Текст книги "Врангель"

Автор книги: Борис Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 39 страниц)

Врангель был убежден, что решение земельного вопроса «должно было выбить из рук наших врагов главное орудие политической борьбы, ударить по воображению населения и армии, произвести соответствующее впечатление в иностранных кругах». На практике же проведенная (скорее, провозглашенная) реформа наибольшее значение имела как раз для внешней политики, во многом обеспечив признание де-факто врангелевского правительства со стороны Франции.

В Северной Таврии не было крепостного права. После Столыпинской аграрной реформы 76 процентов тамошних крестьян-общинников обратились с требованием «укрепить свои наделы в единоличную собственность», что было рекордным показателем для Российской империи. Здесь были очень крупные имения, за счет которых можно было удовлетворить требования малоземельных крестьян.

В двадцатых числах марта 1920 года Врангель обратился к начальнику Гражданского управления сенатору Г. В. Глинке с письмом, где предлагал в срочном порядке приступить к упорядочению землепользования на территории, контролировавшейся Вооруженными силами Юга России, и приказывал образовать Центральную земельную комиссию из представителей земских управлений и «сведущих лиц». Комиссия должна была за месяц разработать план земельной реформы.

Врангель сформулировал основные принципы, которыми комиссия должна была руководствоваться:

1. Земля должна принадлежать на праве частной собственности только тому, кто ее обрабатывает, и не может быть предметом торговли или аренды.

2. Государство обязано следить, чтобы земля не истощалась, использовалась правильно и не лежала необработанной.

3. В зависимости от запаса земли, плотности населения и рода хозяйства размер наделов определяется особо для каждой губернии и уезда.

4. Все удельные, государственные, монастырские, церковные и частновладельческие земли, превышающие установленную для данной местности норму, подлежат отчуждению в земельный фонд для распределения за плату между малоземельными и безземельными крестьянами.

5. Высококультурные и показательные хозяйства должны быть сохранены, с установлением для них особых, высших размеров наделов.

6. Получающий надел обязуется уплатить его стоимость государству по составляемой для каждой местности расценке, а кроме того, вносить государственный земельный налог частью своего урожая.

7. Из полученных за наделы денег образуется государственный фонд, из которого государство производит расчет с владельцами отчуждаемых земель.

Обращает на себя внимание стремление Врангеля к бюрократической регламентации сельскохозяйственного производства. На практике без купли-продажи и аренды после проведения реформы в условиях рыночной экономики никак не обойтись, поскольку некоторые хозяева неизбежно должны разоряться и продавать свои наделы, тогда как другие, успешные, будут расширять производство за счет покупки или аренды дополнительных земель. Да и для того чтобы следить за «правильным» использованием земель, потребовался бы многочисленный аппарат на местах, который, очевидно, пришлось бы содержать за счет земств. К тому же здесь создавалась почва для злоупотреблений. И, разумеется, в реальных условиях Крыма и Северной Таврии 1920 года, при ограниченности людских ресурсов врангелевской гражданской администрации и во время непрекращавшихся боевых действий, ни о каком правительственном контроле над землепользованием не могло быть и речи.

Глинка собрал комиссию из одних только «сведущих лиц», большинство из которых было настроено консервативно. Проведя в начале апреля в Ялте несколько совещаний, комиссия пришла к выводу о несвоевременности правительственной декларации по земельному вопросу.

Совещание предлагало «восстановить немедленно права на землю всех хозяев, согнанных с их хозяйств насильниками», обещая, правда, воздержаться «от всяких мер возмездия против захватчиков». Проведение подобной политики было чревато серьезными крестьянскими волнениями.

Врангель ознакомился с протоколом ялтинского совещания 8 апреля. В тот же день ему был подан секретный доклад Махрова, предлагавшего «объявить в декларации максимум земельной единоличной собственности, обратив теперь же всё остальное в государственный земельный фонд», из которого бы наделяли крестьян дополнительной землей. Размер максимального надела предлагался не более чем в 100 десятин (гектаров), а к реформе следовало приступить «теперь же». На полях доклада Махрова Петр Николаевич написал: «Это верно, но сейчас невозможно, ибо отчуждение связано с расценкой, каковую фактически сделать нельзя». Взамен он предлагал раздел казенных земель и обязательную обработку всей пригодной земли, «чем достигается переход ее трудящимся». А на приложенном к докладу проекте декларации Врангель сделал пометку: «…Декларация излишняя, их было слишком много. Пусть судят о власти по действиям ее».

Одиннадцатого апреля Врангель приказал создать новую Особую комиссию под председательством Глинки «для выработки и проведения в срочном порядке наиболее настоятельных мер по разрешению земельного вопроса применительно к местным условиям Крыма». Она заседала в Симферополе 21–27 апреля. Члены комиссии разделились на две группы: одна выступала за проведение реформы в ближайшем будущем, с передачей крестьянам обрабатываемой ими земли за плату, другая «решительно отвергла мысль о немедленном принудительном отчуждении частновладельческих земель».

На последнем заседании был оглашен «Проект мероприятий по земельному вопросу в Крыму», предусматривавший возможность продажи арендаторам земель по соглашению с землевладельцами. После 15 апреля 1921 года непроданные земли, подлежавшие отчуждению, должны были поступить в распоряжение правительства. Максимальный надел определялся в 200 десятин для бывших арендаторов и 400 десятин для собственников, если они пожелают самостоятельно вести хозяйство. Из реформы исключались церковные, монастырские и вакуфные (переданные мусульманскому духовенству или общине) земли.

Несколько членов Особой комиссии с этим проектом не согласились и подали особые мнения, где отрицали необходимость общей земельной реформы. Сторонник скорейшего проведения реформы В. А. Оболенский утверждал, что ее отсрочка приведет к потере поддержки со стороны крестьян, которые больше не верят голословным обещаниям не раз сменявшихся властей. Пока фронт близко, крестьяне покупать земли не будут, боясь, что большевики сделки не признают. Если же военные действия отдалятся, помещики не захотят продавать землю, поскольку деньги почти ничего не стоят. Оболенский видел выход в том, чтобы немедленно передать крестьянам не только сдаваемые в аренду, но и все неиспользованные в течение трех последних лет земли. Владельцы, считал он, не должны иметь право сохранить за собой более 100 десятин.

Врангель упрекнул Особую комиссию в том, что она «недостаточно широко пошла навстречу сложившимся в крестьянской среде представлениям о действительных потребностях земельного устройства». Предложения же Оболенского ему понравились. Правитель Юга России поручил Глинке «приготовить в самый кратчайший срок земельный законопроект».

Поручение было выполнено к середине мая. 18-го числа Глинка ознакомил с проектами земельного закона и закона о волостном земстве членов совета при главнокомандующем. Большинство из них отнеслось к проектам отрицательно. Кроме Врангеля и Глинки их поддержали лишь двое. Тем не менее Врангель утвердил оба проекта «по закрытии заседания совета».

Закон о земле предусматривал, что земли, не обрабатываемые их собственниками, за исключением церковных, монастырских и вакуфных, а также надельных, закрепляются за теми, кто их фактически обрабатывает и использует. Общее количество отчуждаемой земли определялось волостными земельными советами. За прежними владельцами сохранялась часть, размер которой определялся местными земельными комиссиями. К примеру, в Перекопском уезде максимальный размер неотчуждаемой земли составлял от 150 до 400 десятин, в Евпаторийском – 100 десятин. Не подлежали разделу крупные имения, где ведется передовыми методами крупное товарное хозяйство. Собственникам, у которых земли изымались, их потерю компенсировало государство. Крестьяне же за полученную землю должны были расплачиваться с государством в размере пятой части среднегодового за последние десять лет урожая (хлебом или деньгами) в течение двадцати пяти лет. При трехпольной системе ежегодный выкуп в пятую часть урожая с десятины реально превращался почти в треть, а при достаточно распространенной в Крыму залежной системе – в половину, а то и более. Выплаты были больше тех, которые должны были делать крестьяне при Деникине. К тому же первый взнос за земельный участок необходимо было вносить предоплатой, что для многих стало непосильным бременем.

Введение платы за получаемую землю объяснялось желанием добиться ее закрепления за «настоящими, прочными хозяевами», а не за «всяким падким на даровщину и чуждым земле человеком». Указывалось, что ежегодная выплата государству значительно ниже обычной арендной цены земли и обеспечивает, после истечения положенного срока, полную собственность на нее. Пояснялось также, что, каковы бы ни были решения земельных советов, «каждому посевщику непременно обеспечивается право снять урожай, а каждому обрабатывающему землю – оплата его труда». В приказе от 15 (28) июля Врангель особо подчеркнул: «Кому земля, тому и распоряжение земским делом, на том и ответ за это дело и за порядок его ведения».

Волостные и уездные советы учреждались лишь на год, для немедленного осуществления земельной реформы; их должны были вскоре сменить волостные и уездные земства.

Не был до конца прояснен вопрос о возмещении убытка собственникам отчуждаемых земель. Предполагалось возмещать стоимость отчуждаемой земли, оцененную в три урожая, в виде ежегодной выплаты ее части в течение двадцати пяти лет. Заметим, что крестьянам землю отпускали по более дорогой цене – за пять урожаев. Следовательно, 40 процентов выкупных платежей государство оставляло в свою пользу.

Несомненно, что по сравнению со Столыпинской реформой врангелевский земельный закон был весьма прогрессивен, но с учетом революционных реалий выглядел устаревшим. Он вызвал разочарование крестьян, ведь земля уже фактически находилась в их владении, а платежи были слишком обременительными. Сам Врангель признавал, что вопрос о выкупе порождал сомнения у крестьян. Они не хотели платить выкупные платежи помещикам, которых считали захватчиками исконных крестьянских земель. К тому же пугал 25-летний срок, в течение которого они не были полноправными собственниками земли, и не только потому, что в это время они не могли продавать и, соответственно, покупать полученную землю. Главное – они боялись, что в случае победы белых за 25 лет найдется масса вполне законных предлогов, чтобы согнать их с этой земли. А в случае победы красных врангелевский закон превратился бы в бесполезный клочок бумаги. Как писал в отчете начальству таврический губернский посредник Шлейфер, крестьяне поверят власти лишь при условии «непрерывного, достаточно быстрого и, главное, прочного продвижения фронта вперед». По мере того как фронт удалялся от Крыма, росло число требований о выделении земли в собственность. В середине июня уездные посредники с помощниками, землеустроителями и землемерами приступили к воплощению закона о земле в жизнь. И тут выяснилось, что крестьяне от него отнюдь не в восторге, хотя и открытого неприятия не выказывают (последнее в условиях Гражданской войны было просто рискованным).

Как доносил 4 октября Шлейфер, «не рискуя впасть в ошибку, можно сказать, что в земельном законе крестьянство видит шаг чисто политический и еще не верит в прокламированное законом уничтожение помещичьего землевладения». Врангель же пытался опереться на крестьянство, хотя и признавал, что привлечение его на свою сторону – процесс длительный. Об этом он достаточно откровенно говорил В. В. Шульгину: «Надо на кого-то опереться… Не в смысле демагогии какой-нибудь, а для того, чтобы иметь, прежде всего, запас человеческой силы, из которой можно черпать… Но для того, чтобы возможно было это, требуется известная психологическая подготовка. Эта психологическая подготовка, как она может быть сделана? Не пропагандой же, в самом деле… Никто теперь словам не верит». Но времени для завоевания крестьянских симпатий у Врангеля не оказалось.

С помощью земельного закона правительство Крыма рассчитывало решить проблему пополнения рядов Русской армии. Но и после введения его в действие мобилизации шли ни шатко ни валко. И. М. Калинин свидетельствует:

«…Приступили к насильственному набору. В деревнях устраивалась охота за черепами… С ночи деревню, точно неприятельскую позицию, окружали цепями, на рассвете приступали к штурму, т. е. повальным обыскам. У выходов из деревни становились посты. Особые дозоры следили за тем, чтобы кто-нибудь по задворкам не скрылся в степь…

А вождь становился всё грознее и грознее. В августе он разразился громовым приказом, повелевая хватать и сажать под арест родителей и жен уклоняющихся от мобилизации, имущество же их подвергать конфискации.

С щемящей болью на сердце тыловые команды начали ловить молодух, стариков, старух и запирать их в сараи под караул. Стон и плач пошли по деревням».

Вероятно, в тех условиях оптимальным для Врангеля был бы такой закон о земле, который немедленно закреплял бы ее в собственность тех, кто ее фактически использует, с принятием государством на себя выкупных платежей и всех расчетов с прежними собственниками. Крестьяне же платили бы не выкупные платежи, а налог, причем в размере не более седьмой части фактического урожая (с учетом того, что часть земли оставалась под паром). Оставшееся же крупное помещичье землевладение стоило бы ограничить 100 десятинами, но разрешить свободную куплю-продажу и аренду земель, причем на новоприобретенные земли это ограничение уже не распространялось бы. Такой закон, вероятно, крестьяне бы приняли, и тогда многие проблемы белого Крыма были бы решены. Врангель получил бы определенную социальную базу. Появился бы шанс, что, по крайней мере, часть крестьян перестала бы уклоняться от мобилизации в Русскую армию. Если бы реквизиции были заменены упорядоченным сбором седьмой части урожая в качестве налога, после уплаты которого крестьяне получали бы заветную «бумажку с орлом», то собранного хлеба и другого продовольствия вполне хватило бы для снабжения армии и населения Крыма.

Заметим, что примерно по такой схеме реформировалось аграрное законодательство в Польше, Румынии и других государствах-лимитрофах. При этом помещики нередко никакого возмещения от государства на деле не получали (или его размер был значительно ниже реальной рыночной стоимости земли) и довольствовались оставшимися у них наделами. Подобная аграрная реформа, в частности, обеспечила правительству Пилсудского поддержку польского крестьянства в самый напряженный период советско-польской войны. Однако Врангель по своему происхождению, воспитанию и традициям не мог решиться на то, чтобы отдавать крестьянам фактически даром захваченные ими земли и оставлять землевладельцев-помещиков без справедливой, как ему казалось, компенсации.

Глава правительства А. В. Кривошеий в глубине души не сочувствовал аграрной реформе. 8 (21) октября 1920 года посол в Париже В. А. Маклаков писал послу в США Б. А. Бахметьеву: «Кривошеий проводит эту реформу без всякого увлечения и этого не скрывает. Он говорил мне: я всегда считал подобную реформу вредной для России; она понизит производительность сельского хозяйства, главного источника нашего богатства. Но сейчас она стала необходима и экономически, и политически; экономически, так как теперь нет возможностей, чтобы вести большое хозяйство, а политически, так как это есть орудие в борьбе с большевизмом». Как мы помним, Шульгин также заметил, что Кривошеий не верил в конечный успех врангелевского дела.

Врангель же считал, что «дух нового закона был понят населением». Действительно, некоторые зажиточные крестьяне предпочли сразу заплатить всю выкупную сумму за полученные земли стремительно обесценивавшимися купюрами Деникина и Врангеля, заключить добровольные сделки с помещиками и стать полноправными собственниками. Вероятно, они надеялись, что большевики тоже признают выкупленные земли за ними. Однако середняки и тем более малоимущие не спешили вносить выкупные платежи, а порой и не могли этого сделать.

Но и помещики также были недовольны, ведь основная масса их земель переходила к крестьянам за сравнительно небольшой выкуп. В окружении Врангеля шутили, что земельный закон он учредил лишь потому, что у его тещи в Северной Таврии было огромное имение. А на жалобу о том, что земельный закон слишком обременителен для помещиков, Врангель отвечал с улыбкой, что он сам помещик и у него первого придется изымать землю в пользу крестьян. Однако помещики саботировали выполнение закона, пытались согнать со своих земель арендаторов и т. п.

Осуществляли реформу тесно связанные с помещиками дореволюционные чиновники, доставшие из нафталина свои вицмундиры. Врангель отдал приказ о недопущении помещиков на административные должности в освобожденных местностях, чтобы «пресечь там имевшие место случаи сведения личных счетов администраторов из помещиков с крестьянами».

Реформа была почти доведена до конца только в имении Атманай Фил ибера-Шатилова в Ефремовской волости Мелитопольского уезда. Здесь предполагалось распределить около семи тысяч десятин земли среди 143 крестьянских семей. Фактически до ухода врангелевцев из Северной Таврии 394 хозяевам успели передать более пяти тысяч десятин.

Однако Атманай оказался «потемкинской деревней», поскольку положение там никак не соответствовало тому, как протекала реформа в Мелитопольском уезде и во всей Таврической губернии. В начале октября 1920 года таврический губернский посредник по земельным делам Шлейфер докладывал: «Обращаясь к Мелитопольскому уезду, надо прежде всего сказать, что внимание посредника за последние полтора месяца было отвлечено в сторону Атманая, и потому работа в уезде значительно затихла…»

В случае победы Врангеля и его утверждения в Москве аграрная реформа могла быть доведена до конца. Но в ходе Гражданской войны она никакой существенной роли не сыграла. Закон о земле не привлек на сторону Врангеля симпатии крестьянства. Впрочем, сам барон, похоже, рассматривал этот закон прежде всего с точки зрения его внешнеполитической роли. Закон должен был продемонстрировать правительствам и общественности Англии, Франции и США демократизм белых и отсутствие у них реставрационных намерений. Не случайно 7 июня П. Б. Струве передал главе французского правительства Александру Мильерану официальное письмо, где подчеркивалось: «Захват крестьянами поместных земель, во всех случаях, когда он фактически имел место, должен быть признан. Вышеуказанное составляет отправной пункт для широкой аграрной реформы, долженствующей обеспечить крестьянам, обрабатывающим землю, владение ею на правах полной собственности. Таким образом, аграрная революция, происшедшая в пользу крестьян, будет легализована и поведет к установлению аграрного строя, основанного на принципе частной собственности, несомненно отвечающем чаяниям крестьян».

Претворять же земельный закон в жизнь в полной мере главнокомандующий рассчитывал только в случае победы над большевиками, в которую, правда, не слишком верил.

Сыграло свое роль и то обстоятельство, что в условиях острой нехватки инвентаря (его разграбили) и рабочих рук (работники были убиты или мобилизованы в воюющие армии) интересы элементарного выживания требовали от крестьян получить возможность обработать столько земли, чтобы не умереть с голоду. Мобилизация в армию была для них разорительна, посему они от нее всячески уклонялись. В этой ситуации укрепление в собственность дополнительных наделов земли не имело для крестьян жизненного значения, тем более что они и так ее обрабатывали.

Даже те, кто поддерживал закон, например В. А. Оболенский, указывали на его несоответствие реальным условиям военного времени, слишком большую сложность для народного восприятия и отсутствие возможностей для его практической реализации.

Одной из главных проблем, с которой столкнулся Врангель в Крыму, был хронический дефицит государственных финансов при растущей инфляции.

По подсчетам М. С. Маргулиеса, содержание одного человека в рядах Русской армии обходилось в июне в десять тысяч рублей (что тогда равнялось одному английскому фунту) в день. Таким образом, вооруженные силы съедали ежемесячно около миллиона британских фунтов. А ведь еще надо было кормить сотни тысяч государственных служащих и беженцев. Займов никто Врангелю не давал. Оставались только два средства финансирования государственных расходов: налоги и печатание денег. Врангель также надеялся использовать денежные средства и имущество, принадлежавшие другим белым правительствам и оставшиеся после прекращения их существования за границей.

Поступления от подоходного прогрессивного налога в Крыму оказались ничтожными, поскольку доходы некому было контролировать. Начальник Управления финансов М. В. Бернацкий предложил сделать упор на косвенные налоги. Обложению подверглись спиртные напитки, табак, сахар, чай, кофе и даже безалкогольные напитки.

Бернацкий потребовал изъять из обращения советские дензнаки, чтобы их эмиссия не усиливала инфляцию в Крыму. Он предложил провести деноминацию прежних деникинских денег, чтобы новые рубли имели твердый курс за счет сбора налогов и доходов от экспортных операций и внутренней торговли. Бернацкий призывал также разрешить использование золота при торговых сделках. Он заказал в Англии новые деньги на общий номинал в 22 миллиарда рублей. Их даже доставили в Крым, но в обращение не выпустили, поскольку идею деноминации отвергло созванное Врангелем осенью финансовое совещание. К тому времени бессмысленность деноминации стала очевидной. Поддерживать курс рубля было нечем, иностранные займы так и не были получены, а инфляция росла устрашающими темпами.

В октябре Врангель решил сместить М. В. Бернацкого с должности начальника Управления финансов, считая его теоретиком, а не «человеком дела». Но никто из видных российских финансистов, включая бывшего царского министра финансов П. Л. Барка, ехать в Крым не захотел, понимая безнадежность положения белого правительства.

Ничего не могло изменить и экономическое совещание, проходившее в конце сентября – начале октября с участием русских экономистов и политиков из Константинополя, Парижа и Белграда. Оно рекомендовало правительству издать указ «О свободном вывозе валюты и предметов роскоши, но не предметов культурного и домашнего обихода». Но это и другие вполне разумные решения относительно ограничения номенклатуры предметов внешней торговли остались на бумаге из-за расцвета коррупции. Только с 1 февраля по 1 сентября 1920 года из Крыма было вывезено около 300 тысяч тонн ячменя, 83 тысячи тонн соли, 11–12 тысяч тонн льняного семени, 12 тысяч тонн табака, 6300 тонн шерсти и т. д. Причем нередко на вырученные средства ничего путного не закупалось. Дельцы, чувствуя обреченность Крыма, придерживали валюту.

Между тем в Крыму катастрофически не хватало не только зерновых, но и горюче-смазочных материалов, из-за чего нередко простаивал военный флот и ставилась под угрозу эвакуация. С учетом доставки топлива морем уголь стоил так же, как ячмень, нефть – дороже в четыре-пять раз, бензин – в восемь раз. Потребности в угле обеспечивались только на 30 процентов, а в жидком топливе – на 50 процентов. На Бешуйских копях к июлю ежедневная добыча угля составила лишь тысячу пудов, а к ноябрю – три тысячи, из которых крестьянскими подводами удавалось вывозить лишь 500 пудов в день. Это обеспечивало лишь 5 процентов потребностей. За время правления Врангеля в Крым было ввезено около четырех миллионов пудов угля и 360 тысяч пудов жидкого топлива.

У крестьян производилась государственная и частная закупка хлеба для армии, городского населения и экспорта. Интендантства покупали хлеб по твердым ценам, которые были в пять-шесть раз ниже рыночных. Если крестьяне отказывались продавать хлеб на таких условиях, производились реквизиции.

Бюджетный дефицит к осени составил 250 миллиардов рублей, что было на 70 миллиардов больше, чем вся денежная эмиссия в феврале – октябре 1920 года в Крыму. Начальник Управления торговли и промышленности В. С. Налбандов предложил для его частичного покрытия организовать совместный вывоз хлеба государством и частными фирмами. Успели заключить контракты на десять миллионов пудов и вывезти миллион пудов, что финансового положения Крыма принципиально не улучшило, хотя и не создало продовольственного кризиса (в среднем на одного жителя Крыма и Северной Таврии приходилось лишь 5,5 килограмма вывезенного зерна). Но с помощью хлебного экспорта правительство Врангеля рассчитывало привлечь на свою сторону общественность Франции, в которой обострилась зерновая проблема. Однако французский заем Врангель получить не успел.

Существовало множество проектов строительства в Крыму заводов и фабрик, однако, поскольку существовала государственная экспортная монополия, их инициаторы требовали лицензий на экспорт сырья, чтобы купить за границей оборудование. Ряд лицензий был выдан, но ни один завод, естественно, так и не был пущен. Закон о монополии служил лишь еще одним источником коррупции.

Вывезя только из Северной Таврии в период с июня по октябрь 1,5 миллиона пудов (24 тысячи тонн) зерна, 500 тысяч пудов (8 тысяч тонн) соли (она вывозилась в основном из Крыма), а также немало шерсти и табака, предприниматели не доплатили в казну порядка десяти миллионов франков, явно поделившись этой суммой с чиновниками. Большинство бизнесменов, занимавшихся экспортно-импортными операциями, покинули Крым задолго до эвакуации Русской армии.

В июле Врангель и А. В. Кривошеий пришли к выводу о необходимости установить государственную монополию на вывоз хлеба, хотя, по словам Врангеля, «мера эта неизбежно должна была вызвать неудовольствие в тех коммерческих кругах, которые преследовали прежде всего личную наживу». Экспортеры получали 20 процентов выручки, остальная валюта шла в казну.

Как отмечает В. А. Оболенский, хлебная монополия породила целое море злоупотреблений, поскольку «экспортные свидетельства порой добывались благодаря крупным взяткам, и так как частные предприниматели работали на средства казны, их мало беспокоил рост рыночных цен».

За время правления Врангеля в Крым было ввезено также

250 тысяч тонн продовольственных товаров (жиров, чая, сахара, напитков и др.), 30 тысяч пудов (около 480 тонн) бумаги, 70 тысяч пудов (около 1,1 тысячи тонн) текстиля.

Во внутренней торговле царил натуральный обмен. Роль денег играли табак, вино, ячмень, шерсть. Торговали и на валюту. Турецкая лира в октябре стоила 20 тысяч рублей, и за нее можно было купить пуд ячменя. Процветали хищения и коррупция. Грозные врангелевские приказы не помогали.

Стремительно росла инфляция. Фунт пшеничного хлеба в апреле стоил 35 рублей, а в октябре – 500, фунт говядины – соответственно 350 и 1800 рублей, фунт сахара – 1000 и 9000 рублей, литр молока – 200 и 2500 рублей.

С ростом цен повышалась и зарплата. Уровень жизни в Крыму, особенно у рабочих, для которых Врангель создал режим наибольшего благоприятствования (их продукция шла главным образом на военные нужды), был выше, чем в Советской России. Шульгин, приехавший 27 июля из Одессы в Севастополь, свидетельствует, что по соотношению зарплаты и цен на основные товары первой необходимости уровень жизни одесских рабочих был примерно вдвое ниже, чем севастопольских. Ежемесячно, а то и чаще, рабочие предъявляли предпринимателям требования повышения ставок на 50– 100 процентов. В результате их зарплата росла быстрее, чем у служащих, хотя и отставала от темпов роста цен в полтора-два раза. Так, за этот период высшая ставка печатника увеличилась с 30 630 до 417 тысяч рублей, металлиста – с 36 125 до 262 тысяч, рабочего обрабатывающей промышленности – с 24 тысяч до 467 800, строителя – с 40 тысяч до 600 тысяч.

А вот у военных и госслужащих зарплата была в три – семь раз ниже зарплаты рабочих. При этом максимальная зарплата штаб-офицера достигала 132 тысяч рублей, генерала – 240 тысяч. Прожиточный минимум для семьи из трех человек составил в октябре 534 725 рублей, так что даже полковники и генералы на свое жалованье не могли содержать семьи. В связи с этим 30 августа 1920 года Слащев писал Врангелю: «Положение не только семейств, но и самого офицера безвыходное, они с отчаяния стреляются или бросаются на преступления. Причиной всего – невозможность жить на наши деньги, и если человек честен, то надо умирать».

Совсем плачевным было положение интеллигенции и служащих. Они получали в три – семь раз меньше рабочих и вынуждены были подрабатывать, чтобы не умереть с голоду. Жалованье председателя Таврической губернской земской управы В. А. Оболенского было вдвое меньше, чем у наборщика подведомственной ему типографии. Профессора, инженеры и учителя превращались в дворников, чернорабочих, грузчиков. А прокурор Севастопольского военно-морского суда генерал-майор И. С. Дамаскин вынужден был, как бедный студент, давать уроки, чтобы прокормить семью. H. H. Чебышев пишет о директоре департамента в Управлении торговли и промышленности, на службе получавшем 60 тысяч рублей в месяц, а как чернорабочий по подсчету кожи у себя же в управлении заработавшем за два дня 72 тысячи рублей.

В лучшем положении находились ремесленники, на чей труд существовал устойчивый платежеспособный спрос: крестьяне за необходимую им продукцию расплачивались продовольствием. Купцы имели стабильный доход от торговых операций. Промышленные товары были по карману только спекулянтам.

Профсоюзы действовали относительно свободно и могли оказывать материальную, юридическую и медицинскую помощь своим членам.

Работникам казенных предприятий выдавались денежные и натуральные пособия. Так, в сентябре рабочим, мастеровым и служащим казенных предприятий было выдано единовременное пособие; кроме того, они получили возможность заготавливать топливо в казенных лесах, а их хозяйственные организации стали снабжаться зерном из запасов Управления торговли и промышленности.

Еще 23 апреля Врангель издал приказ, где утверждал, что правительство стремится к установлению «такого порядка оплаты всякого труда, при котором, в связи с вздорожанием жизни, содержание повышалось бы автоматически, одновременно и в одинаковом для всех категорий служащих и рабочих размере».