Текст книги "Виктор Вавич"

Автор книги: Борис Житков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 47 страниц)

Режь

ВИКТОР следом за Ворониным вернулся в дежурную. Глушков и еще два надзирателя бросили шептаться, глядели на Воронина. Воронин ни на кого не глядел, прошел за стол, сел, навалился совсем в самую чернильницу козырьком, засунул в рот папиросу, перекатывал в губах и молчал. Виктор осторожно присел на подоконник. Слышно было, как вздохнул городовой у двери. Виктор украдкой наводил взгляд на Воронина. Воронин сидел, не шевелился, и папироска без огня торчала из угла рта. Вдруг все встрепенулись, дернулись: звонил телефон у пристава.

– Слушаю, Московский. Ничего! Так точно, ничего, – злым напруженным голосом сказал пристав, и слышно было – кинул трубку на крючок.

– Непонятно, – шепнул Глушков, обвел других глазами. Поглядел на Воронина.

Воронин по-прежнему глядел, насупясь, в стол.

– А я вот слышал, господа, – говорил тихонько Глушков и повернул головку к Вавичу.

Вавич небрежно бросил взглядом и снова в окошко.

– Тут прибежал один исправник из – ского уезда, прямо в свитке в мужицкой, – совсем шепотом сказал Глушков, – в шапке бараньей, такое, говорит, у них…

– Стой! – вдруг крикнул Воронин. – Герасименко, сходи, проверь у ворот и туда… на углу. Городовой вышел.

– При ком говоришь! – повернулся Воронин к Глушкову, и Вавич увидел, что уж не мятой подушкой глядит лицо у Воронина, а булыжниками пошло, и глаза прицелились из-за серых скул. – Балда! – крикнул Воронин. Глушков вытянул всю шею из воротника, повернул голову, и вздрагивала фуражка. – С исправником с твоим, с дураком. Страхи распускать!

– Он… ей-богу… – запинался Глушков, – ей-богу, удрал. Верно: дурак.

– И кто болтает, тоже! – притопнул ногой Воронин.

– Ну, когда, – говорил Глушков и поворачивался ко всем, – когда… прямо весь народ перебунтовался, жгут и бьют. Все стражники эти… уездные… Одним словом, урядники, кто куда. А те в дреколья. И на город, говорят, пойдем. И прут, говорит, прут, прямо…

Воронин вскочил со стула и хлопнул с размаху Глушкова по лицу. Глушков повалился вместе со стулом, уцепился за барьер.

– Вон! – крикнул Воронин. – Вон, сволоч��! Свистун! Паршивец!

Глушков быстро прошел в дверь.

Воронин стоял, дышал на всю дежурную, ворочал глазами по лицам. Вавич стоял, сдвинул брови – строго, серьезно глядел в лицо Воронину.

– К чертовой суке-бабушке! – Воронин всем духом плюнул перед собою и вышел в двери. Дверь с размаху хлопнула как выстрел и дрожала, тряслась.

Виктор прошел мимо барьера. Надзиратели провожали его глазами. Все молчали. Виктор ходил из канцелярии в дежурную и назад, заложил за борт руку. Часы в канцелярии пробили пять. Вернулся городовой, стал у дверей.

– Ну что? – спросил тихо Виктор.

– По местам усе… И стрельба на манер больше от Слободки… Редкая совсем.

– Редкая? – и Виктор сделал деловое лицо и дернул дверь.

– А дежурный кто же? – в голос спросили оба надзирателя.

– Я ведь уж не здешний, – сказал Виктор спокойной нотой. – Я ведь, собственно, в Соборном. – Он еще глядел, как подняли они брови, вскинули головами, и повернулся в дверь.

Виктор вышел на крыльцо, постоял – оправлял портупею и не спеша спустился со ступенек. Размеренным шагом пошел по панели в тень улицы. Отошел квартал. «В Соборный, что ли? Сеньковского вызвать?» – помотал головой и быстро зашагал по пустой улице. Стекла мутно отсвечивали в домах и будто тайком провожали глазами Виктора.

– Наплевать! Наплевать! – шептал Виктор. Он завернул за угол, вот сейчас маленькое крылечко – номера. Виктор дробно тыкал в кнопку, в звонок. И сейчас же замелькал, зашмыгал свет стеклом двери. Заспанная рожа секунду присматривалась, и заторопился, завертелся ключ. «Пожалуйте-с!» – и глядит испуганно, ждет. Виктор выдержал секунду, обмерил взглядом.

– Швейцар?

– Так точно! – и лампа подрагивает в руке.

– Без прописки не пускаешь? Смотри! Да, «никак нет», а потом… А ну, давай номер! Без клопов мне, гляди.

Швейцар, в пальто поверх белья, схватил с доски ключ.

– Пройдемте-с.

Две свечи разгорались на крашеном трюмо. Швейцар побежал за бельем. Виктор глянул на себя в зеркало – бочком поглядел. «Недаром струсил – есть что-то», – и еще нажал глазом искоса. Подошел ближе. Попробовал рукой подбородок. Швейцар заправлял подушку в свежую наволочку.

– Разбудишь завтра в девять. Цирюльник когда открыв��ет? В десятом? Ну, проваливай.

– Барышню не прислать? – шепотом спросил швейцар.

– С барышнями тут, дурак! Проваливай, марш!

Виктор стал раздеваться. Полез в шинель: в кармане браунинг, положить под подушку – черт ведь их знает! – и вдруг бумажка: «Ах да! Грунина».

Виктор, нахмуренный, с приоткрытым ртом подошел к свече.

«Витенька, страх боюсь, пришли весточку с городовым». Карандашом синим, наспех. Виктор скомкал в шарик бумажку, швырнул в сухую чернильницу на столе. Завернулся в одеяло, с силой дунул в свечку. Через минуту встал, нашарил спички, – и пока разгоралась свеча, подбежал к столу, достал из чернильницы комочек и босиком прошлепал к вешалке – сунул в шинель.

«И тревожить не к чему – спит уж, поди. Какие тут весточки? Шестой час! А в двенадцать быть – это все равно как приказ».

Виктор повернулся на бок, натянул на голову одеяло. «Зубки! Мало что зубки, а, может быть, просто дело. Насчет Соборного и еще там черт знает чего… тайного даже…» – Виктор нахмурил брови и зажал глаза.

Вавич вышел из парикмахерской, и сырой ветер холодил свежевыбритый подбородок, повернул на ходу поясницей, ладно в талии облегал казакин. Как в дорогом футляре нес себя Виктор. Ботфорты – уж перестарался швейцар – вспыхивают на шагу. Отсыреют дорогой. «Ведь пошлет еще, того гляди, Фроську в участок справляться. Оттуда в Соборный еще эту дуру погонят. Послать, может быть!» Виктор поддал ходу – на углу против собора всегда толкутся посыльные, застать бы хоть одного дурака. Виктор зашел в ворота, быстро достал из портфеля клок бумаги.

«Жив и здоров, – писал Виктор, – жди»… Надо «Грунечка» и никак… и крупными буквами медленно вывел «Грунечка»… «к четырем».

Сложил аптекарским порошком и написал адрес. Вон торчит красная щапка. Виктор чуть бегом не побежал, чтоб не перехватил кто.

– Мигом, ответа не надо. Подал и вон, без разговорчиков. Получай! – Виктор сунул письмо и двугривенный.

К дому полицмейстера Виктор подходил с деловым, почтительным лицом. Он еще раз обдернул шинель перед дверью и нажал коротко звонок: ровно двенадцать.

Он услыхал, как легко подбежали каблучки, дверь распахнулась, сама Варвара Андреевна раскрыла дверь, в легком желто-розовом шелке, коричневый пояс на узкой талии и широкие концы еще качались с разлету.

Виктор сдвинул каблуки и козырнул, наклонившись.

Варвара Андреевна держалась за раскрытую дверь, улыбалась с лукавой радостью. Виктор краснел.

– Ну! – тряхнула головой Варвара Андреевна. – Скорей! Виктор перешагнул порог. Она тянула его кушак.

– Сюда, сюда! Ноги вот тут покрепче, без калош ведь, франт какой.

Виктор тер ноги, краснел, улыбался. Варвара Андреевна отстранилась и сбоку яркими глазами смотрела. И вдруг на миг, как молния, оскалились зубки, она прянула к Виктору, поцеловала в губы, как грызнула на ходу, и отскочила к портьере.

– Нет, нет, не снимай здесь шинель, – шептала весело Варвара Андреевна, – идем ко мне, ко мне. – Она взяла Виктора за руку и пошла на цыпочках впереди, высоко поднимала на ходу ноги, как дети подкрадываются, и легкий широкий шелк веял около ног и волновал складками, чуть шуршал, и чуть пахли духи. Было тихо кругом, и ковер внизу заплел все узором, и Виктор смотрел, как впереди узкая туфелька на остром каблучке ступала в один узор, в другой, и воздух шел тонкий, как ветер из неведомой страны – от духов. А она, как девочка – за ручку и ножками как! Они прошли в столовую. Варвара Андреевна остановилась на миг, огляделась, как будто кралась в чужой дом, улыбнулась воровски Виктору и тихонько ступила на глянцевый паркет, и тонкие ножки стульев длинно отражались в полу. Стулья стояли по стенам и, будто отвернув лицо, не глядели.

Она вдруг быстро засеменила ножками в полутемный коридор и в раскрытую дверку, направо, круто свернула Виктора. И в большом зеркальном шкафу увидал Виктор ее и у ней за плечом, над желтым шелковым плечом, свое лицо и полицейскую фуражку – и удивился фуражке, как будто не знал, что она на его голове. Совсем другая, думал, его голова. Варвара Андреевна секунду стояла перед зеркалом, глядела радостно на себя. Потом быстро обернулась:

– Запирай двери! На ключ. Ключ сюда дай! – она засунула ключ куда-то в платье.

Вавич стоял и обводил глазами розовую в цветах мебель и китайскую ширму с птицами.

Варвара Андреевна села с размаху на диванчик, и вздулся на платье легкий шелк, и чуть, на миг один, Виктор увидал длинные желто-розовые чулки и пряжки на шелковой ленте.

– Ну, раздевайся, – смеялась Варвара Андреевна. Виктор снял шашку, расстегивал шинель.

– Сюда, сюда, на крючок вешай. Шашка у тебя острая? Настоящая? Вынь! Ух, какая! Дай сюда. Вытри масло это.

Виктор вынул новенький носовой платок, обтер шашку. Шашка строго блестела, как полузакрытый настороженный глаз.

– Дай, дай! – Варвара Андреевна приоткрыла зубки, и глаза напряглись над шашкой. Она пробовала пальчиком лезвие, острие конца.

– Ух, какая… – жадно шептала Варвара Андреевна.

Виктор вешал шинель и видел, как она повернула шашку концом в грудь, в самый низ треугольного выреза, и тихонько давила. Она сидела прямо и скосилась широким глазом в зеркало. Потом она встала, подняла высоко руку, и Виктор видел в зеркало, как она дышала и вздрагивала – и медленно засовывала шашку в декольте, за платье, пока эфес не остановился у выреза, медный, блестящий.

– Что вы делаете?..

Виктор подошел сзади, вплотную и чувствовал, как вздрагивало тело и скользило под шелком.

Варвара Андреевна вдруг резко повернулась к нему.

– Режь! Режь платье! – сквозь сжатые, сквозь оскаленные зубки приказала и откинула в стороны руки и кинула вверх головку. – Режжь! – и Варвара Андреевна затрясла головой.

Виктор взялся за эфес, и теплота груди влилась в руку.

– Поверни… к платью… так! Режь!

Виктор осторожно стал двигать шашкой, слышал, как лопался шелк, отлетали кнопки. Он не мог уж удержать руки, и зубы сжались, как у Вари, и Виктор дернул под конец шашку.

– Хах! – Варя запрокинула голову, закрыла глаза. Платье распалось.

Варвара Андреевна плескала себе в лицо над мраморным умывальником, стукала ножкой педаль.

– Фу! И чего я тебя так люблю, – говорила Варвара Андреевна сквозь всплески воды, – дурак ты мой! Ведь ты дурак, – и Варвара Андреевна засмеялась, глядела веселым, мокрым лицом на Виктора. – Поверь мне, честное слово – ду-рак. А прямо, – и она снова заплескалась, – прямо замечательный… Как ты к бомбе-то! ух! и пошел, и пошел! А бомба-то, знаешь, не настоящая. То есть ужасная, ужасная! – Варвара Андреевна встряхивала мокрыми руками. – В ней масса взрыву, только она не могла взорваться, офицеры сказали – можно гвозди заколачивать… А Грачек умный… Сеньковский глупее. То есть и так и сяк. А ты… Да! А третий вовсе был дурак! Ура!

– Грачек мерзавец, – сказал Виктор, насупился.

– А ты? – и Варя вытянула к нему головку, личико смешное в мыле.

Виктор краснел, в висках стучало, и смотрел вбок, на дверь.

Варвара Андреевна была уже в коричневом бархатном платье с высокой талией, с белыми кружевами и пахла свежим душистым мылом.

– А я сейчас кофе. Кофе! Ко-фе! Ко-ко-фе! – запела Варвара Андреевна, и Виктор слышал, как она отворяла ключом дверь.

Было начало четвертого, когда Виктор уж застегнул шинель, оправил на боку шашку.

– А эту конфету съешь дома, – и Варвара Андреевна схватила из вазочки леденец, совала поглубже в карман Виктору. – Ай, ай! А это что? Шарик, бумажка!

Виктор дернулся, криво улыбнулся. Варвара Андреевна отскочила, легко приплясывала и быстрыми пальчиками разворачивала бумажку.

– Мм! – замотала она головой. – От жены, от жены. Виктор хотел схватить бумажку, но Варвара Андреевна прижала бумажку к груди и серьезно глядела на Виктора.

– Она в положении, должно быть? – вполголоса спросила Варвара Андреевна.

– Да. – Виктор нахмурился. – И вообще… дела.

– Какие дела? Не ерунди! – Варвара Андреевна уже строго глядела на Виктора. – Какие дела? Говори! Денег нет?

– Да вот, отец у нее. Старик…

– Ну? Конечно, старик. Что ты врешь-то?

– Выгнали, был тюремным, теперь так. Ну и… дела поэтому.

– Дурак! Ерунда, устроим. Это вздор. Иди домой. Или нет: сначала в Соборный. Представься. Виктор стоял.

– Ну? Ах да! На, на! – и Варвара Андреевна протянула Виктору смятую, как тряпочку, бумажку.

Не выставлять!

– ЧТО ж это такое? Что же в самом деле? – говорил Виктор на улице. И отряхивал голову так, что ерзала фуражка. – Черт его знает, черт его один знает. Что же это вышло? – И Виктор вдруг встал у скамейки и сел. Быстро закурил, отвернулся от прохожих – нога на ногу – и тянул со всей силы из папиросы, скорей, скорей.

«Пойду к Грунечке, все скажу! Она тяжелая, нельзя, нельзя тревожить. И без того беспокойство. Господи! Потом скажу. Или понемног��».

– Ух! – сказал вслух Виктор и отдулся дымом. И вдруг увидал красный крут от укуса на правой руке. Виктор стал тереть левой ладонью, нажимал. Укус рдел. Виктор тер со страхом, с отчаянием, и легким дымом томление плыло к груди поверх испуга. Виктор выхватил из кармана перчатку, и вывалилась наземь конфета, легла у ноги. Виктор видел ее краем глаза, а сам старательно и плотно натягивал белую замшевую перчатку. Огляделся воровато, поднял конфету. Сунул в карман. На соборе пробило четыре.

– Как бы сделать так, – говорил полушепотом Виктор и поворачивался на скамейке, – сделать, чтоб не было. Времени этого черт его… отгородить его – вот! вот! – и Виктор ребром ладони отсекал воздух – вот и вот! – а это долой! И ничего не было. – И вспомнил укус под перчаткой.

– Ты с кем это воюешь? – Виктор вскинулся. Он не видел прохожих, что мельтешили мимо. Сеньковский стоял перед скамьей, криво улыбался. Виктор глядел, сжал брови, приоткрыл рот. – Был? Или идешь? Идем. – Сеньковский мотнул головой вбок, туда, к Соборному.

Вавич встал. Пошел рядом.

– Ну как? – Сеньковский скосил глаза на Вавича и улыбался, прищурился. – Эх, дурак ты будешь, – и Сеньковский с силой обхватил и тряс Вавича за талию, – дурачина будешь, если не сработаешь себе… Только не прохвастай где-нибудь. Ух, беда! – И Сеньковский сморщился, всю физиономию стянул к носу и тряс, тряс головой мелкой судорогой. – Ух!

Вавич толкал на ходу прохожих и то поднимал, то хмурил брови. И только, когда Сеньков-ский толкнул стеклянные с медными прутиками двери, тогда только Вавич вдруг вспомнил о лице и сделал серьезный и почтительный вид, степенным шагом пошел по белым ступенькам.

– Да пошли, пошли! – бежал вперед Сеньковский.

– Да, да! – вдруг стал Вавич. – Послать, надо послать. Можно там кого-нибудь? – Он тяжело дышал и глядел осторожно на Сеньковского.

– Я говорю: идем! – Сеньковский дернул за рукав, и Виктор вдруг рванул руку назад, отдернул зло.

– Оставь! – и нахмурился, остервенело лицо. – И ладно! И черт со всем! – сказал Виктор, обогнал Сеньковского и первым вошел в дежурную. Барьер был лакированный, и два шикарных портрета царя и царицы так и ударили в глаза со стены. – Как мне пройти к господину приставу? – сказал Виктор громко надзирателю за барьером.

Надзиратель вскочил, подбежал.

– Господин Вавич? – И потом тихо прибавил: – Пристав занимается с арестованным. К помощнику пройдите. Сеньковский здоровался с дежурным через барьер.

– С этим все, – шепотом говорил дежурный Сеньковскому, – с детиной с этим.

– Ну?

– Да молчит, – и тихонько на ухо зашептал, а Сеньковский перегнулся, повис на барьере.

– Только мычит, значит? А не знаешь, пробовал он это, свое-то?

– Вот тогда и замычал.

– Пойдем, пойдем, – оживился Сеньковский, – послушаем. Да не гляди, это парадная тут у нас. – Он тащил Виктора под руку, и Виктор шел по новым комнатам, потом по длинному коридору. – Тише! – и Сеньковский пошел на цыпочках.

У двери направо стоял городовой. Он стоял спиной и весь наклонился, прижался к дверям, ухом к створу. Он осторожно оглянулся на Сеньковского и бережно отшагнул от двери. Сеньковский вопросительно дернул вверх подбородком. Городовой расставил вилкой два пальца и приткнул к глазам. Сеньковский быстро закивал головой, он поманил Виктора пальцем, прижал ухо к двери. Он поднял брови и закусил язык меж зубами. Он подтягивал Вавича к дверям, показывал прижать ухо. Вавич присунулся. Он слышал сначала только сопение. И потом вдруг он услыхал звук и вздрогнул – сорвавшийся, сдавленный, с остервенелой, звериной струной: «Ммгы-ы-а!»

Сеньковский поднял палец.

– Скажешь, скажешь, – услыхал Виктор голос Грачека. – Я подожду. Я-то не устану. Ну а так?

И опять этот звук. Виктор отдернулся от дверей. Сеньковский резко вскинул палец и высунул больше язык. Виктор отшагнул от двери. Повертел головой. И осторожно отступил шаг по коридору. Он снял и стал оглаживать рукавом фуражку. Сеньковский быстро шагнул к нему на цыпочках.

– Дурак! Он же там глаза ему давит, – зашептал Сеньковский. – Не выдержит, увидишь, заорет быком! – и Сеньковский метнулся к двери. Место Виктора уж снова занял городовой.

Виктор тихонько шаг за шагом шел вдоль коридора с фуражкой в руке. Виктор завернул уж за угол и вдруг услыхал рев, будто рев не помещался в горле и рвал его в кровавые клочья, и Виктора толкнуло в спину. Он быстро пошел прямо, прямо, и вот белая дверь с воздушным блоком, и все будто тянется еще звук и через дверь, и Виктор глубоко дышал – подходил к дежурной. Какая-то дама сидела на клеенчатом диване, плачет, что ли, и толкутся у барьера какие-то, и лысенький городовой с медалью на мундире, а сверху большие, в широком золоте, над всеми – государь в красном гусарском, со шнурками, милостиво улыбается, и в белом, как невеста, государыня. И ждут все так прилично. Один только ключиком по барьеру позволяет себе – все оглядывают Виктора, и Виктор скорей, все дальше, дальше, за народ, за барьер – и вон кучка – дежурный там и еще один здешний и еще в пальто, в чиновничьей фуражке. Оглянулся на Виктора, – да-да, из канцелярии губернатора, – и опять что-то шепчут. Не соваться же? А чиновник стукал пальцем по какой-то бумажке. И вдруг дежурный поймал глазами Викторов взгляд и пригласительно мотнул головой. Виктор шаркнул, чиновник мотнул головой и все пальцем по бумажке:

– …факт, факт! И до завтра ни гу-гу, – он оглянулся на публику за барьером. – Вот посмотрим, посмотрим, – он улыбался, щурился. И все держал палец на бумажке. На нее кивал Виктору дежурный, и Виктор не мог прочесть из-за пальца… «в форменном платье на улицах… и не выставлять наружных постов до… участковым… ко мне для распоряжений…»

– Прочел? – громко спросил дежурный.

– Пожалуйста! – чиновник обернулся, подал бумажку Вавичу.

На бумажке в разрядку было напечатано на машинке:

«Завтра, 18 октября, с утра в форменном платье не появляться и не выставлять наружных постов до моего распоряжения. Нижних чинов полиции держать в помещении участков. Всем участковым приставам явиться ко мне сегодня к 11 ч. ночи для распоряжений. Всех арестованных и задержанных при полицейских участках освободить в три часа ночи». И подписано полицмейстером.

Вавич еще раз прочел, каждое слово прочел, потом прошептал вслух еще раз:

– И… блатных?

– Тс! – чиновник приставил палец к носу. – Не поняли? – и вдруг резво наклонился к уху, загородил ручкой: – Швобода! – подмигнул всем и засеменил к выходу.

Дежурный подбежал к барьеру.

– Простите, господа! Да я ж вам объяснял: ночные пропуска ни врачам, ни кому другому – не мы, не мы! Выдается комендантом города… Успокоится брожение – пожалуйста…

Виктор остался с незнакомым надзирателем – солдатское лицо и в оспе весь, и глазки, как два таракана, шмыгали в щелках глаз.

– Что это? – Виктор осторожно приподнял бумажку. Надзиратель дернул плечом, стоял боком, глядел в пол.

– Ну да, не знаете будто. Вы-то.

– А что он тут говорил? – Виктор кивнул на двери, куда вышел чиновник.

Надзиратель скосил глазки на Виктора.

– А говорил: молчать надо, – ровным голосом, глухим, сказал в пол надзиратель и опять глянул на Виктора. Виктор пошел в дежурную.

– Кого, кого? – пригнул ухо дежурный. – Нет, помощник пристава уехал, опоздали… Завтра? Какое там завтра? – Оттопырил нижнюю губу, поднял брови. – Виноват! – обратился он к публике.

Виктор вышел за барьер.

– А то пройдите направо, – кричал вдогонку дежурный и отмахивал вправо рукой, где была низкая дверь, – там, может, спросите.

Виктор открыл дверь. Маленькая комнатушка без мебели, с затоптанным полом и дверь напротив с пружинным блоком. Отдернулась с визгом, и Виктор очутился на каменной лестнице с железными жидкими перилами и сразу услыхал снизу ругань и знакомое пыхтение. Виктор глянул через перила – два городовых пихали вверх человека.

– Руки! Руки! Чего руки крутите, сволочи! Я ж иду, сам же иду, дьяволы-ы! – кричал человек.

Он рвался и мотал, отбивался головой без шапки. Городовые крутили руки и молча пихали вперед. Один взглянул наверх, увидал Вавича – красный, запыхавшийся, со злобой, с укоризной глянул. И Вавич вдруг сбежал вниз и что было силы вцепился в волоса, в лохмы в самые, ух, накрутил и потянул вверх, как мешок, и все сильней до скрипу сдавливал зубы и вертел в пальцах волосы. Вавич спиной открыл дверь, куда кивали городовые. Каменный коридор и лампочки сверху. Виктор пустил волосы. Человек все еще охал одной сумасшедшей нотой, и в ответ гомон, гам поднялся во всем коридоре, воем завертелся весь коридор, и вот бить стали в двери, и тычут лица у решеток глазков. По коридору бежал городовой, махал ключами, не слышно было, что кричал. Он протолкался мимо Виктора, побежал к выходу. Виктор бросился за ним, но он уж топал вниз по лестнице. Он быстро шел через двор, махал пожарно��у, что стоял у открытых ворот сарая.

– Давай, давай! – кричал городовой. – Опять!

Виктор видел, как быстро стали раскатывать шланг, туда к лестнице, тащут на лестницу. Виктор, запыхавшись, глядел, его оттеснили пожарные, толкнули в бок – Виктор огляделся, нашел ворота. Городовой с винтовкой стоял у калитки, он отодвинул засов, выпустил Виктора.

Виктор видал, как на пролетке подкатил толстый помощник пристава, как на ходу соскочил у участка и бегом перебежал панель – шинель нараспашку.

Виктор шагал во весь дух. Не знал еще куда.