Текст книги "Повседневная жизнь российских жандармов"

Автор книги: Борис Григорьев

Соавторы: Борис Колоколов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 53 страниц)

Таковы были издержки жандармской профессии.

…В конце августа – начале сентября 1911 года в Киеве намечалось открытие памятника Александру II, на церемонию по этому случаю должны были прибыть Николай II и высшие сановники страны во главе с министром внутренних дел и председателем Совета министров П. А. Столыпиным. Общее руководство охраной царя и сановников было поручено товарищу министра внутренних дел и командиру Отдельного корпуса жандармов генерал-лейтенанту П. Г. Курлову (1860–1923), бывшему киевскому губернатору и ставленнику Распутина [91]91
  А. В. Герасимов пишет, что П. А. Столыпин, нуждавшийся в работоспособном и умном заместителе, противился назначению к нему в министерство Курлова, но на его кандидатуре настояла царица: «Только тогда, когда во главе политической полиции станет Курлов, я перестану бояться за жизнь Государя».


[Закрыть].

П. Г. Курлов привез с собой в Киев двух помощников: вице-директора департамента полиции М. Н. Веригина и ставшего к тому времени заведующим охранной агентурой, подведомственного дворцовому коменданту полковника А. И. Спиридовича. Последний заслуженно считался одним из опытных и умных жандармов, на счету которого во время работы в Московском и Киевском охранных отделениях имелось немало раскрытых политических преступлений. Помимо прочего, А. И. Спиридович обладал ярко выраженными аналитическими способностями и считался наиболее авторитетным в лагере власти специалистом по политическим партиям России.

Основными объектами охраны были, естественно, царь, члены его семьи и председатель Совета министров. Недостатка в охранных мероприятиях в Киеве накануне события не было. Город очистили от всех подозрительных элементов, арестовали 33 члена партии эсеров, проверили благонадежность горожан, проживавших на маршруте следования царского кортежа (владельцам домов было приказано закрыть ворота, а к окнам и балконам допускать только знакомых лиц!). Из Петербурга прибыла помощь в количестве 189 жандармов и филеров наружной службы; в самом Киеве из местных черносотенцев организовали «народную охрану»; на официальное торжество изготовили специальные пропуска для лиц 26 категорий (!), так что в непосредственной близости от царя и его свиты могли оказаться только самые надежные люди. Был тщательно проверен зрительный зал Киевского оперного театра, где должны были давать оперу «Сказка о царе Салтане», и все подсобные помещения. Жандармы вскрывали пол, вспарывали бархатную обивку барьеров и кресел, залезали на хрустальную люстру.

Складывалось впечатление, что охранники предусмотрели все: в театр не смог бы пролететь ни один сказочный пушкинский комар и укусить там какую-нибудь сановную Бабариху! Но все оказалось большим надутым шариком, который «пшикнул» при двух выстрелах присяжного поверенного Дмитрия Григорьевича Богрова alias«Аленского», агента киевской охранки. Гниль крамолы уже проникла в ряды охранного ведомства! Когда бравый полковник Спиридович, услышав выстрелы, примчался из фойе в зрительный зал и замахнулся на Богрова саблей, было уже поздно и бесполезно. Председатель Совета министров и министр внутренних дел был смертельно ранен двумя револьверными пулями, выпущенными собственным агентом…

5 сентября П. А. Столыпин от полученных ран скончался, а 9 сентября «Аленский» предстал перед военным судом. Суд был скорым – даже слишком скорым, чтобы дать ответы на множество вопросов. Как получилось, что Богров проник в зал? И как так случилось, что агент охранки оказался не тем, за кого его принимали? Ответы можно было бы получить от живого «Аленского», но его в живых уже не было. Террорист-убийца был повешен.

Кое-что, впрочем, выяснилось: Богров получил билет № 406 в 18-й ряд партера от начальника киевской охранки подполковника Н. Н. Кулябко вопреки циркуляру Департамента полиции от 3 октября 1907 года, запрещавшему использовать секретных сотрудников для наружного наблюдения. Кроме того, означенный Кулябко грубо нарушил инструкцию об охране высочайших особ, согласно которой осведомители не допускались в места, где в это время находился император. В процессе следствия также выяснилось, что нарушение служебных инструкций для подполковника Кулябко было привычным делом: в 1907 году он посадил в театральном зале женщину-агента, которая должна была указать на террористов, готовивших тогда покушение на губернатора Курлова, а в 1909 году он использовал осведомителей в Полтаве в тех местах, в которых находился Николай II. Когда в рядах спецслужбы оказываются такие «кулябки», то любое профессионально подготовленное дело заранее обречено на провал [92]92
  В деле об убийстве Столыпина масса неясных моментов и вопросов, на которые до сих пор не найдено ответов. Мы лишь указали на те из них, которые имеют прямое отношение к организации охраны. Политическая подноготная покушения запутана и осталась до конца не выявленной.


[Закрыть].

А. П. Мартынов выдвинул свою – на наш взгляд, вполне убедительную версию событий, связанных с убийством Столыпина. Основную вину за покушение на российского премьер-министра он возлагает на Спиридовича и Кулябко. Откуда появился наш Кулябко? Когда Мартынов служил в Московском жандармском дивизионе, поручик Кулябко, довольно красивый, вежливый и очень тихий человек, служил помощником пристава Тверской части Московского градоначальства. Его карьера началась с того, что он женился на сестре Спиридовича, то есть стал его свояком. С подачи родственника, пишет Мартынов, Кулябко поступил в Отдельный корпус жандармов и потом заменил Спиридовича на посту начальника Киевской охранки. На тот момент, когда Мартынов как-то столкнулся с Кулябко в коридорах Департамента полиции, от былой скромности бывшего поручика уже ничего не осталось: «Теперь он держался в высшей степени уверенно и довольно небрежно поздоровался со мной».

Мартынов отдает должное Спиридовичу как выдающемуся мастеру политического сыска. «Что и говорить, человек он был способный, умный и ловкий. – Но добавляет ядовитую фразу: – Какому именно из этих качеств он обязан больше всего карьерой, я не знаю. Думаю, что всем трем одинаково… – Не всякому жандармскому офицеру, продолжает Мартынов, удалось бы выкарабкаться после убийства Столыпина, за безопасность которого он вместе со свояком всецело отвечал в Киеве, а Спиридович уцелел, хотя все в корпусе считали его конченым человеком. Сам Спиридович подозрительно молчалив в своих мемуарах по делу об убийстве Столыпина» [93]93
  Справедливости ради заметим, что охрана Столыпина в служебные обязанности Спиридовича не входила, так что вина его была лишь косвенной – он отвечал за безопасность царя и царской семьи. Характерно было отношение к подлежащему суду Спиридовичу Николая II. «В особенности меня смущает Спиридович, – говорил он как-то председателю Совета министров В. Н. Коковцову. – Я вижу его здесь на каждом шагу, он ходит как тень около меня, и я не могу видеть этого удрученного горем человека, который, конечно, не хотел сделать ничего дурного и виноват только тем, что не принял всех мер предосторожности». «Спиридович, конечно, виноват, что плохо справился со своими служебными обязанностями, но ведь какой он хороший человек»– вот суть всей воспитательной морали добрейшего царя-батюшки и всего последующего нашего высшего начальства!


[Закрыть].

Суть всей трагедии, по Мартынову, была сосредоточена в убийце Богрове. Судя по всему, это был человек тщеславный, и сотрудничество для него, выходца из зажиточной еврейской интеллигентской семьи, было всего лишь желанием отличиться. Попади Богров в руки хорошего и умного руководителя, а не горе-охранника Кулябки, никаких эксцессов с ним бы не произошло. Но каков был профессиональный уровень тогдашних жандармов, мы уже знаем из воспоминаний того же А. П. Мартынова. В Департаменте полиции не только не хватало опытных и умных агентуристов, но было чрезвычайно мало людей, знающих сыскное дело. Судьба Богрова в этом отношении очень сходна с судьбой Дегаева, только судьба жандармского лоботряса Кулябко, его руководителя, повернулась удачней, нежели у бедного Судейкина.

В жизни каждого агента наступает внутренний кризис: с одной стороны, рано или поздно его информационные возможности исчерпываются, и это переживается им очень болезненно. Он видит, что оперативный руководитель уже не так тепло и внимательно относится к нему, что он скоро будет задвинут на задворки сыска и что его материальное вознаграждение резко уменьшится. С другой стороны, успешно действующего агента поджидает опасность провала и разоблачения со стороны его подпольных товарищей – особенно, если охранка станет неосторожно пользоваться получаемыми от него сведениями и подведет его «под монастырь».

Все указывает на то, что Богров переживал именно такой кризис, и Кулябко его просмотрел. Нет, неверно, Кулябко не просмотрел, сама эта материя была выше его понятий! Кулябко был из тех, кто мог перешагнуть через труп своего агента, лишь бы добиться очередного повышения – случай в истории спецслужб, к сожалению, слишком частый и потому тривиальный. Богров любил широко пожить, а денег постоянно не хватало. Его информационные возможности вряд ли предполагали, что Кулябко повысит ему вознаграждение – для этого просто не было оснований. В то же время у Богрова начинала «гореть земля под ногами», он, несомненно, понял, что его товарищи-анархисты, особенно после громкого разоблачения Азефа, что-то почуяли, И Богров, вероятно, решился на то, что до него делали другие агенты, оказавшиеся в его положении: отомстить за неудавшуюся жизнь охранке, персонифицированной в образе Кулябко, и поправить свое положение в революционном обществе. На «счастье» Богрову вместо Кулябко подвернулся под руку сам Столыпин – так куда же лучше!

Богров великолепно использовал предоставленную ему недотепой Кулябкой редкую возможность войти в историю революционного движения России не заштатным убийцей еще одного неудачного жандармского офицера, а самого Столыпина, на «галстуках» которого по приговорам военно-полевых судов были повешены сотни террористов всех мастей. А вина Спиридовича проистекала из порочной практики политического розыска и состояла в том, что он не только помогал карьере свояка, но и обнаружил, по словам Мартынова, «…если не отсутствие интуиции, то невероятное легкомыслие» при расследовании многих за явлений Богрова, что, конечно, не делало ему, как одному из лучших жандармских офицеров, чести.

Несомненно, если царь знал о вине Спиридовича, то высшие чины Департамента полиции знали намного больше его о том, что скрывалось за убийством Столыпина. И поспешили замять дело «расторопной» казнью Богрова и демонстративным наказанием «стрелочника» Кулябко.

Петербургская охранка

Старейшее в России Петербургское, а с началом Первой мировой войны – Петроградское охранное отделение официально называлось «Отделением по охранению общественного порядка и спокойствия в столице». Оно было создано в 1866 году при канцелярии градоначальника и начало действовать ранее губернских жандармских управлений. Охранное отделение в канун Февральской революции включало в себя четыре подразделения: собственно отделение, охранную команду из 280 человек (Морская улица, 26), центральный филерский отряд из 100 человек (Малый проспект, Петроградская сторона) и регистрационный отдел из 30 человек (Басков переулок, 92). Аппарат Петербургского (Петроградского) охранного отделения имел следующую структуру: агентурно-оперативная часть, наружное наблюдение, канцелярия и архив [94]94
  Архив Петроградского охранного отделения сильно пострадал в февральские дни 1917 года: от огромного учетно-информационного массива осталось всего 6058 дел. Для сравнения можно отметить, что Московское ОО, созданное на 15 лет позже ПОО, имело 51 236 единиц хранения.


[Закрыть]. Работа оперативных сотрудниковОО строилась по объектовому принципу: каждый жандармский офицер (или группа офицеров) занимался конкретной политической партией или общественной организацией, имел свою агентуру, вел ее изучение и разработку, реализовывал результаты разработки и передавал полученные материалы в следственную часть, а затем в губернское жандармское управление. Канцелярия в лице нескольких делопроизводителей занималась текущей перепиской, сношениями охранного отделения с другими полицейскими и государственными учреждениями, следила за ведением денежной отчетности [95]95
  Согласно данным последнего начальника ПОО К. И. Глобачева, бюджет отделения составлял 58 тысяч рублей в месяц, из которых около 6300 рублей использовалось на содержание агентуры.


[Закрыть]и вела архив и алфавитную картотеку по всем лицам, когда-либо проходившим по делам. Отдел наружного наблюдения состоял из 100 штатных наблюдателей или филеров и для удобства делился на две группы. Внутренний распорядок охранного отделения, канцелярское делопроизводство и наружное наблюдение лежали на ответственности помощника начальника отделения. В помещении ОО круглосуточно дежурили: 1 офицер, 2 полицейских надзирателя, дежурный по канцелярии чиновник, помощники дежурных и филеры.

Охранная командаотвечала за безопасность проезда по городу высочайших особ, охрану императорских театров и некоторых высокопоставленных лиц. Например, такого внимания со стороны команды удостоился Григорий Распутин. Впрочем, под прикрытием команды ПОО фактически вела его разработку.

Центральный филерский отрядсостоял из 100 сотрудников наружного наблюдения и руководился специально назначенным офицером охранного отделения. Филеры отряда работали не только в столице, но и часто выезжали с заданиями в провинцию. При высочайших проездах на филеров этого подразделения возлагалось наблюдение по линии проезда. В составе центрального филерского отряда были люди с высшим образованием (так называемые «интеллигентные» филеры), были простые женщины, а также образованные дамы.

Регистрационный отделсостоял из полицейских надзирателей, которыми руководил подчиненный начальнику охранного отделения офицер-заведующий. В задачу отдела входило наблюдение за гостиницами столицы и регистрацией среди их постояльцев всякого неблагонадежного элемента. Весь Петербург делился на районы, которые включали в себя несколько полицейских участков с полицейскими надзирателями во главе. Регистрационный отдел имел агентуру среди дворников и служащих гостиниц и с ее помощью фиксировал появление в районе новых или неблагонадежных лиц, следил за их поведением, делал по местам их проживания и общения установки, проверял их личные документы, делал запросы по местам их выдачи и т. п.

История Петербургского охранного отделения самым тесным образом связана с именем нашего любимого поэта А. С. Пушкина. Дело в том, что отделение располагалось в том же доме, в котором когда-то находилась квартира поэта: дом № 12 на набережной реки Мойки (дом Волконского). Здесь же размещались и квартиры некоторых офицеров отделения. Охранное отделение с 1 октября 1901 года по 1 августа 1907 года занимало два этажа лицевого флигеля с парадной и двумя черными лестницами – всего около 245 квадратных саженей, а также квартиру № 25 во втором этаже правого подворного флигеля. К служебным помещениям охранного отделения относились также конюшня на две лошади, каретный сарай и помещение для кучера в подвальном этаже на два окна.

После переезда охранников в другое здание дом на Мойке занимал музей изобретений и усовершенствований, пока, наконец, в 1925 году в здании не создали музей-квартиру А. С. Пушкина.

Нужно отметить, что квартира поэта сохранилась именно благодаря стараниям «царских сатрапов» из Петербургского охранного отделения. Во время первой русской революции эсеры-максималисты запланировали подорвать здание столичной охранки, но террористический акт удалось предотвратить, поскольку его исполнители, включая известного боевика «Медведя» (М. И. Соколов), были заблаговременно обезврежены. Последние свои дни петербургские охранники во главе со своим начальником генералом К. И. Глобачевым [96]96
  Константин Иванович Глобачев, 1870 года рождения, из дворян, окончил Полоцкий кадетский корпус и 1-е Павловское училище, учился в Академии Генштаба, служил в лейб-гвардии Кексгольмском полку, в ОКЖ с 1903 года. Работал в Польше (Петроковское ГЖУ, город Белосток, руководил Лодзинским, а потом и Варшавским ОО), в 1912 году был назначен начальником Нижегородского ОО, в 1914 году – начальником Севастопольского ГЖУ, а с февраля 1915 годя – начальником Петроградского ОО. С апреля 1915 года генерал-майор. Арестовывался Временным правительством, допрашивался Чрезвычайной следственной комиссией, был освобожден, эмигрировал за границу, умер в 1941 году в Нью-Йорке, оставив после себя мемуары.


[Закрыть]встретили в другом здании – в особняке, принадлежавшем принцу Ольденбургскому, что на углу Мытнинской набережной и Александровского проспекта. 27 февраля 1917 года генерал Глобачев, под давлением разъяренной толпы, отдал приказ своим подчиненным покинуть здание, после чего «революционные массы» приступили к уничтожению интерьера и архивов отделения. О том, что происходило в этот день в Петрограде, дают яркое представление воспоминания супруги Константина Ивановича – Софьи Николаевны Глобачевой: «Уже накануне город замер и жизнь как бы прекратилась. На улицах был полумрак, город был полон всяких ужасных слухов… Всю ночь муж и его подчиненные находились в канцелярии. Днем доложили, что толпа, разрушая правительственные учреждения и убивая должностных лиц, движется к особняку, где была наша квартира и канцелярия (охранного отделения). В доме провода оказались перерезанными кем-то, и муж, не имея возможности сноситься с властями, решил отправиться на Морскую улицу, где находился один из отделов (царской) охраны и где жили его два старых помощника. Услышав о его решении, я быстро отвела нашего сына (дочь была в институте в Москве) к одним знакомым… и помчалась к мужу, который, переодевшись в штатское… уже садился в автомобиль со своим старшим помощником. Я вскочила туда же, и мы поехали. Уходя из дома, я сказала прислуге, что если мы не вернемся к 8 часам вечера, то чтобы обедали без нас. Не думала я тогда, что уже никогда больше не вернусь в нашу квартиру.

Отъехав немного, муж решил вернуться и вышел из автомобиля, а его помощник двинулся дальше, удерживая меня, чтобы я не последовала за мужем, но… я выскочила и присоединилась к нему. Отправились мы по направлению к дому, но перед мостом через Неву была уже поставлена застава, стояли солдаты с ружьями наперевес, и какой-то прапорщик запаса заявил, что никого не пропустит дальше».

Супруги вернулись на Морскую улицу, в отдел охраны, откуда К. И. Глобачев наконец-то мог связаться по телефону с Зимним дворцом, где собрались все власти. Всю ночь с 26 на 27 февраля в городе шла стрельба, и Глобачевы наблюдали, как восставшие пытались взять находившуюся рядом Центральную телефонную станцию. Среди жандармов были убитые и раненые, и Глобачев вызывал доктора для перевязок. «Не смыкая глаз ни на минуту… все мы ожидали исхода боя за станцию, как вдруг рано утром прибегает прислуга с воплем, что к нам идут вооруженные солдаты, – пишет С. Н. Глобачева. – Спустились мы по черной лестнице и вышли во двор, но… навстречу нам шли солдаты, они уже остановились перед нами, как вдруг началась ожесточенная стрельба из ружей и пулеметов – революционеры брали штурмом станцию. Солдаты опешили и на минуту растерялись, а мы, воспользовавшись этим моментом, выскочили на улицу и быстро пошли по ней, где пули так и свистели. Муж и его два помощника пошли вперед, а я, не имея больше сил… отстала и плелась сзади под непрерывным пулеметным огнем. Одно время он так усилился, что я не выдержала, остановилась и прижалась к стене, рядом со мной прислонился какой-то фельдфебель, и мы оба ждали каждую секунду быть убитыми». Когда стрельба поутихла, Глобачева кинулась догонять мужа, он тоже, обнаружив пропажу жены, вернулся назад. Было решено пробираться к вокзалу, а оттуда попытаться выехать в Царское Село, где генерал хотел доложить об обстановке в Петрограде. До вокзала добирались закоулками четыре часа, Глобачева плакала, переживая за оставшегося в городе сына. Пригородные поезда ходили. Оставив одного помощника в городе, Глобачевы с другим помощником приехали в Царское Село. Там было тихо и спокойно, «.. и только взгляд конного лейб-казака, стоявшего на проезжей дороге для охраны, выражал тревогу». Дворцового коменданта Гротена на месте не оказалось, и Глобачев разговаривал с начальником дворцовой полиции полковником Б. Герарди. Полковник заверил генерала, что Царское Село охраняет 5-тысячный гарнизон верных солдат, которые дадут отпор любым восставшим силам. Б. Герарди добавил, что только что был великий князь Михаил Александрович, который заверил царицу в полной безопасности и уговорил ее не выезжать к царю в Могилев. «Из разговоров… муж вынес впечатление, что они не уясняют себе сущность совершающихся событий и что все сводится, по их мнению, к дворцовому перевороту в пользу великого князя Михаила Александровича», – пишет Глобачева.

На какой-то даче Глобачевы сняли на ночь комнату, но спать не пришлось: где-то вдали ревела толпа, стреляли, а потом прибежал бледный и дрожащий сын хозяйки дачи и, сославшись на расположенный напротив полицейский участок, который, несомненно, должен был подвергнуться нападению толпы, попросил Глобачевых удалиться. Пришлось одеться и отправиться на квартиру одного из офицеров, подчиненного генерала Глобачева. Там тоже не спали, к полуночи все ждали прибытия из ставки Николая II. Хозяин квартиры ушел встречать царя, но в 5 часов утра позвонил и сообщил, что поезд с государем не прибудет, поскольку царь арестован.

Вернувшись с вокзала, офицер переоделся в штатское платье и вместе с женой и супругами Глобачевы-ми и помощником генерала ушел из дома. Скоро они распрощались и разошлись в разные стороны; Глобачевы с офицером пошли в сторону Павловска, где была дача матери этого офицера и где жил сторож. «Было чудное морозное утро, снег блестел и скрипел под ногами, дачи утопали в снегу, и все это, озаряемое солнцем, представляло дивную картину, не хотелось верить, что люди могут быть так зверски настроены и так безрассудно губить свою родину», – с горечью вспоминает Глобачева. На даче было решено, что С. Н. Глобачева одна поедет в Петроград, чтобы найти сына и узнать, как обстоят дела в городе, а генерал со своим помощником подождет ее на даче.

В Петрограде Глобачева нашла сына, забрала его от одних знакомых и, оставив у других, более надежных, отправилась в обратный путь к мужу, чтобы известить, что председатель Думы Родзянко отдал приказ о явке в Таврический дворец всех военных и гражданских чинов бывшей царской администрации. Устав от ходьбы по городу, Софья Николаевна совершенно выбилась из сил, транспорт не работал, кругом еще постреливали, на улицах лежали убитые, но она упорно шла вперед, не обращая внимания на предупреждения солдат о том, что впереди опасно.

К великому удивлению, на вокзале она встретила мужа и его помощника. Сидеть на даче в Павловске тоже стало опасно, и они решили отправиться на вокзал и ждать возвращения Софьи Николаевны. Известие о приказе Родзянко вселило в генерала и его помощника некоторую уверенность в том, что беспорядки в городе могут скоро закончиться. Все трое снова вернулись в Петроград, супруги Глобачевы застали своего сына в большом волнении, но живым и невредимым. Напившись чаю и слегка отдохнув, генерал со своим помощником пошел в Таврический дворец «сдаваться» новым властям…

Но вернемся в Петербург 1905 года.

Роль и задачи Петербургского охранного отделения определялись тем, что город с его более чем миллионным населением [97]97
  К 1916 году население Петрограда перевалило за три миллиона человек.


[Закрыть]был также самым крупным центром революционного движения России. Выше мы перечислили наиболее кровавые злодеяния эсеровских боевиков [98]98
  Согласно исследованиям американки русского происхождения А. Гейфман (Революционный террор в России 1894–1917. М, 1997), за упомянутый период жертвами революционных террористов стали 17 тысяч человек, из них более половины падает на годы первой русской революции. Власти не оставались в долгу: лишь за восемь месяцев по приговорам военно-полевых судов, введенных П. А. Столыпиным в августе 1906 года, было повешено 1100 человек.


[Закрыть]. В марте 1905 года произошел случайный взрыв в петербургской гостинице «Бристоль», в результате которого погиб террорист-эсер Макс Швейцер, готовивший бомбу для великого князя Владимира Александровича, главнокомандующего гвардейскими войсками и Санкт-Петербургского военного округа. Самое примечательное при этом было то, что в группе Швейцера была арестована дочь якутского вице-губернатора Татьяна Леонтьева, воспитывавшаяся в институте благородных девиц и готовившаяся в самое ближайшее время войти в окружение царской семьи в качестве фрейлины императрицы. «Благородная девица», по свидетельству начальника Петербургского охранного отделения генерал-майора А. В. Герасимова, должна была на одном из придворных балов подойти к царю с букетом цветов и застрелить его из револьвера, замаскированного в букете [99]99
  После нескольких месяцев заключения в Петропавловской крепости у Леонтьевой произошло психическое расстройство и по ходатайству семьи ее освободили и поместили в швейцарскую лечебницу. Там она быстро «поправилась» и связалась с боевой эсеровской организацией с просьбой допустить ее к «благородному» делу, Б. Савинков посоветовал ей сначала подлечиться, но Леонтьева нашла для себя другую группу и вскоре застрелила парижского рантье Ш. Мюллера, приняв его за министра внутренних дел России П. Н. Дурново. Швейцарским либеральным судом в 1907 году приговорена к, тюремному заключению на четыре года и в связи с душевной болезнью переведена в психиатрическую больницу, где вскоре умерла.


[Закрыть].

После ухода со сцены народовольцев Россия уверенно лидировала в мире по распространению терроризма. Так что криминальный и террористический беспредел постсоветской России имеет исторические корни в деятельности эсеровских, а впоследствии и эсдековских боевиков. «Эксы» – ограбление банков с целью финансирования революции – стали обычной практикой революционных партий николаевской России.

На впечатлительного Николая II упомянутые события действовали самым угнетающим образом. После убийства петербургского градоначальника Лауница царь пошел на беспрецедентный шаг и после доклада об этом Столыпина изъявил желание дать личную аудиенцию А. В. Герасимову, начальнику столичного охранного отделения. Для этого неординарного события полковнику пришлось срочно пошить новый офицерский мундир. Герасимов в своих мемуарах об этом писал: «Но в придворных кругах эта аудиенция у царя вызвала озлобление против меня. По традиции только особы высших четырех классов (по рангу) имели право личного доклада царю. Я же по чину полковника принадлежал лишь к пятому классу».

Царь пошел на большую жертву!

А. В. Герасимов оставил воспоминания об этой беседе с царем: «Я доложил ему, с мельчайшими подробностями, о революционных организациях, об их боевых группах и о террористических покушениях последнего периода… Государь… хотел знать, почему нельзя было помешать осуществлению покушения (на Лауница. – Б. Г., Б. К.) и, вообще, какие существуют помехи на пути действенной борьбы с террором… На прощание Государь спросил меня: „Итак, что же вы думаете? Мы ли победим или революция?“ Я заявил, что глубоко убежден в победе государства. Впоследствии я должен был часто задумываться над печальным вопросом царя и над своим ответом, к сожалению, опровергнутым всей дальнейшей историей».

А. И. Спиридович, один из умных деятелей политического розыска, который хорошо изучил революционную среду изнутри, со всей очевидностью видел тщетность попыток режима противостоять новой волне революционного движения при помощи старых репрессивных методов. Он одним из первых понял опасность распространения в России марксизма и внедрения его в рабочую среду и с сочувствием относился к деятельности своего начальника по московской охранке С. В. Зубатова, взявшего на себя несвойственный охранке труд попытаться направить недовольство пролетариата в русло легальной экономической борьбы против капиталистов за свои права и требования. Активная работа Зубатова сначала в Москве, а потом и в Петербурге и других крупных городах России неожиданно стала приносить солидные результаты, и если бы не ожесточенное сопротивление бюрократического аппарата и предпринимателей, а также интриги и зависть в Департаменте полиции, то так называемая зубатовщина пустила бы в рабочем движении глубокие корни и деятельность в нем «ниспровергателей самодержавия» была бы если не обречена на провал, то, по крайней мере, в значительной степени ограничена. Но Зубатова ошельмовали и уволили из полиции вообще, и дело его заглохло на полпути. Умным людям на Руси всегда было трудно пробить дорогу своим новаторским проектам, зато у государственного руля всегда находилось место всякого рода авантюристам, проходимцам и пустобрехам.

И развитие событий пошло по сценарию, навязанному правительству бундовцами, эсдеками, эсерами, анархистами, максималистами и другими борцами за народное счастье.

А. В. Герасимов, мастер своего дела, умный и тонкий полицейский офицер, имел на связи в качестве агента известного эсеровского деятеля Азефа. Последний оказался в поле его зрения совершенно случайно, что тоже отнюдь не с положительной стороны характеризует работу охранки и, в частности, бывшего заведующего загранагентурой небезызвестного Рачковского, ставшего в июле 1905 года заведующим Политической частью Департамента полиции и на несколько месяцев оставившего Азефа без связи, без инструкций и денег. Приехавшего в Петербург Азефа случайно зафиксировал агент наружного наблюдения, знавший этого объекта еще по работе в Москве.

Когда Герасимову доложили о том, что в Петербурге появился Азеф, он сначала не поверил, но на всякий случай приказал его незаметно задержать и доставить в охранное отделение. Задержанный наотрез отказался признаваться в том, что является Азефом, но под давлением непреложных доказательств и после нескольких суток отсидки в «предвариловке» заявил, что будет говорить только с Рачковским. Послали за Рачковским, который тоже начал было «представлять театр» и утверждать, что никакого Азефа он не знает, но зато Азеф в самых резких выражениях признал своего парижского руководителя и обрушил на него поток обвинений и упреков за то, что бросил его на произвол судьбы и оставил без связи. Ситуация была довольно щепетильной: агент отчитывал руководителя охранки за грубое нарушение своих служебных обязанностей. В конце концов, агент «снизошел» и дал согласие на продолжение сотрудничества с Герасимовым.

Скоро представился случай с помощью Азефа предотвратить готовившееся на Николая II покушение. Началось все с того, что один из казаков царского конвоя, некто Ратимов, доложил своему командиру генерал-майору князю Г. И. Трубецкому о том, что молодой человек по имени Владимир Наумов, сын начальника дворцовой почты в Новом Петергофе, проводит его обработку с революционных позиций. Трубецкой довел эти сведения до заведующего охранной агентурой полковника А. И. Спиридовича. Последний дал рекомендации Ратимову поддерживать с Наумовым контакт до выяснения его истинных намерений.

Стало ясно, что Наумова интересовали подходы к царю, чтобы совершить на него покушение. Террористы добивались от Ратимова точного плана дворца и парка в Царском Селе, выясняли возможность проникновения в кабинет царя человека, переодетого в форму казака конвоя, подхода к царю во время его прогулки по парку и закладки взрывного устройства под царские комнаты во дворце. Наумов и его сообщники просили также Ратимова уведомлять их по телеграфу о времени прибытия в Царское Село великого князя Николая Николаевича и Столыпина, о времени их убытия в Петербург. Покушение на этих лиц также стояло в повестке дня Боевой организации эсеров.

После этого руководство операцией по обезвреживанию террористов взял на себя А. В. Герасимов. Все были взяты с поличным. Военному суду были преданы 18 человек, трое из которых, включая Наумова, были повешены, а остальные отправлены на каторгу и в ссылку. Ратимов получил вознаграждение в сумме трех тысяч рублей и отправлен в бессрочный отпуск. Отец казненного Наумова был уволен с работы и изгнан из города, а его дети были лишены права поступать в высшие учебные заведения.

Опасность подстерегала Николая II в самых неожиданных местах. Измена и предательство таились в рядах «столпов» царского режима. В мае 1908 года решался вопрос о месте встречи царя с «дядей Берти», английским королем Эдуардом VII (1841–1910) и его супругой, сестрой вдовствующей императрицы Марии Федоровны, «тетей Аликс». Петербург плохо подходил для венценосных гостей, и было решено перенести встречу в тихий и спокойный Ревель, куда царь планировал прибыть на яхте «Штандарт». Скоро А. В. Герасимов узнал от Е. Ф. Азефа, что Николай II во изменение своего первоначального намерения собирается приехать в Ревель поездом. Кто-то успел предупредить эсеров раньше, нежели это сделал дворцовый комендант В. А. Дедюлин, который в порядке доверительности довел эту новость до А. В. Герасимова лишь на следующий день. Было ясно, что в окружении царя произошла утечка. Азеф назвать источник информации Герасимову категорически отказался. Впрочем, начальнику петербургской охранки пришлось недолго трудиться, чтобы вычислить источник утечки: им оказался высокопоставленный чиновник Министерства путей сообщения. Во избежание расшифровки Азефа этот чиновник под благовидной легендой вскоре был ограничен в доступе к секретной информации и к ответственности в судебном порядке не привлекался. Такой тонкой и умелой бережливости охранки по отношению к своему агенту могла бы позавидовать любая современная спецслужба.

Упряжка Герасимов – Азеф – Дедюлин довольно благотворно поработала над обеспечением безопасности императора России, и Николай II, подвергавшийся значительно большей опасности, чем его отец, дед и прадед, благополучно дожил до той самой революции, которой он так боялся. Провал Азефа [100]100
  И после провала Азефа и его разоблачения В. Л. Бурцевым А. В. Герасимов принял меры по спасению жизни своего агента. Генерал, вопреки многим, считал, что агент до конца – до предательства Лопухина – искренно сотрудничал с охранкой. В этом мнении с ним сходится и Заварзин, полагавший, что агент не обязан передавать охранному органу всю полноту информации, а должен соразмерять ее объем со своей безопасностью.


[Закрыть]и уход А. В. Герасимова со своего поста в значительной степени осложнили общую ситуацию с постановкой охранного дела и вскоре привели к киевской трагедии 1 сентября 1911 года и убийству П. А. Столыпина.