Текст книги "Повседневная жизнь российских жандармов"
Автор книги: Борис Григорьев
Соавторы: Борис Колоколов
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 53 страниц)
Петр Александрович Черевин принадлежал к старинному дворянскому роду Черевиных, с XVI века жившему в усадьбе Нероново («усадище Неронове», как она именуется в древних актах) Солигаличского уезда Костромской губернии. Он родился в 1837 году, поступил в школу гвардейских прапорщиков и кавалерийских юнкеров, откуда в 1855 году выпущен корнетом лейб-гвардии Кавалергардского полка. Получив в 1859 году чин поручика, в 1860 году перевелся из гвардии в действующую армию на Кавказ армейским капитаном. В 1862 году командовал батальоном и отличился как храбрый командир в боевых действиях с горцами. В 1863 году во время Польского мятежа откомандирован для особых поручений к командующему войсками Виленского военного округа М. Н. Муравьеву (1796–1866), вошедшему в историю за свою жестокость при подавлении Польского восстания под именем «Муравьева-вешателя».
Несмотря на молодые годы и малый чин, Черевин, по отзывам современников, благодаря своей близости к М. Н. Муравьеву сыграл далеко не последнюю роль в усмирении восстания в Северо-Западном крае. Хотя служба под началом Муравьева была кратким моментом в служебно-чиновничьей карьере П. А. Черевина, она наложила своеобразную печать на всю его последующую жизнь. Сначала он не играл заметной роли, выполняя небольшие поручения генерал-губернатора, но вскоре был назначен заведующим делопроизводствами всех канцелярий генерал-губернаторства и стал жить во дворце генерал-губернатора, ежедневно дважды являться к нему с докладами, присутствовать на всех приемах, – словом, быть главным его помощником и правителем дел. Такое возвышение было для всех неожиданным так как до сих пор П. А. Черевин, по словам очевидца, выделялся лишь «веселостью нрава, соединенной с пленительным остроумием и находчивостью».
Близко знавший его в тот период времени будущий тайный советник, а тогда по протекции П. А. Черевина секретарь генерал-губернатора Александр Николаевич Мосолов (1844–1904) писал (см.: Русская старина. 1883. № 12), что Черевин «имел, несомненно, некоторое влияние не только на ход дел, но и на самого генерал-губернатора, который любил всегда иметь его близ себя и советовался с ним; совершенно независимого характера, он смело и с достоинством высказывал свое мнение и, хотя начальник края не всегда следовал его указаниям, тем не менее выслушивал их и ценил».
По общему мнению, весьма льстившему самолюбию П. А. Черевина, он в глазах местного общества был «любимцем Муравьева». Да и сам он с должным пиететом относился к своему начальнику, написав в 1869 году: «Отношения же личные ко мне М. Н. были отношения лучшего родственника. Школа, пройденная при нем, конечно, послужила и послужит мне во многом в будущем, и я с гордостью вспоминаю, что за время нахождения моего при графе Муравьеве заслужил его любовь и доверие… ибо крепко убежден, что лучший судья службы моей и к тому же строжайший – был граф М. Н. Муравьев».
Весьма удачной в глазах генерал-губернатора оказалась и рекомендация ему Черевиным Мосолова. Вот как писал об этом сам Черевин: «А. Н. Мосолов, молодой человек блистательных способностей, владевший прекрасно пером и памяти весьма хорошей… Что касается оценки его качеств, М. Н. Муравьев был лучший мне судья и не раз благодарил меня впоследствии за рекомендацию мою Мосолова». (К этому подающему большие надежды молодому человеку нетрадиционной сексуальной ориентации мы еще вернемся по ходу нашего дальнейшего исследования.)
Неудивительно, что, когда М. Н. Муравьеву, назначенному в 1866 году председателем следственной комиссии по делу Каракозова, потребовались расторопные помощники, Черевин немедленно стал его правой рукой [174]174
Об этом весьма коротком периоде своей жизни Черевин оставил интереснейшие воспоминания, изданные в 1918 году. В 1920 году «Костромское научное общество по изучению местного края» издало «Воспоминания П. А. Черевина, 1863–1865», посвященные его службе в Северо-Западном крае, которые, к счастью, были обнаружены местным краеведом Ф. Рязановским в разгромленной во время революции усадьбе «Нероново». И здесь мы вынуждены слегка поправить уважаемого доктора исторических наук В. Г. Чернуху (см. его книгу: Александр III. Воспоминания. Дневники. Письма. СПб., 2001), который на с. 371 утверждает: «Черевин был приятелем императора, человеком прямым, грубоватым, искренним, что импонировало прямодушному Александру III, и абсолютно преданным слугой монарха. Он не лелеял честолюбивых планов, не предлагал реформ, не писал проблемных и программных статей. Он не написал даже мемуаров». Мы готовы подписаться под каждым словом этой превосходной характеристики Черевина, кроме последнего предложения, которое не соответствует истине. Главный охранник царя писал мемуары,которые местный краевед Ф. Рязановский в два приема (в 1918 и 1920 годах) издал в Костроме, за что ему честь и хвала от всех любителей истории нашего отечества.
[Закрыть]. В 1867 году его заслуги были отмечены чином флигель-адъютанта в свите Александра II, а в мае 1869 года полковник Черевин был назначен командиром Собственного его величества конвоя.
Во время Русско-турецкой войны 1877–1878 годов при поездке Александра II на театр военных действий в мае 1877 года полковник Черевин командовал Кубанским и Терским эскадронами конвоя, сопровождавшими императора в румынском городе Плоешти, где находилась Императорская главная квартира и откуда Александр II решил под прикрытием своего небольшого отряда двинуться для переправы через Дунай, от которого их отделяли 19 верст неприятельской территории. В уже цитированном нами историческом очерке С. И. Петина «Собственный Его Императорского Величества Конвой» об этом боевом эпизоде говорится следующее: «Полковник Черевин, когда ему объявили о таком решении, сказал, что он ни за что не ручается – но что он и все его люди готовы лечь до последнего… 8 июля Царская квартира двинулась к селению Бела. На полпути пестрел густой перелесок. Здесь, под тенистым деревом, на бурке, отдыхал Государь, а полковник Черевин с конвойцами зорко осматривал чащу, прислушиваясь к каждому подозрительному шороху… 12 июля Государь ездил к цесаревичу на позицию штаб-квартиры Его Высочества… Императорскую коляску сопровождали попеременно два эскадрона Собственного Конвоя. Полковник Черевин провожал на рысях до места и обратно. 22 августа 1877 года Терский эскадрон Собственного Е. В. Конвоя принял участие в бою под Ловчей в составе русских войск под общим командованием генерала Скобелева, 8 казаков было ранено в рубке, один из них от ран позднее умер».
В сентябре 1877 года Черевин временно принял отдельный кавалерийский отряд и в составе войск генерала И. В. Гурко на европейском театре войны участвовал в атаке Горного Дубняка и взятии Телешских укреплений. При переходе через Балканы принял уже Кавказскую казачью бригаду, которой командовал до конца войны. На войне он обратил на себя внимание будущего императора Александра III теми же самыми качествами, что и Муравьева: веселостью нрава, остроумием и находчивостью. С тех пор их связали особые отношения, постепенно перешедшие от привязанности к дружбе, – если это общечеловеческое понятие применимо к отношениям между самодержцем и его верноподданным. За участие в войне полковник Черевин был удостоен золотого оружия с бриллиантами, которое, как это ни странно выглядит, не было украдено во время разгрома его родового гнезда окрестными мужичками в революцию, а сдано в Костромской музей местного края, и ордена Святого Георгия 4-й степени.
По возвращении с войны он вновь принял конвой, но уже в чине генерал-майора свиты, в которую вскоре в августе 1878 года и был отчислен. Несмотря на это, продолжая числиться в списках казачьих кавказских эскадронов, он сменил в 1878 году черкеску конвоя на голубой жандармский мундир, став товарищем шефа жандармов и последнего главного начальника Третьего отделения Собственной его императорского величества канцелярии А. Р. Дрентельна.
Когда в 1880 году было упразднено Третье отделение, закрыта Верховная распорядительная комиссия, одним из членов которой он был, и М. Г. Лорис-Меликов стал министром внутренних дел, генерал Черевин вместе с действительным тайным советником М. С. Кахановым (1833–1900) был назначен товарищем министра. В мае 1881 года входил в возглавляемую Кахановым комиссию при Министерстве внутренних дел, занимавшуюся пересмотром и согласованием всех временных узаконений, изданных для противодействия социально-революционному движению.
25 декабря 1881 года последовало назначение Черевина главным начальником «Собственной Его Величества охраны», а в 1882 году он был произведен в генерал-лейтенанты. В мае 1894 года Александр III подписал указ о переименовании должности главного начальника охраны в «Дежурного при его Императорском величестве генерала», эту должность Черевин сохранил и оставался в ней до самого дня своей смерти, последовавшей 19 февраля 1896 года. Он пережил своего сюзерена и августейшего приятеля, с которым был тесно связан всю свою жизнь, менее чем на полтора года. Похоронен под каменной плитой в церкви села Неронова, которая в 1920 году была еще цела. За многолетнюю службу был награжден многими российскими орденами, включая орден Белого орла, Святого Владимира 2-й и 3-й степени, Святой Анны 1, 2 и 3-й степени, Святого Станислава 1-й степени, золотой шашкой, украшенной алмазами, и золотой саблей «За храбрость», а также многочисленными иностранными орденами и золотыми табакерками, украшенными бриллиантами, с портретом германского императора и вензелем короля Дании.
Еще до своего назначения на должность начальника царской охраны он стал жертвой, к счастью, неудачного покушения.
С первых дней восшествия на престол Александра III Черевина ожидала прорва всяких важных и неотложных государственных дел. Как видно из мате риалов дела «Донесения, письма и записки на имя Главного Начальника Охраны Его Императорского Величества генерал-майора П. А. Черевина», хранящегося все в том же фонде № 1328 в РГИА, уже 16 июля 1881 года министр внутренних дел граф Игнатьев сообщает своему заместителю, что «Государь император, отъезжая на некоторое время из Санкт-Петербурга, высочайше повелеть соизволил: на случай, если бы возникли важные, требующие особых распоряжений беспорядки, составлять немедленно под присутствием Его Императорского Высочества Великого Князя Владимира Александровича Комиссию из Господ: министра юстиции, министра Государственного имущества, Обер-прокурора Святейшего Синода и Вашего Превосходительства, с возложением на Вас заведования делами полиции.
Государь Император вменяет вышеупомянутым лицам в обязанность принять надлежащие меры к прекращению могущих возникнуть беспорядков, или преступных замыслов, впредь до дальнейших повелений Его Величества».
28 июня 1881 года начальник Таврического губернского жандармского управления доносит ему из Ялты: «Вследствие личного приказания Вашего Превосходительства, имею честь донести, что Е. И. Высочество Великий Князь Константин Николаевич посещает в Ореанде только графа Сологуба с женою, въезд же в Ореанду Е. И. Высочество дозволил всем, причем выразился, что удивляется, кто мог в прошлом году воспретить публике въезд в Ореанду, когда он владелец этого имения; равно постоянно высказывает удивление свое по поводу воспрещения в нынешнем году посещать посторонним лицам Ливадию».
Бдит око государево и за либеральствующим и фрондерски настроенным «дядей Коко», и за революционерами и нигилистами всех мастей. Министр внутренних дел Игнатьев развязывал руки членам возглавляемого генералом Черевиным Совещательного присутствия при применении ими законных основания для внесудебных мер административного характера в виде высылки. При этом понятие «политической неблагонадежности» определялось им более или менее четко, но понятие «порочности» было с юридической точки зрения квалифицировано весьма туманно, что давало широкий простор для полицейского произвола на местах. 1 октября 1881 года он доводит до сведения своего заместителя новое указание о том, что «по условиям Настоящего времени, крайне желательно дать, прежде всего, движение делам о лицах, подвергнутых надзору по прикосновенности их к социальной пропаганде», и лишь после них рассматривать «дела о лицах, прикосновенных к польским мятежам и сектантам».
10 ноября 1882 года генералом Черевиным и подведомственным ему Департаментом государственной полиции было принято первое боевое крещение при подавлении студенческих беспорядков, возникших в Петербургском университете под влиянием группы зачинщиков, состоящей из студентов Вульфовича, Горуновича, Ландау, Лялина и Старынкевича, протестовавших против законных действий ректора и инспекции университета.
11 ноября 1882 года петербургский обер-полицмейстер докладывает ему, что «из числа студентов, арестованных по указанию инспекции за беспорядки, в числе 106 человек, из них 16, с разрешения Министра внутренних дел и согласия Министра народного просвещения, высланы на другой же день из Петербурга, остальные 91 человек подвергнуты аресту при полиции впредь до разъяснения дела и выяснения личностей» [175]175
Как не вспомнить при этом страстных обличений революционными изданиями произвола и бесчинств полиции при разгоне студенческих беспорядков! В протоколе о них, подписанном петербургским обер-прокурором, черным по белому написано следующее; «По прибытии студентов в Павловский манеж они были напоены чаем с булками во избежание нареканий на притеснения и обращение полиции… Ни одной жалобы на стеснения, оскорбления или физическое насилие со стороны полиции и войск не было от студентов».
[Закрыть].
Как видно из другого дела фонда № 1328 «Донесения заграничных корреспондентов о деятельности русской политической эмиграции за границей», генерал Черевин с момента своего назначения в 1880 году на пост товарища министра внутренних дел (сначала Лорис-Меликова, а затем Игнатьева) и до 1883 года, когда он был освобожден царем от этой хлопотной должности, стремился держать свою руку на пульсе активной деятельности русской политической эмиграции в Париже, Лондоне и Женеве. В то время Заграничной агентуры Департамента государственной полиции еще не существовало (она была создана лишь летом 1883 года), тем не менее в местах наибольшей концентрации русской эмиграции в трех этих географических точках имелись, как это следует из памятной записки Департамента полиции от 29 мая 1883 года, несколько агентов: Анненский, Белин, Николаидис, Милевский и Стемковский.
Образцы их эпистолярного творчества обильно представлены в названном нами деле. Даже поверхностный анализ поступавшей от них с 3 октября 1880 года информации дает основание утверждать, что она была ненамного лучше аналогичной информации, доставляемой от заграничной агентуры «Священной дружины», о которой речь подробно пойдет ниже. Коснемся лишь одного, очень важного аспекта ее оперативной деятельности: пополнения рядов секретных сотрудников за счет проживавших за границей русских эмигрантов, добровольно предлагавших свои услуги Департаменту полиции.
В мае 1887 года на имя генерала Черевина поступило из Берлина от «потомственного дворянина, лишенного особых прав и преимуществ», как он себя сам отрекомендовал, В. И. Дубецкого письмо следующего содержания: «До поездки Е. В. Государя Императора в Новочеркасск, я являлся три недели тому назад в русское консульство и заявил, что Священной Жизни монарха угрожает опасность, рассказал г. Вице-консулу все, что предпринимается социалистами… Дал доказательства г. Зорину того, что я как товарищ по воспитанию главных деятелей врагов России, Алисова и Плеханова, имею возможность быть в их кружке, что я их товарищ по корпусу, что это может засвидетельствовать г. полковник Ширинкин, который со мною также был в одном корпусе.
Я послал два заявления в Департамент Государственной полиции, подробно описал в заявлении моем на имя г. Товарища министра Шебеко, но никакого ответа я не получал. Я много горя перенес, я был под судом, но не по политическому делу, ничего общего с врагами России… я иметь не могу… Был я под судом вследствие интриг моей жены, а не имею успеха в жизни потому, что я имел неосторожность застать в доме раздетым флигель-адъютанта полковника Оржевского (командира Новочеркасского полка) и при нем исколотил одну личность… Я вошел в круг крамольников, я могу стать во главе их… для того, чтобы раскрыть их адский замысел». Далее он указывает адреса жительства в Париже полковника Лаврова, бывшего офицера Соколова («пьянствует страшно и в пьяном виде от него легко все узнать»), князя Кропоткина («только что уехал»), Плеханова («останавливается постоянно у Лаврова, теперь уехал в Женеву»), Гартмана («приехал в Лондон, к нему поехал на свидание Кропоткин»). И далее:
«…Я был на заседании этих негодяев, постановлено непременно лишить жизни Государя. – в Москве только ему не угрожает опасность, а повсюду не следует останавливаться ни на один день. Не дай Бог остановиться в Харькове, там посланы два негодяя, это мне подлинно известно. Не получив соизволения на то, что я имею право заниматься этим делом, я не сблизился еще с ними совсем, но раз я получу свободу действий, то я один сделаю больше, чем все агенты русской полиции…»
В Петербурге у Дубецкого десять детей, один сын служил в полку, которым командовал полковник Оржевский, две дочери воспитывались в Смольном институте, куда определены по его просьбе из тюрьмы, где он просидел четыре года. Никакой реакции на это письмо в деле не имеется.
Неизвестно, почему генерал Черевин не пожелал дать ход этому делу. Озадачило ли его бьющее через край желание «доброжелателя» заинтриговать Департамент полиции имеющимися у него возможностями по разработке революционеров за границей и, таким образом, набить себе цену или же его смутило упоминание в письме имени полковника Оржевского в весьма пикантной ситуации с его женой? [176]176
Не исключено, что командир Новочеркасского полка, флигель-адъютант полковник Оржевский состоял в родстве с товарищем министра внутренних дел с 1882 по 1887 год (при графе Д. А. Толстом) генералом П.В. Оржевским (1839–1897), портить отношения с которым было не в интересах Черевина.
[Закрыть]Вполне также возможно, что его смутило уголовное прошлое Дубецкого. Какова бы ни была причина для этого, но в списках Заграничной агентуры В. И. Дубецкий также не значится.
Генерал Черевин не среагировал также и на поступившее в 1887 году в адрес наследника великого князя Николая Александровича из Нью-Йорка заявление, подписанное буквами Т. В., таинственный автор которого предлагал свои услуги русскому правительству. Видимо, недостатка в таких предложениях в департаменте не ощущалось, и он был склонен реагировать только на наиболее многообещающие из них.
Деятельность охранки в лице подполковника Отдельного корпуса жандармов Г. П. Судейкина, непревзойденного агентуриста и мастера оперативных комбинаций, сумевшего внедрить в «Народную волю» свою агентуру и в результате разгромить ее, в значительной степени облегчала Черевину задачу царской охраны, предупреждая и срывая готовящиеся теракты. Политический сыск и охрана работали в данном случае рука об руку, а тандем Черевин – Судейкин действовал безупречно.
Летом и осенью 1881 года в канцелярию Черевина поступило несколько тревожных сигналов о готовящихся покушениях на царя во время его передвижения по стране по железной дороге. Расследованием одного из таких сигналов, поступившего в сентябре 1881 года из кругов русской эмиграции, занялся только что вступивший в должность начальника Отделения по охранению порядка и общественной безопасности в Санкт-Петербурге капитан Судейкин. 14 декабря он через петербургского обер-полицмейстера докладывал Черевину о том, что в одном из молодежных эсеровских кружков столицы обсуждается план взрыва вагона с императором с привлечением человека, выступающего под видом смазчика колес. Черевин немедленно поручает своему подчиненному командиру 1-го железнодорожного батальона полковнику Л. М. Альбертову, обслуживавшему императорские поезда, проверить достоверность информации.
Полковник заверяет генерала, что подобный вариант покушения практически исключен. «Все смазчики и мастеровые в императорских поездах, – докладывал Альбертов, – назначаются исключительно от 1-го ж/д батальона. Подвижной состав этого поезда находится под караулом от этого батальона. При остановках поезда во время путешествия караул, сопровождающий его в вагоне, немедленно занимает посты с обеих сторон поезда и никого посторонних к нему не допускает».
Судейкин на этом не успокаивается и «копает» дальше. Весной 1882 года, уже став инспектором секретной полиции, он в записной книжке казненного за убийство в Одессе генерала Стрельникова Николая Желвакова находит заметку с рисунком, свидетельствующую о том, что террористы «не покинули… мысли воспользоваться для достижения своих… замыслов какой-либо местностью ж/д пути Империи». Инспектор передает рисунок и описание предполагаемой для покушения местности Черевину, и тот снова организует поиск. Лишь к маю охране удалось установить, что рисунок из записной книжки Желвакова по всем признакам подходит под участок железной дороги в семи верстах от подмосковных Химок. Проверка на местности также показала, что «ничего такого, что могло бы указать на существование… подкопа или злонамеренного приготовления не оказалось».
Большой интерес для исследователей эпохи Александра III представляет характер отношений, существовавших между ним и генералом Черевиным. Некоторые современные историки склонны оценивать их как приятельские и даже дружеские. Нам представляется, что эти общечеловеческие категории не применимы к отношениям между «самодержцем всея Руси» и одним из его самых близких царедворцев. Мы склонны оценивать их как отношения между верховным сюзереном и любимым фаворитом, окрашенные в эмоциональные дружеские тона [177]177
Фактический материал для такого вывода содержится в делах фонда № 1670 (П. А. Черевина) РГИА.
[Закрыть].
При работе с архивными материалами наше внимание привлекла записка Александра III без даты следующего содержания: «Последнее известие о подпол. Черевине меня сильно беспокоит. Больно и грустно потерять такого честного и верного друга, как он». Мы пришли к выводу, что она могла быть написана в период с 1863 по 1864 год, когда Черевин служил офицером для особых поручений при командующем Виленским военным округом графе М. Н. Муравьеве. К большому сожалению, нам не удалось установить, с каким печальным событием (серьезной болезнью или ранением) в жизни Черевина она была связана. Тем не менее эта маленькая записка почти на 14 лет раздвигает временные рамки особых отношений между ним и императором, которые дореволюционные и современные историки склонны отсчитывать только с Русско-турецкой войны 1877–1878 годов.
Второй любопытный документ – это небольшая записка на французском языке с уведомлением о посещении генерала Черевина 12 мая 1889 года императрицей Марией Федоровной, Александром III, наследником великим князем Николаем и великим князем Георгием с их подписями: Maria,Александр, Ники, Георгий. Надо полагать, для Черевина этот визит был отнюдь не ординарным событием, ибо он был нанесен в канун коронации Александра III в Успенском соборе Московского Кремля 15 мая 1883 года.
В фонде П. А. Черевина также хранится документ, проливающий свет на отношение Александра III к написанной в 1887 году Л. Н. Толстым драме «Власть тьмы, или Коготок увяз, всей птичке пропасть». Министр императорского двора и уделов граф И. И. Воронцов-Дашков устроил в своем особняке чтение пьесы, на котором присутствовали Александр III и Мария Федоровна. В вышедшей в 1921 году в Берлине книге П. И. Бирюкова «Л. Н. Толстой. Биография», со ссылкой на письмо к жене писателя С. А. Толстой А. А. Стаховича, читавшего текст пьесы 27 января 1887 года на этом званом вечере, говорится следующее: «Государь подошел к столику, на котором лежала пьеса, взял ее и сказал мне: „Целую неделю лежала она у меня на столе. Я никак не успел ее прочесть; пожалуйста, читайте все, без всяких пропусков“. Началось чтение… Он слушал внимательно; я заметил, что ход и развитие действия интересовало его… После конца 5-го действия все долго молчали, пока не раздался голос Государя: „Чудная вещь“».
Такова была эмоциональная и непосредственная реакция царя на пьесу. В жизни же все было, как и положено жанру драмы, гораздо проще и одновременно сложнее. Чуткий нос директора императорских театров И. А. Всеволожского, привыкшего сверять свои художественные вкусы с личными вкусами императора, воспринял вышеприведенную оценку произведения как команду и немедленно запустил драму к постановке на сцене Александрийского театра. Дело шло уже к генеральной репетиции, когда прослышавший об этом К. П. Победоносцев счел своим святым долгом вмешаться в творческий процесс. Обер-прокурор, как водится, разразился письмом царю, в котором в свойственном ему гневном и безупречном в эпистолярном отношении стиле не оставил от творения великого писателя камня на камне, обвинив его в том, что изображенные в пьесе страшные преступления остаются не только безнаказанными, но и не ведут к покаянию.
Как это часто бывало и раньше, царь покорно согласился с его доводами, испытав, видимо, на какое-то мгновение чувство раскаяния за то, что дал волю своим эмоциям и забыл о своих самодержавных обязанностях. В ответном письме он, соглашаясь с тем, что «эту драму на сцене давать невозможно», тем не менее, сохраняя свое лицо, отметил, что «написана драма мастерски и интересно». Именно после этих событий он написал записку Черевину без даты следующего содержания: «Я переговорю с вами об этом при первом докладе. Надобно было бы положить конец этому безобразию Л. Толстого, он чисто нигилист и безбожник Недурно было бы запретить теперь продажу его драмы „Власть тьмы“, довольно он успел уже продать этой мерзости и распространить ее в народе. – А.» [178]178
Печатать эту пьесу Л. Н. Толстого все-таки было дозволено.
[Закрыть].
Наше внимание, естественно, привлекла довольно большая переписка Александра III с генералом Черевиным по организации своей личной охраны, которая лишь частично была опубликована после революции в первых трех номерах журнала «Голос минувшего» за 1918 год. Приводим ее с сохранением написания и пунктуации.
17 января 1883 года записка чернилами на листе с монограммой Александра: «Сегодня у здания в Константинов, военное училище я заметил, что туда-же приехали за мной полков. Ширинкин и поляк служащий в охране. – Я положительно не желаю, чтобы за мною ездили когда я выезжаю не официально и поездка подобных лиц ни к чему не ведет а напротив заставляет обращать внимание публики. – Я никому не говорю куда я еду, так что никто меня и не ожидает там. – Прошу Вас распорядиться в этом смысле и передать приказания завтра утром. – Другое дело когда мы ездим в театр, на вечер или бал т. е. официальным образом, тут они должны быть. – А.».
28 мая 1884 года, черным карандашом: «Я нахожу, что совершенно лишнее держать полицейские посты в самой Александрии. – Везде есть солдаты от батальона и кроме того часовые. – Прикажите отменить наряды полиц-х в Александрию а пусть они занимают посты в нижнем парке. – С завтрашнего дня уже сделать распоряжение. – А.».
6 февраля 1885 года, черным карандашом: «Не смотря на мои частые повторения, что я не желаю, чтобы когда я выезжаю за мною ездили мушары и проч. Я опять замечаю что приказание мое не исполняется. – Я не знаю ваши-ли это люди или Грессера, но прошу распорядиться, чтобы этого больше не было, как мера совершенно лишняя и конечно ни к чему не ведущая. – Я разрешил Грессеру, когда он находит нужным самому иногда следовать за мною, когда известно куда я еду, но кроме него я не разрешаю никому,потому что считаю эту меру глупою и весьма не пригодною. – Когда я еду по заведениям или госпиталям всегда все полицейское начальство той местности является туда и конечно этого совершенно достаточно. – Прошу в этот раз сделать распоряжения раз и навсегда и чтобы не приходилось мне повторять это каждый год снова; мне это надоело. – Я никогда не мешаю Вам и Грессеру принимать меры, которые Вы находите нужными, но следовать за собой положительно запрещаю. – А.» [179]179
Читателей, интересующихся степенью грамотности царя, отсылаем к журналу «Голос минувшего» (1918. № 1–3) или к книге О. Барковец и А. Крылова-Толстиковича, где цитата приведена в соответствии с правилами русской грамматики и пунктуации. Александр III не отличался особой грамотностью, и советские историки в своих работах с удовольствием отмечали такие «перлы» его орфографии, как «брошюры при дерзкия», «идеот» и «а вось». В конце предложения после точки царь любил ставить длинное тире.
[Закрыть].
В конверте с надписью рукой Черевина «Записка Государева, полученная 8 янв. 93 г.» находим лист бумаги с гербом и надписью «Palais Anitchkoff», на котором черным карандашом написано: «Передайте пожалуйста Градоначальнику Валю, чтобы он не ездил постоянно за нами, когда мы выезжаем, это несносно и совершенно лишнее. – Грессер ездил только когда были большие праздники и иногда после балов и то делал это не заметно и с умением. Валь должен быть и встречать там, где мы бываем в публичных местах и где нас ждут, а не ездить постоянно за экипажем. – Устройте и переговорите с ним об этом. – А.».
12 марта 1894 года: «Пожалуйста передайте Градоначальн. Валю, что когда я посещаю учебные заведения, госпитали и проч. ему вовсе не следует ездить туда, исключая городских больниц и заведений, зависящих от городского управления, там конечно он может быть, как всегда и делал Грессер. – Вообще Валь слишком суетится и суется, там, где ему нечего делать и нет того такта и умения как у покойного незаменимого Грессера, который везде был и не выставлялся на вид. – А.».
В конверте с надписью черными чернилами: «Генерал-адъютанту Черевину» и пометкой карандашом: «12/III 1894» записка следующего содержания без даты: «Я нахожу, что в Петергофе совершенно лишним Розенкамфу и Чебышеву ездить постоянно за нами, так как полиции, стражников и казаков везде слишком много. – Могут они ездить, когда Императрица выезжает, одна без меня. – Прикажите им так и исполнять. – Тоже я нахожу, что казаков слишком большой наряд, в некоторых местах совершенная убыль. – Я полагаю, что можно уменьшить наряд. – Вообще подтвердить вам, чтобы они отнюдь не отгоняли публику с дороги, не суетились и оставались на своих местах и не провожали-бы. – И без того тошно и невыносимо гулять и кататься при такой обстановке и излишнее усердие портит это личное удовольствие еще больше. – А.».
В фонде Черевина сохранились также три записки Александра III, в которых речь идет о заказе им поезда для поездок из царской резиденции в Гатчине и из Красного Села. В 1882 году Черевину как главному начальнику охраны было предоставлено право заведования императорскими вагонами и контроля за приготовлениями императорских поездов на линиях Николаевской и Московско-Курской железной дороги с тем, чтобы императорских вагонов этих поездов никому, кроме царя и членов его семьи, в личное пользование не выдавать.
17 ноября 1882 года: «Завтра я собираюсь ехать на охоту на лосей. – Прикажите заказать поезд по Тосненской дороге на станцию Владимировку в 9 ¼ утра. – Приглашения послал от себя, всего 7 человек в том числе считаю и вас. – А.».
7 августа (без указания года): «Поезд прикажите заказать к ½ 3 ч. так чтобы прямо с парада ехать на станцию. – А.». (На листе бумаги с печатью «Красное Село».)
С пометкой: «получ. августа 1888 г.»: «Брат Сергей пригласил меня ехать к нему в село Ильинское. – Я желаю отправиться туда в воскресение с таким расчетом, чтобы быть на станции Химки к 10 ч. утром понедельник. – Закажите поезд самый малый: 1 вагон для меня и сына Миши, 1 для свиты, 1 для прислуги и багажный. – Буфет и кухню я не беру. – До моего отправления не говорите никому о моей поездке. – Ширинкина и полицию не берите и не посылайте в Ильинское у Сергея Александр, есть полицейские командированные из Москвы. – Тоже не брать с собой всю массу железнодорожного начальства, а только директора дороги. – Поедут со мной вы и кн. Оболенский. – Казаков тоже не нужно брать в поезд, а я возьму моего урядника. – Войска командировать на линию конечно не нужно. – Меня никто не ждет и экспромтом ехать всегда удобнее. – Сделайте нужные распоряжения и никому не говорите что еду. – А.» [180]180
Охота и рыбалка были любимыми видами отдыха Александра III и всей его большой семьи. Любящий муж и отец, император сумел привить охотничью и рыбацкую страсть не только своей августейшей супруге, стоявшей вместе с ним на охотничьих номерах и ловко орудовавшей удочками, но и детям, включая великих княжон Ксению и Ольгу, которая позже с удовольствием вспоминала: «Ему так хотелось, чтобы мы научились читать книгу природы так же легко, как это умел делать он сам».
[Закрыть].
Некоторым особняком от этих записок, посвященных вопросам охраны царя, стоит его записка Черевину от 5 апреля 1889 года явно не по его охранному ведомству, в которой он выражает свое возмущение в связи с несанкционированным им приездом в Гатчину депутации из Москвы: «Узнайте, пожалуйста, кто разрешил московской депутации приехать в Гатчину, когда два раза было им сказано выбрать от себя представителя для поднесения образа и зачем были они впущены во Дворец, что дало им надежду быть принятыми. – Это весьма неприятно и ставит меня в неловкое положение, так как никаких исключений я делать не могу. – А.» [181]181
Полагаем, что приезд депутации из Москвы в Гатчину для вручения царю образа был связан с днем его рождения 26 февраля и днем тезоименитства 17 марта. Приведенные выше записки Александра III являются уникальным явлением в истории охраны российских самодержцев, ибо никто из них (ни до него и, тем более, после него) не высказывался так подробно по этой для многих из них крайне нелюбимой и неприятной теме.
[Закрыть].
