Текст книги "Повседневная жизнь российских жандармов"

Автор книги: Борис Григорьев

Соавторы: Борис Колоколов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 53 страниц)

Возобновление центрального террора как глав ной практической задачи поставила перед собой созданная в конце 1886 года в Петербурге подпольная организация «ярко террористического направления», по А. И. Спиридовичу, под названием «Террористическая фракция Народной воли», руководимая студентами Петербургского университета – выходцем из купеческого сословия П. Я. Шевыревым и дворянином И. Д. Лукашевичем. Вскоре к ним примкнул студент юрфака, выходец из мещан В. С Осипанов. И. Д. Лукашевич, опубликовавший в № 1 журнала «Былое» за 1917 год «Воспоминания о деле 1 марта 1887 года», писал: «Осипанов нам сообщил, что он перевелся из Казанского университета в Петербургский со специальною целью, чтобы учинить покушение на жизнь Александра III. Он заявил, что готов действовать и в одиночку, и в сообществе с другими. Он сначала думал стрелять из двуствольного пистолета… Мы предложили лучше действовать бомбой, которую я взялся изготовить… Осипанов в ожидании бомбы должен был осторожно наблюдать выезд царя и хорошо изучить местность, прилегающую к дворцу».

Спиридович пишет, что «Шевырев вскоре познакомился с одним георгиевским кавалером, который дал согласие стрелять в царя во дворце, во время ноябрьского дворцового приема, но выполнить свое намерение во дворце он не решился. После первой неудачи индивидуального террора было принято решение организовать боевую группу из трех метальщиков и трех сигнальщиков для совершения покушения на царя во время его выезда из Гатчины в Петербург».

Далее события в изложении И. Д. Лукашевича выглядели следующим образом: «В феврале Шевырев сообщил Кангеру (студент из дворян Михаил Никитич Кангер. – Б. Г., Б. К.),что готовится покушение на Александра III, и предложил ему принять на себя роль сигнальщика, а так как Шевырев знал взгляды и настроения земляков Кангера – Гаркуна (так в тексте; студент из дворян Петр Степанович Горкун. –  Б. Г., Б. К.) и Волохова (студент из мещан Степан Александрович Волохов. – Б. Г., Б. К.), то вполне рассчитывал на их участие в качестве сигнальщиков… Те согласились. Таким образом, была готова первая боевая группа из трех метальщиков и трех сигнальщиков… Мы решили пригласить в наш кружок Ульянова, который должен был заступить место уезжающего Шевырева. Ульянов охотно принял наше предложение… 17 февраля я свел его с Осипановым, с которым Ульянов еще не был знаком».

Товарищ министра внутренних дел генерал П. В. Оржевский 9 марта 1887 года докладывал о их деле Александру III: «Вообще все дело велось злоумышленниками трезво конспиративно, и привлечение многих лиц составляет весьма тонкий прием, в значительной степени затрудняющий расследование».

В «Обзоре важных дознаний, производившихся в жандармских управлениях Империи по делам о государственных преступлениях» Департамента полиции за 1887 год отмечалось, что «план покушения был известен лишь немногочисленным руководителям, участники привлекались постепенно, как бы с намерением в дело введено было больше людей, нежели того требовала необходимость; мало того, многие участники и пособники до самой последней минуты не знали друг друга. Все это, очевидно, было сделано с целью сбить с толку полицию и затруднить следствие».

И. Д. Лукашевичу, взявшему на себя приготовление бомб, удалось добыть большую часть динамита. Значительную помощь ему оказывал А. И. Ульянов, который к 15 февраля на снятой им в Парголове квартире приготовил нитроглицерин. Как отмечает А. И. Спиридович, «метательные снаряды были изготовлены, причем пули для них наполняли особым ядом и обмазывали снаружи смесью стрихнина со спиртом…». Один из этих снарядов был замаскирован под книгу, на корешке которой было тиснение «Терминологический медицинский словарь Гринберга». Две другие бомбы имели вид папок цилиндрической формы, оклеенных коленкором. В снаряде-книге было 86 штук свинчаток кубической формы, начиненных стрихнином, в одной папке их было 251 штука, в другой – 204 штуки. Всего в трех бомбах было 12 фунтов динамита. Сфера действия снарядов достигала двух саженей в диаметре, а с разлетом свинцовых пуль – 20 саженей.

При экспертизе снарядов произошел трагический случай: приглашенный в качестве эксперта профессор артиллерийской академии Федоров имел неосторожность попробовать содержимое пуль на язык, и ему стало дурно. После того как ему была оказана медицинская помощь, он вскоре пришел в себя. На докладе министра внутренних дел об этом Александр III начертал: «Слава богу, что он отделался так дешево».

«…Бомбы были розданы метальщикам, и Осипанов стал торопиться с приведением в исполнение задуманного плана, так как было чувство, что Александр III собирается уехать на юг. Так как время выезда царя было неизвестно, то боевой группе приходилось выслеживать его на улице», – вспоминал И. Д. Лукашевич.

«25 февраля А. Ульянов в последний раз подробно объяснил всем участникам боевой группы устройство снарядов и их действие. В успехе задуманного террористического акта никто из них не сомневался. Была даже составлена прокламация, которая начиналась следующими словами: „Жив дух земли Русской, и не угасла правда в сердцах ее сынов. (Такого-то числа) казнен Александр III“ и далее говорилось, что этот факт есть дело революционной партии» (Спиридович).

Боевая группа в составе трех метальщиков и трех сигнальщиков в первый раз вышла на Невский проспект 26 февраля, когда ожидалось прибытие царя в Исаакиевский собор. Осипанов держал книгу-бомбу под мышкой, два других метальщика – студенты из разночинцев Андреюшкин и Генералов – носили папки-бомбы на тесемке через плечо, спрятанными под пальто. Прогуливаясь по проспекту в течение трех часов и постоянно теряя зрительный контакт друг с другом ввиду большого наплыва публики, они в конце концов сошлись все вместе, напрочь забыв о необходимости соблюдения конспирации. Осипанов распорядился сигнальщикам на следующий день на проспект не выходить. 27 февраля на него вышли только Генералов и он сам, в то время как Андреюшкин был вынужден заняться починкой испортившегося запала, который вставлялся в снаряд перед каждым выходом на улицу. Они прошли всего один раз по Невскому, зашли в кофейню и разошлись по домам.

28 февраля боевая группа в полном составе вновь была на Невском проспекте, но и на этот раз ей не удалось увидеть выезд царя. Решено было выйти на проспект еще раз 1 марта. В случае, если покушение снова не состоится, было решено следовать за царем на юг и попытаться убить его по дороге. Вопрос о том, как это практически можно будет сделать, даже не обсуждался. «1 марта они с несомненностью ожидали приезда царя в Петропавловский собор, но безуспешно, и вдруг были схвачены на Невском около часу дня», – пишет И. Д. Лукашевич.

Что же произошло? Ответ на этот вопрос мы находим в «Обзоре деятельности Департамента полиции с 1 марта 1881 по 20 октября 1894 года»: «В конце января 1887 года в Департаменте полиции была получена агентурным путем копия письма из Петербурга от неизвестного лица в Харьков студенту Университета Ивану Никитину. В этом письме автор сообщал свой взгляд на значение террора в революционной деятельности и выражался настолько решительно, что установление его личности представляло известное значение. С этой целью от студента Никитина было потребовано объяснение об авторе письма, и Никитин назвал студента С.-Петербургского Университета Пахомия Андреюшкина. По получении этих сведений в конце февраля за Андреюшкиным, уже ранее замеченным в сношениях с политически неблагонадежными лицами, было установлено непрерывное наблюдение, выяснившее, что Андреюшкин, вместе с пятью другими лицами, ходил 28 февраля от 12-ти до 5-ти часов дня по Невскому проспекту, причем Андреюшкин и другой неизвестный, по-видимому, несли под верхним платьем какие-то тяжести, а третий нес толстую книгу в переплете. 1-го марта те же лица вновь замечены, при тех же условиях, около 11-ти часов утра на Невском проспекте, вследствие чего они были немедленно арестованы и оказались студентами С-Петербургского Университета: Пахомием Андреюшкиным, 21 года, Василием Генераловым, 26 лет, Василием Осипановым, 26 лет, Михаилом Кангером, 21 года, Петром Горкуном, 20 лет и мещанином Степаном Волоховым. По обыску при Андреюшкине, Генералове и Осипанове оказались вполне снаряженные метательные снаряды… У Андреюшкина, кроме того, оказался заряженный револьвер, а у Осипанова – печатная программа Исполнительного Комитета».

Должны уточнить, что употребленное в тексте обзора выражение «получены агентурным путем»является полицейским эвфемизмом, маскирующим перлюстрацию корреспонденции. Письмо незадачливого конспиратора Андреюшкина было перехвачено «черным кабинетом» не в Петербурге, а в Харькове и направлено в столицу в конце января. Сведения же о его авторе поступили в Департамент полиции из Харькова только 27 февраля, и под наружное наблюдение он впервые был взят 28 февраля. В этот же день, как это следует из всеподданнейшего доклада царю 1 марта министра внутренних дел графа Д. А. Толстого, были получены первые агентурные сведения о готовящемся покушении: «Вчера начальником СПб-го секретного отделения получены агентурным путем сведения, что кружок злоумышленников намерен произвести в ближайшем будущем террористический акт и что для этого в распоряжении этих лиц имеются метательные снаряды…»

Сопоставление данных филерского наблюдения за Андреюшкиным и его выявленными связями 28 февраля и агентурных сведений привело к решению о их немедленном аресте 1 марта. Андреюшкин и Генералов были арестованы с бомбами около 11 часов утра на тротуаре у Главного штаба на подходах к Невскому проспекту. Осипанов был задержан у Казанского собора. Арестовывавшие его филеры Тимофеев и Варламов допустили явную оплошность, чуть не стоившую им жизни: проведя его личный обыск, они не обратили внимания на имевшуюся у него книгу.

Воспользовавшись этим, Осипанов дважды пытался взорвать бомбу, когда его доставили в здание полицейского управления: сначала на лестнице, а затем в кабинете полицейского офицера, куда его привели для допроса. Но брошенный им снаряд не взорвался. Если исходить из того, что все три бомбы, приготовленные Лукашевичем, были однотипны по своему устройству, можно с большой долей вероятности предположить, что и две другие бомбы, находившиеся у Андреюшкина и Генералова, в случае их применения могли также не взорваться. Трое сигнальщиков (Кангер, Горкун и Волохов) также были в этот же день арестованы на Невском проспекте. Читаем далее в «Обзоре»: «По обыскам… в квартирах Василия Генералова и Пахомия Андреюшкина найдены в значительном количестве такого рода предметы и вещества, которые, по заключению эксперта, представляют собою или составные части вышеозначенных разрывных метательных снарядов, или материалы, необходимые для изготовления составных частей тех же снарядов… Независимо от сего, при обыске у Генералова найдено около 5-ти фунтов типографского шрифта, двуствольный пистолет, предназначенный, по объяснению обвиняемого, также для посягательства на Священную Особу Государя Императора, в случае безуспешности действия разрывных снарядов… При обыске у Андреюшкина отобраны: 1) записная книжка, в одном месте которой Андреюшкин, между прочим, пишет: „Каждая жертва полезна; если вредит – то не делу, а личности; между тем как личность ничтожна с торжеством великого дела“. 2) Письмо, списанное Андреюшкиным, но еще не отправленное, на обороте которого оказался писанный химическими чернилами текст: „…разобрали ли мое последнее письмо. О его содержании никому ни слова… Если дело не удастся в течение этих трех дней (до 3 марта), то или отложим, или поедем за ним“».

Здесь вполне уместно привести выдержку из злополучного письма Андреюшкина, из-за которого заварилось все это дело. Тогда этот горе-конспиратор писал открытым текстом нижеследующее: «Возможна ли у нас социал-демократия, как в Германии? Я думаю, что невозможна; что возможно – это самый беспощадный террор, и я твердо верю, что он будет, и даже в непродолжительном будущем; верю, что теперешнее затишье перед бурей. Исчислять достоинства и преимущества красного террора не буду, ибо не кончу до окончания века, так как он мой конек, а отсюда, вероятно, выходит и моя ненависть к социал-демократам. 10-го числа из Екатеринодара получена телеграмма, из коей видно, что там кого-то взяли на казенное содержание, но кого, неизвестно, и это нас довольно сильно беспокоит, т. е. меня, ибо я вел деятельную переписку с Екатеринодаром и потому беспокоюсь за моего адресата, ибо если он тово, то и меня могут тоже тово, а это нежелательно, ибо поволоку за собой много народа очень дельного».

Вслед за тем были арестованы Ульянов, Лукашевич и другие причастные к их делу лица, и только четырем из них удалось скрыться за границей. О впечатляющем успехе Департамента полиции министр внутренних дел граф Д. А. Толстой поспешил немедленно всеподданнейше доложить Александру III, который удостоил своих верных слуг следующей резолюцией на докладе: «На этот раз Бог нас спас, но надолго ли? Спасибо всем чинам полиции, что не дремлют и действуют успешно, – все, что узнаете более, присылайте».

Наследник престола великий князь Николай Александрович записал в своем дневнике 1 марта 1887 года: «Надев Преображенский мундир, поехал с Пап а в крепость (на панихиду по Александру II в Петропавловской крепости. – Б. Г., Б. К.). В это время могло произойти нечто ужасное, но, по милости Божией, все обошлось благополучно: пятеро мерзавцев с динамитными снарядами было арестовано около Аничкова! После завтрака у дяди Пица (великий князь Павел Александрович, брат Александра III. – Б. Г., Б. К.) поехали на железную дорогу и там узнали об этом от Пап а . О! Боже! Какое счастье, что это миновало…» 9 марта 1887 года «счастливый» наследник записывает: «Перед завтраком Пап а представлялись агенты тайной полиции, арестовавшие студентов 1 марта; они получили от Пап а медали и награды, молодцы!»

Находившийся к тому времени в отставке бывший товарищ министра внутренних дел генерал Оржевский, посетивший 14 февраля 1888 года генеральшу Богданович, подвигнул хозяйку на следующую запись в дневнике: «Пришел Оржевский. Продолжает ругать Грессера, опять рассказал, как было дело 1 марта. Этих людей – Андреюшкина, Генералова и третьего (забыла) – выследили филеры, полиция ни при чем. Сыскное отделение при градоначальнике получает ежегодно 120 тысяч и ничего ровно не делает, а на те же дела Третье отделение получает на всю Россию 90 тысяч, а это отделение и открыло этих злоумышленников» [70]70
  Простим генеральше небольшую неточность: Третье отделение уже семь лет, как было упразднено, речь здесь идет о Департаменте полиции, который конкурировал в борьбе за бюджетные субсидии с секретным отделением при канцелярии столичного градоначальника.


[Закрыть].

К дознанию, проводившемуся под руководством директора Департамента полиции П. Н. Дурново и прокурора М. М. Котляревского, было привлечено 42 человека. Александр III пристально следил за ходом следствия и в свойственной ему непосредственной манере реагировал на все его перипетии. Абсолютное пренебрежение элементарными правилами конспирации со стороны Андреюшкина привело к провалу всей фракции, и при обыске у него были найдены неотправленные письма, в числе адресатов которых находилась народная учительница из Екатеринодара двадцатисемилетняя А. А. Сердюкова. Во время обыска у нее изъяли письма незадачливого террориста, в которых он подробно сообщал о своей революционной деятельности, вступлении в организацию и подготовке цареубийства. Эти вещественные улики позволили привлечь ее к дознанию по делу, а затем и к суду по обвинению в недоносительстве [71]71
  Злорадное замечание по этому поводу мы нашли в дневнике А. С. Суворина за 6 июня 1907 года: «Наши революционеры всему ведут протоколы, все записывают, все сохраняют в архивах, очень заботятся об истории, как бы она их не пропустила. У них, как у женщин, страсть хранить любовные письма».


[Закрыть].

Первыми не выдержали допросов и стали давать признательные показания сигнальщики Горкун, Волохов и Кангер. 8 марта Лукашевич представил следствию письменное объяснение, в котором признавал существование террора как роковую необходимость, как стихийное явление до тех пор, пока будут в таком полном разладе политика правительства и убеждения передовой части русской интеллигенции. Мы же сосредоточимся на разборе и анализе роли, которую сыграл во фракции, в ходе следствия и суда по ее делу брат В. И. Ленина Александр (1866–1887), студент естественного факультета Петербургского университета с 1883 года.

А. Ульянов после вступления в феврале 1887 года в члены фракции вместе с Лукашевичем занимался в организации составлением ее программы. В своих письменных показаниях в ходе следствия 20 марта он, обосновывая необходимость создания такой программы, в частности, писал: «Все были согласны, что ни в одной из существующих программ не выставляется достаточно рельефно главное значение террора, как способа вынуждения у правительства уступок, и не дается удовлетворительного объективно-научного объяснения террора, как столкновения правительства с интеллигенцией… переходящего при известной степени обострения в открытую борьбу. Поэтому и было решено формулировать наш взгляд на террор в особой специальной террористической программе». Свое авторство и приоритет в составлении этой программы Ульянов подтвердил весьма необычным и рискованным способом: оригинальный текст программы во время многочисленных обысков у членов фракции обнаружен не был, но он вполне добровольно и подробно по памяти восстановил ее, сидя в камере Петропавловской крепости.

Поступок Ульянова явно выпадал из правил революционной этики, предписывающей не давать признательных: показаний в ходе дознания и судебного разбирательства. Ульянов же вполне добровольно и сознательно передал в руки следствия уликовый материал, которым оно совершенно не располагало, – материал такой убедительной и доказательной силы, что он открывал дорогу прямо на эшафот не только непосредственным исполнителям планировавшегося цареубийства, но и автору и другим членам террористической фракции.

На момент его ареста следствие не располагало практически никакой информацией о его конкретном участии в заговоре на цареубийство и той роли, которую он играл во фракции. Картина прояснилась только после показаний Горкуна, Кангера и самого Ульянова, который сразу же на первом допросе 1 марта добровольно признал свою принадлежность к фракции и участие в подготовке цареубийства путем приготовления некоторых частей снарядов и заправки динамитом бомбы. Вместе с тем он не упоминал о себе как об одном из инициаторов и организаторов покушения на жизнь царя, а также в категорической форме отказался давать какие-либо показания на своих товарищей. После этого его допрашивали еще 5, 11, 19, 20 и 21 марта. На всех этих допросах, кроме последнего, он отрицал свою руководящую роль, но 21 марта полностью и безоговорочно признал ее, собственноручно написав: «Мне одному из первых принадлежит мысль образовать террористическую группу, и я принимал самое деятельное участие в смысле доставления денег, подыскания людей, квартиры и проч. Что же касается до моего нравственного, интеллектуального участия в этом деле, то оно было полное, т. е. все то, которое дозволяли мне мои способности и сила моих знаний и убеждений».

На эту последнюю фразу Александр III отреагировал в присущем ему ироническо-назидательном стиле, написав на полях его показаний: «Эта откровенность даже трогательна!!!» Лукашевич пишет в своих воспоминаниях: «Когда я увиделся в первом заседании с Ульяновым на суде, то он, пожимая мне руку, сказал: „Если вам что-нибудь будет нужно, говорите на меня“, – я прочел в его глазах бесповоротную решимость умереть». Выступавший в роли обвинителя на суде прокурор Н. А. Неклюдов, который, по свидетельству А. Ф. Кони, учился до 1857 года в пензенской гимназии у И. Н. Ульянова и питал к нему особую любовь, не без сарказма заметил на судебном заседании: «Вероятно, Ульянов признает себя виновным и в том, чего не делал».

Тень близкой смерти уже накрыла его своим черным крылом, и, смирившись со своей неминуемой гибелью, Ульянов не пытался спасти себя, а стремился лишь всеми доступными ему средствами выгородить своих товарищей, которые в меньшей, по сравнению с ним, степени были замешаны в заговоре. Он, как выразился один народоволец, «…готов был дать повесить себя двадцать раз, если бы мог этим облегчить судьбу других».

Из 15 человек, привлеченных к суду по делу фракции, лишь один Шевырев стойко держался до самого конца, категорически и бесповоротно отрицая все имевшиеся против него улики и показания, чем вызвал гневную реакцию Александра III, писавшего на докладах: «От этого негодяя ничего не добьемся, конечно, больше и не скажет».

21 марта дознание было завершено и передано для дальнейшего направления в суд прокурору Санкт-Петербургской судебной палаты. 28 марта мать Александра и Анны Ульяновых, также арестованной по этому делу, стараясь спасти сына от верной смерти, обратилась с письмом к Александру III, в котором писала: «Сын мой был всегда убежденным и искренним ненавистником террора в какой бы то ни было форме. Таким я знаю его до последних каникул (в 1886 г.)… (Реакция царя: „Хорошо она знает сына!“) Если у сына моего случайно отуманился рассудок и чувство, если в его душу закрались преступные замыслы, – Государь, я исправлю его…» (Реакция Александра III: «А что же до сих пор она смотрела».) Окончательная резолюция царя на прошении 30 марта гласила: «Мне кажется желательным дать ей свидание с сыном, чтобы она убедилась, что это за личность ее милейший сынок, и показать ей показания ее сына, чтобы она видела, каких он убеждений».

В тот же день министр внутренних дел граф Д. А. Толстой пишет директору Департамента полиции П. Н. Дурново: «Нельзя ли воспользоваться разрешенным Государем Ульяновой свиданием с ее сыном, чтобы она уговорила его дать откровенные показания, в особенности о том, кто, кроме студентов, устроил все это дело. Мне кажется, это могло бы удаться, если бы подействовать поискуснее на мать». Дурново накладывает на письме министра резолюцию: «Вызвать ко мне г-жу Ульянову завтра к 12 часам».

Рассказ об этой встрече дошел до нас со слов матери, но в изложении Анны Ильиничны Ульяновой, которая ни слова не говорит о том, пыталась ли ее мать вести разговор с сыном на эту щекотливую тему. Можно не сомневаться в том, что ради спасения его жизни она могла взять на себя во время встречи с Дурново это тяжкое и неприятное обязательство и, как человек чести, выполнила его, но при всем желании ее сыну было нечего добавить к своим пространным показаниям.

Конечно, это всего лишь предположение, основанное прежде всего на психологическом анализе ситуации, и здесь мы категорически расходимся с утверждением Н. А. Троицкого, написавшего, что «Дурново пригласил Ульянову к себе и очень старался „подействовать поискуснее“ на старую женщину, но склонить ее на понуждение сына к откровенному показанию не сумел». Никаких документальных подтверждений для этого голословного вывода, поданного в форме установленной истины, не существует. Просто советский историк не мог допустить, что мать Ленина в этой трагической ситуации может поступить вопреки неведомым ей политическим принципам, как женщина-мать, стремящаяся всеми доступными ей средствами спасти жизнь своему горячо любимому сыну.

Обосновывая свою защиту, Ульянов, как и десятки его предшественников из числа народовольцев, произнес ставшую традиционной речь о том, что на путь террора его толкнуло правительство, лишившее его всякой легальной возможности реализации его радикальных политических взглядов. Председатель суда первоприсутствующий П. А. Дрейер не раз прерывал его, когда он говорил, что «изменение общественного строя не только возможно и даже необходимо» и что революционная борьба «будет продолжаться». Обвинитель прокурор Н. А. Неклюдов потребовал приговорить всех подсудимых к смертной казни через повешение.

19 апреля был вынесен приговор, по которому Шевырев был признан зачинщиком и руководителем заговора, а Генералов, Осипанов, Андреюшкин, Кангер, Горкун, Волохов и Ульянов – сообщниками, причем о последнем говорилось, что он «…принимал самое деятельное участие как в злоумышлении, так и в приготовительных действиях к его осуществлению». Лукашевич, Новорусский, Ананьина, Пилсудский, Пашковский и Шмидова признавались пособниками, а Сердюкова – недоносительницей. Все подсудимые были приговорены к смертной казни через повешение, при этом суд постановил ходатайствовать о замене ее каторжными работами для восьми лиц. Александр III не только удовлетворил это ходатайство, но и повелел даровать жизнь Лукашевичу и Новорусскому, обратившимся к нему с прошением о помиловании. Им смертную казнь заменили на бессрочную каторгу. (Аналогичное прошение Ульянова не было им удовлетворено.) Кроме того, царь снизил срок каторги для Горкуна, Кангера и Волохова с 20 до 10 лет. Для двух организаторов заговора – Шевырева и Ульянова – и бомбистов (Осипанова, Андреюшкина и Генералова) смертный приговор был оставлен в силе. Ананьина получила 20 лет каторги, Пилсудский – 15 лет, Пашковский – 10, Сердюкова – 2 года тюрьмы, а Шмидова выслана в Восточную Сибирь.

8 мая министр внутренних дел граф Д. А. Толстой представил царю доклад, в котором говорилось следующее: «Сегодня в Шлиссельбургской тюрьме согласно приговору Особого присутствия Правительствующего Сената… подвергнуты смертной казни государственные преступники: Шевырев, Ульянов, Осипанов, Андреюшкин, Генералов… При объявлении им за полчаса до совершения казни… о предстоящем приведении приговора в исполнение, все они сохранили полное спокойствие и отказались от исповеди и принятия святых таинств… Эшафот был устроен на три человека, и первоначально выведены для совершения казни Генералов, Андреюшкин и Осипанов, которые, выслушав приговор, простились друг с другом, приложились к кресту и бодро пошли на эшафот, после чего Генералов и Андреюшкин громким голосом произнесли: „Да здравствует Народная воля!“ То же самое намеревался сделать и Осипанов, но не успел, т. к. на него был накинут мешок… Шевырев и Ульянов… также бодро и спокойно пошли на эшафот, причем Ульянов приложился к кресту, а Шевырев оттолкнул руку священника». Император письменно никак не среагировал на этот доклад, ограничившись обычной пометкой о его прочтении.

Французская либеральная пресса писала по поводу этой казни: «Со времени царствования Александра III казни в России перестали быть публичными… Таким образом, при этом узаконенном убийстве осужденных социалистов могли присутствовать только немногие: комендант крепости, прокурор, городской голова, защитники осужденных, батальон солдат и палач со своими помощниками… В происходившей 20 (8) мая казни… для пяти казнимых было поставлено только три виселицы, и, таким образом, Шевырев и Ульянов вынуждены были присутствовать при муках своих товарищей…»

Печальна судьба и членов фракции, избежавших смерти на эшафоте: Кангер и Пашковский покончили жизнь самоубийством в ссылке, Пилсудский, выйдя на волю, вскоре умер, как и Ананьина – на каторге.

Насколько реальна была угроза для жизни Александра III 1 марта 1887 года? Нам представляется, что, несмотря на внешне вполне опасную сторону этого несостоявшегося террористического акта, он не мог изначально увенчаться успехом в силу следующих причин организационного и технического характера.

Во-первых, заговорщики действовали вслепую, не представляя себе точное время выезда и реального маршрута движения царя в воскресный день 1 марта. Все их планы строились в расчете на случайную встречу с царским кортежем во время его движения (очевидно, из Аничкова дворца) по Невскому проспекту, однако за все время многочасового пребывания на нем 26, 27 и 28 февраля они ни разу не увидели царского выезда. Во-вторых, не только в обыденной жизни, что наиболее ярко проявилось в полном пренебрежении Андреюшкиным правил конспирации при переписке со своими связями, но и в процессе патрулирования по Невскому проспекту они не соблюдали элементарных мер безопасности, что привело к провалу всех трех бомбистов и трех сигнальщиков, выявленных наружным наблюдением всего за несколько часов усиленной слежки за Андреюшкиным 28 февраля. Даже если бы Департамент полиции не получил из Харькова наводку на этого горе-конспиратора, то и тогда шансы на то, что филеры на этой, говоря современным языком, «правительственной трассе» могли самостоятельно обратить на них внимание, оставались довольно высоки. В-третьих, о низком уровне организационной стороны дела террористов свидетельствует хотя бы принятое ими решение следовать за царем в Крым. Эта идея была абсолютно утопичной и, по меньшей мере, свидетельствовала о наивности их представлений обо всем деле. И, наконец, в-четвертых, бомба Осипанова, как об этом было сказано выше, не взорвалась. Можно предположить, что и две другие совершенно аналогичные бомбы не взорвались бы, даже если бы метальщикам Генералову и Андреюшкину улыбнулся случай и предоставил им желанную возможность бросить снаряд в царский кортеж. Таким образом, все предприятие было изначально обречено на провал и ничего, кроме печального итога, знаменующего бесславный конец народовольческого террора и связанных с ним напрасных жертв, из себя не представляло.

После разгрома «Террористической фракции Народной воли» центр по подготовке террористической деятельности народовольцев переместился из России за границу, где обосновались отдельные члены этой подпольной организации, сумевшие эмигрировать и избежать ареста. Последующая их террористическая деятельность закончилась также плачевно – все они или почти все были арестованы и преданы суду. По подсчетам Н. А. Троицкого, основывавшихся на данных полицейских «Обзоров», за десять лет с 1880 по 1890 год число обвиняемых по политическим делам превысило 20 тысяч человек, из них по судебным приговорам была наказана сравнительно очень малая часть – всего 550 человек, не менее 15 тысяч были привлечены к административной ответственности. Как он полагает, не менее 10 тысяч человек из этого общего числа были причастны к «Народной воле». Если предположить, что из вполне понятных политических соображений эта цифра им преувеличена (она значительно превышает все другие, бытующие в исторических исследованиях представления о численности народовольцев), тем не менее она дает реальное представление о том, какие неимоверные усилия потребовались от полицейско-розыскной системы империи для ликвидации этой реальной революционной угрозы самодержавному строю в России [72]72
  Благополучно избежав попытки покушения 1 марта 1887 года, Александр III на следующий год попал в ситуацию, которая с гораздо большей вероятностью могла трагически закончиться не только для него самого, но и для всей его семьи. 17 октября при возвращении из Севастополя императорский поезд развил слишком большую скорость в районе станции Борки и сошел с рельсов. Императорская семья и свита не пострадали, но среди прислуги были убитые и раненые. Катастрофа в Борках явилась сильным психологическим стрессом для царя, царицы и их детей и, возможно, послужила толчком к смертельной болезни Александра III.


[Закрыть].