Текст книги "Берега Ахерона (СИ)"
Автор книги: Борис Усенский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)
Борис Успенский
БЕРЕГА АХЕРОНА
Часть первая КРОВАВЫЕ КАМНИ
Глава 1
Холодный, пронизывающий до костей ветер завывал подобно стае одичавших собак, скребся ледяными когтями по палаточному брезенту, стучал дождливыми плевками в узкие оконца матерчатых домиков. Ветер он хоть и бродяга, но как законный хозяин каменистых равнин галлиполийского полуострова, от всей души возмущался вторжением незваных гостей, нарушивших столь привычную размеренность жизни. Не дано людишкам создать нечто подобное причудливым нагромождениям камней, отшлифованных за многие тысячелетия, так изысканно скрутить деревья, превратив их в немых свидетелей разгула сыновей Борея. Люди, пришедшие сюда, напоминали вырванные с корнем деревья, которые не хотели становиться просоленным плавником, но Судьба одним лихим росчерком пера подписала приговор и решительно крутанула свое знаменитое колесо. Не только галлиполийский ветер, но и местное население было враждебно врангелевцам, которые, несмотря на все запреты, грабили окрестные селения без зазрения совести и турецкие власти все чаще намекали, что пора бы, господа хорошие, и честь знать.
В насквозь промокшей палатке, на лежаке, укрывшись английской шинелью, отдыхал капитан Морозов, как всегда гладко выбритый и дымил турецкой папироской. Сизые клубящиеся круги поднимались к потолку и окутывали едкой дымкой почерневшие от воды матерчатые швы крыши. Всю ночь и утро лил дождь, и сырой воздух обволакивал тело, вытаскивая из него остатки тепла, сковывал железной хваткой мышцы, забираясь под старую шинель. Морозов ругнулся, не хуже питерского извозчика, и выбросил отсыревший бычок в угол. Уголек секунду подымил и погас, пустив едва заметную струйку дыма.
– Чего разоряешься, капитан? – послышался голос подполковника Дроздова, – Упал и отжался для сугреву тела!
– Чистишь винтовку? Вот и чисти! – раздраженно ответил Морозов, – Даст осечку… С кем тогда заклинать змия зеленого? Сам знаешь, что этот аспид зело своенравен!
– Заклинания это хорошо! Не могу сказать, что во фляге у меня сидит змий, скорее его дыхание, но… Надо бы разбавить сие дыхание по методу бородатого химика! – миролюбиво предложил подполковник, подражая священнику, – В юнкерском училище этому не учат, а зря! Солдат без спирту, что девка без… Мда! Разбавишь или так скушаем?
– Ладно! – вздохнул Морозов, нехотя вставая, – Не умрешь своей смертью!
Капитан поколдовал немного над флягой, достал из-под лежака котелок с травяным отваром, разбавил спирт и принялся отсчитывать сто взбалтываний, ни больше и не меньше.
– Я всегда говорил, что господа алхимики с придурью! – сквозь смех говорил Дроздов, – Вы бы еще, господа, на аптекарских весах взвешивали сахар!
– Девяносто пять!
– Быстрее, быстрее! Авось согреешься! Тебе бы дамочку вместо фляги…
– Разбавлено! – прервал друга Морозов, – Разливай! Как тогда на Перекопе!
– Чего здесь разливать? И с горла пойдет! – хмыкнул Дроздов и достал несколько сухарей, – Вы не в «Метрополе», господин Морозов!
Обжигающая жидкость огнем провалилась вниз, и стало теплее. От этого тепла даже вечная серость заиграла пусть и тусклыми, но красками. Капитан улыбнулся, достал очередную папиросу и прикурил. Она горела также гадко, как и предыдущая, но после глотка другого такая мелочь раздражала меньше. Со стороны плаца донеслись выстрелы и офицеры, от неожиданности, вздрогнули.
– Ну, успокой Господи души рабов твоих! – перекрестился Дроздов, – Станичное быдло! В Большевизию захотелось им! Надо было их повесить, чтобы другим неповадно было.
– Кому суждено быть расстрелянным – повешен не будет! – заметил Морозов и снова прикурил погасшую папиросину.
Палаточный полог откинулся и в расположение ввалился субъект, в грязной шинели, опухший от беспробудного пьянства с мордобоем. Это, скажем так, тело, пошатываясь, прошло мимо, едва не задев Дроздова прикладом трехлинейки. К тяжелому духу вонючих портянок и аромату потных мужских тел добавился неповторимый букет благовоний, присущих воину, поверженному гигантским удавом, а не маленьким червячком из фляги.
– Господа! – заявил змееборец, – Вы представляете-с! Эта гнусь решила бежать в Россию! Щелкнули их, прохвостов и всего делов! Тра-та-там! С барабанным боем-с! А они упали, дрыгнули пару раз ручонками и затихли! А еще…
– Курбыко, хватит! – огрызнулся Дроздов, – Тошно!
– Вот как? Господину Дроздову не нравится, что шлепнули предателей? Лежат на плацу, еще тепленькие…
Взгляд Дроздова стал колючим, и на удивление добрым. Два «вольнопера», поспешили отползти за спину Морозова, зная, что подполковник по доброте душевной мог и штыком пырануть.
– Мда-а! Надо было сильнее спирт разводить, – буркнул капитан и решил как-то унять назревавший скандал, – Господин штабс-капитан, Вы пьяны! Извинитесь и немедленно спать!
– И ты сюда, хамское бы…, – подавился Курбыко собственными словами и полетел на земляной пол.
Бутылка жалобно ойкнула, и второсортный виски сначала пропитал шинель, а затем растекся маленькой лужицей у края палатки. Дроздова остановили в тот момент, когда примкнутый к винтовке штык уже нацелился в сердце обидчика.
– Зря ты так, Саша! – покачал головой Морозов и облегченно вздохнул, увидев, что оружие не заряжено, – Не тронь, оно и того, вонять не будет!
Курбыко очнулся на удивление быстро, выплюнул окровавленный зуб, прорычал что-то невразумительное и прокашлялся.
– Стреляться будем! – заявил штабс-капитан, как можно громче и попытался встать.
– Сегодня вечером за плацем, после штабс-капитана Каширского, я Вас с удовольствием пристрелю. Секунданта пришлите к господину Морозову, а у Вас еще есть время для беседы со священником и облегчения нужника измученной души!
Курбыко взревел от ярости. Два поручика удержали его от драки и без особых церемоний повалили на пол. Штабс-капитан витиевато ругался, требовал водки, а потом заснул в очередном пьяном кошмаре. Дроздов и даже, подзаборная, пьянь Курбыко казались персонажами сказки, очень мрачной и до безобразия реалистичной. Окружающее внезапно остановилось, застыло и капитан Морозов с удивлением отметил, что сослуживцы стали плоскими неживыми картонками в неумелых детских руках или впавшего в детство старого маразматика. Пространство приобрело перспективу, и плоские картонки превратились в забавных марионеток, которые двигались по воле невидимого кукловода, разыгрывая кровавую пьесу в трех частях: «Перекоп», «Севастополь», «Галлиполи». Этот самый кукловод на мгновение перестал дергать за невидимые нити, как бы задумался перед началом второго акта «Галлиполи» и беззвучно засмеялся. Ты смотри, как развеселился, Шекспир призрачный, видно присматривает подходящих марионеток, принимающих чужие мысли за свои.
Смех усилился, и перед глазами все поплыло. Чем язвительнее было это веселье, тем сильнее танцевали марионетки, расплываясь в густом тумане. На мгновение в дымке мелькнул женский силуэт, живой и реальный, в отличии от кукольного театра Галлиполийского полуострова. Хотелось окунуться в туман, однако женщина исчезла, оставив едва слышный аромат незнакомых благовоний. Казарма опять стала реальностью и утонченность запаха, словно по волшебству, превратилась в портяночную вонь, смех перешел в грубоватые шутки Дроздова, которые «тройным петровским загибом» послали в далекие страны призрак женщины, смешливого кукловода и размышления о бренности бытия.
– Морозов! Твою дивизию! Пора на плац!
– Черт! – вздохнул капитан, – Зачем?
– Какого тебя с университета понесло в армию? Химики все такие или ты нечто особенное? Думаете, как бы блоху погонять под микроскопом или сделать из дерьма конфетку, а потом конфетку перегнать на спирт? – выдал Александр, – Скоро развод! Дневальный того и гляди осипнет!
Трудно найти более монотонную, лишенную каких-либо неожиданностей жизнь, чем жизнь, предусмотренную уставом. Занудство конечно, но без него солдатам лезли в голову дурные мысли, а отсюда и полное разложение нижних и верхних чинов. Нет лучше солдата, чем тот у которого в голове настолько темно, что даже Конфуцию нипочем не отыскать пресловутую черную кошку. Причем тут китайский философ? Философствовать в армии тоже не положено, ибо наука наук уставом совершенно не предусмотрена, однако от вольтерианства и прочей гадости не убереглись.
– Пошли стреляться! Развод окончился! – толкнул философствующего капитана Дроздов, – Вот сиди, командир и думай: то ли Родину с такими защищать, то ли с сумой идти по миру, распевая «Лазаря»!
– Видишь ли, Саша! Эта шваль Курбыко требует сатисфакции с десяти шагов, – зевнул Морозов.
– Да он кроме бутылки никуда попасть не может! – насмешливо заметил Дроздов, – А что господин Каширский?
Морозов покачал головой, удивляясь оптимизму друга, прикурил и с наслаждением затянулся дымом.
– Каширский решил не искушать судьбу. Он предложил подергать сию даму за хвост шагов с пятидесяти.
– Умный человек, Андрюша, умный даже в отхожем месте, куда нас занесла нелегкая, – вздохнул Дроздов, – Уладим наши разногласия без урона для чести, а то Фельдфебеля огорчать нельзя, обидится, запретит стреляться.
– А что в этом плохого? – удивился Морозов, – Так, от армии одни могилы останутся!
– Чего взять с приват-доцента? – улыбнулся подполковник, – В карты играть надоело. За девкой идти верст десять. Водка за душу не берет. На дуэли хотя бы нервишки пощекочешь и, если очень повезет, насладишься райским пением.
Дуэлянты уже были на стрельбище. Каширский прогуливался возле обрыва, нервно курил, а заметив соперника, выбросил окурок и направился к секунданту. Курбыко неторопливо беседовал с пузатой бутылкой виски, и был доволен оставшимися минутами жизни, по крайней мере, на первый взгляд.
– Мое почтение, господа! – угрюмо поздоровался штабс-капитан.
– Вам так же, господин Каширский! – ответил Дроздов и взглянул на Курбыко, который пытался выколоть глаз бородатому мужику в килте, изображенному на этикетке.
– Возможны ли взаимные извинения? – поинтересовался Морозов, уже зная ответ.
– Исключено, – буркнул Каширский, увидев отрицательный жест Дроздова.
Прав подполковник и еще как прав! Примирение без дуэли означало насмешки всех дроздовцев, косые взгляды друзей, откровенное издевательство Курбыко и ему подобных сволочей.
– В таком случае к барьеру, господа! – заявил Морозов и нервно закурил, разломав перед этим две папиросины.
Если костлявая упорно не приходила на свидание, то это не значило, что Фортуна до бесконечности будет охранять идиотов. Надоест переменчивой богине заниматься столь неблагодарным делом и глупец умрет от счастья во время столь долгожданного свидания. Два выстрела слились в один. Пули ушли куда-то вверх, не причинив вреда ни подполковнику, ни штабс-капитану и Морозов облегченно вздохнул.
– Андрей! Завтра господин Каширский приглашает скоротать вечерок и дегустировать настоящего зеленого змия, – объявил Дроздов, подходя к секундантам, – Я лично, не против этого!
– У тебя еще одна дуэль! С десяти шагов, между прочим! – огрызнулся Морозов.
– Стр-реляться гс-пда! – крикнул Курбыко, становясь на четвереньки, – Др-здов трус!
Опираясь на винтовку, штабс-капитан попытался принять вертикальное положение, но снова и снова падал на колени. Невероятная борьба с земным притяжением продолжалась минут десять. Дуэлянт пытался стоять прямо, хотя шторм в голове заставлял выписывать такие «па», которые даже не снились примадоннам императорских театров. Дроздов, с трудом сдерживая смех, наблюдал, как штабус, хищно раздувая ноздри, принял боевую стойку. Не дожидаясь сигнала секундантов, Курбыко выстрелил и, почти не промахнулся. Пуля сбила подполковничью фуражку, отбросив ее на несколько шагов в сторону. Дроздов хитро усмехнулся, извлек патрон из винтовки и презрительно сплюнул под ноги. Каждый испытывает наслаждение по-своему. Дроздов просто отказался от своего выстрела и, право, в этой ситуации девять грамм свинца выглядели куда предпочтительнее.
– Протрезвеет – сам застрелится! – криво усмехнулся подполковник, – Мне пора! Честь имею!
– Сволочь! – очнулся Курбыко, – Стр-реляй!
Штабс-капитан, собрав остатки сил, бросился к обидчику, получил ногой в живот, хрюкнул и отключился. А весть о пикантной дуэли на стрельбище понеслась не только в лагерь дроздовцев, а достигла ушей генерала Кутепова, изучавшего карту севастопольских укреплений. Выслушав адьютанта, «Фельдфебель» устало махнул рукой и задумался. Радоваться прикажете, господа любезные, когда герой «Ледового» похода утратил остатки здравого смысла и не разжалован в рядовые благодаря старым заслугам. Все тут ненормальные: Курбыко спивается, Дроздов ищет приключений на свою голову, Морозов хандрит, а господа штабисты тешат себя мыслями о реванше под стенами Первопрестольной.
Глава 2
«В долине Жизни режет свет глаза,
А пропасть Смерти поражает мраком,
Никто еще на свете не сказал,
Что будет там, куда уйдем мы прахом».
Разгневался Посейдон и сотни водяных молотов столетие за столетием, и не без успеха, крушили серо-желтые скалы таврийских берегов. Огромные монолиты содрогались, словно живые и падали на дно Карантинной бухты, поверженные божественной силой. Древние боги никуда не исчезли, а живут, превратившись в Луну и звезды, в море и ветер, в огонь и камень. И Дева по-прежнему царствует, но лишь над скелетом города и душами былых героев, печальных, словно осколки камней сиявших в лунном свете. Мир теней всегда жил особой жизнью, холодной, словно воды адских рек. Здесь остается лишь память, которая словно крепкое вино пьянит до тех пор, пока сам не станешь тенью, бродящей в призрачных садах призрачного города. Хлебни из кратера, наполненного, хмельной памятью и окунись с головой в хвастливые строки Сириска, сражайся в одном строю с Диофантом, устраивай боспоритам погребальный костер имени Гикии! Пьянящий дурман наполнил тело необычайной легкостью, толкнул в лунный водоворот и потащил во дворец из чистого серебра на берегу светового моря, сотканного из осколков радуг. Царица теней никогда не была тенью, но даже боги со временем дряхлеют, становятся для живых пустым звуком и растворяются в начальном Хаосе.
Холодные серебристые зайчики лениво танцевали по мраморной фигуре, возлегавшей на резном ложе под сенью дорийского портика, так словно боялись разбудить каменное совершенство призрачного Херсонеса. Розовый, с прожилками, мрамор излучал собственный свет, который растекался по всей фигуре тонкими струйками, делая каменную плоть почти живой. Малейшее прикосновение и упругое тело оживет, насытит окружающее терпким ароматом благовоний Стигийского болота. В портик неуверенно прокралась тень, и лунное сияние померкло, испугавшись непроглядной черноты кракена, выползшего из глубин радужного моря. Черное пятно, приблизившись к мраморной фигуре уже было не морским исчадием, а скорее получеловеческим гротеском из фантазий Иеронима Босха. Темное нечто превратилось в симпатичную молодую женщину в хитоне под цвет роскошных черных волос. Вздохнула и розовая фигура, уже не каменная, а вполне живая богиня, возвращенная к жизни магией, древней уже во времена юности Херсонеса.
– Мудрейшая! – обратилась женщина в черном хитоне к ожившей статуе, – Царица желала меня видеть?
– Гикия! Готова ли купель с асфоделом? – капризно произнесла богиня, рассматривая свое изображение в серебряной колонне.
– Все исполнено, Могущественная! – ответила рабыня и низко поклонилась.
Строгая дорийская колоннада расплылась подобно туману в низине и превратилась в термы из полупрозрачного камня, недоступного взглядам смертных. Дева медленно вошла в бассейн, тело сверкнуло золотом в темной воде, и растворилось в непроглядной черноте. Лучше быть бесплотной тенью, чем ощущать видимость тела, страдать от давней боли, истошных воплей боспоритов, сгоревших заживо в доме уважаемого архонта. Предав Херсонес, Гикия могла стать царицей, одеваться в пурпур и носить венец, но…
– Гикия! – рассмеялась царица, выходя из бассейна уже не солидной матроной, а призрачной охотницей и серебряной чародейкой, – Приведи ко мне Диофанта! Я желаю пировать!
– Как всегда в мраморном атрии, божественная? – спросила Гикия и посмотрела на Деву с чувством легкой зависти.
Царица была великолепна в любой из трех своих ипостасей; внушая по мере надобности почтение, любовь или страх. Если Дева была не в настроении, то принимала облик Гекаты, и тогда души разлетались по всему Састеру, от одного только воя стигийских собак. Магия превращала Гикию в злобную псину и тогда душа бывшего мужа убегала от колдовской своры куда-нибудь подальше, если ему удавалось, конечно.
– В атрии? Надоело! – томно проворковала царица, облачаясь с помощью бесплотных сущностей в пурпур, – Ротонда на берегу моря мне нравится больше!
Гикия поспешила на поля мертвых, чтобы вдохнуть дурманящий аромат бледных цветов и услышать шелестящий, словно жухлая листва, разговор ушедших в небытие херсонеситов. Стоило только подумать о прославленном стратеге, как одно из полупрозрачных облаков обрело человеческие очертания, а затем и саму плоть.
Царица пила нектар и думала о прошлом, когда смертные приносили пышные гекатомбы, в обмен на высочайшее покровительство. Однако Палладий уничтожен и давнему кумиру оставлено в удел жалко существование и холод безвременья.
Оставив Диофанта наедине с царицей, Гикия поспешила на берег моря и мелкой рыбешкой исчезла в разноцветных волнах. Царица всегда видела в Диофанте воплощение древних героев, уверенных в себе, несгибаемых воинов, вершащих подвиги во славу богов. Диофант прибыл в Херсонес, чтобы спасти его от скифов, осенью четвертого года, двести двадцать четвертой олимпиады и спас, не без помощи богини-царицы.
– Хайре, базилисса! – полусонно пробормотал таксиарх и, повинуясь жесту царицы, опустился на ложе возле изящного столика.
– Хайре и тебе, герой! – прошептала царица, – Выпей из кратера и разум прояснится после вод Леты!
Диофант медленно, нарочито медленно даже для призрачного мира, протянул руку к чаше и стал пить, наслаждаясь каждым глотком ароматного напитка. Двухтысячелетний сон отступил, и полководец вновь обрел себя: мысленно командовал гоплитами Митридата, разгадывал знамения в храме Девы и гнал Палака к стенам его столицы. Перед глазами опять рушились стены Керкинитиды, а скифы и ревксиналы просили пощады у эллинов. Рад бы тогда пощадить врагов, но черная ипостась богини требовала кровавых жертв и получала их сполна.
«Загробный мир! Ты как спасенья круг,
Все исчезает, тлеет все вокруг,
И на тебя лишь наши упованья.
Несчастный разум! Кто тебя творил?
В стране теней печальных и могил
Немеет наше гордое сознанье.»
Диофант мысленно усмехнулся по поводу онемевшего сознания и вздрогнул, ощутив огонь в пустых глазницах.
– Всесилен, знающий смысл своей жизни, одновременно
Слаб, как младенец, на ложе из ивы лежащий,
– насмешливо произнесла богиня, принимая облик пышнотелой матроны средних лет.
Глава 3
«Ударило в сердце чужое копье,
И жадно упало с небес вороньем.
Как странно, ведь я еще жив…»
Весна наступила как-то сразу и лихим кавалерийским наскоком отбросила холод к северу, обласкала запоздалым теплом, высушила отсыревшие палатки, осветила ярким солнцем камни, превратив их в сверкающие драгоценности. Чужая весна издевалась над врангелевцами и они лишь крепче сжимали зубы, когда северный ветер прилетал из Таврики и бил в лицо соленым шлепками. Как же хотелось вернуться в Россию и одним ударом освободить Первопрестольную от краснопузого быдла, утопить мерзавцев в их собственной крови под звуки «Интернационала».
Дроздов развалился на постели и предавался блаженному ничегонеделанию, изучая стежки палаточной крыши так, словно искал в них некий таинственный смысл. Линии почему-то напомнили голову коня, глаз которого ярко сверкал, а затем погас и рисунок распался на множество бессвязных полос.
Морозов играл в карты с соседями по нарам и был в неплохом выигрыше, хотя и меньше чем обычно. Это вам, господа не Монте-Карло, где собиралась карточная элита, хотя накал в игре был преизрядным, но игроки не те. Игра – это не просто шлепанье разноцветными картонками, а своеобразная дуэль нервов и разума, тонкий расчет и психология. Капитан лениво взял карты после сдачи, и посмотрел на изображения двух королев, которые явно были из другой колоды. Плоские рисунки приобрели перспективу, стали объемными и подмигнули офицеру. Морозов тоскливо посмотрел на початую бутылку второсортного бренди, пожал плечами и опять уставился в карты. И померещится же всякое!
– Господин Морозов! Больше часа не думать! – шутливо сказал Каширский, сидевший на прикупе.
– И, правда! Чего это я? – хмыкнул Морозов и посмотрел в карты, – Пас!
Два подпоручика переглянулись и, брызгая слюной, принялись торговаться, словно маклеры на бирже. Игра пошла в открытую, и молодые офицеры, увидев капитанские карты, встали из-за стола и угрюмо откланялись.
– Не по чину пасуете, господин Морозов! – рассмеялся Каширский и выставил бутылку французкого коньяка, – Мон шер, Дроздов! Присоединяйтесь к нам!
– Что, Андрей, наказал юнцов? – зевнул подполковник, – Зачем ты так? Они теперь по линейке мотней чешут и ревут крокодилом, расставив хлеборезку на ширину приклада. Наливай!
Морозов покачал головой, и одним движением разлил спиртное на пятерых. Поручики хотели вспылить, но предпочли залить досаду благородным напитком с юга Франции.
– Всякое бывает! – ободряюще заметил Дроздов, – Вот сидите за столом и думаете! А что же вы такое думаете? Сидит со стаканом пойла старый кретин в подполковничьих погонах и трепется бог весть о чем! А на улице весна, коты балдеют от удовольствия и вам хочется туда же! Правильно говорю?
– Все шутите, господин подполковник! – улыбнулся один из проигравших.
– Значит правильно, – резюмировал Дроздов и залпом выпил напиток, – Всю жизнь мечтал поохотиться на страусов!
– А чем большевики не страусы? – поинтересовался Каширский.
– Падаль они, штабус! Падаль, которую надо жечь на кострах, чтобы не заразиться! – вздохнул Морозов, – Волки, как и мы, сбиваются в стаю и не пожирают разложившуюся скотину!
– Философ ты наш! Гейдельберг – не юнкерское училище! – резюмировал Дроздов и разлил по-новой.
На пороге появился, удивительно трезвый, Курбыко. Штабс-капитан наслаждался толстой сигарой и самодовольно окидывал взглядом расположение так, словно это была Государственная Дума, а он Пуришкевич, собственной персоной.
– Господа! – отчетливо проговорил Курбыко, – К нам-с приехал ревизор, именно ревизор-с с яхты «Лукулл».
– Ну и черт с ним! – буркнул Дроздов, – Пусть, на здоровье, копается в нашем дерьме!
Курбыко выдержал многозначительную паузу, но увы, не достаточно красноречиво.
– Господа! У нас завелся большевичок-с, – прервал паузу Курбыко, – Именно-с! Натурально красного цвета, как помидор-с!
– Да ну?! – воскликнул сосед Морозова по нарам, – Допились до чертиков!
– Отставить! – взбеленился Курбыко, – Мы кровь проливали за Россию-матушку, а красножопые пробрались сюда и мнят себя офицерами! Думаете, шучу-с?
– Заткнись! – послышался голос из угла палатки, – Дам в рыло!
– Паскудная большевицкая писанина попала сюда! – продолжал Курбыко, – Ну не сама же она сюда прибежала? И не сорока на хвосте принесла! Тогда откуда?
– Балаган! – возмутился дневальный, – Проваливай отсюда!
– Лучше бы ты его пристрелил! – вздохнул Морозов, – Качалов доморощенный!
– Господа! Дроздов и есть троцкистский ублюдок! – чеканя каждое слово, заявил Курбыко.
В ответ послышались сдавленные смешки, которые казалось, поддержала хлюпающая грязь. Курбыко побагровел и дрожащими пальцами никак не мог расстегнуть кобуру. Штабс-капитан бросился к нарам, зацепился и с грохотом свалился под ноги Морозова.
– Не ушиблись, батенька? Нельзя так быстро бросать пить! Шею свернете! – посоветовал Морозов тоном умудренного опытом профессора медицины, – Берите, батенька флягу и «кабанчиком» в ближайшую деревню за местным пойлом! По дороге оно и протрезвеете!
– Вы шут! – вскипел Курбыко, – Да-с, гороховый-с шут!
– Это все старая контузия под Ростовом! – констатировал Каширский, – Господа! Пригласите врача!
Курбыко, пошатываясь встал; откинул матрац Дроздова и торжествующе достал брошюру Ленина «О продовольственном налоге».
– Прекрасный напиток! Велик мастер, что его сотворил, – мечтательно произнес Дроздов, – Похмелись, сволочь!
Остатки коньяка коричневыми каплями вонзились в удивленную физиономию штабс-капитана, стекли струйками по подбородку и окрасили пятнами не первой свежести подворотничок. Два молодых прапорщика схватили табуреты, но остановились, увидев револьверы в руках Морозова и Каширского. Магия оружия – это самая древняя магия, которая заставляет любого думать о жизни и замирать при резком звуке.
– Господа! Еще одно движение и…! – процедил сквозь зубы Каширский, и посмотрел на Дроздова.
Подполковник мутным взглядом осмотрел бутылку и ударил ее о край табурета. Стекло жалобно ойкнуло и разлетелось, образовав на сколе хитроумный цветок. В палатке стало тихо и эта самая тишина, казалась чем-то липким, обволакивающим и до предела тяжелым, словно дорогой текинский ковер.
– Господа! – рявкнул Каширский, – Умом тронулись? Дроздов и большевичок? Да он это быдло голыми руками душил под Харьковом!
– Вот-вот! А сам тайно изучал жидовский бред! – запинаясь, сказал кто-то из толпы, – Сорвать погоны и к стенке!
– Ну-ну! – ухмыльнулся Дроздов, – Кто первый?
– Господа! Давайте спокойно…,– попытался вмешаться Морозов, но слова капитана утонули в недовольном шуме голосов.
Рычащий человеческий клубок вырвал из рук оружие и, опрокидывая топчаны, выкатился из палатки на линейку. Даже дневальный бросился в общую кучу и растворился в ней, словно сахар в кипятке. Появления генерала Туркула никто не заметил, и командир сводного полка угрюмо наблюдал за потасовкой, постукивая по бедру стеком.
– И это цвет русского воинства? – бормотал Антон Васильевич, – Голубчик! Приведите сиих господ в чувство, а то совсем непорядок!
Адьютант поднял винтовку, брошенную дневальным, передернул затвор и выстрелил вверх. Это подействовало отрезвляюще и куча-мала распалась на отдельных людей. Антон Васильевич остановился у тела Каширского и перекрестился, а затем хмуро посмотрел на Дроздова и Морозова.
– И как это понимать? – раздраженно поинтересовался Туркул, – Значит дуэлей уже мало? Решили по-мужицки, на кулаках!
– Да мы это…! – запинаясь, начал Курбыко.
– Отставить! Доложить по всей форме, а пока пять суток ареста! – оборвал бессвязное лепетание генерал-майор.
– Ваше превосходительство! – исправился говоривший, – Разрешите доложить! Штабс-капитан Курбыко!
Туркул согласно кивнул головой и раздраженно ударил стеком по сапогу.
– Мы тут обнаружили троцкистских шпионов! Ну и, сами понимаете, накипело! Не сдержались!
– Да ну?! Кто это, позвольте полюбопытствовать?
– Подполковник Дроздов и капитан Морозов! – с готовностью сообщил Курбыко, – И доказательства имеются!
Туркул брезгливо, двумя пальцами, взял измятую книжонку и удивленно посмотрел на Дроздова.
– Как мудро заметил покойный государь Александр, закусывать надо! Где была найдена сия писанина?
– Под матрацем господина Дроздова! – заискивающе глядя в глаза начальства, сообщил Курбыко, – По ночам, гад, почитывал!
– Отставить комментарии! – прервал штабс-капитана Антон Васильевич, – А что это у Вас за вид? Как стоите перед старшим по званию! Еще пять суток ареста!
– Есть десять суток ареста! – кисло отрапортовал Курбыко.
– Господин Каширский тоже был большевиком? – ехидно поинтересовался Туркул и обернулся к адьютанту, – Любезный пошлите к отцу Герасиму, вызовите похоронную команду и комендантский взвод. Полковник Кабаров!
– Я! – вышел из строя командир роты.
– Объявляю Вам взыскание! Отправить на гауптвахту господина Курбыко, а господ Дроздова и Морозова посадить под арест до выяснения всех обстоятельств дела! Личный состав на плац, для просветления мозгов!
Генерал поломал стек, бросил обломки возле грибка дневального и торопливо направился к палатке Кутепова.
