Текст книги "Врангель"

Автор книги: Борис Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 39 страниц)

H. E. Врангель описал обстоятельства своего бегства: «В течение многих недель я пытался достать необходимые бумаги, чтобы уехать в Таллин. Куда ни обращались, всегда оказывалось, что со вчерашнего дня право на выезд дает другое учреждение. Моя жена не желала ни при каких условиях ехать вместе со мной. Она хотела поехать в Ялту к внукам, но только на короткое время, пока всё не утрясется и не придет в норму. На всякий случай, чтобы ей не пришлось жить в большой полупустой квартире по приезде, мы решили закрыть квартиру. Мы наняли две комнаты у нашего друга, жившего неподалеку, перевезли туда любимую мебель жены и устроили их уютно и красиво.

Мы надеялись выехать более или менее в одно время, но оказалось, что мне откладывать не приходится. Российское золотопромышленное общество было национализировано, и к нам в правление на Екатерининскую явился комиссар (слесарь лет двадцати), заведующий всеми горными делами России, с двумя бухгалтерами-„спецами“ и оравой красногвардейцев с ружьями, потребовал книги, отобрал кассу и заявил, что мы теперь служим у большевиков.

– Если не будете посылать припасы рабочим на приисках, будете расстреляны за саботаж, – предупредил он.

– Откуда мы возьмем деньги на припасы? – спросили мы.

– Откуда прежде брали, оттуда и берите.

– Но добытое золото теперь рабочие берут себе.

– Это нас не касается. Бухгалтер ему что-то шепнул на ухо.

– Прежде, когда зимою золото не добывалось, откуда вы брали деньги?

– Нас финансировал банк.

– Пусть финансирует и теперь.

– Банки теперь национализированы.

– Ну, тогда финансируйте (слово это ему, очевидно, понравилось) сами. Но первая жалоба на саботаж против республики – расстрел.

Медлить уже нельзя было, и оставшиеся в Петрограде директора Безобразов, Клименко и я решили бежать. Жалобы на отсутствие провианта получались ежедневно. Не „саботировать“ было физически невозможно.

Клименко с паспортом украинца уехал на Юг, Безобразов куда-то скрылся, меня отправить через Торошино без паспорта в Псков, уже занятый немцами, взялся антрепренер. Для придачи мне еще более жалкого вида он велел несколько дней не бриться, запастись зелеными очками, вообще держать себя „подряхлее“.

В назначенный день он явился за мною и, простившись с женою, я под вечер отправился с ним на товарную станцию Варшавского вокзала».

Николаю Егоровичу удалось выбраться из Совдепии на поезде под видом больного немца в оккупированный германской армией Псков, потом – в Ревель, а вскоре – в Финляндию. Лишь в 1920 году они воссоединились с женой в Дрездене, а в 1922-м перебрались к семье сына в Сербию. Там летом 1923 года Николай Егорович скончался в городе Сремские Карловцы. Мария Дмитриевна позже вслед за сыном переехала в Брюссель.

Почти всю Гражданскую войну мать Врангеля прожила в Петрограде под своей фамилией. Баронесса устроилась на работу внештатной служащей в музей Александра III (Русский музей), позже – в Аничков дворец. «И вот начались мои мытарства, – вспоминала Мария Дмитриевна. – В 7 часов утра бежала в чайную за кипятком. Напившись ржаного кофе без сахара, конечно, и без молока, с кусочком ужасного черного хлеба, мчалась на службу, в стужу и непогоду, в разных башмаках, без чулок, ноги обматывала тряпкой… Питалась я в общественной столовой с рабочими, курьерами, метельщиками, ела темню бурду с нечищеной гнилой картофелью, сухую, как камень, воблу или селедку, иногда табачного вида чечевицу или прежуткую бурду, хлеба 1 фунт в день, ужасного, из опилок, высевок, дуранды и только 15 процентов ржаной муки… Бог меня хранил. Я потеряла, правда, два пуда весу, была желта как воск от вечно мокрых, никогда не просыхающих ног… Мне свело пальцы на ногах, руки от стирки и стужи приморожены, от дыма печурки, недоедания и усиленной непрерывной письменной работы сильно ослабли глаза, но я за два года ни разу больна не была. Постичь не могу, как в 60 лет может так ко всему приспособиться человеческий организм…» Она работала в Эрмитаже с поддельной трудовой книжкой, где стояла запись: «Девица Врангель – конторщица».

Как и всех бывших хозяев больших квартир, Марию Дмитриевну «уплотнили» – подселили к ней еще пять жильцов. Все они разместились в лучших комнатах, она же жила в самой маленькой ради экономии дров. Один из соседей, «ужаснейший красноармеец», смущал ее, расхаживая по дому в белых подштанниках и туфлях на босу ногу, с трубкой в зубах, и горланя на всю квартиру неприличные песни.

После того как Петр Николаевич возглавил белую армию в Крыму, оставаться в квартире стало опасно, и друзья – семья художника Поленова – помогли ей переехать в общежитие беженцев, куда ее прописала художница Веронелли и где она помещалась за ситцевой занавеской в комнате с еще тремя жиличками. Однако в музее Мария Дмитриевна продолжала работать под своей настоящей фамилией. В конце октября 1920 года ей организовали бегство в Финляндию. Это стоило около миллиона советских рублей – десять тысяч финских марок, собранных знакомыми.

Можно считать чудом, что отец и мать Петра Николаевича остались живы в Советской России и смогли перебраться на Запад. Многие другие представители рода Врангелей не были столь удачливы – они стали жертвами красного террора или умерли от голода и болезней.

КРЫМСКОЕ СИДЕНИЕ: ЛЕВАЯ ПОЛИТИКА ПРАВЫМИ РУКАМИ

В начале 1920 года из Новороссийска в Крым были переброшены почти все части Добровольческой армии (около 25 тысяч человек), значительное количество донцов (около десяти тысяч) и небольшое количество кубанцев, а также некоторые другие мелкие части. В Новороссийске остались почти вся артиллерия, много пулеметов, винтовок, большинство лошадей, запасы амуниции, продовольствия и другого военного имущества.

Остатки Вооруженных сил Юга России были деморализованы. Единственной боеспособной силой в Крыму оставался корпус Слащева, упорно оборонявшийся на перешейках. Он насчитывал 3500 штыков и до двух тысяч шашек и дрался против значительно превосходящих его сил противника.

Отсутствие хлеба, лошадей, горючего и боеприпасов делало длительную оборону Крыма безнадежной.

Между тем в Крыму среди офицеров нарастало недовольство Деникиным и обсуждались различные варианты его замены. М. А. Критский записал рассказ А. П. Кутепова:

«Слащев, одетый в фантастическую форму, им самим придуманную, с блеском в глазах от кокаина, стал пространно рассказывать, что в войсках его корпуса общее недовольство Главнокомандующим. Такое же настроение во всем населении Крыма, в духовенстве, во флоте и даже, будто бы, среди чинов Добровольческого корпуса. Затем Слащев сказал, что 23-го марта предположено собрать совещание из представителей духовенства, флота и населения для обсуждения создавшегося положения и что, вероятно, это совещание решит обратиться к генералу Деникину с просьбой о сдаче им командования. Ввиду же того, что в Крым прибыл Кутепов, Слащев считает необходимым и его участие в этом совещании.

А. П. ответил коротко:

– В настроении Добровольческого корпуса вы ошибаетесь. Я лично участвовать в каком-либо совещании без разрешения Главнокомандующего не буду. Однако придаю огромное значение всему, что вы мне сказали, и немедленно доложу об этом генералу Деникину.

А. П. встал и приказал везти себя в Феодосию.

– С тяжелым чувством, – рассказывал А. П. впоследствии, – я ехал к Деникину. Считал своим долгом… Надо было положить конец всем интригам, заговорам и шептаньям по углам. Ведь это развращало армию…

Генерал Деникин выслушал А. П., нисколько не удивился и только спросил его о настроении Добровольческого корпуса.

А. П. ответил, что одна дивизия вполне прочная, в другой настроение удовлетворительное, в двух – неблагополучно. Войска, критикуя наши неудачи, главным образом обвиняют в них начальника штаба Главнокомандующего – генерала Романовского. По мнению А. П., необходимо было принять спешные меры против намеченного совещания и вызвать всех старших начальников для того, чтобы генерал Деникин мог непосредственно выслушать их доклады о настроении войск.

С предложением Кутепова Деникин не согласился. Он счел, что наступило время выполнить свое решение – отказаться от поста Главнокомандующего».

Антон Иванович видел, что устранение Романовского не погасило недовольства, и в нем крепла решимость отказаться от продолжения борьбы. 20 марта (2 апреля) 1920 года Деникин поручил новому начальнику штаба разослать приказ генералам Вооруженных сил Юга России прибыть в Севастополь для выборов нового главнокомандующего. Сам же сказал в заключение: «Мое решение бесповоротно. Я всё взвесил и обдумал. Я болен физически и разбит морально: армия потеряла веру в вождя, я – в армию».

Деникин писал Драгомирову, который должен был председательствовать на военном совете:

«Три года российской смуты я вел борьбу, отдавая ей все свои силы и неся власть как тяжелый крест, ниспосланный судьбой.

Бог не благословил успехом войск, мною предводимых. И хотя вера в жизнеспособность армии и ее историческое призвание мною не потеряна, но внутренняя связь между вождем и армией порвана. И я не в силах более вести ее.

Предлагаю Военному совету избрать достойного, которому я передам преемственно власть и командование…»

В этот момент Антон Иванович уже понимал, что единственным человеком, который может сплотить армию и заставить ее продолжать борьбу, является его давний антагонист Врангель.

Петр Николаевич между тем собирался вместе с Ольгой Михайловной уехать в Сербию, полагая, что белая борьба закончена.

Как раз накануне отъезда четы Врангелей, 18 марта, британский адмирал де Робек пригласил барона позавтракать на флагманском корабле «Аякс». Врангелю на выходе из посольства вручили телеграмму из Феодосии. В ней сообщалось, что Деникин решил сложить с себя звание главнокомандующего: «Предлагаю прибыть к вечеру 21 марта в Севастополь на заседание Военного совета под председательством генерала от каВалерии Драгомирова для избрания преемника главнокомандующего Вооруженными Силами на Юге России. Состав совета: командиры Добровольческого и Крымского корпусов, их начальники дивизий, из числа командиров бригад и полков – половина (от Крымского корпуса, по боевой обстановке, норма может быть меньше), коменданты крепостей, командующий флотом, его начальник штаба, начальники морских управлений, четыре старших строевых начальника флота. От Донского корпуса генералы: Сидорин, Кельчевский и шесть лиц из состава генералов и командиров полков. От штаба главнокомандующего: начальник штаба, дежурный генерал, начальник военного управления, а также генералы: Врангель, Богаевский, Улагай, Шиллинг, Покровский, Боровский, Ефимов, Юзефович и Топорков».

Врангель был охвачен противоречивыми чувствами: «Телеграмма показалась мне весьма странной. На службе я уже более не состоял… Я завтракал на „Аяксе“. С большим трудом я поддерживал разговор. Мысли все время вертелись вокруг полученной телеграммы. Я не сомневался, что борьба проиграна, что гибель остатков армии неизбежна. Отправляясь в Крым, я оттуда, вероятно, уже не вернусь. В то же время долг подсказывал, что, идя с армией столько времени ее крестным путем, деля с ней светлые дни победы, я должен испить с ней и чашу унижения и разделить с ней участь ее до конца. В душе моей происходила тяжелая борьба».

После завтрака адмирал де Робек попросил Петра Николаевича и генерала Мильна пройти к нему в кабинет. Там он сообщил Врангелю:

«Если вам угодно будет отправиться в Крым, я готов предоставить в ваше распоряжение судно. Я знаю положение в Крыму и не сомневаюсь, что тот совет, который решил собрать генерал Деникин для указаний ему преемника, остановит свой выбор на вас. Знаю, как тяжело положение армии, и не знаю, возможно ли ее еще спасти… Мною только что получена телеграмма моего правительства. Телеграмма эта делает положение армии еще более тяжким. Хотя она адресована генералу Деникину, но я не могу скрыть ее от вас. Быть может, содержание ее повлияет на ваше решение. Я повторяю, не считаю себя вправе скрыть ее от вас и, зная ее содержание, поставить вас в положение узнать тяжелую истину тогда, когда будет уже поздно».

Британская телеграмма гласила:

«Секретно.

Верховный Комиссар Великобритании в Константинополе получил от своего Правительства распоряжение сделать следующее заявление генералу Деникину.

Верховный совет находит, что продолжение Гражданской войны в России представляет собой, в общей сложности, наиболее озабочивающий фактор в настоящем положении Европы.

Правительство Его Величества желает указать генералу Деникину на ту пользу, которую представляло бы собой, в настоящем положении, обращение к советскому правительству, имея в виду добиться амнистии, как для населения Крыма вообще, так и для личного состава Добровольческой армии в частности. Проникнутое убеждением, что прекращение неравной борьбы было бы наиболее благоприятно для России, Британское Правительство взяло бы на себя инициативу означенного обращения, по получении согласия на это генерала Деникина, и предоставило бы в его распоряжение и в распоряжение его ближайших сотрудников гостеприимное убежище в Великобритании.

Британское Правительство, оказавшее генералу Деникину в прошлом значительную поддержку, которая только и позволила продолжать борьбу до настоящего времени, полагает, что оно имеет право надеяться на то, что означенное предложение будет принято. Однако, если бы генерал Деникин почел бы себя обязанным его отклонить, дабы продолжить явно бесполезную борьбу, то в этом случае Британское Правительство сочло бы себя обязанным отказаться от какой бы то ни было ответственности за этот шаг и прекратить в будущем всякую поддержку или помощь, какого бы то ни было характера, генералу Деникину.

Британский Верховный Комиссариат.

2 апреля (20 марта) 1920 г. Константинополь».

Врангель отреагировал так, как и должен был отреагировать кадровый гвардейский офицер, для которого понятие «честь» не было пустым звуком: «Благодарю вас. Если у меня могли быть еще сомнения, то после того, как я узнал содержание этой ноты, у меня их более быть не может. Армия в безвыходном положении. Если выбор моих старых соратников падет на меня, я не имею права от него уклониться».

Адмирал это решение в душе поддержал и, лишенный возможности высказаться открыто, молча пожал Врангелю руку Отказ англичан от помощи белым делал продолжение борьбы совсем безнадежным. Но о переговорах с большевиками Врангель, как и другие белые генералы, даже не думал. Он решил немедленно отправиться в Крым на британском броненосце «Император Индии». Генерал Шатилов, узнав о решении соратника, пришел в ужас: «Ты знаешь, что дальнейшая борьба невозможна. Армия или погибнет, или вынуждена будет капитулировать, и ты покроешь себя позором. Ведь у тебя ничего, кроме незапятнанного имени не осталось. Ехать теперь – это безумие». Однако, убедившись, что его доводы бессильны, он объявил, что не оставит Петра Николаевича в этот грозный час и едет с ним.

Врангель отправился навстречу судьбе: «21-го марта броненосец „Император Индии“ вышел в Крым. Море стихло. Мощно рассекая волны, уносил меня корабль к родным берегам. Там готовился эпилог русской трагедии. Над предпоследним актом ее готов был опуститься занавес истории».

Барон чувствовал, что он сам будет героем последнего акта. Его мечта стать во главе Белого движения была как никогда близка к осуществлению. Но только условия для борьбы с большевиками были сейчас гораздо хуже, чем в середине 1919 года, когда войска Деникина находились на гребне успеха, и даже чем в первой половине 1918-го, когда горстка добровольцев была слаба и лишена поддержки извне, но так же слаба была и противостоявшая им Красная армия. Но Врангель был в высшей степени честолюбив и готов был возглавить остатки Вооруженных сил Юга России, чтобы проиграть – но с честью и славой.

Генерал Александр Алексеевич фон Лампе, один из ближайших сотрудников и друзей Врангеля, вспоминал:

«Мне пришлось быть последним, с кем говорил генерал Врангель, оставляя Константинополь (перед возвращением в Крым), и он, сильно взволнованный происходящим, говорил со мною совершенно откровенно. Он шел не на праздник власти, как это думали многие, он ясно сознавал трудность и почти безнадежность задачи, которую судьба возлагала на его плечи, он понимал, что идет на тяжелый труд, на подвиг, и, тем не менее, он опять подчинился долгу и, заявив Военному совету: „Я делил с армией славу побед и не могу отказаться испить с нею чашу унижения“, – принял на себя тот крест, который и привел его к преждевременной могиле.

В некоторых кругах принято говорить, что П. Н. Врангель был честолюбив… Да, это совершенно верно, и это качество, столь нужное каждому военному, совершенно необходимо для Вождя; он был славолюбив, но он был и честолюбив в самом лучшем значении этого понятия, потому что он любил не почести, а самую честь… И он понимал значение этого слова, так как, заявив в своем первом же приказе, уже как Главнокомандующий: „Я сделаю всё, чтобы вывести армию и флот с честью из создавшегося тяжелого положения“, – он исполнил свое обещание и, не добившись победы, спас честь армии и России!»

По словам Лампе, «многие считали П. Н. честолюбивым, однако подобное упрощенное определение едва ли соответствовало действительности. Скорее он был славолюбив, т. е. обладал той чертой характера, какая, по мнению Суворова, является добродетелью для военачальника. Добродетелью потому, что побуждает на ратные подвиги».

Врангель следующим образом изложил обстоятельства своего отъезда в Крым Г. Н. Раковскому: «В момент получения ультиматума… я жил как частный человек в Константинополе и, желая принести посильную помощь родине, должен был ехать в Сербию с тем, чтобы заняться там устройством беженцев. В день моего отъезда я получил от начальника английской военной миссии генерала Хольмана телеграмму, которую мне передал верховный политический комиссар в Константинополе адмирал де Робек. Хольман передал мне просьбу генерала Деникина прибыть на военное совещание в Севастополь, где должна была произойти смена главнокомандующего. Одновременно с этим мне был передан ультиматум англичан. Учитывая всю обстановку, я видел, что предо мною встала задача: взять ли в свои руки дело, которое казалось безнадежно проигранным, и, борясь всё время против большевиков, принять на себя позор соглашательства, потому что положение казалось безвыходным. Мои друзья отговаривали меня, указывая на то, что Деникин привел армию к поражению и что я должен испить чашу, налитую чужими руками… Но я заявил им, что с армией я делил славу побед, а потому не могу отказаться испить с нею горькую чашу тяжких испытаний, и выехал в Севастополь. Участники совета отказались от выборов, не желая создавать опасного прецедента и оказывать давление на волю главнокомандующего. Однако моя кандидатура не встречала возражений».

Раковский вспоминал:

«Я спросил Врангеля:

– Какую роль в вашем назначении сыграли представители Англии?

Главнокомандующий ответил:

– Больше ничего не могу вам сказать. То, что мне известно, я сообщил вам».

Заметим, что в разговоре с Раковским Врангель гораздо подробнее, чем в мемуарах, осветил мотивы своей готовности принять командование.

Но единства по вопросу о преемнике не было. Кроме Врангеля выдвигались и другие кандидатуры главнокомандующего. М. А. Критский вспоминал:

«Накануне своего отъезда на Военный совет А. П. (Кутепов. – Б. С.)вызвал к себе одного своего офицера.

– Вы слышали, – обратился к нему А. П., – что Деникин решил уйти?

– Так точно, Ваше Превосходительство, – ответил офицер, – но я не знаю, насколько эти слухи верны.

– Генерал Деникин решил уйти бесповоротно, – продолжал А. П., – на пост Главнокомандующего выдвигают генерала Врангеля, а некоторые командиры добровольческих частей говорили мне, что если не удастся убедить Деникина изменить свое решение, то на этом посту предпочли бы видеть меня. Что вы на это скажете?

– Ваш вопрос так неожидан… Сейчас мне в голову приходят такие мысли… У барона Врангеля иностранная фамилия, к тому же с титулом, чуждым для русского уха. Большевики, конечно, используют это в своей пропаганде. Генерал Врангель энергичен, талантливый военачальник, но, говорят, настолько честолюбив, что это мешает ему быть всегда беспристрастным. Думаю еще, если Главнокомандующим будет генерал Врангель, то армии как Добровольческой наступит конец. Откровенно говоря, я бы лично предпочел видеть вас на этом посту и, поверьте, не потому, что вы мой начальник…

– Быть может, вы во многом и правы, – сказал А. П., несколько помолчав, – но я считаю, что Врангель талантливее меня и он лучше, чем я, справится с нашим тяжелым положением… Я буду настаивать на кандидатуре генерала Врангеля и скажу об этом начальникам своих частей».

Позиция Кутепова, который не хотел противиться воле Деникина, практически предрешала назначение Врангеля главкомом. Оставался еще Слащев, но против Кутепова он выступать не мог.

К 21 марта не успели прибыть все приглашенные, и совещание продолжилось на следующий день. Врангель появился в Севастополе только утром 22-го и сразу попал «с корабля на бал», то есть на военный совет, открывшийся в полдень. Деникин ждал его результатов в Феодосии. Ход его описал Г. Н. Раковский со слов Сидорина и других присутствовавших там генералов:

«Совещание открылось речью генерала Драгомирова, который охарактеризовал в черных тонах общую обстановку и закончил свою речь предложением выбрать нового главнокомандующего.

Горячо запротестовал против этого генерал Сидорин, который заявил, что донцы принципиально высказываются против проведения в жизнь пагубного во всех отношениях выборного начала в армии. Вместе с тем он выразил протест против того, что Дон и на этот раз обидели: от Добровольческих частей на совещании присутствует сорок человек, от донцов – шесть.

Против выборов высказался и генерал Слащев, который после своего выступления немедленно выехал на фронт.

Не имели успеха представители Добровольческого корпуса, высказавшиеся в том смысле, что добровольцы по-прежнему готовы считать своим главнокомандующим генерала Деникина, которому они доверяют, как доверяли и раньше.

Несмотря на неоднократные настояния Драгомирова, участники совещания единогласно высказались против выборного начала и некоторые из них, в порядке частных разговоров, заявили председателю, что у главнокомандующего есть иные выходы из создавшегося положения, например назначение себе преемника».

Генерал Драгомиров после совещания послал Деникину телеграмму: «Военный совет признал невозможным решать вопрос о преемнике главкома, считая это прецедентом выборного начальства, и постановил просить Вас единолично указать такового. При обсуждении Добровольческий корпус и кубанцы заявили, что только Вас желают иметь своим начальником и от указания преемника отказываются. Донцы отказались давать какие-либо указания о преемнике, считая свое представительство слишком малочисленным, не соответствующим боевому составу, который они определяют в 4 дивизии. Генерал Слащев отказался давать мнение за весь свой корпус, от которого могли прибыть только три представителя, и вечером просил разрешения отбыть на позиции, что ему и было разрешено. Только представители флота указали преемником генерала Врангеля. Несмотря на мои совершенно категорические заявления, что Ваш уход решен бесповоротно, вся сухопутная армия ходатайствует о сохранении Вами главного командования, ибо только на Вас полагаются и без Вас опасаются за распад армии; все желали бы Вашего немедленного прибытия сюда для личного председательствования в совете, но меньшего состава. В воскресенье в полдень я назначил продолжение заседания, к каковому прошу Вашего ответа для доклада Военсовету».

Но Деникин остался непреклонен в решении уйти со своего поста. Он знал или догадывался, что уже идут интриги вокруг его возможных преемников, что дух армии потерян и он уже не сможет вести ее в бой, не имея на это ни моральных, ни физических сил. Характеризуя обстановку накануне военного совета, он писал в «Очерках русской смуты»:

«Генерал Слащев вел эту работу не первый день и не в одном направлении, а сразу в четырех. Он посылал гонцов к барону Врангелю, убеждая его „соединить наши имена“ (то есть Врангеля и Слащева), и при посредстве герцога С. Лейхтенбергского входил в связь по этому вопросу с офицерскими флотскими кругами. В сношениях своих с правой, главным образом, общественностью он старался направить ее выбор в свою личную пользу. Вместе с тем через генерала Боровского он входил в связь с генералами Сидориным, Покровским, Юзефовичем и условливался с ними о дне и месте совещания для устранения главнокомандующего. В чью пользу – умалчивалось, так как первые двое были антагонистами Врангеля и не имели также желания возглавить себя Слащевым. Наконец, одновременно чуть ли не ежедневно Слащев телеграфировал в Ставку с просьбой разрешить ему прибыть ко мне для доклада и высказывал „глубокое огорчение“, что его не пускают к „своему главнокомандующему“…

Генерал Сидорин усиленно проводил взгляд о „предательстве Дона“ и телеграфировал донскому атаману, что этот взгляд разделяют „все старшие начальники и все казаки“. Он решил „вывести Донскую армию из пределов Крыма и того подчинения, в котором она сейчас находится“, и требовал немедленного прибытия атамана и правительства в Евпаторию „для принятия окончательного решения…“ (Эту телеграмму А. П. Богаевскому Сидорин направил 18 марта. Фактически он в тот момент уже настроился на эмиграцию и думал о том, как вывести за границу казаков из Крыма и с кубанского побережья. – Б. С.)

Я знал уже и о той роли, которую играл в поднявшейся смуте епископ Вениамин, возглавивший оппозицию крайних правых, но до каких пределов доходило его рвение, мне стало известным только несколько лет спустя… На другой день после прибытия „Южно-русского правительства“ в Севастополь преосвященный явился к председателю его… Сидорин, Слащев, Вениамин… Всё это, в сущности, меня уже мало интересовало».

Глава южнорусского правительства H. M. Мельников описал свою беседу с архиереем:

«Епископ Вениамин сразу начал говорить о том, что „во имя спасения России“ надо заставить генерала Деникина сложить власть и передать ее генералу Врангелю, ибо только он, по мнению епископа и его друзей, может спасти в данных условиях Родину. Епископ добавил, что у них, в сущности, всё уже готово к тому, чтобы осуществить намеченную перемену, и что он считает своим долгом обратиться по этому делу ко мне лишь для того, чтобы по возможности не вносить лишнего соблазна в массу и подвести легальные подпорки под „их“ предприятие, ибо, если „Южно-русское правительство“ санкционирует задуманную перемену, всё пройдет гладко, „законно“…

Епископ Вениамин добавил, что согласится „Южно-русское правительство“ или не согласится – дело всё равно сделано будет…

Это приглашение принять участие в перевороте, сделанное притом епископом, было так неожиданно для меня, тогда еще впервые видевшего заговорщика в рясе, и так меня возмутило, что я, поднявшись, прекратил дальнейшие излияния епископа».

Епископ Вениамин посетил затем министра внутренних дел В. Ф. Зеелера, которому также в течение полутора часов внушал мысль о необходимости переворота.

«„Всё равно с властью Деникина покончено, его сгубил тот курс политики, который отвратен русскому народу. Последний давно уже жаждет 'хозяина земли русской', и мешать этому теперь уже вполне созревшему порыву не следует. Нужно всячески этому содействовать – это будет и Богу угодное дело. Всё готово: готовы к этому и генерал Врангель, и вся та партия патриотически настроенных действительных сынов своей Родины, которая находится в связи с генералом Врангелем. Причем генерал Врангель – тот Божией милостию диктатор, из рук которого и получит власть и царство помазанник…“

Епископ был так увлечен поддержкой разговора, что перестал сохранять сдержанность и простую осторожность и дошел до того, что готов был тут же ждать от правительства решений немедленных».

Врангель явно не был в восторге от идеи Слащева «соединить имена», но до поры до времени не отвергал хлопоты Якова Александровича, чья позиция при определении деникинского преемника могла иметь решающее значение. Как-никак Слащев был тогда единственным белым генералом, у которого под началом находилось пять тысяч готовых к бою штыков и сабель, тогда как у Кутепова сохранили остатки дисциплины лишь несколько офицерских рот.

Подробное описание совещания сделал генерал-майор M. H. Ползиков из Дроздовской дивизии:

«В день совета было назначено в 2 часа дня собрание старших начальников дивизии на квартире у генерала Витковского, на которое должен был приехать в 3 часа генерал Кутепов. На совещании у генерала Витковского было единогласно решено просить генерала Деникина остаться у власти, так как все мы не могли мыслить об ином главнокомандующем. Заявление генерала Кутепова о том, что генерал Деникин твердо решил оставить свой пост, не изменило общего единодушного решения. У всех нас было впечатление, что генерал Деникин пришел к своему решению вследствие какого-то разногласия, интриг и выраженного ему недоверия. Всем нам непонятно было, почему генерал Кутепов не поддерживал нас в нашем решении, но, наоборот, настаивал на том, что наше решение ничего не изменит, так как он знает о твердом решении генерала Деникина. Нам было совершенно непонятно поведение генерала Кутепова, а потому большинство ушло с заседания неприязненно настроенными против него».

Кутепов, уезжая с заседания, приказал старшим начальникам Добровольческого корпуса собраться во дворце на предварительное совещание на полтора часа раньше начала военного совета.

По свидетельству Ползикова, были приняты некоторые меры безопасности: назначены усиленные патрули, в особенности на улицах, примыкающих к дворцу, а в местах квартирования – в полной готовности дежурили части, имевшие «связных-быстроходов». Команды пулеметчиков стояли у главного входа дворца и были размещены внутри соседних дворов, а рядом с самим дворцом скрытно располагалась офицерская рота.

На предварительном совещании под председательством Кутепова все начальники Добровольческого корпуса единодушно выразили полное доверие Деникину и приняли решение просить его не оставлять своего поста. Решено было также _tоказать соответствующее влияние на остальных участников Военного совета, чтобы он «просил бы и даже умолял» генерала Деникина остаться.