Текст книги "Врангель"

Автор книги: Борис Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 39 страниц)

Советская 28-я стрелковая дивизия и поддерживавший ее полк матросов Волжской флотилии были опрокинуты и отступили почти до Орловки, где преследующая их белая кавалерия была остановлена сильным артиллерийским огнем.

Врангель в этот момент находился на поле боя у станции Разгуляевка. Матросский полк под прикрытием огня судовой артиллерии атаковал между Волгой и Саратовским большаком и вышел к орудийному и французскому машиностроительному заводам на окраине Царицына. Барон приказал командиру 1-го Кубанского казачьего корпуса генералу П. К. Писареву атаковать прорвавшийся полк во фланг 2-м Сводно-гренадерским полком и вызвал из Царицына свой личный конвой. Почти все матросы были изрублены и подошедшими от Разгуляевки полками 4-й Кубанской дивизии. Врангелевский конвой выбил матросов с французского завода. По словам самого Врангеля, было взято 500 пленных и полдюжины пулеметов.

Эти кавалерийские атаки, решившие участь красного наступления, запечатлел в своих мемуарах штабс-капитан 2-го Сводно-гренадерского полка К. С. Попов:

«Вдруг мы заметили на высотах у ст. Разгуляевки группу начальствующих лиц: появился генерал Писарев с частью штаба. Два конных орудия немедленно были установлены там же и открыли огонь. Мы остановились, и нашим глазам представилась редкая по своей красоте картина атаки нашей 4-ой Кубанской дивизии полк<овника> Скворцова на красную пехоту, спускающуюся в Городище. Сверху нам казалось, что лошади поднимаются по отвесной горе, всюду замелькали всадники. В атаку неслись 2-й Кавказский и 2-й Уманский полки. Красные открыли беспорядочный огонь. Лавина нашей конницы все поднималась, и вот на солнце блеснули шашки. В момент всё было кончено. С гор спускались уже не цепи, а толпы пленных. Нам же предстояло выбить красных из занятых ими окопов Саратовского полка, который только что целиком сдался красным, перебив своих командиров. Мимо нас вели пленных, трубачи играли сбор, отовсюду спускались казаки, многие вытирали шашки.

Наши четыре роты взяли направление на то место, где Саратовский тракт прорезает окопы и проволочное заграждение. Кубанцы же спешили к орудийному заводу, где положение было критическим и вызвало даже появление на поле боя самого генерала Врангеля, который лично направлял свои последние резервы… По дороге две случайно разорвавшихся шрапнели ранят несколько гренадер. Мы идем, всё ускоряя шаг. Вот мы выходим на Саратовский тракт, рассыпаемся цепью, и сейчас же нас встречает сильный пулеметный огонь засевших в окопах коммунистов… Не обращая внимания на огонь и потери, мы делаем порывистое движение вперед, но встречаем сильный отпор, так как к красным подошли еще новые тачанки. Нас отделяет от них уже 100–150 шагов, когда вдруг, не выдержав огня, мы попятились назад… Поле густо было усеяно трупами атакующих, уцелевшие накоплялись в ближайшем овраге. В этот критический момент нам на помощь двумя красивыми лентами подошли две роты астраханцев, с которыми непосредственно шел заместитель начальника дивизии, храбрый полковник Икишев. Все встрепенулись… мы снова все двинулись вперед. На этот раз произошла форменная свалка. Поручик Богач, громадного роста и силы, заколол трех матросов. Красные были смяты и обратились в бегство. Поле еще гуще покрылось трупами убитых. Пулеметы с тачанками перешли в наши руки. Среди убитых обнаружено было несколько китайцев, матросов с „Андрея Первозванного“, п<одводной> л<одки> „Нерпы“ и одна красная сестра».

Поведение Врангеля в этом бою описал В. X. Даватц, один из ближайших сотрудников Петра Николаевича в эмиграции, а в то время – вольноопределяющийся дивизиона бронепоездов:

«Врангель сказал: „Едем в корпус Писарева, у него сегодня будет горячо“. Небольшой „Форд“ рванулся с места. Когда мы достигли окраины города, то застали там смятение. Было заметно, что на берегу Волги происходит что-то необычное. Колонна за колонной мимо нас шли солдаты, некоторые с винтовками, другие без; вид у них был обреченный. Лицо Врангеля помрачнело, чувствовалось, что он с трудом сдерживал себя. Внезапно он приказал остановиться и встал. Тут же его окружила толпа.

– Откуда? Какой части? – в его голосе послышались незнакомые нотки. – Установить пулеметы – никого не пропускать!

– Ваше превосходительство, красные прорвали оборону!

– Оставаться здесь, женщинам вернуться домой, детей с дороги убрать…

Конная сотня генерала галопом припустилась за дезертирами.

– Ваше превосходительство, генерал Шатилов приказал… – начал есаул.

– Коня! – оборвал его Врангель. – Покровский (адъютант Врангеля), ждите меня на мосту!

Вскочив на коня, он, сопровождаемый сотней, исчез в клубах пыли».

Генерал-майору Николаю Всеволодовичу Шинкаренко запомнилось то впечатление, которое произвело на врангелевцев появление на поле боя их командарма:

«На холме впереди мы увидели группу всадников и черно-желтый флаг Святого Георгия – Врангель со штабом. В наше время едва ли не единственное место, где можно увидеть командующего на поле боя, – полотна Гро и Берне в Лувре. Мы же видели его воочию – высокого, худого, в коричневой казачьей черкеске с закатанными рукавами, заломленной на затылок папахе и с казацким кинжалом на поясе.

– Благодарю вас, Шинкаренко, фантастическая атака! – сказал он, протянув руку с длинными пальцами.

– Мой конвой тоже участвовал в атаке – они порубали матросов на правом фланге. Еще раз спасибо. Право, великолепная атака. Не забудьте сделать представление к наградам, да не скупитесь!»

В тот же день у станции Котлубань 2-й Кубанский корпус Улагая отразил атаки 37, 38 и 39-й советских стрелковых дивизий и взял более четырех тысяч пленных, четыре орудия и 60 пулеметов. Успех сопутствовал и боевой группе под руководством начальника Астраханской дивизии генерала Савельева, захватившей семь орудий, 30 пулеметов и 1370 пленных. Всего же, если верить донесению Врангеля, 23 августа Кавказская армия взяла в плен семь тысяч человек с одиннадцатью орудиями и 104 пулеметами.

Продолжавшиеся атаки красных успеха им не принесли. На следующий день Улагай и Савельев вновь взяли пленных и пулеметы.

Двадцать пятого августа армия Врангеля получила танки и 27-го перешла в контрнаступление. Этот бой запомнился К. С. Попову:

«Танкам приказано было со станции Разгуляевка через Городище атаковать в направлении на Орловку. Коннице Бабиева и 4-й Кубанской дивизии давалась задача преследования. Мы должны были атаковать прямо перед собой по получении особого приказа.

Итак, завтра увидим действие магических танков. Все воспрянули духом. Ночь прошла в нервном ожидании этого решительного боя. Пусть смерть, чем такое напряжение нервов.

Едва забрезжил рассвет, как далеко влево… затарахтели пулеметы часто-часто, забухала артиллерия. Бой разгорался и всё ближе подвигался к нам. Вдруг – чудо. Против 1-го полка все поле покрылось бегущими людьми. 4-ая Кубанская дивизия неслась по Саратовскому тракту, охватывая отступающих красных. Вот веером рассыпались Кубанцы, блеснули шашки…

„Вперед“, скомандовал появившийся Гранитов и полез через проволоку. Ему помогали другие разбрасывать колья. Вот мы за проволокой… спустились прямо на голову красным. „Стой, стой, будем стрелять“, кричали гренадеры. Из красных кто остановился, кто бежал. Раздались одиночные выстрелы по убегающим. Всё равно не уйдут, вот она – наша кавалерия…

Я подошел к одному убитому. Это был тот самый, что подъехал к проволоке верхом. Молодой, рыжий, кудластый, в офицерских рейтузах, при шашке, весь обвешанный красными кумачовыми лентами. На красном поясе висели у него четыре ручных гранаты. Пуля пробила ему череп, а запекшаяся кровь еще больше придала его облику красных тонов. По-видимому, это был красный командир.

Мы двинулись вперед, по пути, в балках, забирая пленных. Сделав большую петлю в несколько верст и пройдя Большой Яр цепью, мы вышли на Саратовский тракт. Борис выстраивал пленных, которых набралось до 100 человек. Из Царицына показался быстро едущий автомобиль. Я узнал генералов Врангеля и Шатилова. „Это гренадеры?“ – обратился он (Врангель. – Б. С.) ко мне. „Так точно, Ваше Превосходительство“, – ответил я. „Благодарю вас за лихое дело“, – прогремел он и понесся дальше. Казаки везли мимо нас 13 взятых орудий. Победа была полная. Разгром 28-й советской Железной дивизии оказался решительным».

Действительно, в этот день 28-я дивизия окончательно утратила боеспособность. Врангелевцами было взято в плен около двух тысяч ее бойцов.

Однако на Черноярском направлении части советских 4-й и 11-й армий потеснили группу Савельева, а сам генерал был тяжело ранен. Врангель перебросил туда 3-ю Кубанскую дивизию и объединил войска к югу от Царицына под командованием генерала Бабиева. К 10 сентября Черноярская группировка красных была отброшена от Царицына, потеряв три тысячи пленных и девять орудий. Однако взять Черный Яр не удалось, причем 3-я пластунская бригада понесла во время атаки большие потери и утратила боеспособность.

Успех врангелевских войск во время обороны Царицына во многом определялся превосходством их конницы. К тому времени конный корпус Буденного был переброшен на Воронежское направление, а оставшиеся более слабые кавалерийские части красных, включая корпус Б. М. Думенко, не могли его заменить.

Атаки красных продолжались до конца сентября. Особенно жестокий бой происходил 29-го, когда им удалось захватить важную станцию Карповка и перерезать дорогу Лихая – Царицын. Утром Врангель выехал на станцию Чир для встречи с командующим Донской армией генералом В. И. Сидориным, чтобы договориться о взаимодействии. В Донской области как раз в это время праздновали возвращение корпуса Мамонтова из знаменитого рейда. Но у Врангеля по поводу его действий было иное мнение. Он вспоминал:

«В поезде командующего армией застал я недавно вернувшегося после продолжительного рейда в тыл красных генерала Мамонтова. Имя генерала Мамонтова было у всех на устах. Донской войсковой круг торжественно чествовал его, газеты были наполнены подробностями рейда.

Я считал действия генерала Мамонтова не только неудачными, но явно преступными. Проникнув в тыл врага, имея в руках крупную массу прекрасной конницы, он не только не использовал выгодности своего положения, но явно избегал боя, всё время уклоняясь от столкновений.

Полки генерала Мамонтова вернулись обремененные огромной добычей в виде гуртов племенного скота, возов мануфактуры и бакалеи, столового и церковного серебра. Выйдя на фронт наших частей, генерал Мамонтов передал по радио привет „родному Дону“ и сообщил, что везет „Тихому Дону“ и „родным и знакомым“ „богатые подарки“. Дальше шел перечень „подарков“, включительно до церковной утвари и риз. Радиотелеграмма эта была принята всеми радиостанциями. Она не могла не быть известна и штабу Главнокомандующего. Однако генерал Мамонтов не только не был отрешен от должности и предан суду, но Ставка его явно выдвигала…»

Замечания Петра Николаевича нельзя не признать справедливыми. Но не свидетельствовал ли опыт мамонтовского рейда, что его собственный план, предложенный Деникину, о походе трех-четырех конных корпусов на Москву не имел шансов на успех? Ведь среди этой конницы по необходимости преобладали бы кубанские и донские казаки, поскольку регулярной конницы в Вооруженных силах Юга России было очень мало. И можно не сомневаться, что казачьи обозы были бы переполнены разнообразной добычей и донцы и кубанцы не очень стремились бы вступать в столкновения с большими отрядами красных. Вряд ли даже такой жестокий и нетерпимый к грабежам начальник, как Врангель, смог бы этому препятствовать, тем более что в условиях действий в глубоком советском тылу, при больших расстояниях между корпусами и дивизиями он был бы очень ограничен в применении репрессий. Следовательно, у его конной группы почти не было шансов дойти до Москвы.

Донской казак, генерал А. В. Голубинцев, вспоминал обстоятельства, в которых начинался рейд: «Стоявший во главе корпуса генерал Мамонтов был весьма популярен среди казаков. Около 20–23 июля в расположение корпуса прибыл командующий Донской армией генерал Сидорин и прочитал указ Верховного правителя адмирала Колчака о назначении генерала Деникина главнокомандующим всеми Вооруженными Силами на Юге России, а генерал Мамонтов поздравил казаков с походом на Москву…

Непосредственной целью набега было: удар по красным тылам, разрушение железных дорог и узловых станций и поднятие восстания среди местного населения.

Направление движения было намечено от Новохоперска на Тамбов, являвшийся одним из важнейших пунктов тыла Южного фронта красных. Это направление приходилось в стыке 8-й и 9-й красных армий.

При составлении плана набега предполагалось придать Мамонтову еще 2-й Донской конный корпус генерала Коновалова и конную дивизию полковника Голубинцева, сформированную из восставших казаков, силою в 4 тысячи сабель. Для приведения в исполнение этого плана необходимо было сократить фронт Донской армии, выдвинув Кавказскую армию генерала Врангеля к северу, что дало бы возможность снять с фронта корпус генерала Коновалова и, присоединив его в районе Урюпина к группе генерала Мамонтова, ударить в тыл и фланг группы красных в районе Новохоперск – Лиски, в направлении на Воронеж, а затем бросить всю массу конницы в рейд для удара по тылам красных армий.

Таким образом, в смысле сохранения тайны, маскировки намерения, выбора места прорыва и направления, плана и директив, учета настроения населения, технической и моральной подготовки были приняты и учтены все необходимые для успеха предприятия меры.

Осуществление полностью плана не удалось вследствие медленного продвижения Кавказской армии, которая должна была, заняв Балашов, освободить корпус Коновалова.

Занятый борьбою с красными, генерал Коновалов не смог вовремя присоединиться к Мамонтову, а дивизия полковника Голубинцева… была остановлена на походе и получила новую задачу: заполнить образовавшийся 40-верстный прорыв между Донской и Кавказской армиями и наступать к северу в связи с Донской и Кавказской армиями.

Генерал Мамонтов получил директивы о рейде и, прождав несколько дней корпус генерала Коновалова, толкаемый Ставкой, решает выполнить рейд самостоятельно.

Состав группы, принимавшей участие в рейде, был следующий: 12-я Донская конная дивизия, 13-я Донская конная дивизия и Сводная Донская конная дивизия… Кроме того, для поддержки был придан еще пеший казачий отряд, около 3 тысяч штыков. Артиллерия состояла из шести полевых орудий, четырех дальнобойных английских и двух 4,5-дюймовых пушек. Таким образом, численность отряда определялась в 6 тысяч сабель, 3 тысячи штыков, 12 орудий и три бронеавтомобиля. Обозы были взяты только боевые. 25 июля части корпуса начали переправу через реку Хопер у станицы Добринской».

Итак, первоначально для мамонтовского рейда планировались значительно более крупные силы – в общей сложности десять тысяч конников и три тысячи пехотинцев, что почти равнялось численности Кавказской армии после взятия Царицына. Правда, Мамонтову не ставилась задача идти на Москву – он должен был ударить в тыл группировки красных в районе Новохоперск – Лиски. Однако он посчитал, что его отряд без корпуса Коновалова слишком слаб, и сразу отправился в рейд в глубокий тыл. Нанесенный красным ущерб был не столь уж велик. Конечно, казаки портили железнодорожные пути (но при этом не взорвали ни одного стратегически важного моста), захватывали и уничтожали интендантские части. Но захваченные в плен бойцы советских соединений просто распускались по домам, за исключением перешедшей на сторону белых Тульской дивизии. Раз территория осталась под властью большевиков, они легко могли вновь привлечь отпущенных мобилизованных. Для того же, чтобы сформировать большую антибольшевистскую армию, у Мамонтова не было ни средств, ни лозунгов, за которыми пошли бы массы. Повреждения, нанесенные железным дорогам, можно было сравнительно быстро исправить. Захваченного мамонтовцами в интендантских складах добра было достаточно для обогащения казаков, но явно недостаточно, чтобы радикально подорвать боеспособность Красной армии. Вероятно, рейд корпуса Мамонтова принес бы Белому движению больше пользы, если бы во взаимодействии с дивизиями, находившимися на фронте, удалось разгромить основные силы 8-й и 9-й советских армий. Но Мамонтов, как справедливо заметил Врангель, по большей части уклонялся от столкновений со значительными силами красных – берег своих людей.

Едва командующий Донской армией Сидорин сел в своем штабном поезде завтракать с Врангелем, как пришла телеграмма от Шатилова, что Карповка занята красными. Врангель оказался отрезан от своей армии. Направив свой поезд в Царицын через Ростов и Торговую, Петр Николаевич вместе с адъютантом выехал на автомобиле в хутор Верхнецарицынский, вооружившись на всякий случай пулеметом. Прибыв туда вечером, они застали там панические слухи о прорыве красных: будто ими захвачен штабной поезд и они уже в Царицыне. Врангель доехал до станции Тингуту и оттуда на паровозе помчался в Царицын, где противника не оказалось. К утру Карповка была отбита Mанычским полком Астраханской дивизии.

Стоит отметить, что в начале октября Врангель организовал налет авиаэскадрильи во главе с генерал-майором В. М. Ткачевым на позиции обстреливавшей Царицын тяжелой артиллерии красных, в результате чего батарея была уничтожена.

Тогда же проездом из Пятигорска в Таганрог, в Ставку главнокомандующего, барона навестил командующий войсками Северного Кавказа генерал Эрдели, встревоженный слухами, что между Врангелем и Деникиным в последнее время «нелады»: «Говорили, что я разошелся с Главнокомандующим не только в вопросах военных, но и политических. Имя мое будто бы противопоставлялось генералу Деникину правыми общественными кругами, недовольными политикой командования. Всё это, конечно, не имело оснований. Сидя безвыездно в Царицыне, я был далек от политической жизни. Из крупных общественных деятелей я мало кого знал. Однако в нездоровой атмосфере тыла чья-то незримая рука продолжала вести недостойную игру».

Четвертого октября 1919 года все части Кавказской армии перешли в наступление и к 10-му числу вышли на линию Дубовка – хутор Шишкин.

Советские войска были отброшены на 50 верст от Царицына. Однако Врангель счел, что его ослабленная армия не в состоянии далее продолжать наступление. В разговоре по прямому проводу с Романовским он попросил отменить задачу наступать на Камышин и Саратов и разрешить перейти к обороне, тем более что к тому времени неудачей закончилось и наступление войск Эрдели на Астрахань. Однако Романовский настаивал на продолжении операции. Тогда Врангель решил выехать в Таганрог, чтобы лично переговорить с Деникиным.

Петр Николаевич прибыл в Ростов-на-Дону 7 (20) октября. Деникин мог принять его в Таганроге лишь на следующий день. Чтобы убить время, Врангель отправился в театр. Они с графом Тендряковым расположились в глубине ложи второго яруса. Давали оперетту «Птички певчие».

После антракта занавес долго не поднимался. Наконец на авансцену вышел некто в штатском и обратился к зрителям: «В то время как мы здесь веселимся, предаваясь сладостям жизни, там, на фронте геройские наши войска борются за честь Единой, Великой и Неделимой России! Стальной грудью прикрывают они нас от врага, обеспечивая мир и благоденствие населению… Мы обязаны им всем, этим героям и их славным вождям. Я предлагаю вам всем приветствовать одного из них, находящегося здесь, – героя Царицына, командующего Кавказской армией, генерала Врангеля!»

Луч прожектора осветил ложу, где сидел Врангель, оркестр грянул туш. Поднялся занавес, труппа и зрители зааплодировали.

Не дожидаясь конца спектакля, Врангель с Гендриковым незаметно вышли из театра. Они хотели поужинать в ресторане гостиницы «Паллас», но и там не смогли избежать внимания публики. Барона приветствовали бурными криками «ура!». Все встали из-за столов, музыканты опять заиграли туш. Каждый норовил чокнуться с героем-генералом. Петр Николаевич вспоминал:

«Один за другим стали подходить знакомые и незнакомые, поздравляя с последними победами, расспрашивая о положении на фронте… Среди прочих задавались вопросы:

„Ну, как отношения ваши с генералом Деникиным?“, „Правда ли, что вы окончательно разошлись с Главнокомандующим?“

Чья-то невидимая рука продолжала неустанно вести закулисную интригу, сея смуту и сомнения в умах.

Отказавшись от ужина, я поспешил вернуться к себе в поезд».

В десять часов утра Врангель был принят главнокомандующим в присутствии начальника штаба, генерала Романовского. Деникин встретил его весьма любезно, однако прежней сердечности уже не было, под внешним доброжелательством чувствовалась холодная сдержанность. Подробно доложив обстановку, Врангель повторил свое соображение о невозможности нового наступления его армии. Вопреки мнению Романовского, ему удалось убедить главнокомандующего, и тот отдал приказание начальнику штаба: «Кавказской армии вести активную оборону Царицына». Петр Николаевич был приглашен Деникиным на обед.

Врангель в мемуарах в который уже раз обращается к теме нарастания разногласий между ним и Деникиным, утраты последним чувства реальности и падения авторитета у участников Белого движения.

«Время до обеда, – писал он, – я использовал, чтобы повидать некоторых нужных мне лиц, в том числе генерал-квартирмейстера генерала Плющевского-Плющик. В оперативном отделении видел я нескольких молодых офицеров Генерального штаба, старых моих знакомых, и убедился, что непрочность нашего стратегического положения им в полной мере ясна. Некоторые из них обращались ко мне с просьбой „обратить внимание Главнокомандующего“, „повлиять на Главнокомандующего“… Видно было, что вера в высшее командование среди ближайших сотрудников в значительной мере поколеблена.

После обеда генерал Деникин пригласил меня в свой рабочий кабинет, где мы пробеседовали более двух часов. Общее наше стратегическое положение, по словам генерала Деникина, было блестяще. Главнокомандующий, видимо, не допускал мысли о возможности поворота боевого счастья и считал „занятие Москвы“ лишь вопросом месяцев. По его словам, противник, разбитый и деморализованный, серьезного сопротивления оказать не может. Указывая на карте на левый фланг нашего бесконечно растянувшегося фронта… генерал Деникин, улыбаясь, заметил:

„Даже Розеншильд-Паулин, и тот безостановочно двигается вперед. Чем только он бьет врага – Господь ведает. Наскреб какие-то части и воюет…“

Восстанию разбойника Махно в тылу генерал Деникин также серьезного значения не придавал, считая, что „всё это мы быстро ликвидируем“.

С тревогой и недоумением слушал я слова Главнокомандующего.

В отношении нашей внешней и внутренней политики генерал Деникин не был столь оптимистичен. Он горько жаловался на англичан, „ведущих все время двойную игру“, и негодовал на наших соседей – грузин и поляков: „С этими господами я решил прекратить всякие переговоры, определенно заявив им, что ни клочка русской земли они не получат“.

Что же касается внутреннего нашего положения, то Главнокомандующий, отдавая себе отчет в неудовлетворительности его, раздраженно говорил об „интригах“ в Ростове, виновниками которых в значительной мере считал отдельных деятелей консервативной группы – совета государственного объединения, председателем которого являлся статс-секретарь А. В. Кривошеий.

Часть этой группы, стоя в оппозиции к главному командованию, будто бы настаивала на приглашении находящегося за границей Великого Князя Николая Николаевича, единственного человека, по мнению этой группы, могущего объединить вокруг себя разнообразные элементы национальной борьбы: „Конечно, всё это несерьезно, сам Великий Князь отказывается приехать в Россию, я приглашал его вернуться в Крым, но получил ответ, что Великий Князь считает, что его приезд мог бы повредить нашему делу, так как был бы встречен недоброжелательно Западной Европой, которая все же нас сейчас снабжает…“».

В чем Врангель и Деникин нашли общий язык – так это в критике «самостийности» казаков, особенно кубанцев: «…за последнее время демагогические группы кубанской Законодательной Рады всё более и более брали верх и недопустимые выпады против главного командования всё чаще повторялись». Барон продолжал считать, что самостийные течения, не проросшие глубокими корнями в казачестве и не встречающие сочувствия в большей части казачьих частей, не имеют под собой серьезной почвы, что грозный окрик главнокомандующего может отрезвить кубанцев, а твердо проводимая в дальнейшем общеказачья политика даст возможность установить взаимное доверие. Поэтому он предложил Деникину разрешить «кубанский вопрос» следующим образом:

«Не посягая на казачьи вольности и сохраняя автономию края, необходимо сосредоточить в руках атамана всю полноту власти, оставив его ответственным единственно перед Краевой Радой, высшей законодательной властью в крае, и главным командованием, в силу существующих договорных отношений. Ныне действующая Законодательная Рада должна быть упразднена, а вся исполнительная власть сосредоточена в руках ответственного перед атаманом правительства.

Соответствующий законопроект мог быть внесен в Краевую Раду какой-либо группой ее членов. Допуская возможность выступления левых оппозиционных групп, я предлагаю, воспользовавшись затишьем на фронте, отправить в Екатеринодар, под предлогом укомплектования и отдыха, некоторое число моих частей».

Немного подумав, Антон Иванович принял это предложение. Он попросил Врангеля еще на день задержаться в Ростове, чтобы снова встретиться с ним и генералом А. С. Лукомским, только что назначенным председателем правительственного Особого совещания.

Поезд Врангеля посетили член Особого совещания Н. В. Савич, помощник начальника управления внутренних дел В. Б. Похвиснев, а также будущий глава крымского правительства А. В. Кривошеий.

Во время визита в Ростов Врангель убедился, что он популярен не только на фронте, но и в тылу. Но на душе у него было тягостно. Собеседники убеждали его, что тыл разваливается.

И снова мы встречаем в мемуарах барона гневную филиппику в адрес Деникина и других начальников, чья политика, по его мнению, порождала хаос:

«На огромной занятой войсками Юга России территории власть фактически отсутствовала. Неспособный справиться с выпавшей на его долю огромной государственной задачей, не доверяя ближайшим помощникам, не имея сил разобраться в искусно плетущейся вокруг него сети политических интриг, генерал Деникин выпустил эту власть из своих рук. Страна управлялась целым рядом мелких сатрапов, начиная от губернаторов и кончая любым войсковым начальником, комендантом и контрразведчиком. Сбитый с толку, запуганный обыватель не знал, кого слушаться. Огромное количество всевозможных авантюристов, типичных продуктов гражданской войны, сумели, пользуясь бессилием власти, проникнуть во все отрасли государственного аппарата. Понятие о законности совершенно отсутствовало. Бесконечное количество взаимно противоречащих распоряжений не давали возможности представителям власти на местах в них разобраться. Каждый действовал по своему усмотрению, действовал к тому же в полном сознании своей безнаказанности. Губительный пример подавался сверху. Командующий Добровольческой армией и главноначальствующий Харьковской области генерал Май-Маевский безобразным, разгульным поведением своим первый подавал пример. Его примеру следовали остальные.

Хищения и мздоимство глубоко проникли во все отрасли управления. За соответствующую мзду можно было обойти любое распоряжение правительства. Несмотря на огромные естественные богатства занятого нами района, наша денежная валюта непрерывно падала. Предоставленный главным командованием на комиссионных началах частным предпринимателям вывоз почти ничего не приносил казне. Обязательные отчисления в казну с реализуемых за границей товаров, большей частью, оставались в кармане предпринимателя.

Огромные запасы, доставляемые англичанами, бессовестно расхищались. Плохо снабженная армия питалась исключительно за счет населения, ложась на него непосильным бременем. Несмотря на большой приток добровольцев из вновь занятых армией мест, численность ее почти не возрастала. Тыл был набит уклоняющимися, огромное число которых благополучно пристроилось к невероятно разросшимся бесконечным управлениям и учреждениям.

Много месяцев тянущиеся переговоры между главным командованием и правительствами казачьих областей всё еще не привели к положительным результатам, и целый ряд важнейших жизненных вопросов оставался без разрешения.

Внешняя политика главного командования была столь же неудачной. Отношения с ближайшими соседями были враждебны. Поддержка, оказываемая нам англичанами, при двуличной политике Великобританского правительства, не могла считаться в должной степени обеспеченной. Что касается Франции, интересы которой, казалось бы, наиболее совпадали с нашими и поддержка которой представлялась нам особенно ценной, то и тут мы не сумели завязать крепких уз…

Бессилие власти нашло свое отражение во всех сторонах жизни, и престиж этой власти, несмотря на внешние стратегические успехи, быстро падал…

Ревнивый к своей власти, подозрительный даже в отношениях своих ближайших помощников, генерал Деникин боялся сильных, самостоятельных людей. Эта черта характера Главнокомандующего отлично учитывалась ближайшими к нему лицами, и на струнке этой охотно играли как те, кто боялся за себя самого, так и те, кто искал развала нашего дела. „Секретные информации вверх“ все время пугали генерала Деникина».

Военно-политическое положение тоже не внушало Врангелю никакого оптимизма. В мемуарах он писал:

«К октябрю месяцу были заняты Киев, Курск, Орел. Наша конница стояла под самым Воронежем, а казаки генерала Шкуро даже занимали город несколько дней. Весь богатый юг с его неисчерпаемыми запасами был занят войсками генерала Деникина. Ежедневно сводки штаба главнокомандующего сообщали о новых наших успехах. Генерал Деникин в благодарственном приказе на имя командующего Добровольческой армией говорил о том, как добровольцы „вгоняют“ во вражеский фронт „клин к Москве“.

Вместе с тем, для меня было ясно, что чудесно воздвигнутое генералом Деникиным здание зиждется на песке. Мы захватили огромное пространство, но не имели сил для удержания его за собой. На огромном изогнутом дугой к северу фронте вытянулись жидким кордоном наши войска. Сзади ничего не было, резервы отсутствовали. В тылу не было ни одного укрепленного узла сопротивления. Между тем противник твердо придерживался принципа сосредоточения сил на главном направлении и действий против живой силы врага. Отбросив сибирские армии адмирала Колчака на восток, он спокойно смотрел на продвижение наших войск к Курску и Орлу, сосредоточивая освободившиеся на сибирском фронте дивизии против моих войск, угрожавших сообщениям сибирской красной армии. Теперь, отбросив мою армию к Царицыну, ясно отдавая себе отчет в том, что обескровленная трехмесячными боями Кавказская армия не может начать новой наступательной операции, красное командование стало лихорадочно сосредоточивать свои войска на стыке Донской и Добровольческой армий. Сосредоточивающейся новой крупной массе красных войск Главнокомандующему нечего было противопоставить».