Текст книги "Врангель"

Автор книги: Борис Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 39 страниц)

КРАСНЫЙ ТЕРРОР В КРЫМУ

Эвакуация из Феодосии была организована хуже, чем из других крымских портов. Даже Кубанский корпус, для эвакуации которого предназначалась Феодосия, погрузился не полностью – не хватило места 1-й Кубанской казачьей дивизии и Терско-Астраханской бригаде. К счастью, они успели дойти до Керчи и там сесть на корабли. Но в Феодосии остались тысячи отставших от своих полков солдат и офицеров, тыловые учреждения, госпитали, отдельные команды и подразделения, семьи военнослужащих и чиновников. В плен попали 2-й армейский запасной батальон, тыловые части 52-го пехотного Виленского полка, до ста чинов Одесских пулеметных курсов, Сырецкий госпиталь Красного креста и другие части и учреждения.

Утром 16 ноября в город вошли части 9-й стрелковой дивизии Красной армии во главе с Н. В. Куйбышевым. Всего они взяли в плен в Феодосии 12 тысяч человек. По приказу комиссара дивизии М. Лисовского на городском железнодорожном вокзале были расстреляны 100 солдат и офицеров, не успевших эвакуироваться. Но это было только начало. Вскоре приступили к планомерной ликвидации «белогвардейцев».

Всего после эвакуации в Крыму остались 2009 офицеров и 52687 солдат Русской армии. Кроме того, в госпиталях находилось около пятнадцати тысяч раненых и больных. Не пожелали или не смогли эвакуироваться также более двухсот тысяч гражданских беженцев. Всех их ждала незавидная участь.

Выступая 6 декабря 1920 года на совещании московского партийного актива, Ленин заявил: «Сейчас в Крыму 300000 буржуазии. Это источник будущей спекуляции, шпионства, всякой помощи капиталистам. Но мы их не боимся. Мы говорим, что возьмем их, распределим, подчиним, переварим». Ильич не уточнил, что многих будут «переваривать» посредством расстрела.

Для Крыма была создана «особая тройка», наделенная практически неограниченной властью карать и миловать. В ее состав вошли: член Реввоенсовета Южного фронта Красной армии, председатель Крымского военно-революционного комитета венгерский эмигрант Бела Кун, секретарь обкома партии Розалия Самойловна Землячка (Залкинд) и председатель Крымской ЧК Михельсон. Контролировать операцию из Москвы был прислан глава Чрезвычайного военного революционного трибунала Ю. Л. Пятаков.

Семнадцатого ноября 1920 года был издан приказ Крымревкома № 4:

«1. Всем иностранно-подданным, находящимся на территории Крыма, приказывается в 3-дневный срок явиться для регистрации. Лица, не зарегистрировавшиеся в указанный срок, будут рассматриваться как шпионы и преданы суду Ревтрибунала по всем строгостям военного времени.

2. Все лица, прибывшие на территорию Крыма после ухода Советской власти в июне 1919 г., обязаны явиться для регистрации в 3-дневный срок. Не явившиеся будут рассматриваться как контрреволюционеры и предаваться суду Ревтрибунала по всем законам военного времени.

3. Все офицеры, чиновники военного времени, солдаты, работники в учреждениях добрармии обязаны явиться для регистрации в 3-дневный срок. Не явившиеся будут рассматриваться как шпионы, подлежащие высшей мере наказания по всем строгостям законов военного времени.

Пред. Крымревкома Бела Кун. Управделами Яковлев». После заполнения анкеты одних отправляли в тюрьму, других отпускали и обязывали повторно явиться через несколько дней.

Повторно прибывших в ЧК еще раз допрашивали. Если полученные ответы удовлетворяли дознавателей, человек получал на руки заверенную копию анкеты и отпускался на волю; других же отправляли в концлагеря или на расстрел.

Насчет общего числа расстрелянных цифры расходятся, но несомненно, что счет шел на десятки тысяч.

По свидетельству генерала Данилова, служившего в штабе советской 4-й армии, в период с ноября 1920 года по апрель 1921-го в Крыму было истреблено более восьмидесяти тысяч человек. Живший в то время в Алуште писатель И. С. Шмелев называл еще более страшную цифру – 120 тысяч. Поэт Максимилиан Волошин писал своему другу К. В. Кандаурову 15 июля 1922 года, что «за первую зиму было расстреляно 96 тысяч – на 800 тысяч всего населения…». Историк и публицист С. П. Мелыунов в работе «Красный террор в России 1918–1923 гг.» писал о 50,120 и 150 тысячах расстрелянных, затрудняясь отдать предпочтение какой-либо из этих цифр. В материалах Особой следственной комиссии по расследованию злодеяний большевиков утверждается, что казненных было 52–53 тысячи. Близкий к Врангелю генерал А. А. фон Лампе, напротив, называл довольно низкую цифру расстрелянных – 15 тысяч человек. Но он был лицом заинтересованным – стремился приуменьшить число жертв, поскольку чувствовал, что частично они и на совести Врангеля, не сумевшего вовремя эвакуировать этих людей. Отметим, что к этой цифре близка оценка, сделанная крымским историком В. П. Петровым, – 20 тысяч расстрелянных. Член Крымревкома Ю. П. Гавен сообщал, что по инициативе Б. Куна и Землячки расстреляли около семи тысяч человек, а из арестованных – более двадцати тысяч. По официальным советским данным в 1920–1921 годах в Симферополе было расстреляно около двадцати тысяч человек, в Севастополе – около двенадцати тысяч, в Феодосии – около восьми тысяч, в Керчи – около восьми тысяч, в Ялте – четыре-пять тысяч, всего до 52 тысяч человек.

В отчете, подписанном Р. Землячкой в начале декабря 1920 года, отмечалось: «Путем регистрации, облав и т. п. было произведено изъятие служивших в войсках Врангеля офицеров и солдат. Большое количество врангелевцев и буржуазии было расстреляно (напр., в Севастополе из задержанных при обыске 6000 человек отпущено 700, расстреляно 2000 человек), остальные находятся в концентрационных лагерях. Действия Особых отделов вызвали массу ходатайств со стороны местных коммунистов – благодаря связи их с мелкой буржуазией – за тех или иных арестованных. Областкомом было указано на недопустимость массовых ходатайств и предложено партийным бюро ни в коем случае не давать своей санкции подобным ходатайствам, а наоборот, оказать действительную помощь Особым отделам в их работе по окончательному искоренению контрреволюции».

Расстрелы продолжались вплоть до 1 мая 1921 года, потом волна террора пошла на убыль.

У красного террора в Крыму были свои «герои». По инициативе Куна и Землячки была создана Крымская ЧК во главе с секретарем Президиума ВЧК и Ф. Э. Дзержинского С. Ф. Реденсом.

С октября 1920-го по март 1921 года начальником отряда ВЧК по борьбе с бандитизмом в Крыму был 26-летний Иван Дмитриевич Папанин – будущий советский полярник, дважды Герой Советского Союза, доктор географических наук, контр-адмирал. А 27 ноября начальником ударной группы Особого отдела Южного фронта был назначен Е. Г. Евдокимов. Как и Папанин, он был в закрытом порядке удостоен ордена Боевого Красного Знамени за то, что «во время разгрома армии ген. Врангеля в Крыму… с экспедицией очистил Крымский полуостров от оставшихся там для подполья белых офицеров и контрразведчиков, изъяв до 30 губернаторов, 50 генералов, более 300 полковников, столько же контрразведчиков и в общем до 12 000 белого элемента, чем предупредил возможность появления в Крыму белых банд».

На представлении Евдокимова к ордену командующий Южным фронтом М. В. Фрунзе оставил резолюцию: «Считаю деятельность т. Евдокимова заслуживающей поощрения. Ввиду особого характера этой деятельности проведение награждения в обычном порядке не совсем удобно».

По Крыму ходили слухи, что людей не только расстреливали, но и топили. Будто бы несколько месяцев на дне севастопольских бухт можно было видеть толпы утопленников, привязанных за ноги к большим камням. Якобы среди этих трупов был священник с крестом и в рясе и течение поднимало его руки, будто он произносил проповедь. Это конечно же легенда, аналогичная той, что возникла после большевистских расстрелов в Крыму в 1918 году, жертвой которых чуть было не стал Врангель.

Не только население, но и крымские коммунисты были возмущены массовыми расстрелами без суда и следствия. Здесь было определенное противоречие между присланными из центра и местными руководителями. Московские товарищи стремились побыстрее отчитаться количеством «нейтрализованных контрреволюционеров». Крымские же большевики должны были как-то ладить с местным населением, которое расстрелы не одобряло. Ведь жертвами становились не только пришлые беженцы и офицеры-добровольцы, но и коренные крымчане, многие из которых служили у Врангеля в военных и гражданских учреждениях.

Характеризуя состав погибших, официальный представитель Народного комиссариата по делам национальностей в Крыму М. Султан-Галиев писал: «…среди расстрелянных попадало очень много рабочих элементов и лиц, оставшихся от Врангеля с искренним и твердым решением честно служить Советской власти. Особенно большую неразборчивость в этом отношении проявили чрезвычайные органы на местах. Почти нет семейства, где бы кто-нибудь не пострадал от этих расстрелов: у того расстрелян отец, у этого брат, у третьего сын и т. д…Такой бесшабашный и жестокий террор оставил неизгладимо тяжелую реакцию в сознании крымского населения. У всех чувствуется какой-то сильный, чисто животный страх перед советскими работниками, какое-то недоверие и глубоко скрытая злоба». Таким образом, расстреливались не только офицеры и «буржуазия», но даже рабочие военных предприятий или портов.

Четырнадцатого декабря 1920 года член Крымревкома Ю. П. Гавен написал члену Политбюро РКП(б) Н. Н. Крестинскому о том, что Бела Кун, не имея тормозов, «превратился в гения массового террора». А. В. Ибраимов, возглавлявший чрезвычайную тройку по борьбе с бандитизмом, а в 1923 году ставший председателем Крымского Центрального исполнительного комитета, утверждал 22 августа 1921 года на пленуме Областкома РКП(б), что «вся тактика местной власти в Крыму опиралась на ЧК и Красную армию, чем окончательно терроризировалось рабочее и татарское население». А Ш. Н. Ибрагимов, председатель полномочной комиссии ЦК РКП(б) и ВЦИК, прибывшей для изучения ситуации в Крыму, заявил 16 июня 1921 года на пленуме областного комитета партии: «…В Крыму не всё идет нормальным путем… излишества красного террора, проводившегося слишком жестоко… необычайное обилие в Крыму чрезвычайных органов, которые действуют порознь, и от этого терпело население».

Даже глава Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ВЧК) Ф. Э. Дзержинский в конце концов признал: «…совершена большая ошибка. Крым был основным гнездом белогвардейщины, и чтобы разорить это гнездо, мы послали туда товарищей с абсолютно чрезвычайными полномочиями. Но мы никак не могли подумать, что они ТАК используют эти полномочия». На самом деле это был типичный прием: после того как дело сделано, перекладывать ответственность на исполнителей на местах, которые, дескать, переусердствовали в выполнении указаний Москвы, а высшее партийно-государственное руководство к этим эксцессам непричастно.

ГАЛЛИПОЛИЙСКОЕ СИДЕНИЕ

Эвакуация из Крыма потерпевшей поражение Русской армии была значительным успехом Врангеля. Теперь вывезенные из Крыма войска становились важным козырем в борьбе за влияние на эмигрантскую общественность. По словам H. H. Чебышева, ставшего помощником барона по гражданским делам, «политик Врангель сказывался в ясном понимании, что спасенная, им вывезенная из России часть русского народа в лице армии, доказавшей свою жертвенность в борьбе с 1918 года, культурные силы, ушедшие за границу вместе с нею, учреждения церкви, воспитания, призрения, молодежь, дети, представители науки, литературы и искусства и т. д. – это тот свободный кусок русской земли, который необходимо сберечь от распыления для будущего».

Прежде всего, в Константинополе надо было хоть как-то обустроить солдат и беженцев. Англо-французские власти, контролировавшие их размещение, определили его местом Галлиполийский полуостров, где в 1915 году десант Антанты вел тяжелые бои с турками. В армии сохранялись военные порядки. Семьи военнослужащих, а также гражданские беженцы, работавшие в армейских или правительственных учреждениях, получали пайки.

Жизнь в лагерях была довольно тяжелой. Те беженцы, у которых были какие-то средства или их ранее эмигрировавшие родные и близкие имели жилье, предпочитали размещаться в самом Константинополе. Эмигранты-старожилы стремились помочь новоприбывшим в турецкую столицу. 19 ноября H. H. Чебышев записал в дневнике о прибытии кораблей с основной массой беженцев:

«Графиня М. И. Мусина-Пушкина, княгиня Урусова и барышни, дочери той и другой, отправились на американском катере в объезд „беженской“ эскадры, которая стоит в Мраморном море между Модой и Принцевыми островами. Я сопровождаю дам. Цель поездки – отвезти на пароходы всякое вспомогательное продовольствие. Катер завален хлебами, банками сгущенного молока, табаком, шоколадом в больших пакетах. С нами какие-то англичане, почему-то в совершенстве говорящие по-русски и тянущие водку из бутылок вместе с американскими матросами.

Пасмурный день. Издали видно большое количество судов, пришедших из России. Палубы усеяны народом. „Саратов“ стоит с некоторым креном.

Развозим провиант. Я собираю сведения о женщинах и детях по поручению графини Е. М. Гейден. Всюду на пароходах знакомые. Спускают веревки, пустые банки, из иллюминаторов тянутся руки. Вы не видите скрытого тентом лица, видите только растопыренные пальцы. Всовываете в них хлеб, банку молока, коробку папирос. Пальцы, как спрут, сжимаются, исчезая с „добычей“…

Смеркалось. Продолжали объезд эскадры. Самое больное впечатление производит „Рион“ (где находится H. H. Львов). „Рион“ стоял высокой черной тюрьмой. Вместо трапа болталась веревочная лестница. Послали на веревках наверх разную мелочь. Я говорил (кричал) с Н. Н. Львовым и другими знакомыми. Все они были возбужденные.

Совсем стемнело. С „Саратова“ сняли офицера, жениха одной барышни. Графиня М. И. Мусина-Пушкина с „Петра Эгира“ вывозила раненого сына и осталась на „Петре Эгире“. Снять ей сына удалось только в 4 часа утра. Прибыли к Галатскому мосту в 9 часов вечера».

Во время этого объезда бухты Чебышев увиделся и с главнокомандующим:

«Подъезжали к „Корнилову“, где Врангель. С парохода съехал епископ Вениамин с отцом Георгием Спасским.

Поднялся один на „Корнилов“. Врангеля видел недолго, потому что боялся, что уйдет катер. Врангель сидел в большой кают-компании за длинным широким столом, на котором были разложены карандаши и бумага, как для заседания. На мой единственный вопрос Врангель ответил:

– Дела не брошу, буду бороться до конца. Армия не распадется, – это национальная Россия; около армии все могли бы объединиться – вот в нескольких словах мой план.

На лице Врангеля серый оттенок, в глазах – лихорадочный блеск».

Барон теперь ощущал себя не только военным, но и политиком. По его убеждению, армия должна была сохраниться в изгнании, чтобы стать центром консолидации всех здоровых сил русской эмиграции, а в перспективе – и самой России. Похоже, Петр Николаевич искренне верил, что не за горами то время, когда русский народ образумится и восстанет против большевиков. Вот тогда и пригодятся галлиполийцы, чтобы высадиться десантом где-нибудь на юге России.

В интервью, данном представителям русской и иностранной прессы 19 ноября 1920 года, Врангель заявил:

«Я буду находиться при войсках и продолжать жить на крейсере, пока войска продолжают оставаться на судах. Правительство, значительно сокращенное, будет ведать вопросы, вытекающие из создавшегося положения. Все заграничные представительства остаются на местах.

Я глубоко убежден, что армии нашей в самом недалеком будущем придется снова сыграть громадную роль в борьбе с большевизмом, который, не довольствуясь успехами, достигнутыми на юге России, будет стремиться к осуществлению основной своей задачи – зажечь мировой пожар».

Между тем оснований для подобного рода планов было еще меньше, чем в Крыму. Там, по крайней мере, была хотя бы теоретическая возможность создать «опытную ферму», привлекательную для остальной России. Галлиполийские лагеря, где люди существовали почти на грани выживания, на скудные пайки, отпускаемые французским интендантством, в качестве «опытной фермы» никак не годились. Русская эмиграция была расколота, причем в ее либеральных и демократических кругах существовала сильная оппозиция Врангелю. Не было единства даже среди монархистов, которые разделились на приверженцев великих князей – Николая Николаевича и Кирилла Владимировича. Врангель поддерживал «николаевцев», но стремился к тому, чтобы объединить сторонников обоих членов императорской фамилии. Что же касается иностранной интервенции, то ее не удалось добиться даже тогда, когда белые армии контролировали обширные российские территории, а теперь надежды на нее стали совсем призрачными.

Но Врангель привык командовать офицерами и солдатами. Он не мыслил себя вне армии. Чтобы было кем командовать, он сохранял армию и убеждал себя и других в том, что рано или поздно она будет востребована русским народом.

В эмиграции Врангель жил скромно, наравне с подчиненными снося тяготы полунищенского быта. 20 ноября 1920 года журналист Чебышев отметил в дневнике: «Врангель сегодня, говорят, нездоров. На „Корнилове“ плохая еда. Там питаются не лучше, чем на обыкновенных „беженских“ транспортах».

Через три дня H. H. Чебышев обедал и разговаривал с Врангелем на корабле. После этой встречи он сделал дневниковую запись:

«На „Корнилове“ масса офицеров, как несколько дней тому назад. Врангелю нездоровится. Перед обедом говорили о печати. Денег нет.

…Разговор о судьбе армии. Армию рассредоточат в Галлиполи, Чаталдже и на Лемносе… К концу обеда приехал английский адмирал. После обеда я имел получасовую беседу с Врангелем в его каюте. Маленькая каюта, убранство которой мало напоминает комфорт кают английских судов. Крашеный белый шкаф, койка, на столе икона. Лежит французская книга „Европейский хаос“. На стене висит платье, на полу потертый желтый чемодан. На столе разложен туалетный несессер.

Я спросил Врангеля, сохраняет ли он звание „правителя“. Он ответил:

– Оно отпадает само собой. Был правитель Юга России. Нет Юга России как общерусской территории, неподвластной большевикам, стало быть, нет и правителя.

После довольно длинного разговора о конце Крыма Врангель немного помолчал и сказал:

– Теперь наступает минута, когда придется некоторое время, быть может, довольно продолжительное, действовать не оружием, а словом, – в дело должна вступить печать.

Он просил меня переговорить по этому поводу с Вернадским и адмиралом Б. (вероятно, имеется в виду контр-адмирал А. Д. Бубнов. – Б. С.).

Я не понял, при чем тут Б., но говорил с ним. Он пришел ко мне в каюту Врангеля. Б. в разговоре высказал недоумение по поводу того, как осведомляется относительно наших дел общественное мнение.

– Помилуйте, – сказал Б., – я в четверг выехал из Софии. Там знали только то, что было о крымской эвакуации в большевистских газетах. А в них говорилось, что Врангель, захватив казенные деньги, бежал из Севастополя!

Так заносились в сознание европейского общественного мнения первые слова трагедии».

Чебышев постепенно стал одним из главных советников Врангеля. Сам барон так объяснил это Николаю Николаевичу: «Струве нет, Кривошеин уезжает в Париж. Мне нужны часто советы по общеполитическим вопросам. Со стороны виднее. Продолжайте, пожалуйста, в свободное время приезжать, когда найдете нужным, лучше всего вечером, для чего я буду в указанное время присылать за вами катер…»

По мнению Чебышева, Врангель переживал тяжелое время:

«…надо было втиснуть живую вооруженную силу, армию, в необычные условия заграничного „прозябания“ на беженском положении и в то же время видоизменить условия так, чтобы армия сохранилась преимущественно как военная организация. Совещания проходили нервно, бурно.

Врангеля союзное командование не пускало на берег. В крайнем случае, разрешало съехать куда-то далеко и гулять в штатском платье. Врангель отмахивался от таких „льгот“.

– Они хотят, чтобы я разгуливал на берегу каким-то „Рокамболем“ [44]44
  Рокамболь– герой романов французского писателя Пьера Алексиса дю Террайля-Понсона, преступник, глава шайки «червонных валетов». Первая книга 22-томного цикла вышла в 1858 году. «Похождения Рокамболя» являются классикой жанра авантюрного романа с тайнами, интригами, накалом страстей, похищениями, дуэлями, роковой любовью. (Прим. ред.)


[Закрыть]. В этой каюте я бегаю как зверь в клетке в полном сознании бессилия что-нибудь сделать».

Чебышев, почти через день ездивший в то время к Врангелю, вспоминал:

«Он переехал уже на „Лукулл“ (яхту. – Б. С.). Однажды я застал его в возбужденном состоянии. Он шагал по каюте и, вооружившись жестяной коробкой, бил тараканов, бегавших по облицовке красного дерева. Врангель выразил удовольствие, что живет теперь среди темных стен. Среди них он отдыхал от белесоватой внутренней окраски „Корнилова“.

– Я – как пленник. Не могу съехать на берег. Хотел осмотреть лазареты. Нельзя. Всё под предлогом моей безопасности. А в действительности просто боятся, что я могу войти с кем-нибудь в связь. Хотел на Галлиполи и Лемнос ехать на „Лукулле“. Нельзя. Везут на броненосце „Прованс“, куда я не могу взять кого хочу. Я с ними резок, ругаюсь, а они меня обезоруживают, соглашаясь со мной. Возмущаются своим правительством, но указывают на то, что они солдаты и обязаны подчиняться приказаниям.

Врангель прочел мне письма, полученные от Струве и Кривошеина. Оба умоляют его не слагать власти. Кривошеий пишет, что Фош стоит за сохранение нашей армии как единственной вооруженной силы, посвятившей себя борьбе с большевиками».

В конце декабря 1920 года Чебышев по предложению Врангеля стал начальником бюро русской печати в Константинополе.

После эвакуации остатки Русской армии дислоцировались следующим образом: 1-й армейский корпус А. П. Кутепова, произведенного 20 ноября 1920 года «за боевые отличия» в генералы от инфантерии, разбил лагерь на Галлиполийском полуострове, недалеко от города Галлиполи. Донской корпус Ф. Ф. Абрамова был размещен в нескольких лагерях в окрестностях Константинополя (самые большие – в Чаталдже и Чилингире). Кубанские части были сведены в Кубанский корпус М. А. Фостикова, отправленный на остров Лемнос. В лагерях в Галлиполи, в Чаталдже и в Чилингире были подготовлены казармы, плац, устроены кухня, учебные классы в виде рядов камней на земле (занятия приходилось проводить на открытом воздухе), гимнастические снаряды.

В 1-й армейский корпус были сведены пехотные, стрелковые, кавалерийские, артиллерийские и инженерные части, сформированные во время Гражданской войны, и остатки бывших полков, включая гвардейские, российской императорской армии, а также юнкерские училища и офицерские школы. Корпус Кутепова состоял в основном из кадровых офицеров и офицеров военного времени. Высокий процент офицерства, наличие «цветных» добровольческих частей (корниловцев, марковцев, дроздовцев и алексеевцев) и кадров бывшей императорской армии делали корпус Кутепова самым боеспособным и сплоченным в Русской армии. Дезертиров и возвратившихся в Советскую Россию из него было значительно меньше, чем среди донцов и кубанцев.

Дисциплина поддерживалась порой суровыми мерами. Так, в корпусе Кутепова 178 человек были осуждены военно-полевым судом и столько же – корпусным судом. 12 мая был расстрелян старший унтер-офицер 1-го кавалерийского полка Борис Копп, обвиненный в том, что вел «агитацию среди воинских чинов своего полка, направленную на разложение армии, убеждал уходить из армии».

Армия Врангеля отказалась сдать стрелковое оружие (винтовки и пулеметы), а англо-французская администрация не стала принуждать ее силой. Кутепов отдал приказ собрать всё оружие и хранить его под караулом, а в каждой дивизии сформировать батальон из шестисот человек, вооруженных винтовками, с пулеметной командой в 60 пулеметов.

В первые месяцы 1921 года численность 1-го армейского корпуса составляла около шестнадцати тысяч человек, но в списках показывалось 30–32 тысячи. В Донском корпусе числилось более четырнадцати тысяч военнослужащих, а в Кубанском корпусе – около шестнадцати тысяч. Количество кубанцев и донцов в официальных списках также завышалось примерно вдвое, чтобы получать больше продовольствия от французского интендантства. Французы закрывали на это глаза. Армия Врангеля содержалась за счет денежных средств Франции, выдаваемых под залог судов и другого имущества. По заготовочным ценам французского интендантства общая стоимость содержания 1-го корпуса в Галлиполи обходилась французам в 1 миллион 700 тысяч в месяц, примерно столько же тратилось на Донской и Кубанский корпуса (с учетом завышения реальной численности вдвое). Стоимость же судов и вывезенного из Крыма сырья и другого ценного имущества составляла около 30 миллионов франков.

За зиму 1920/21 года командованию удалось путем отсева разочаровавшихся в Белом движении, суровых мер и организации регулярных занятий восстановить дисциплину и боеспособность частей.

Условия жизни на Лемносе были значительно тяжелее, чем в Галлиполи. Казаки размещались в палатках. Завтрак состоял из ложки консервов и четверти фунта хлеба.

В холоде, при нехватке питания и медикаментов бичом лагерной жизни стали эпидемии. В декабре 1920 года в лагерях было зарегистрировано 363 случая заболевания брюшным тифом, 188 – сыпным тифом, 677 – гриппом, 25 – оспой. Для борьбы с ними во всех лагерях были размещены санитарные учреждения, служащие которых делали прививки против оспы и тифа. В Чаталдже, где была вспышка холеры, сделали прививку и против нее. Со временем во всех лагерях были организованы бани и дезинфекционные камеры. Все эти меры позволили до наступления весны остановить распространение эпидемий.

По приказу французского командования 8 декабря 1920 года русская эскадра покинула Константинополь и 22–23 декабря пришла в Бизерту (Тунис), где располагалась крупная военно-морская база Франции. Таким образом, у Врангеля исчезла даже теоретическая возможность организовать десант в Россию. Тем не менее советская разведка в 1921–1922 годах не раз сообщала, будто Врангель планирует высадить свою армию с помощью флота то в Крыму, то на Кавказе. Правда, в Кремле вряд ли верили в эти фантазии.

Среди русских военных и беженцев в Константинополе возникали довольно экзотические развлечения. Н. Н. Чебышев пишет в мемуарах, что вначале появилось увлечение лото:

«Русские завезли в Константинополь и свое поветрие – лотошные клубы. Лото проникло всюду, даже туда, где держалась турецкая самобытность, и в угрюмый, чинный Стамбул. Появилось свыше 400 таких лотошных клубов. В среднем в день играло до 12 тысяч человек. В совокупности содержатели лото выручали до 17 тысяч лир в день. Лото казалось единственным в своем роде предприятием – оно не могло дать убытка. Прогоревшие рестораторы бросались на лото. Но это оказывалось иногда иллюзией. Русские лотошники прогорали и на лото – слишком дорого стоило ладить с полицией».

Вскоре появился новый аттракцион, который теперь известен всему миру благодаря пьесе Михаила Булгакова «Бег». Чебышев рассказывал:

«На лото междусоюзная власть пошла, в конце концов, с гонениями. Тогда два русских беженца решили использовать местных тараканов: были открыты тараканьи бега. Тараканы бегут, запряженные в тележки, бегут, испуганные электрическим светом. На номера, то есть на тараканов, ставят, как на лошадей.

Англичанин, к которому пришли за разрешением, мгновенно, как спортсмен, проникся целесообразностью идеи:

– Вот это именно то, что было нужно!.. Вот этого у нас, действительно, не хватало.

Он не шутил, говорил совершенно серьезно.

Я как-то зашел взглянуть на тараканьи бега. Ростовское скаковое общество, вывезшее в Константинополь своих лошадей, прогорело из-за дороговизны кормов. Тараканов прокормить дешевле, и они сразу завладели симпатиями публики.

Огромная зала с колоссальным столом посередине. Стол заменяет ипподром. Это кафародром. На нем устроены желобки, по желобкам бегут тараканы, запряженные в проволочные колясочки. Вокруг жадная любопытствующая толпа с блестящими глазами. Самые настоящие, черные тараканы, но изумительно крупной величины.

– В банях собираем, – объясняют владельцы.

У некоторых свои „конюшни“, тараканов приносят в коробках.

Выдачи тотализатора доходили до ста лир (тысячи франков).

1 мая закрыли лото, около которого кормились несколько тысяч русских (в качестве служащих), а через два-три дня открыли тараканьи бега».

Неизвестно, знал ли Врангель о «тараканьих бегах». Возможно, Чебышев всё же не рассказал главнокомандующему об этой экзотике, щадя его чувства.

Влияние главнокомандующего на армию постепенно падало, особенно в казачьих частях. Уже 19 ноября на Лемносе собрались все наличные члены Кубанской рады, и кубанским атаманом был избран генерал В. Г. Науменко, находившийся в то время в Сербии. 20 ноября он записал в дневнике: «Сегодня получил из Константинополя телеграмму Скобцова об избрании меня в атаманы. Придется согласиться, так как в такое тяжелое время отказаться нельзя. Кубанцы совсем в загоне». 27 декабря 1920 года в Константинополе Науменко встретился с Врангелем. Он заявил о том, что своей главной задачей считает переезд казаков в Сербию и Болгарию и организацию Кубанского войска вне России. Врангель на выборах кубанского атамана поддерживал кандидатуру Фостикова, но потерпел неудачу. Впоследствии Науменко отстранил Фостикова от командования Кубанской дивизией в Сербии. По инициативе Науменко был создан Союз трех казачьих войск – Дона, Кубани и Терека. Войсковые атаманы и представители казачьих правительств 1 января 1921 года в Константинополе подписали соглашение и выработали декларацию, согласно которой будущая Россия мыслилась как демократическая республика, которую утвердит Российское учредительное собрание.

В январе 1921 года Врангель и Науменко встречались десять раз. Барон предлагал либо рассеять казаков по Европе, либо переселить в Грузию, либо перебросить казачьи части на Кавказ и далее в родные станицы, где они должны были организовать восстания. Все эти прожекты Науменко отверг. Врангель требовал внести в декларацию об объединении Дона, Кубани и Терека упоминание о руководящей роли главнокомандующего или, наоборот, о ликвидации Севастопольских соглашений июля 1920 года, регламентирующих статус казачьих формирований в Крыму. В качестве альтернативы казачьему объединению Петр Николаевич предложил создать Русский совет. Науменко охарактеризовал Врангеля в дневнике: «Будучи талантливым командующим, он удивительно легкомыслен в остальном». Атаман припомнил, что еще в Крыму слышал от Врангеля выражение недоверия к казачеству – тот заявил на одном из совещаний по поводу неудачи десанта Улагая на Кубани в августе 1920 года: «Это к лучшему, после этой неудачи казаки должны понять, что одни они ничего не могут сделать. Следующий десант он подготовит иначе и побольше частей не казачьих».