Текст книги "Предчувствие смуты"

Автор книги: Борис Яроцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)

11

И тот же адвокат Шпехта, считая себя правоверным украинцем, сеял, как семена чертополоха, великое сомнение: ненька Украина незаметно раскалывается на части, пока на две – восточную и западную. Ее западная часть «ще не вмерла».

«Покорно сидеть и ждать смерти? – с яростью в глазах спросил Гуменюк. – Украина – соборная держава».

В едкой усмешке Шпехта обнажил фарфоровые зубы. Он Гуменюка ценил как специалиста, который знает себе цену: на первом месте у него он сам, на втором – Украина. Поэтому когда он заикнулся о соборной державе, надо было только едко усмехаться. Одно дело – полоскать мозги той же Соломии Кубиевич, она, может, и поверит. Но красоваться перед человеком, соратники которого давно просвечены особым рентгеном… Он знает всех и каждого, кто чем дышит.

«О соборности Украины лучше помолчим, – сказал тогда Шпехта. – Украине удобней быть под чьим-то протекторатом. Лучше всего, если это будет Польша».

Переполненный автобус с трудом выбрался на гору. Далеко в долине автобус остановился. Брюхатый шофер, в полосатой грязной футболке, втиснулся в салон, безжалостно наступая на сумки и мешки, принялся обилечивать пассажиров. Дошла очередь и до Зенона Мартыновича.

– Мне до райцентра.

– Десять гривен. И десять за багаж.

– У меня нет багажа.

– А это что? – показал на портфель, нагруженный чем-то тяжелым, металлическим, ногой не сдвинешь.

– Я без багажа, – повторил Зенон Мартынович.

– Тогда могли бы и в такси, – подсказал шофер. – Видите, столько народа? И что за удовольствие из-за какого-то пятерика давиться? Сегодня ваш Юрик таксует, вот бы и воспользовались халявой…

То, что гость (по говору из Западной Украины) приехал к Пунтусу, в тот же день узнало все Сиротино. Со скоростью степного ветра по селу разнесся слух: высокий усатый западен с борцовской квадратной челюстью смахивает на Илью Пунтуса. «Похож, как две капли воды, – горячо судачили сиротинские жанщины, – Может, он Пунтусам родич?»

Сиротино пересекал Старый Валуйский шлях. Двести лет, со времен российского царя Алексея Михайловича, чумаки переправлялись по шляху в Крым за солью. В Гражданскую войну на тачанках гарцевали всевозможные банды и бандочки. В годы Гражданской войны здесь проходили маршевые роты. Зимой бойцы останавливались на ночевку. В зимние месяцы сорок первого года фронт стоял на Донце; какое-то время в селе дислоцировался штаб армии.

Летом сорок второго года, когда немец прорвал Юго-Западный фронт и попер на Сталинград, за селом, в тополином гаю, остановилась колонна немецких танков.

Вскоре там появились бензовозы, грузовики с боеприпасами. Доставили полевую кухню, прицепленную к рыжему пятнистому бронетранспортеру. Тополиный гай, а затем и село наполнились аппетитным запахом мясной перловой каши. Сиротинцы с опаской вылезали из погребов (ждали, что будут бомбить), принюхивались к незнакомым запахам, издали посматривали на купу высоких тополей, под которыми остановилась танковая колонна.

Уже под вечер со стороны закатного солнца налетела шестерка Илов. В считанные минуты они расстреляли два бензовоза, вторым заходом подожгли танк и, сопровождаемые запоздалой стрельбой танковых пулеметов, растворились в желтых лучах закатного солнца.

После налета советских штурмовиков немецкие танкисты задержались в Сиротине на целую неделю – приводили в порядок технику и на центральной аллее сельского кладбища хоронили убитых.

Потом здесь были бои в январе сорок третьего года, когда наши перешли в наступление – расширяли внешнее кольцо окружения. Все жили под впечатлением разгрома немцев под Сталинградом. Событие с налетом штурмовиков уже стало забываться. Что можно было снять с изуродованных бензовозов, сиротинцы сняли. Сняли каски с крестов, под которыми лежали убитые немцы. Каски приспособили под хозяйские нужды.

И вдруг – сногсшибательная новость. В марте, на Вербную неделю, тридцатилетняя вдова Фекла Хворостенко (муж ее погиб в начале войны) родила мальчика. Женщины принялись вычислять: кто отец? Вычислили: в те июньские дни у Феклы квартировал немецкий офицер из той танковой части, на которую совершили налет наши Илы. Мальчик был светловолосый, голубоглазый; подрастая, себя в обиду не давал. Сверстники дразнили его «немцем». Хотя мать называла его Петей. В честь мужа, погибшего на Днепре при обороне Киева.

Вырос Петя Хворостенко, закончил сельхозинститут, женился на Светлане, дочери Альберта Прудиуса, сорок лет работал агрономом в соседнем колхозе «Заря коммунизма». Сейчас это фермерское хозяйство сына Альберта Прудиуса и называется просто – «Заря».

А прозвище «немец» так и осталось с Петром Петровичем Хворостенко, как шрам от ожога. Это же прозвище распространилось и на все его потомство. Теперь в Сиротине «немцев» не меньше, чем было сорок лет назад Перевышек или Пунтусов.

На Слобожанщине все меняется, как берега извилистой речки при бурном весеннем паводке. Даже фамилии с течением времени приобретают новое написание. Они, как тот камень, что вымыт из глинистой кручи. Камень катится по реке, по каменистому мелководью, шлифуется другими камнями, превращается в голыш. А уж фамилии!..

В позапрошлом веке в слобожанское село перебралась из Восточной Пруссии семья мельника по фамилии Фок. В начале прошлого века его внук поставил недалеко от железнодорожной станции паровую мельницу, стал писаться Фокой, после революции – Фокиным, по паспорту – русским. А когда создавались колхозы, паровую мельницу у него отобрали, мельница вошла в государственное производственное объединение. К этому времени Семен Фокин успел выучить своих внуков на горных инженеров. В войну братья Фокины отважно защищали Родину, о чем свидетельствуют их боевые награды. После войны братья Фокины восстанавливали Донбасс. А когда Украина стала «самостийной», один из потомков немца-прусака Фоки (по паспорту он был уже украинцем) возглавил украинское национальное правительство.

И надо же такому случиться – рейсовый автобус зарулил прямо на больничный двор. Кого-то в пути схватил аппендицит, и шоферу ничего не оставалось, как доставить больного чуть ли не на операционный стол.

Из автобуса высыпал народ – больница и рынок были рядом. Из Сиротина ехали в райцентр в большинстве своем лечиться и торговать пожилые, а кто помоложе, включая молодых, – за пособием по безработице. Как ветром сдуло и говорливых лицеистов – спустя пять минут они уже стояли у пивного ларька, что-то доказывали друг другу, энергично жестикулируя. В лицей не торопились, хотя он высоким зданием из серого силикатного кирпича возвышался рядом с городским рынком, прозванным Хитрым.

Зенон Мартынович, расспросив первую встречную женщину в белом халате, направился в палату «почечников». Алексей Романович Пунтус занимал двухместную палату с телевизором и умывальником. Его сосед ушел на процедуры. У Алексея Романовича с утра процедур не было, и он, подремывая, коротал время у телевизора. Низенький толстый диктор, по виду кавказец, увлеченно рассказывал, как варить украинские галушки на бараньем жиру.

Приняв таблетку снотворного, Алексей Романович общался с женой по мобильному телефону. Валентина Леонидовна предупредила: «Жди западена. Он к тебе от знакомого львовского адвоката…»

До глубокой ночи Алексей Романович нудился: много ли адвокат запросит? Сосед по койке агроном Петро Петрович Хворостенко тоже страдал почками. До выхода на пенсию он жил в селе Урывы, жил вольготно в казенном финском домике с ухоженным огородом и тенистым вишневым садом, который каждый год плодоносил.

Страдая почками, пенсионер Хворостенко не посчитал за труд наполнить из родника стерильную посуду и отвезти в областную лабораторию. Анализ показал: вода для питья годится, но в ней высокий процент песчаника. «Пейте суточную воду, – посоветовали в лаборатории, – а лучше закажите фильтры. Для села это обойдется не слишком дорого, зато люди будут здоровее».

Когда Петро Петрович показал Алексею Романовичу Пунтусу, тогда еще председателю колхоза, заключение областной лаборатории, тот округлил глаза, как окунь, выхваченный из воды. Его возмущению не было предела.

– Да чтоб колхоз платил за каждого колхозника? – взорвался он. Его свекольные мясистые щеки задрожали, как холодец. – Обойдутся! Жили наши предки без фильтров, и мы проживем.

Предки с камнями в почках лечились горячим кирпичом, завернутым в тряпку. Многие умирали, не дожив до пенсии, не догадываясь, от какой болезни принимали смерть. Кто-то выехал на новое местожительство, захватив с собой эту проклятую болезнь. А вот бывший председатель в своем селе дожил до операции на почках. Дожил и бывший агроном соседнего колхоза. Умри они в среднем возрасте, не знали бы, что такое страдать почками.

Хотел Петро Петрович избежать этой болезни, но местное начальство не позволило ему быть здоровым, а вместе с ним и всему селу. Когда сиротинцы узнали, откуда у них мочекаменная болезнь, старожилы вспомнили предупреждение оккупантов: «Ваша вода для здоровья опасна!» Сельчане оккупантам не поверили. Оккупант – он же враг.

Для охлаждения двигателей немцы брали воду, накопленную в карьере весенним паводком, – вода была прозрачной и мягкой, не известковала двигатели. Сиротинцы с пеплом подсолнечника мыли полы и стирали белье…

Зенон Мартынович смотрел на бывшего председателя колхоза: под сонными глазами – пунцовые мешки, щекастое лицо припухло. «Запустил болезнь. Вряд ли долго продержится», – невольно подумал гость.

– Алексей Романович, вернемся к разговору о вашем лечении в Трускавце.

– А стоит ли?

– Стоит. Важных дел у нас, как гудзиков на гаманце.

– Что верно, то верно. Без толкового адвоката нам никак не обойтись. Давайте обговорим, пока нет соседа.

– Он – кто?

– Есть у нас один. Любой дырке – затычка. Все ему не так, все норовит переделывать.

– Он кто у вас – Горбачев?

– У него мать скандалистка. Когда-то, еще в детстве, настроила против нас, персонально против меня. А я был все-таки власть. В коммунизм, конечно, не верил. Но за пропаганду коммунизма хорошо платили… А сын у нее оказался опасным, потому что нагуляный.

– Что – у вас такое возможно? – Зенон Мартынович изобразил на лице изумление.

– В войну это случилось… Тогда население сильно уменьшилось. Случалась и прибавка. Как в стаде бывает… Пастух зевнул – а бычок уже на телочке.

– И даже на коровке? – поддакнул ему Зенон Мартынович.

– А какая коровка не жаждет гульнуть? Особенно если она вышесредней упитанности…

Гость шевельнул широкими крылатыми бровями: Алексей Романович – серьезно или же иносказательно? Если серьезно, то какой тогда упитанности Валентина Леонидовна? И ведомо ли ему, на что способна эта всегда молодая женщина?

Не раньше как прошлой ночью гость после двадцатилетнего перерыва изучал ее возможности. И вроде она еще ничего… Энергетики достаточно.

Гость, как пройдоха-гусар, крепкими желтыми пальцами поглаживая пышные усы, по-доброму усмехался. Несмотря на трудности жизни, в чем он почти не сомневался, даже незамужние украиночки полнели, а молодых и полных мужчины везде замечают – и на востоке, и на западе. Кода-то Зенон Мартынович мечтал жениться на полнотелой украиночке и даже короткое время был женат. Но та, полтавчанка, своей необузданной ревностью его так доставала, что он зарекся – к ЗАГСу ближе, чем на дальность револьверного выстрела, не подходить. Женщины, особенно украиночки, на многое способны: у них верный глаз и твердая рука.

– Алексей Романович, зачем вам нужен адвокат, да еще такой заслуженный, как пан Шпехта?

Тот недоуменно взглянул на гостя.

– Тут одна гражданка незаконно получила пай, – начал было излагать свою просьбу Алексей Романович. – Гражданка не состояла в колхозе…

– Она – кто?

– Рядовая учительница.

– А пай – сколько гектаров?

– Пятнадцать.

– И стоит адвокату из-за каких-то пятнадцати десятин совершать вояж через всю Украину?

– Дело принципа. Я людей предупредил: гектары у нее отберут. А мне: где такой закон? Тут потребуется тонкая юридическая помощь.

– Всего-то?

– На твердом слове мой авторитет всегда держался и до сих пор держится.

Алексей Романович стал перечислять свои заслуги, но гость не горел желанием терять время на пустые разговоры, ему нужно было получить согласие на то, чтобы в доме бывшего председателя колхоза создать перевалочную базу – канал для пересылки в Южную Россию религиозной литературы. В этом был заинтересован Ватикан.

– Кто эта учительница?

– Перевышко, жена тракториста.

– Она не родственница Миколы Перевышко?

– Мать. Но Микола в селе веса не имеет. Он, как и его отец, шумит, а толку? Шумел на выборах – не тех избираем, держава рухнет… Держава рухнула, а вот нация, к счастью, уцелела.

Зенон Мартынович, ломавший шестой десяток лет, насторожился: не хватало еще из-за какого-то вчерашнего мелкого номенклатурщика терять перспективный кадр… Но и не хотелось портить родственные отношения с Пунтусами. В одном из них бурлила кровь Гуменюка.

Когда разговор перекинулся на пересылку литературы, Алексей Романович выдержал продолжительную паузу, спросил:

– А это не опасно? При старом режиме за хранение недозволенной литературы на каторгу ссылали.

В болезненных глазах бывшего председателя уже проглядывал страх: а вдруг и теперь о себе напомнит старый режим? Опять уже не товарищи, а паны. Товарищи пока еще в армии. Но там, на верхотуре, паны-командиры, и песни горланят про пана полковника…

– Опасно все-таки… Если не расстреляют, то сошлют на Колыму.

Гость расхохотался.

– Вы в какой стране живете, добродий Алексей Романович? Кто вам почки лечит?

Услышав такое, Пунтус опешил. Уставился на гостя злым, подслеповатым взглядом: в какой стране – он с детства знает, учил историю.

– Живу… любезный… на… Украине… – сказал, делая паузы между словами, как бы подчеркивая, что он еще не потерял рассудка, в здравом уме, и что больные почки на голову не влияют.

– А я, грешным делом, подумал, что вы живете в России… Хвалите Господа Бога, что Украина благодаря самостийности осталась без Колымы. До вас это доходит?

До Алексея Романовича наконец-то дошло. Он раскрыл рот – не хватало дыхания. Но вот взгляд его потеплел, на пепельно-серых морщинистых губах обозначилась ироничная улыбка. В бесцветных глазах мелькнула искринка.

– А что, и верно! Ссылать будет некуда!

Гость подзадоривал:

– И расстрелять не смогут. Патроны Луганского завода все на корню проданы. По этой причине и смертную казнь отменили. Так что, шановный Алексей Романович, будем пользоваться по старинке – удавкой.

Посмеялись, пошутили.

Гость ласково взглянул на своего нового друга:

– Вернемся к нашим телятам. Ну, так как?

– Ладно!.. Присылайте. А что касается передачи за кордон, у нас он за лесополосой, договаривайтесь с соседями.

Как на базаре барышники, новые друзья ударили по рукам, дескать, так и быть, сторговались.

– Когда ждать первую партию?

– Как вернусь.

– А с Илюхой и Миколой свидеться не хочется?

– Почему же… Свидимся… во Львове.

Зенон Мартынович знал, с каким грузом ребята возвращаются на Украину, и показывать этот груз в Сиротине нежелательно, иначе недобрая слава, как смола, прилипнет к бывшему председателю передового колхоза: мол, не успела власть перевернуться, а он уже, видимо, по лизингу, приобрел труповозку, взял в работники сына своего вечного недруга. Для досужих языков это была пища.

– Ну, с Богом, хлопчики! – но стоило Алексею Романовичу сделать резкое движение, как почка напомнила о себе резкой дергающей болью.

Гостю следовало проститься и с Валентиной Леонидовной, но гость был рад уехать не простившись. За годы долгой холостяцкой жизни Зенон Мартынович убедился: для него самые неприятные минуты – расставание с женщиной, с которой только что испытал волнующую близость.

И он не простился.

Холодной дождливой ночью он сел на проходящий пассажирский поезд; расслабившись, весь день отсыпался и вечером был уже в Киеве. Задерживаться в столице не было надобности. Посмотрел расписание поездов. Львовский пассажирский отошел недавно, следующий будет рано утром.

Вспомнил Зенон Мартынович, что он еще не ужинал. Направился в ресторан. Заказал рассольник и графинчик «Киевской з перцем».

Билет был в кармане. Вытащил было мобильник (до вчерашнего дня мобильник был заблокирован, конечно, не без участия Шпехты), чтобы сообщить Варнаве Генриховичу о своем скором возвращении.

«А стоит ли сообщать?» – подумал нехотя. Торопиться во Львов не хотелось. Зенон Мартынович все еще испытывал блаженство от посещения Восточной Украины.

Впервые в чужом краю он почувствовал, что здесь ему по-домашнему уютно. Это было, как струя свежего воздуха, что залетела в голову и продула мозги. Теперь он мог трезво судить, какова на востоке страны обстановка. Сам собой напрашивался ответ, волновавший Шпехту, а заодно и его, Гуменюка: с кем будет Украина?

Себе Зенон Мартынович ответил: будет, конечно же, с народом, который не видит большой разницы между украинцами и русскими. На северо-востоке Причерноморья люди легко соглашаются быть и русскими, и украинцами, в жилах у них течет и доля неславянской крови. Значит, секрет тут не в принадлежности к той или иной нации. А в чем же?..

Нужно будет организовать свои мысли и потолковать на эту тему с Варнавой Генриховичем. Нам, украинцам, хватит собачиться, доказывать друг другу и всему миру, часто с ножом и удавкой, кто из нас, украинцев, чистокровней…

Перед глазами, как изваяние гениального зодчего, стояла Валентина Леонидовна. Ее лик он видел в католическом соборе Святого Юра на иконе. На обозрение была выставлена мадонна с удивительно нежными глазами этой слобожанской женщины.

Загадал себе: «Приеду, еще раз зайду в собор Святого Юра, посмотрю икону. Не с ее ли прабабки рисовал художник эту славянскую красавицу? Но почему тогда ее правнучка очутилась в южнорусской степи, недалеко от Дона? Не там ли путивльский князь Игорь оставил свое войско? Что это за степь такая? Кто приходит туда, остается без войска. Даже в последнюю войну генералы дуче оставили своих солдат под Воронежем, а фюрер отдал свою армию в этой же степи на берегу Волги… Зато земля какая родючая! Может, от того, что так щедро полита кровью?..»

Для себя Зенон Мартынович делал открытие за открытием. «Приеду – расскажу друзьям». Но понравится ли это его друзьям в той же Польше?..

До отхода поезда было время. В привокзальном ресторане он сидел, предаваясь размышлениям. После рюмки обжигающей «Киевской з перцем» в наваристом рассольнике он ловил крупные зеленые маслины. Спрашивал себя: «Растут ли такие маслины на востоке Украины?» Почему он, будучи на Слобожанщине, не поинтересовался?

Мысли были о Валентине Леонидовне. Вспомнил, как в далекой молодости, во Львове, в гарнизонной гостинице, эта женщина, очарованная мужской силой заказного донора, страстно ему шептала: «Мыленький, давай поженимся. Я брошу все… хату, пустопорожнего мужа. От него детей никогда не будет». На скрипучей казенной койке она призналась, что замуж выскочила, потому что настаивали родичи: вот, мол, доля твоя – Алексей Романович, он хоть и сморчок, а все-таки – начальство, колхозом правит… Коль он сватается – выходи, больше тут не за кого – район животноводческий, одни нудные скотники… Правда, специалисты приезжают, их направляют по распределению. Но у каждого где-то есть семья… И ведут себя достойно. А ее сморчок – ни капли гордости: гнется перед вышестоящим начальством, как лозинка. А это же мерзко! Разве такого полюбишь?

Она хочела любить высокого, красивого и чтоб водку не жрал… Слишком многого она хотела… «В глухомани кого любить? – спрашивала она донора. – Мне приятно, что ты трезвый…»

(Не ведала она, что доноров отбирали из числа мужчин средних лет, непьющих, совершенно здоровых. В те годы ее донор был именно таким.)

И еще он запомнил, на что Валентина Леонидовна намекала. Она себя предлагала в жены, а не в любовницы. «Я тебя чувствую, – горячо шептала она, – ты не такой, как все… Я тебе подхожу? А ты – ты меня чувствуешь?..»

Ничего он тогда не чувствовал. Он на ней зарабатывал деньги…

Позже были и другие женщины. Много других. Но запомнилась эта – из слобожанского села Сиротино… Он для нее был просто донор. В семидесятые годы двадцатого века профессия «донор» только входила в моду. Власть официально осуждала такой способ демографической стабильности, а неофициально его придерживаются все народы мира. Украина – не исключение.