

1. Систематического пренебрежения нами основными принципами военного искусства;

2. Полного неустройства нашего тыла.

Еще весною 1919 года, рапортом от 4-го апреля за № 82, я, указывая на значение для нас при тогдашней обстановке Царицынского направления, докладывал, что „при огромном превосходстве сил противника, действия одновременно по нескольким операционным направлениям являются для нас невозможными“.

По занятии Кавказской армией Царицына мною и бывшим тогда начальником штаба Кавказской армии генералом Юзефовичем были одновременно поданы два рапорта, где, предостерегая от дальнейшего расширения нашего фронта, мы указывали на необходимость, заняв короткий и обеспеченный на флангах крупными водными преградами фронт Царицын – Екатеринослав, сосредоточить в районе Харькова крупную конную массу в 3–4 корпуса для действий на кратчайшем к Москве направлении.

В ответ на наши рапорты на совещании в Царицыне мне и генералу Юзефовичу было указано, что наше предложение вызвано „желанием первыми войти в Москву“.

Наконец, когда в последнее время противник, сосредоточив крупные силы на Орловском направлении, стал теснить Добровольческую армию, генерал Романовский телеграммой от 17-го октября за № 014170 запросил меня, какие силы я мог бы выделить из состава Кавказской армии для переброски на Добровольческий фронт; я, телеграммой от 18-го октября за № 03533, ответил, что „при малочисленности конных дивизий переброской одной-двух дела не решить“, и предложил принять крупное решение – „перебросить из вверенной мне армии 3,5 кубанских дивизии“.

Предложение мое было отвергнуто, и было принято половинчатое решение – из состава Кавказской армии переброшено лишь две дивизии.

Дальнейшая обстановка вынудила прийти к предложенному мной решению, и ныне из Кавказской армии взято именно 3,5 дивизии, но время утеряно безвозвратно.

Гонясь за пространством, мы бесконечно растянулись в паутину и, желая всё удержать и всюду быть сильными, оказались всюду слабыми.

Между тем в противоположность нам большевики придерживались принципа полного сосредоточения сил и действий против живой силы врага…

Несмотря на расстройство транспорта и прочие затруднения, принцип сосредоточения сил проводился красным командованием полностью.

Продвигаясь вперед, мы ничего не делали для закрепления захваченного нами пространства; на всём протяжении от Азовского моря до Орла не было подготовлено в тылу ни одной укрепленной полосы, ни одного узла сопротивления. И теперь армии, катящейся назад, не за что уцепиться.

Беспрерывно двигаясь вперед, армия растягивалась, части расстраивались, тылы непомерно разрастались. Расстройство армии увеличивалось еще и допущенной командующим армией мерой „самоснабжения“ войск.

Сложив с себя все заботы о довольствии войск, штаб армии предоставил войскам довольствоваться исключительно местными средствами, используя их попечением самих частей и обращая в свою пользу захватываемую военную добычу.

Война обратилась в средство наживы, а довольствие местными средствами – в грабеж и спекуляцию.

Каждая часть спешила захватить побольше. Бралось всё, что не могло быть использовано на месте – отправлялось в тыл для товарообмена и обращения в денежные знаки. Подвижные запасы войск достигли гомерических размеров – некоторые части имели до двухсот вагонов под своими полковыми запасами. Огромное число чинов обслуживало тылы. Целый ряд офицеров находился в длительных командировках: по реализации военной добычи частей, для товарообмена и т. п.

Армия развращалась, обращаясь в торгашей и спекулянтов.

В руках всех тех, кто так или иначе соприкасался с делом „самоснабжения“, – а с этим делом соприкасались все, до младшего офицера и взводного раздатчика включительно, – оказались бешеные деньги, неизбежным следствием чего явились разврат, игра и пьянство. К несчастью, пример подавали некоторые из старших начальников, гомерические кутежи и бросание бешеных денег которыми производилось на глазах у всей армии.