Текст книги "Предчувствие смуты"

Автор книги: Борис Яроцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)

3

Раздумья прервало появление Тамары. Никита ее увидел издали, когда она выходила из желтых решетчатых больничных ворот. Ее остановил какой-то высокий очкарик в синем милицейском плаще. Она ему отрицательно покачала головой и быстро направилась к Никите.

Тамара улыбалась глазами, и он чувствовал: рада встрече, как может радоваться близкому человеку, которого давно не видела.

– Сколько до поезда? – спросила, подойдя, как еще недавно спрашивала мужа, когда тот спешно уезжал в командировку.

– Три часа.

– Тогда – прямо в детсад. Тебя уже заждалась Клавочка. Я позвонила воспитательнице, чтобы дочку обрадовала: сказать, что заедет крестный. На полчасика. В этом случае она соберется как по тревоге.

И – верно, когда Никита поздоровался с охранником, отставным офицером, сторожившим детсад, девочка уже была одета, в руках держала картонную папку для эскизов.

– Рисунки-то – зачем? – спросила мать.

– Покажу крестному. Говорят, у меня красиво получаются горы. Правда, крестный? – Ее чистыми любящими глазами, казалось, смотрела мать Никиты, когда ждала сына после долгой разлуки.

– Правда, – мягко слукавил Никита. Горы давно уже сидели в его печенках: скольких товарищей он в этих горах потерял, пока его саперы – и он вместе с ними – на практике изучали «Боевой устав пехоты».

Они шли по знакомой тенистой улице, обсаженной тополями. За купами зелени угадывались каменные двухэтажки, построенные уже после войны немецкими военнопленными. Никита нес увесистый альбом, подаренный им в прошлом году по случаю годовщины нашей доблестной армии. И Клава знала, что армия у нас доблестная, потому что в армии служат лучшие люди страны. К ним она относила папу и крестного.

По дороге в военный городок встречались знакомые, жены сослуживцев. Некоторые женщины, видя шедшего рядом с Тамарой и ее дочкой прокаленного южным солнцем темно-русого плечистого прапорщика, оглядывались, видимо, про себя рассуждая: а врачиха-то не успела по капитану выплакать слезы, как уже отхватила молодого и красивого мужика, правда, всего лишь прапорщика. Хотя… прапорщики, как известно, в службе высоко не взлетают, зато, отработав по контракту и уволившись в запас, обрастают тучным хозяйством, а если учесть, что у прапорщика золотые руки сапера – он ценнее иного полковника, а то и генерала.

За двухэтажками вровень с тополями – пятиэтажки, уже построенные стройбатовцами. В них поселили офицеров гарнизона. Жильцы пятиэтажек почему-то завидовали тем, кто занимал двухэтажки, – там делали только плановые ремонты.

Квартира Калтаковых – на пятом этаже, летом часто с водой проблема, из окна видно, как на солнце играют серебристые волны Дона. Там, на правом берегу, в войну были окопы переднего края.

Пока восторженно щебетавшая девочка показывала крестному свои рисунки, Тамара накрыла стол. Запах вкусного наваристого борща вызвал у Никиты, как говорят в армии, зверский аппетит. Примерно такой борщ готовила мама. У нее рецепт от бабушки Тани, а у той – от прабабушки Паши… Кстати, с недавних пор Тамара варила борщи по старинному рецепту слобожанской учительницы Клавдии Петровны Перевышко.

За обедом незаметно убежало время. Хотелось о многом поговорить. Чаще спрашивала Клавочка, почемучка. Тамара то и дело ее останавливала:

– Дай крестному поесть. У него еще ложка сухая.

«Вот надо на ком жениться», – мечтательно говорил себе Никита, уже не так остро испытывая сожаление, что не по своей вине расстался с Юлей.

Когда-то он, уже в десятом классе, клятвенно заверял Юлю: «Я отслужу, а ты меня дождись, и мы поженимся».

«Сначала отслужи, – ответила она. – А там будет видно…»

Видно не стало. Никита подписал контракт на два года. Потом еще на два… Не дождавшись демобилизованного, Юля по настоянию отца скоропалительно вышла замуж за какого-то милиционера, но скоро с ним рассталась – много пил, потом была сосватана за помощником депутата Верховной рады Семена Онуфриевича Блакитного, пожилого грека, бывшего помощника секретаря обкома партии.

Что ее заставило согласиться на такой шаг? Любовь там, по-видимому, и не ночевала, а вот выгода была. Человек с положением, а не какой-то контрактник даже не своей, а Российской армии.

«Ишь, будущая пани Блакитная!..»

Узнав о таком коварстве, Никита разразился длинным письмом, в котором были и такие слова: «Любит тот, кто ждать умеет».

Она его терпеливо ждала, а он в контрактники записался. Юля ему ответила холодной короткой писулькой: «Годы уходят. А впереди – опять неопределенность. Женщина быстро стареет после первой неудачной любви».

Никита прервал переписку и сжег ее ласковые письма. Оставил только маленькое фото со студенческого билета.

Душевная боль притупилась. Но время от времени все же напоминала о себе, когда можно было вздремнуть за бронированной спинкой в кабине тягача. Когда-то он Юле написал, в каких условиях изредка доводится спать, и Юля пообещала подарить ему подушку-думку из утиного пуха. Подушку ему приготовила, но передать не смогла: в то лето, когда у нее были каникулы, Никите не предоставили отпуска. В тот год было не до отпусков.

Боевики Хаттаба получили свежее пополнение из Арабских Эмиратов. Они искусно минировали дороги, к минам было не подступиться, и саперам капитана Калтакова приходилось снимать мины под прицельным огнем снайперов-наемников из стран бывшего соцлагеря.

Подушка-думка так и осталась невостребованной. Юля ее передала Клавдии Петровне.

«Да что б я, сама не сумела… Птицы полный двор…» – отказалась было от подарка мать Никиты.

«Я обещала…»

И в следующий свой приезд Никита не взял Юлин подарок, ничего не обьяснив матери, хотя мать уже знала, что Алексей Романович сосватал дочку за какого-то крутого грека с украинской фамилией.

4

После гибели командира саперной роты капитана Калтакова прапорщик Никита Перевышко, получив ледяное письмо от Юлии Пунтус, стал несколько иначе присматриваться к Тамаре. По временам он ее почти ежедневно видел. Раньше, до военных действий на Кавказе, они жили по соседству – более того, в одном доме: первый этаж был отведен под общежитие, его занимали по преимуществу неженатые офицеры и прапорщики, а также очередники на квартиру, второй этаж и выше – квартиры семейных. И вся пятиэтажка напоминала общежитие – люди знали друг друга по совместной службе, дети ходили в один детский сад и в одну школу.

Тамара была на два года старше Никиты. Светло-русая, светлобровая, высокая, гибкая в стане; ее предки были из Прибалтики, и ее принимали за эстонку, да и Никита первое время считал, что она эстонка. Михаил начинал офицерскую службу в артиллерийском полку, который дислоцировался в старинном городке Вильянди на берегу глубокого лесного озера, облюбованного ленинградскими художниками. Никиту смущало их неравное положение: Тамара окончила Воронежский медицинский институт, работала хирургом областной больницы, у Никиты за плечами были десять классов сельской школы и окружные курсы минеров.

Но не это было главным, что препятствовало их сближению. Тамара была женой его непосредственного начальника, и он, капитан Калтаков, даже после своей гибели незримо стоял между ними.

Никита пытался не думать о Юлии. Он считал, что она его предала. Он чаще думал о Тамаре. Но – вот беда! – у него медленно просыпалось чувство любви к этой женщине. Он терзал себя неусыпной мыслью: ответит ли она взаимностью? Может, у нее на примете уже есть мужчина родственной профессии? Он слышал (и в книгах пишут), что врачи предпочитают брать в жены медицинских работников.

«Но она же вышла замуж за военного инженера»… А Никита – потомственный хлебороб, медиков у него в роду нет. Вот педагоги – есть…

Больше всего Никиту смущало – поймут ли его сослуживцы? Как они к нему отнесутся, когда он предложит Тамаре руку и сердце? Руку он ей уже предложил – как друг погибшего боевого товарища. А вот сердце… И опять все еще щемящей болью нет-нет и напоминала о себе первая любовь.

Когда-то его сердце всецело принадлежало женщине, с которой были связаны все его юные годы. И в селе уже не было тайной, что Никита Перевышко и Юлия Пунтус скоро поженятся.

В селе считали, что свадьба откладывается по вине двух непримиримых стариков – Пунтуса и Перевышки: враждовали семьи с незапамятных времен.

Алексею Романовичу нужен был современный зять – влиятельный и крутой, на шикарном «мерседесе», и чтоб он был бизнесмен не только по названию. Такого бизнесмена Алексей Романович заполучил бы без особого труда.

«Юля всему виной. Юля, – размышлял Никита. – В наш век все на выгоде помешались. С помощью своего крутого жениха Юля без особых преград стала студенткой сельхозинститута». Мысль – как наваждение…

Свадьбы еще не было – долго тянулся бракоразводный процесс. Никак не могли супруги Блакитные поделить свое громоздкое имущество, а его за пятнадцать лет совместной жизни накопилось довольно много. Лора Блакитная, в девичестве Орешко, была дочерью депутата Верховного Совета, крупного советского хозяйственника, оставившего своей наследнице солидный капитал, который хранился в зарубежном банке. На долю этого капитала претендовал и Семен Онуфриевич Блакитный.

Юля, чтобы не было в институте нежелательных разговоров, поселилась в комнатке на две койки, но готовила обеды на общей студенческой кухне.

При возросшей дороговизне стипендии едва хватало на неделю, и родители регулярно передавали ей сумку – продукты домашнего приготовления. Раз в неделю – обычно по субботам – она варила борщ с курицей. Голодные сокурсники находили повод, чтобы заглянуть к ней в гости и как бы случайно попадали на обед.

Это не нравилось Семену Онуфриевичу, но когда в Юлиной комнате заставал за обеденным столом ее сокурсников, он охотно подсаживался к ним. Одному из них вручал ассигнацию в двадцать гривен и посылал за бутылкой. Пили все, исключая хозяйку. Она не питала пристрастия к спиртному. За глаза друзья-студенты, особенно подруги, хвалили раздобревшего жениха: «Юлька, тебе повезло. Долляров у него – чувал, а то, что он плешивый та мордатый и с мешками под глазами, кто теперь на морду смотрит, – был бы у него чувал с доллярами».

Юлю эти суды-пересуды обижали, но она тайно лелеяла мысль: «Вот мордатый мой отсудит миллионы, тогда сиротинцы, как сороки, застрекочут по-другому».

Жизнь есть жизнь: чем бедней народ, тем злее завистник… И родителям Никиты ее свадьба даст возможность побрызгать ядом. Она знала: раньше старому Перевышке гордость не позволяла брать в дом дочку бывшего председателя колхоза. О ней люди если и судачили, то незлобиво: пусть Юля умная, красивая, работящая – этого никто не отрицает, но для старого Перевышки она – дочка его смертельного врага.

А Никита Перевышко для Пунтуса – никто. Он хоть и служит в Российской армии, но армия эта вроде уже и не своя, но и не чужая. В войну сражались вместе против общего врага. Несколько месяцев были под немцем. Перевышко и Пунтус воевали в одном партизанском отряде, командиром был Огнивенко, украинец, начальником штаба – Савелий Лунев, сибиряк, попавший в окружение.

Слобожанщина – малая частичка России. Это в двадцать первом году, когда расказачивали донское казачество, часть ее территории, по предложению Лейбы Троцкого, Российская Федерация как бы подарила Украине. Село оказалось разделенным надвое. Государственная граница прошла по железнодорожной насыпи. Если ехать из Воронежа на Чертково и спрыгнуть с поезда на левую сторону, очутишься в России, если на правую – на Украине. Но всегда под тобой была родная Русская земля, в древности получившая название Киевская Русь. Эту землю на протяжении многих веков никогда не делили добрые соседи.

А вот Алексей Романович Пунтус, какие бы фокусы относительно территории власти ни показывали, был согласен с ними по всем пунктам. Он всегда спешил первым одобрить все, что провозглашала Москва, а когда половина села отошла Украине с гектарами его земли, стал яростным украинским националистом. Он, не долго раздумывая, немедленно вступил в партию, которая поддерживала украинского президента. Потому он и ходил всю жизнь в начальниках. Сейчас, когда нет ему руководящей должности, он считается в резерве.

Его сосед Перевышко Андрей Данилович далеко не всегда одобряет действия местных властей, считает, и того не скрывает, что местная власть, даже впервые избранная, много себе хапает. За это Перевышку критиковали не веским тяжелым словом, а тяжелой палкой. Критиковали обычно в темном переулке и неизвестно кто.

И при новой власти он чувствовал, что его побьют, как били когда-то его и его деда, когда они критиковали местную власть. Неизвестно, кто их бил и топтал. Следствие всегда заходило в тупик, когда след выходил на местные исполнительные органы.

В селе не впервые ставится вопрос о земле: кто же на ней хозяин? С начальством лучше соглашаться сразу. Целее будешь. Так люди говорят. А если помалкивают, то понимают: любая власть бьет и топчет несогласных…

После обеда Клавочка смотрела по видику какую-то сказку про синего медведя, а Никита рассказывал о службе в саперной роте, которую нынешней весной принял старший лейтенант Хмара, выпускник Военно-инженерной академии, но вскоре его перевели в штаб бригады, а на его место прибыл лейтенант Червонин.

– Умный, но отчаянный хлопец, – хвалил его прапорщик. – Уже два раза попадал под чеченские пули. Первый раз стреляли издалека, с двух километров, если не дальше. Пуля попала в каску, уже потеряла убойную силу. К счастью, угодила не в лицо. А то остался бы старшой без глаза. Снайпер стрелял из русской трехлинейки образца девяносто первого дробь тридцатого. У нас на вооружении таких винтовок давно уже нет, разве что в музее.

– Неужели берут из музеев?

– Кое-кто жертвует из частных коллекций. Желающих пострелять, да еще по живым мишеням, – немало. Для Европы наш солдат – чем не мишень? Вот и слетаются на Кавказ любители легкой охоты. Недавно задержали одну семейную пару. Он – эстонец, мастер спорта по стрельбе, она – русская, тоже спортсменка и тоже мастер спорта по стрельбе. При них было письмо, адресованное родственнице покойного генерала Дудаева. А Дудаев служил в Эстонии, оттуда его полк вылетал и бомбил афганские аулы.

– Сколько же за бугром снайперов! – не то спросила, не то ответила Тамара. – В прошлом месяце оперировали сержанта. Пуля пробила ему бронежилет и застряла в шейном позвонке.

Никита уточнил:

– Пулю вы отдали на экспертизу?

– Отдали. С недавних пор наши специалисты исследуют и пули, и осколки. В телах наших военнослужащих мы находим металл из дальнего и ближнего зарубежья. Некоторые бывшие советские республики уже смотрят на Россию как на своего врага… И не только смотрят…

Заметив, что Никита пытается усомниться в ее суждении, поправила себя:

– Факты свидетельствуют…

– Факты можно подобрать разные, что и друг будет выглядеть как недруг. Нельзя всех под одну гребенку… Правители – одно, рядовые граждане – другое.

Но и Тамара понимала, о чем толковала: ведь родилась и выросла в семье военного врача, за военного инженера вышла замуж. И в семейном кругу разговоры велись чаще всего об армии. И семейную библиотеку составляли книги о людях армейского труда.

У нее было суждение о современной армии. В хирургическом отделении, где лежат раненые, чего только не наслушаешься!

– Но делают боеприпасы не министры, – доказывала она Никите очевидное, – и в окопах сидят не дети олигархов.

– Известно, дети олигархов в армии не служат. Это не Англия, где не делается исключения даже для членов королевской семьи.

Тамара высказывала свое мнение. Это было мнение раненых, для которых уже закончилась военная служба, и речь могла идти только о размере пенсии, об инвалидности, о квартире.

– Россия – это Россия. Цари не вернутся.

– Говорят, их заменили олигархи.

– Олигархи исчезнут, как только власть переменится. Они – как грибок на ногах, стоит ноги мыть почаще…

Тамара поворачивала разговор на крамольную тему. Никита, как наставлял его начальник особого отдела, избегал крамольных тем, и спросил, о чем не мог не спросить:

– Вы узнавали, чья пуля угодила сержанту в шейный позвонок?

Ответ у нее словно заранее был готов:

– Узнавала. Боеприпас изготовили твои земляки – рабочие Луганского патронного.

Он рассудительно заговорил:

– Так что же получается, вина и на них ложится? Я скажу больше. В наш БТР угодил снаряд из безоткатного орудия и не разорвался. Саперы его обезвредили. Взрыватель отправили в лабораторию. Оказалось, боеприпас изготовлен в Испании, а сама взрывчатка – из Рубежанского химического завода. Есть такой на Луганщине. Завод сохранил за собой название «казенный». Выдает военную продукцию с первого января 1917 года. Работал с перерывами в Гражданскую войну и останавливался в год немецкой оккупации.

– Тебе известны такие подробности! – удивилась Тамара.

– Там работают наши слобожане. Они такие же саперы, как и мы.

– Которые ошибаются один раз? – переспросила она, внимательно глядя на собеседника. Его взгляд таил загадку.

– Примерно, – ответил раздумчиво.

Для Тамары никакой загадки не было. Уже новый командир саперной роты лейтенант Червонин на инструктаже привел эту расхожую поговорку, и в тот же день солдат из нового пополнения – вот совпадение! – подорвался на мине-ловушке. На обочине дороги солдат заметил блестящий кошелек из хромовой кожи. Соблазнился находкой. Перепрыгнул через кювет. Схватил кошелек. Прикинул на вес. Тяжелый, видимо, одни медяки. Развернул – остался без пальцев…

Время торопило. Прощаясь, Никита поцеловал Клавочку, попытался обнять и Тамару, но она для поцелуя подставила только щечку, зато произнесла слова, которые его ободрили, укрепили надежду на все лучшее:

– Не задерживайся. Мы с Клавочкой будем скучать.

Не сказала, по ком, но и Клавочке было ясно, о ком она говорит. Она взглянула на крестного, как всегда смотрела на отца, который часто уезжал в командировку. Одна Тамара знала, что из таких командировок не всегда возвращаются. За последние годы под красными звездочками сколько могилок прибавилось на городском кладбище!..

5

Звездная августовская ночь. Ущербная луна прикрыта застывшим облаком. Со всех четырех сторон – холодная сухая степь. Свирепствовали кузнечики. В августе они особенно трескучие.

Никита Перевышко шагал по ночной Слобожанщине, вдыхая запах свежескошенного донника.

Вскоре Никита нагнал шедшего впереди человека с тяжелым рюкзаком за плечами. Еще издали было заметно, что пешеход то и дело оглядывался и все ближе держался обочины, как бы предоставляя незнакомцу с рюкзаком дорогу для обгона. Когда Никита поравнялся с пешеходом, тот резко остановился, не выпуская руки из кармана.

– Привет, земляк. Вижу, нам по пути.

– Привет, – поздоровался пешеход, не обнажая руку.

– Что там у тебя – нож или кастет?

– Ствол.

– Ствол в таких случаях держат у груди.

Путники, приостановившись, пристально посмотрели друг на друга.

– Никак Перевышко? Никита?

– Откуда, Клим?

Односельчане разговорились. Меньше всего Никита хотел встретить в степи, на пустынной дороге, своего давнего врага и обидчика Клима, старшего сына Пунтуса.

Гора с горой не сходятся, но люди, коль они живые, когда-нибудь да сойдутся, а сойдутся – не молчат.

– Давно из дому? – спросил Никита.

– Год и четыре месяца.

– Что так долго?

– Наоборот, отпустили раньше срока. За примерное поведение.

– За что сидел?

– Стоял. На шухере.

– Это где же?

– На Суходольском перегоне. Ребята русский поезд грабанули. А я груз принимал и относил от насыпи. Это чтоб не наскочили пограничники. Все-таки граница. А поезд шел по украинской земле.

– И попался?

– Не я. Кто пломбы сорвал.

– А что за товар?

– Скажу – не поверишь. Памперсы. На памперсах ребята и попались.

– А тебе дали срок?

– Баба продала… Бабы, они продажные… Одной девахе я отнес тючок – три сотни памперсов. Куда их для одного села? Раньше, в старину, – мне рассказывала бабушка, – о памперсах и слыхом не слышали, это уже в советское время появились пеленки. Наши предки от рождения до года росли на печке, вместо пеленок, как суточному теленку песочек подсыпали. В старину, мне бабушка рассказывала, помочилось дитя, песочек заменят – тело сухое и здоровое… А деваха моя с памперсами мотнулась в Купянск. На барахолке ее и замели. Прижали – она указала на меня. Я, конечно, таиться не стал. Гоню чистосердечное: так, мол, и так, шел на случку, гляжу, под откосом что-то белое. Думал, из вагона пассажир выпал. Оказалось, тючок с памперсами. А раз вещь под откосом, значит, бесхозная. Я ее своей девахе – в качестве презента.

– И тебе поверили, что имущество бесхозное?

– Не поверили. Но я стоял, как партизан на допросе… Когда-то пацаны меня учили: сказал один раз, хоть подохни – показаний не меняй… Все равно два года дали. Откантовался две трети срока. Кинули в черкасскую образцово-показательную колонию. Там я стал идейным. Когда митинговали, глотку рвал: «Гэть кацапив з украинских тюрем!» Меня заметили. Перевели в хлеборезку. Откормился. В весе прибавил. Колония хоть и образцовая, зэки голодают… Не знаю, как в России, а наши зэки за бугор так и норовят. Там, говорят, житуха клевая. Там, за бугром, зэки прямо в камере телек смотрят. В город выпускают. Без конвоя. Только на ногу им цепляют браслет, это чтоб за ними следить по спутнику…

Для контрактника Перевышки это было ново. У нас подобной вольности не допустят. Да и Климу он не очень поверил: мало ли чего человек наслушается, да еще в тюремной камере? Там каждый ждет не дождется окончания срока. Дают подышать воздухом свободы, но только подышать.

Никиту невольно заинтересовала идея с браслетом. Если это не байка, молодцы американцы. Пусть зэки ходят с браслетами, зато есть у них видимость свободы.

– А если зэк попытается освободиться от браслета?

– Ничего не получится – мина сработает. Мина привязывается к ноге. А зэк без ноги – что теща, похоронившая дочку.

«Колония просветила Клима», – думал Никита, не удивляясь, что рядом с ним шагает человек, о котором, как говорили в Сиротине, тюрьма плачет. Теперь, по-видимому, уже не плакала… Пунтусы, будучи в большинстве, часто били Перевышек. Не однажды от Клима доставалось Никите. Клим чуть ли не следил за Никитой, и если видел его с Юлей, набрасывался на него, как молодой петух. Однажды после очередной стычки вытирая Никите разбитый нос, Юля сказала с упреком: «Ты же намного его сильней, а – поддаешься. Стесняешься, как следует, врезать? Его давно пора проучить».

И он ему врезал, как учил отец. Клим застал их на тропинке, когда они спускались к речке. Обычно Клим сначала вступал в словесную перепалку: «Опять, гад, Юльке не даешь проходу…» Клим не успел раскрыть рот, как Никита схватил его за уши и головой, как футбольным мячом, расквасил Климу нос. Клим выхватил из кармана самодельную финку, но Юля встала между ними, примиряюще крикнула: «Все! Квиты!»

И с тех пор Клим оставил Никиту в покое, видимо, окончательно понял, что у Юли с Никитой серьезные чувства, и, чем черт не шутит, а вдруг породнятся враждующие семьи – вот будет потеха!

За полтора года, пока Клим отбывал наказание в образцово-показательной колонии, в Сиротине, как и на Слобожанщине, не говоря уже об Украине в целом, много воды утекло. Нашелся истинный отец – родитель Илюши. Климу и Юрику предстояло своих отцов еще найти. И девочки тоже – Юля и Оля – зачаты не бесполыми ангелами. Но об этом надо спрашивать Валентину Леонидовну, любящую мать своих разноотцовских детей, уже взрослых, не нуждающихся в родительской опеке. На всех пятерых им достаточно было одного отца – Алексея Романовича, он их заботливо принимал под свое крыло, как принимает наседка вылупившихся чужих цыплят.

Шли земляки-сиротинцы, неторопливо беседовали, вспоминали общих знакомых, шуршали подошвами по давно остывшему асфальту. Время не подгоняло. За всю ночь не обогнала ни одна машина.

На востоке забрезжил рассвет – появилась зеленоватая полоска зари над черными вспаханными полями, приготовленными под озимые. Кто вспахал свои паи, а кто и не вспахал. Невспаханные поля выделялись желтоватыми светлыми пятнами. Издали поля напоминали серое лоскутное одеяло.

– Ваши, небось, уже отсеялись, – глядя на пеструю пашню, произнес Никита, чтоб не молчать.

– Не знаю. Не писали, – говорил изрядно вспотевший под тяжелой ношей Клим. В туристском рюкзаке было что-то твердое, упругое, металлическое.

– Что там у тебя? – наконец-то поинтересовался Никита.

Клим вздохнул, словно раздумывая, признаваться или нет? Усмехнулся в коротко постриженные усики:

– Что мог стащить бедный зэк? Что плохо лежало. В данном случае провод. В тамбуре валялся. Где-то проводники прихватили. А продать не успели…

– На барахолку сам пойдешь или опять пошлешь свою деваху? – в словах Никиты Клим уловил едва прикрытую иронию.

– И пошлю. Если меня еще не забыла. В стране прихватизация в самом разгаре. Уже опустилась до самых низов.

– И до тебя?

– А до тебя – разве нет? Ты что – до сих пор ничего не хапанул? Генералы тебя не научили? Ольга писала: вашего соседа, племянника Алешки Земы, забрали в армию. А в полку сапог не оказалось. Командиры продали или пропили. В зоне травили анекдот. Назывался он «бизнес по-русски». «Украли бочку спирту. Спирт продали, а деньги пропили».

Анекдот давний. Клим слышал от мирного чеченца.

– А племянник Земы так и марширует без сапог?

– Юрко ему подарил свои старые кирзачи, со времен Советской армии… Ты разве не в курсе, что в Збройные силы идут служить в своем обмундировании? Как в старину ходили донские казаки.

Шагали по мокрой от росы шоссейке. Наблюдали рассвет в слобожанской степи. Климу хотелось говорить. И он не молчал. Продолжал начатую мысль:

– Раньше тоже воровали, но чтоб так!.. Все прихватывают, что плохо лежит… Разве с таким народом Украина поднимется? Перевелись, брат, истинные патриоты. Исчезли, как элитная картошка.

– А при чем тут картошка?

– Картошку два раза не перебери, не отбрось гнилую и мелкую – и нет элитного сорта. Так и люди. Попадет один с гнильцой – загубит весь посев.

– Какой агроном тебя просветил? Неужели в колонии?

– В колонии другому учат. Ты же помнишь, мой отец был председателем колхоза. Отбирал только сортовые семена. Потому и гремел на всяких выставках.

Никита приостановился, весело рассмеялся.

– Клим, а ты – кто?

– Ты имеешь в виду стыренный провод?

– Провод – чей?

– Был украинский. А может, и не украинский. У проводников надо было спросить.

– Ну, а когда Украина без всего останется, все растащат? Сам говорил, даже в тюрьме голодают.

Клим сбросил на асфальт тяжелый рюкзак, выпрямился, расправил плечи, дал спине передышку. Глядя на рюкзак, улыбнулся, обнажая фиксу из белого металла. Завершил мысль:

– Тогда я стану, как и ты, гражданином России. Мне ребята говорили, сколько Россию ни грабь, ее все не убывает. Вот что значит великая держава! Завидую кацапам. На богатстве сидят.

– А ты орал: «Геть кацапив з украинских тюрем!»

– Не придирайся к слову. Кацап – это еще не весь русский… Уже и поляки претендуют на Русскую землю.

– Это что-то ново.

– А новое – это забытое старое.

– Поляки ничего не забывают. У меня был сосед по нарам – поляк. Бредит Полонией – от моря до моря.

Дорога длинная… Шли, шуршали подошвами по влажному асфальту. Неторопливо беседовали на вольную тему.

В эти минуты как они были не похожи на прежних драчунов! Детство ушло – остались воспоминания. О плохом ни говорить, ни думать не хотелось. Было общее хорошее, вечное – вот эта степь.