Текст книги "Врангель"

Автор книги: Борис Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 39 страниц)

Посольство было занято гуркосами [17]17
  Гуркосы(гуркхи) – британские колониальные войска, набиравшиеся из непальских добровольцев, отличающихся храбростью, преданностью и выносливостью.


[Закрыть]. Генерал Деникин, даже на панихиде присутствовал, окруженный ими. На другой день, накануне похорон своего соратника и друга, генерал Деникин выехал в Англию. После его отъезда английским командованием было выпущено объявление с предупреждением, что если виновники убийства не будут обнаружены, то все русские офицеры будут выселены из района Константинополя. (На убитом генерале Романовском в боковом кармане кителя оказалось перлюстрированное письмо генерала Шатилова к генералу Науменко. Письмо было частное, касавшееся личных вопросов – просьбы устроить службу одному лицу.)

Необходимо было оградить престиж русского имени. Я отдал приказ об отчислении генерала Агапеева и г-на Щербатского как не принявших достаточных мер по охране генерала Деникина и прибывших с ним лиц, „следствием чего явилось убийство в Константинополе генерала Романовского и ввод в Русское посольство английских войск“. В частном письме генералу Агапееву я изложил ему мои соображения и просил не сетовать на меня, ибо я вынужден поступить так, дабы избегнуть в дальнейшем возможности повторения со стороны англичан новых бестактностей. Я принял меры, чтобы приказ мой стал известен представителям союзного командования. Приказ возымел действие, и через несколько дней вывешенные в Константинополе объявления английских властей были сняты, а начавшиеся было против русских мелкие репрессии совершенно прекратились».

И на этот раз личные обиды у барона берут верх. Зачем было напоминать пикантную подробность о перлюстрированном письме, обнаруженном на убитом, тем более что сам текст письма никакого значения не имел, а о факте перлюстрации ОСВАГом переписки высших военачальников Врангель и так неоднократно упоминал в своих мемуарах? Зачем было еще раз в мемуарах бить поверженного Деникина, уже давно не являвшегося соперником Врангеля и не игравшего сколько-нибудь активной роли в эмиграции, обвиняя его в будто бы проявленной трусости? Врангель ведь знал, в каком состоянии в то время находился Антон Иванович, потеряв лучшего друга. Деникин писал в мемуарах:

«Раскрылась дверь, и в ней появился бледный как смерть полковник Энгельгардт:

– Ваше превосходительство, генерал Романовский убит.

Этот удар доконал меня. Сознание помутнело, и силы оставили меня – первый раз в жизни».

Мог ли он в этот момент думать о русском престиже и об уместности ввода английского отряда на территорию российского консульства?

Кроме того, Врангель прямо говорит о том, что отстранил генерал-лейтенанта В. П. Агапеева от должности военного агента не столько из-за халатности, проявленной в деле организации охраны Романовского, сколько из-за того, что тот допустил ввод английских войск на территорию консульства. И тут же Петр Николаевич намекает, что соответствующий приказ был издан в первую очередь затем, чтобы впредь избежать этого. Не были даже организованы поиски покушавшегося, хотя найти его было не так уж трудно. Ведь убийца хорошо ориентировался на территории консульства, что свидетельствовало о том, что он имел туда беспрепятственный вход и неоднократно бывал там. Не исключено, что те, кто подозревал Харузина в убийстве, намеренно сплавили его в Анатолию, чтобы не привлекать излишнего внимания к его персоне. Гибель Харузина устроила всех.

В мемуарах Петр Николаевич нарисовал безрадостную картину того наследства, которое оставил ему Деникин: «Неумелая финансовая политика, упорный отказ генерала Деникина от использования для привлечения иностранного капитала громадных естественных богатств юга России, несовершенство налогового аппарата приводили к тому, что вся финансовая система сводилась к печатанию денежных знаков. Однако новые и новые эмиссии не могли удовлетворить денежной потребности, беспрерывно возраставшей по мере обесценения денежных знаков бесконечными их выпусками. При отходе в Крым из четырех экспедиций заготовления государственных бумаг три были частью вывезены и бездействовали, частью погибли. Оставшаяся в Феодосии экспедиция не успевала печатать. С утерей нами всего юга России и оставления нас нашими союзниками и без того незначительные суммы, находящиеся в банках и на руках финансовых агентов главного командования за границей, не могли считаться прочно обеспеченными от захвата многочисленными кредиторами».

Врангель, в отличие от Деникина, готов был привлекать иностранный капитал – точнее, возвращать иностранным собственникам то, что у них отняли большевики. Например, в не столь далеком от Крыма Донбассе еще до Первой мировой войны преобладали французские, британские и бельгийские капиталовложения. По нынешним меркам, ничего страшного в наличии иностранного участия в экономике страны нет; наоборот, иностранные инвестиции (по крайней мере, в реальный сектор экономики) обычно только приветствуются. Это советская пропаганда, а потом перебежавший на сторону красных Слащев обвиняли Врангеля в намерении продать Россию французским и британским капиталистам. Даже Деникину в период наибольших успехов, когда его армии шли на Москву, какие иностранные компании предоставили бы кредиты под залог собственности на юге России?

У Врангеля же шансов предложить концессию иностранцам не было никаких. В Крыму не имелось сколько-нибудь привлекательных объектов для инвестиций, особенно учитывая хронический дефицит продовольствия и воды. А на остальной территории России какие-либо концессии были бы возможны только в том случае, если бы правительство Врангеля смогло выиграть Гражданскую войну и утвердиться в качестве общероссийской власти. Но такой вариант весной 1920 года не рассматривал всерьез и сам Врангель. Альтернативой могло бы стать формирование мини-государства белых на юге России в составе, допустим, Северной Таврии, Крыма, Кубани, Дона и Донбасса. Однако шансы на это были столь же призрачными, как и на то, что врангелевцы возьмут Москву. Даже если бы в какой-то момент Русская армия смогла бы занять все перечисленные территории, то удержать столь растянутый фронт для нее не было никакой возможности, хотя бы из-за ее малочисленности.

Врангель в мемуарах продолжал подводить неутешительные итоги правления Деникина: «На довольствии в армии состояло более 150 000 ртов, но из этого числа лишь около одной шестой могли почитаться боевым элементом, остальную часть составляли раненые, больные, инвалиды разных категорий, воспитанники кадетских корпусов и военных училищ, громадное число чинов резерва, в большинстве случаев престарелых, чинов многочисленных тыловых учреждений.

Крым местными средствами был беден и в мирное время он жил за счет богатой Северной Таврии; теперь же с населением, в значительной степени возросшим, с расстроенным долгими годами германской и гражданской войны хозяйственным аппаратом он не мог прокормить население и армию. В городах южного побережья: Севастополе, Ялте, Феодосии и Керчи, благодаря трудному подвозу с севера, хлеба уже не хватало. Цены на хлеб беспрерывно росли. Не хватало совершенно и необходимых жиров. Не было угля, и не только флот, но и железнодорожный транспорт были под угрозой.

Огромные запасы обмундирования и снаряжения были брошены на юге России, и раздетую и в значительной части безоружную армию нечем было снабжать. Винтовок было в обрез, пулеметов и орудий не хватало, почти все танки, броневые машины и аэропланы были оставлены в руках противника. Немногие сохранившиеся боевые машины не могли быть использованы за полным отсутствием бензина. Огнеприпасов, особенно артиллерийских снарядов, могло хватить лишь на короткое время.

Уцелевшие орудия нечем было запрячь. Конница осталась без лошадей, и единственной конной частью была вторая конная дивизия генерала Морозова (около 2000 шашек), входившая в состав отошедшего в Крым с севера сухим путем корпуса генерала Слащева. Кроме этого корпуса, все отошедшие в Крым войска лишились своих обозов. В бедном коневыми средствами Крыму недостаток конского состава не представлялось возможным пополнить, особенно при наступавшем времени весенних полевых работ».

Материальная разруха сопровождалась, а часто и усиливалась разложением армии. Врангель рисует удручающие картины моральной деградации:

«Войска за многомесячное беспорядочное отступление вышли из рук начальников. Пьянство, самоуправство, грабежи и даже убийства стали обычным явлением в местах стоянок большинства частей.

Развал достиг и верхов армии. Политиканствовали, интриговали, разводили недостойные дрязги и происки. Благодатная почва открывала широкое поле деятельности крупным и мелким авантюристам. Особенно шумели оставшиеся за бортом, снедаемые неудовлетворенным честолюбием, выдвинувшиеся не по заслугам генералы: бывший командующий Кавказской армией генерал Покровский, генерал Боровский, сподвижник грабительского набега генерала Мамонтова, его начальник штаба, генерал Постовский. Вокруг них собиралась шайка всевозможных проходимцев, бывших чинов многочисленных контрразведок, секретного отдела Освага и т. п.

Среди высшего командования донцов также было неблагополучно. Генерал Сидорин и генерал Келчевский, окончательно порвав с „добровольцами“, вели свою самостоятельную казачью политику, ища поддержки у „демократического“ казачества.

Генерал Слащев, бывший полновластный властитель Крыма, с переходом Ставки в Феодосию оставался во главе своего корпуса. Генерал Шиллинг был отчислен в распоряжение Главнокомандующего. Хороший строевой офицер, генерал Слащев, имея сборные случайные войска, отлично справлялся со своей задачей. С горстью людей, среди общего развала, он отстоял Крым. Однако полная, вне всякого контроля, самостоятельность, сознание безнаказанности окончательно вскружили ему голову. Неуравновешенный от природы, слабохарактерный, легко поддающийся самой низкопробной лести, плохо разбирающийся в людях, к тому же подверженный болезненному пристрастию к наркотикам и вину, он в атмосфере общего развала окончательно запутался. Не довольствуясь уже ролью строевого начальника, он стремился влиять на общую политическую работу, засыпал Ставку всевозможными проектами и предположениями, одно другого сумбурнее, настаивал на смене целого ряда других начальников, требовал привлечения к работе казавшихся ему выдающимися лиц».

Возможно, эта характеристика Слащева навеяна конфликтом с ним. А в тот момент, когда Врангель только-только взял власть, он нашел в Слащеве, командире единственного боеспособного корпуса на полуострове, союзника против слишком «левых», с точки зрения обоих, офицеров Добровольческого корпуса и «казачьего сепаратизма». Вечером 22 марта отбывший на фронт Слащев телеграфировал Врангелю, что считает его положение в Севастополе опасным, и просил разрешения прибыть с бронепоездом и отрядом своих войск для охраны нового главнокомандующего. Врангель ответил, что в охране не нуждается, прибытие войск и бронепоезда считает излишним, а вот самого генерала всегда рад видеть.

Бывший офицер Добровольческой армии В. Дружинин вспоминал:

«В это время генерал Слащев был героем Крыма. Его все боялись и уважали. Только благодаря его самообладанию Крым был спасен от красных и принял тысячи добровольцев и беженцев из Новороссийска, Туапсе и Грузии. Слащев отдавал свои знаменитые, пародии на суворовские, приказы, и все им восхищались. Так, например, по случаю сдачи Перекопа в начале марта 1920 года он написал приказ: „Кто отдавал приказание сдать Перекоп? Перекоп завтра взять! Слащев“.

Его приказы были злобой дня. Даже барышни и те цитировали его приказы. Генерал Слащев был грозой тыла и любимцем фронта. Где появлялся он, там был обеспечен успех. Многие утверждали, что он ненормальный и только кокаин дает ему энергию. Появлялся он в роскошной казачьей форме…

Перед вечером мы пошли на вокзал по Екатерининской улице, встретили нашу хозяйственную часть, которая следовала по железной дороге. На трамвайных столбах мы увидели трех повешенных… Один офицер и два солдата. Повешены они были в форме. У каждого из них в руках был лист бумаги, на котором синим карандашом было написано: „За грабеж мирного населения. Слащев“. Толпа собиралась около этих повешенных. Некоторые одобряли Слащева:

– Жестоко, но зато показательней.

Другие упрекали Слащева, говоря, что это действует на молодое поколение. Эти трупы висели три дня. Слащев не церемонился. В это время в Крыму было одно наказание – через повешение. Оно вполне понятно. Из Новороссийска прибыла деморализованная толпа, которую нужно было сразу заставить опомниться. Боязнь смерти веяла над всеми, и поэтому точно исполняли приказы Слащева».

Слащев наводил порядок в тылу не менее беспощадно, чем Врангель.

Слащев прибыл в Севастополь 24 марта. На Врангеля он произвел неприятное впечатление. Тот писал в мемуарах: «После нашего последнего свидания он еще более осунулся и обрюзг. Его фантастический костюм, громкий нервный смех и беспорядочный отрывистый разговор производили тягостное впечатление. Я выразил ему восхищение перед выполненной им трудной задачей по удержанию Крыма и высказал уверенность, что под защитой его войск я буду иметь возможность привести армию в порядок и наладить тыл. Затем я ознакомил его с последними решениями Военного совета. Генерал Слащев ответил, что с решением совета он полностью согласен, и просил верить, что его части выполнят свой долг. Он имел основание ожидать в ближайшие дни наступления противника. Я вкратце ознакомил его с намечаемой операцией по овладению выходами из Крыма… Он считал необходимым в ближайшие же дни широко оповестить войска и население о взглядах нового Главнокомандующего на вопросы внутренней и внешней политики.

Неопределенная за последнее время, неустойчивая политика генерала Деникина, в связи с широко развившейся пропагандой враждебных нашему делу групп, окончательно сбила с толку всех. Необходимо было ясно и определенно дать ответ на наиболее жгучие вопросы, вырвать из рук наших врагов козыри их политической игры. Без этого нам не вдохнуть в войска утерянную веру в правоту нашего дела и не вернуть доверия населения. С этим нельзя было не согласиться.

Тут же генерал Слащев стал жаловаться на „левизну“ начальника штаба и его ближайших помощников, на несоответствие целого ряда старших начальников добровольческих частей, которые якобы „совсем ненадежны“, что его корпус, во главе с ним самим, единственно верные мне части и что он имеет сведения о том, что в Севастополе старшие чины Добровольческого корпуса „подготавливают переворот“, чем и вызвана была его телеграмма накануне. Я поспешил прекратить разговор, предложив генералу Слащеву съехать со мной на берег, чтобы повидать прибывших с ним людей его конвоя.

На Нахимовской площади был выстроен полуэскадрон. Я поздоровался с людьми, благодарил их за славную службу и объявил, что в ознаменование заслуг славных войск, отстоявших последнюю пядь родной земли, произвожу их начальника генерала Слащева в генерал-лейтенанты, а его начальника штаба в генерал-майоры. Генерал Слащев отбыл на фронт».

Пожалование Слащеву генерал-лейтенантского чина было не только наградой за героическую оборону Крыма, но и своеобразной платой за поддержку кандидатуры Врангеля, тогда как генералы-«добровольцы» пытались сохранить у власти Деникина. Но их идиллия длилась недолго. Очень скоро стало проявляться своеволие Слащева, у них с Врангелем появились разногласия по вопросам стратегии и политики. Главное же, Петр Николаевич опасался популярности Слащева в войсках, его честолюбивых амбиций некоронованного властителя Крыма, каким Яков Александрович фактически был в период панического отступления белых армий на Северном Кавказе, а также его неуравновешенности и злоупотребления спиртным и кокаином. Врангель тоже недолюбливал добровольцев и «левых», но прекрасно понимал, что сейчас для борьбы годится любой союзник, а уж тем более закаленные в боях ветераны Белого движения. Петр Николаевич был неплохим дипломатом и умел скрывать свои чувства и истинные взгляды. Так, он оставил начальником штаба генерала Махрова и генерал-квартирмейстерами полковников Коновалова и Дормана. Хотя многие во врангелевском окружении подозревали этих троих в «либерализме», Петр Николаевич ценил их как дельных, опытных работников.

Но Слащев не успокоился. 5 апреля 1920 года он подал Врангелю рапорт-донос на генералов – участников Военного совета:

«Секретно в собственные руки.

Главнокомандующему Вооруженными Силами на Юге России.

I. Мне известно, что многочисленные штабы бывшего главнокомандующего и командвойска не вполне уясняют себе сложность переживаемого времени, не понимают современного курса политики и условий новой работы. Замечается перегруженность канцелярий, многочисленность проектов, комиссий, предположений о ломке всего того, что, может быть, и худо, но способствовало удержанию Крыма (внешне и внутренне).

Всё это сказалось:

1. Печать, идущая на помощь фронту, остается без бумаги либо болтается из стороны в сторону.

2. Интриги вызывают самые дикие слухи, а причиной этому – нежелание некоторых лиц, делающих вид, что хотят создать что-то новое, расстаться со старыми местами. (Разрушается моя контрразведка, намечаются новые газеты, когда не хватает бумаги для старых, а мне не высылают орудий и автомобилей.)

Интриги на маленькой территории Крыма невероятно растут. Борьба идет с коренными защитниками фронта, до меня включительно, вторгаясь даже в мою частную жизнь (спирт, кокаин).

II. Сейчас в Вашем штабе остались лица Керенского направления с добавлением невероятного себялюбия, к этому присоединяется карьеризм и переменчивость взглядов некоторых старших начальников.

1. Утверждаю, что генералы Кутепов и Витковский на Военном совете (уход генерала Деникина) во всеуслышание, в присутствии командиров полков заявили, что если генерал Деникин уйдет, то они служить не смогут, и провозгласили ему „ура“. Это заявление и „ура“ на заседании государственной важности было настолько возмутительным, что считал своим долгом встать и спросить: „чему мы служим – Родине или лицам“. – Ответа не было. Сорвав заседание, я приказал отцепить вагон генерала Кутепова от своего поезда. (Войск и пулеметов около вагона заседания и моего вагона было так много, что противник испугался бы.)

2. Генерал Махров и полковник Коновалов портят всё дело и подрывают обаяние Вашего имени проведением на государственные должности „лиц“, подобных Оболенскому. От Вашего имени посылают телеграмму о возложении всей ответственности за предпринятый мною бой на меня, чем могли бы сорвать операцию. Бронепоезда задерживаются в тылу, мои настойчивые требования не исполняются, а сегодня их прислали без паровозов. Сменяются лица, работавшие на совесть в тылу для фронта (доктор Вейс). Отменяются отданные мною приказания (комиссия осмотра тыла № 5464), чем подрываются нервы, и так натянутые у всех фронтовых, до меня включительно. (Ведь комиссия была создана по просьбе фронтовых – отменил доктор Артемьев.)

III. Для спасения Родины и по долгу службы настойчиво осмеливаюсь ходатайствовать перед Вашим Превосходительством:

1. Пресечь попытки разных лиц и партий провести у меня на фронте перемену личного состава, работой которого я был доволен.

2. Поддержать старую печать (по Вашему указанию). Открывающиеся новые газеты вызовут осложнения.

3. Объявить себя диктатором (неограниченным правителем) без флера, а ясно для всех (для народа).

4. Дать немедленно крестьянам землю (за плату хлебом), а рабочим хлеб за труд.

5. Под благовидным предлогом устранить генералов Кутепова, Витковского, Махрова, полковника Коновалова, доктора Артемьева, хотя бы на должности, где интриги их будут бессильны.

6. Вернуть доктора Вейса на пользу фронта.

IV. Я взял на себя смелость подать Вам этот рапорт, потому что не могу работать в создавшейся обстановке (ведь на телеграмму генерала Деникина я ответил донесением, что оборону Крыма ставлю для себя вопросом не только долга, но и чести).

Слово свое сдержал.

Честь свою я сохранил и тогда, когда уходил генерал Деникин.

Вы это знаете.

Но сейчас, если не изменится обстановка, ручаться за фронт не могу. Интриги разложат фронт.

Поэтому умоляю при Вашем несогласии с моим докладом снять с меня ответственность за оборону Крыма, так как уйти из армии в тяжелый момент не могу, назначьте меня туда, куда найдете нужным, хотя бы рядовым – я сделаю всё, чтобы не повредить делу и не запятнать своей чести.

Прошу этому верить.

V. Подаю этот рапорт Вам, в собственные руки, но ходатайствую, если найдете нужным, прочесть лицам по Вашему усмотрению.

Слащев».

Этот и другие рапорты Слащева Врангель в мемуарах называл «сумасбродными».

По словам Слащева, «единственным ответом на его рапорт была телеграмма главкома: „Приказ о земельной реформе в том духе, как вы высказываете пожелание, приготовляется и будет опубликован на днях. Врангель“». Как мы увидим далее, врангелевский закон все-таки отличался от того, что предлагал Слащев. Плата хлебом – это скорее налог на землю, а не выкуп земли. Если бы такой же налог платили и помещики с оставшейся у них земли, он бы уж точно не воспринимался крестьянами как выкуп и заставил бы их поверить власти. А врангелевский закон предусматривал именно выкуп земли крестьянами у помещиков, растянутый на 25 лет, причем ежегодные платежи были далеко не символическими.

Что касается требований Слащева уволить слишком «либеральных» генералов, то Врангель вел более разумную кадровую политику, оценивая своих военных и гражданских сотрудников не по их политической репутации и тем более не по слухам, которые ходили о них в обществе, а по их действительным боевым и деловым качествам и готовности продолжать борьбу с большевиками.

В отношении же того, что Слащев был человеком чести… Как мы увидим в следующей главе, Яков Александрович счел обиду на Врангеля и на союзников, предавших, как он думал, Белое дело, достаточным основанием, чтобы перейти на службу к большевикам, взгляды которых он никогда не разделял. Вряд ли так может поступать человек чести, тем более что в основе поступка Слащева лежали вполне меркантильные соображения: он наивно рассчитывал, что ему удастся сделать карьеру в Красной армии, что он получит под свое командование корпус, как и в Русской армии Врангеля. А получил он пулю в лоб.

H. E. Какурин считал, что во внешней политике Врангель являлся типичным авантюристом, готовым ради борьбы с большевиками пойти на союз с кем угодно. Что же касается политики внутренней, то, по мнению историка, Врангель, «опираясь на кучку реакционных сановников старого режима, стремился делать „левую политику правыми руками“. На практике это повело к обману народных масс рядом ничего им не дающих обещаний».

Например, в области земельных отношений «допускался переход помещичьей земли в собственность крестьян, но за выкуп, срок которого растягивался на 25 лет. В отношении рабочего класса правительство и администрация Врангеля отличались ожесточенной борьбой против рабочих организаций и профессионального движения. Наконец, в области административной практики правление генерала Врангеля знаменовалось произволом и насилиями разного рода чиновников и комендантов над местным населением».

«Таким образом, – резюмировал Какурин, – новая власть, сохранив все отрицательные черты прежнего правительства генерала Деникина, довела их до крайней степени своего выражения. Поэтому отношение местного населения, особенно крестьянства, к этой власти было резко отрицательным, что и выразилось в поголовном уклонении крестьянства от мобилизаций, когда Врангель систему добровольчества в старой „добровольческой“ – ныне названной им „русской“ – армии пытался заменить системой обязательной воинской повинности. При отрицательном отношении к власти широких слоев населения ей приходилось рассчитывать только на те штыки, которые ее выдвинули и поддерживали». Армия же, по его мнению, в течение Гражданской войны переродилась в совершенно обособленный военный организм, в ремесленников, сражавшихся уже не во имя идеи, а ради наживы, которая являлась для них побудительной причиной к продолжению войны: «Превращаясь в армию профессиональных наемников, Добровольческая армия быстро усваивала все отрицательные черты наемных войск; ее дисциплина была своеобразная, в ней установилась не юридически, но фактически система выборного начала не только в отношении низших, но и высших начальников. Те и другие, чтобы не утратить своей популярности в войсках, должны были закрывать глаза на грабежи и насилия войск. Высшее командование, в лице отдельных генералов, вело между собою ожесточенную борьбу за первенство. Первой задачей генерала Врангеля в области военной явилось окончательное подавление самостоятельности и оппозиционных настроений в казачьих войсках, что выразилось в устранении от командования Донской армией генерала Сидорина как опасного конкурента и в предании его суду».

Полковник царской армии H. E. Какурин, в 1920 году перешедший на сторону красных (в 1936-м он умер в тюрьме), к Врангелю должен был питать искреннюю ненависть. Ведь барон остался верным присяге до конца и боролся с большевиками, тогда как Николай Евгеньевич пошел к ним в услужение. Поэтому он стремился всячески очернить Врангеля, обвинял его в реакционности и авантюризме. На самом деле барон Врангель оказался единственным настоящим политиком среди всех белых генералов и адмиралов. Лишь он предложил цельную политическую программу. Лишь он смог принять и до некоторой степени провести в жизнь законы о земле и о местной администрации. Наконец, только ему удалось навести в тылу относительный порядок, добиться того, чтобы войска на передовой были хотя бы минимально обеспечены боеприпасами и продовольствием и не занимались массовыми грабежами. Деникин, как мы помним, не мог похвастаться и этим. И еще хуже было положение у Верховного правителя России адмирала Колчака, которому так и не удалось создать сколько-нибудь эффективной гражданской администрации и боеспособной армии. Александр Васильевич был талантливым флотоводцем и полярным исследователем, глубоко порядочным и честным человеком. Но он ничего не понимал ни в политике, ни в сухопутной войне, ни в организации армии. Трагедия Колчака – это трагедия человека, оказавшегося не на своем месте и не в свое время и принесшего Белому делу лишь вред.

Про Врангеля так не скажешь. Наоборот, из всех оказавшихся весной 1920 года в Крыму белых генералов Петр Николаевич лучше всего подходил на роль главнокомандующего и военного диктатора. Ведь он смог продлить белую борьбу еще на семь месяцев, преодолев хаос и почти полное разложение Вооруженных сил Юга России.

И внешняя политика Врангеля отнюдь не была авантюристической. Наоборот, он, всячески добиваясь помощи от Франции, стремился как можно дольше сохранить дружественные отношения с Англией, не отвергая идею переговоров с Советской Россией, но настаивая, чтобы переговоры эти вела английская дипломатия и чтобы врангелевская администрация рассматривалась как равноправная с Советской Россией сторона для заключения перемирия.

Врангель направил ответ на британскую ноту:

«Телеграмма адмиралу де Робек, в Костантинополь, отправленная из Севастополя 22 марта (4 апреля) 1920 года.

Приказом генерала Деникина я назначен Главнокомандующим Вооруженными силами на Юге России и вступил в исполнение моих обязанностей. Категорическое требование Великобританского Правительства прекратить борьбу ставит мою армию в невозможность продолжать таковую. Возлагая на Великобританское Правительство всю нравственную ответственность за принятое им решение и совершенно исключая возможность непосредственных переговоров с врагом, я отдаю участь армии, флота и населения занятых нами областей, а также всех тех, кто участвовал с нами в настоящей борьбе, на справедливое решение Великобританского Правительства.

Я считаю, что долг чести тех, кто лишает своей помощи в самый решительный час армию юга России, оставшуюся неизменно верной общему делу союзников, обязывает их принять все меры к обеспечению неприкосновенности армии, населения занятых областей, а также тех лиц, которые не пожелали бы вернуться в Россию и, наконец, тех, кто боролся против большевиков и ныне томится в тюрьмах Советской России.

Я имею право требовать от моих подчиненных жертвовать жизнью для спасения отечества, но я не могу требовать от тех, кто считает для себя постыдным принять пощаду от врага, воспользоваться ею.

При этих условиях я нахожу необходимым, чтобы та возможность, которую Британское Правительство предлагает Главнокомандующему и его главным сотрудникам, найти приют вне России, была бы предоставлена в одинаковой степени всем тем, кто предпочел бы оставление своей Родины принятию пощады от врага.

Я готов согласиться на самые тяжелые условия для существования за границей этих лиц, чем обеспечилось бы, что этой возможностью воспользуются только те, кому совесть не допускает воспользоваться милостью врага.

Само собой разумеется, что во главе этих лиц я прошу считать меня самого.

Возможно быстрое разрешение вопроса о перемирии и его осуществление является необходимым.

Переговоры могли бы быть возложены на представителей английского командования, находящихся здесь.

Для спокойного разрешения вопросов, связанных с прекращением военных действий и ликвидацией военных и гражданских учреждений в связи с передачей Крыма Советскому Правительству, необходимо предоставить мне не менее двух месяцев, от дня завершения переговоров.

В течение этого времени союзники должны продолжать снабжать армию и население занятых областей всем необходимым.

Врангель».

Из этого документа видно, что во внешней политике вообще и в отношениях с Англией в частности главной целью Врангеля в первые недели пребывания у власти было потянуть время. Ему надо было любой ценой сохранить британскую помощь, хотя бы на тот период, пока не начались поставки из Франции. Большие надежды Петр Николаевич связывал с предстоящей советско-польской войной. В мемуарах он подчеркивал, что в то время отношения большевиков с поляками окончательно испортились и со дня на день можно было ожидать возобновления борьбы: «Туда были переброшены освободившиеся после разгрома армии генерала Деникина красные части, за исключением незначительного числа войск, оставленных для преследования окончательно деморализованных, потерявших всякую боеспособность, прижатых к Черному морю казаков». Если бы этой войны не случилось, белый Крым мог быть раздавлен в считаные дни. Пока же, до начала крупномасштабного военного столкновения Москвы и Варшавы, необходимо было убедить англичан, что белые готовы на переговоры с большевиками, но только при их посредничестве; что во время ведения переговоров и даже пару месяцев после их завершения армия Врангеля и беженцы будут остро нуждаться в британской помощи. Возлагая на Лондон ответственность за судьбу остатков Вооруженных сил Юга России и беженцев, барон надеялся, что британское правительство, столкнувшись с перспективой разместить сотни тысяч беженцев, укрепится в мысли, что лучше попытаться сохранить Крым как антибольшевистский анклав, предоставив его защитникам достаточно оружия для обороны. Парадоксально, но, по крайней мере на первом этапе советско-польской войны, Врангель был больше заинтересован в успехах большевиков, а не Пилсудского, поскольку угроза мировой революции должна была подтолкнуть Лондон и Париж к помощи Врангелю, чтобы он смог отвлечь как можно больше советских сил с Польского фронта. Успехи же поляков, а тем более быстрое заключение на их фоне компромиссного советско-польского мира было бы худшим сценарием для армии Врангеля. В этом случае у Англии и Франции не осталось бы никакой заинтересованности в поддержке «крымских сидельцев».