Текст книги "Гермоген"

Автор книги: Борис Мокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 34 страниц)

14

Нижний этаж Чудова монастыря выложен был белым камнем. В дальнем углу находился склеп, имеющий вид кельи. Вид у этого склепа устрашающий. В стену вделаны железные крючья, орудия пыток. Некогда кованая железная дверь поржавела. Тут же рядом валяются железные вериги, разбросаны черепа и кости...

Двое стрельцов помогали престарелому патриарху спуститься в этот склеп по винтовой лестнице, довольно крутой. А когда они оставили его одного и слышно стало, как ударилась дверь, он ощутил удушающий запах затхлой сырости. Было темно. Лишь слабая полоска света, проникавшего из верхнего оконца двухсаженной стены, нарушала мрак.

Он не вдруг различил решётку на оконце. Видно, занесло её пылью, разбухла от ржавчины, оттого и не пропускает света... Вот она, «земляная тюрьма», о которой говорил Богдан... В углу возле стены были доски. «Они и будут моим ложем», – подумал Гермоген.

Гермоген вдруг почувствовал, что свет стал как будто ярче. Он поднял голову, и тотчас же к его ногам упал с мягким шумом мешок. Оконце закрылось. Гермоген развязал мешок и увидел, что он наполнен каким-то зерном. На ощупь оно оказалось овсом. Он понял, что над ним задумана злая насмешка. Пусть-де старый патриарх жуёт овёс, точно лошадь...

Чувствуя, как слабеют ноги, Гермоген опустился на доски. Смрад, казалось, становился гуще. Плечи охватывала сырость. Он забылся мгновенным летучим сном, и тотчас же ему привиделся боярин Салтыков. Белоглазый, разбухший, словно дождевая туча, он поднял вверх длинный палец. И тотчас неведомо откуда появился целый сонм людишек небольшого росточка. Они окружили Гермогена, кивали ему головами, ухмылялись. Лица сменялись, будто маски. «Это бесы», – подумал Гермоген. Он начал креститься, и сонм бесов исчез.

Очнувшись, он почувствовал дурноту. Глаза его наткнулись на кувшин. Он напился, но дурнота не проходила. Снова впал в забытье. И снова перед ним словно наваждение боярин Салтыков. Он сидел напротив него, и Гермогену было чудно видеть, как он перебирает какие-то травы и кладёт их в мешок. Всем ведомо, что отравные коренья в мешке подбросил боярам Романовым другой Салтыков – Иван Никитич. Но почему над мешком пороется Михайла Глебыч?

Отчего такая теснота в груди, будто плита навалилась?.. Салтыков вдруг исчез, и Гермоген видит большой гроб, и в нём князь Михаил Скопин-Шуйский. А в углу опять Салтыков колдует над мешком с отравным зельем... И слышится голос: «Ядом опоили князя Михаила, а зелье изготовили в дому у боярина Салтыкова...»

И вот уже мнится, будто в гробу не князь Михаил, а датский принц Иоанн, несчастный жених Ксении Годуновой. И плач... По ком плачут? По князю Михаилу?.. Или о гибели земли Русской плач?

Очнувшись, он вспомнил, что об отраве князя Михаила говорила вся Москва. И только Мстиславский с Воротынским да Салтыков смеялись над этими толками и твердили: «Князь Михаил помре Божьим соизволением». И что было дивно, гетман Жолкевский и вся челядь его усердно уверяли москвитян, что отравы не было. К чему бы такое рвение? Да и как им могло быть известно, была отрава в вине или нет?

С запоздалым сожалением подумал Гермоген: «Отчего не снарядили следствие?» В памяти всплыли слова: «Не сыскали, кто из детей боярских наливал вино в чашу, кою поднесла князю Михаилу кума, княгиня Екатерина Григорьевна, супруга Дмитрия Шуйского». Но отчего же не сыскали? А не сыскав, следствие подменили молвой, что отравительницей была княгиня Шуйская. То, что не было сыска, никого не волновало. Зато молве вняли все и охотно говорили о «злодейке». Тут и сыска не требовалось: «отравительницей» была дочь Малюты Скуратова, ненавистного всем главаря опричнины.

Но отчего ему приснился сейчас этот чудной сон? Не оттого ли, что душа его с той поры была неспокойна? Он видел, что многие в синклите склонялись к измене, что, не радея царю Василию, иные бояре радели полякам. Но если Мстиславский до времени таился, то Салтыков весь был на виду. Когда князь Михаил скончался, Салтыков не прятал весёлого лица. А когда в младенчестве умерла дочь Василия Шуйского Анна, Салтыков, потирая руки, произнёс: «Бог дал, Бог и взял...» Рассказывали, как он неожиданно вошёл в покои к несчастной малютке, хотел, видно, удостовериться, что она мертва. Вид Салтыкова испугал убитую горем царицу. Позже она хотела дознаться, кто отворил двери недоброму боярину. Виновного не сыскалось. И бедная царица мучилась подозрениями, что её малютку отравили. Как не подумать дурного о Салтыкове, если он один из первых начал сноситься с тушинцами, а затем с ляхами, если он более других «горло драл за Сигизмунда» (да ещё и похвалялся этим!)?

Бедная Россия! От своих ты приняла не меньше горя, чем от чужих!

15

Во второй день пребывания в «земляной тюрьме» Гермоген занемог и часто впадал в забытье. И поэтому когда раздался голос Салтыкова, Гермоген не сразу понял, въявь он слышит голос либо он снится ему.

   – Это здесь обитает зачинщик измены и всего возмущения? Не прошло тебе это даром, дождался законной кары! Ты думал, сан тебя охранит? Но ты осквернил свой сан гнусной изменой... Ты жив там или уже подох, враждотворец?! – продолжал Салтыков, выдержав паузу.

Гермоген обратил взор к медному кресту в углу подземелья, поднялся с ложа и стал молиться:

   – Сбылись слова твои, Христе Боже наш! Восстал язык на язык и царство на царство. И ныне главный заводчик смуты грозит мне пагубой. Господи, умери свой праведный гнев: спаси Россию! Призри с небеси и спаси милостью своей! Не дай погибнуть, Боже, твоему достоянию!

   – Что ты шепчешь, проклятый ведун?! Пагубное зелье тебе в глотку!..

Он испугался. Помнил, как Гермоген проклял его, и мученической смертью умер сын Иван... Не нашёптывает ли он снова какого лиха?! От страха Салтыков начал выкрикивать бранные ругательства. И вдруг услышал рядом с собой голос:

   – Ты, боярин, потише... Тебя аж на Соборной площади слыхать... А враждотворец ты сам и есть и всей злобы заводчик!

Салтыков оглянулся и даже побелел от злости при виде человека явно низкого звания, смело с ним заговорившего.

   – Ты! Ты!.. – Салтыков схватился за нож.

Родя Мосеев (это был он) отскочил от боярина и тоже выхватил из кармана нож.

   – Вдругорядь говорю тебе: потише, боярин. И боле не ходи сюда, не глумись над святым старцем. А то спохватишься, да будет поздно!

   – Ты как здесь? Кто заслал тебя сюда, самовидец дерзкий? У старого колдуна на службе состоишь?!

Но сам же он испугался своих слов и, выкрикивая ругательства, поспешил к своему дому. Последние лучи закатного солнца внезапно скрылись в тучах, и Кремль с его монастырями и церквами погрузился в темноту. А в такие вечера и стражники неохотно покидали свои укрытия. Станут ли они беспокоить себя ради русского боярина?

Тем временем Родя проник к Гермогену по винтовой лестнице, нашёл его, бессильно лежавшего на досках, вытащил из-за пазухи бычий пузырь с церковным вином, осторожно влил в рот изнемогшему старцу. Гермоген открыл глаза. И хотя в подвале было совсем темно, Гермоген узнал Родю по крепкому мужскому поту и сильным проворным рукам, которые помогли ему подняться на ложе.

   – Это тебя, мой добрый, послал ко мне Господь-милостивец?

Вместо ответа Родя потрогал его ноги. Они были холодными.

   – Паки молю тебя, мой добрый... С сокрушённым сердцем и слезами: не неради о себе! Не ровен час Салтыков стражников позовёт. Удались... А я тебе икону Казанской Божьей Матери дам с собой. Велю, дабы князь Пожарский взял её с собой в поход на Москву...

Гермоген снял с шеи икону и передал Роде.

   – Время, время пришло... Время подвиг показати! Скажи князю Пожарскому, дабы остерегался не токмо поляков, но и казаков.

   – Я богомолец твой, владыка! Всё будет по глаголу твоему... Слово твоё – вещее. Всем ведомо: ежели бы ты, государь, не стоял здесь крепко, кто бы поднялся противу врагов и губителей? Давно бы страха ради от Бога отступили, душами своими пали и пропали... А Салтыкова мне опасаться ли? Он сам страха ради домой убёг. Ты его проклял, вот он с той поры и беснуется...

...Оставшись один, Гермоген собрался с мыслями. Он понял, что Салтыков недаром приходил. «Он, видимо, стережёт мой последний час, – подумал Гермоген. – Я и сам чую, что время моё пришло...»

И сами собой приходили на память слова Писания:

«Ибо я уже становлюсь жертвою, и время моего отшествия настало. Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил. А теперь готовится мне венец правды, который даст мне Господь, праведный Судия, в день оный...»

Из мыслей не уходил Салтыков. В голове стояли его слова: «Долго ли ты нас будешь мучить?» Ох, бедный, бедный... Весь свой ум на последнее безумие отдал. И невдомёк ему, что дьявол с врагами вкупе его вооружил.

Всю жизнь Гермоген прощал врагам своим. Но простить врагу отечества – всё равно что поднести нож острый к своему сердцу. Елико можно, и Господь бывает милосерден к губителям и злодеям, ежели зело покаются. Но поругатели веры и отечества напрасно уповают на милосердие. Их настигает кара, ибо зло таит кару в себе самом. Ивана Салтыкова убили за родителя, изменившего отечеству. И перед сыном Горобца, посягнувшего на душегубство, тако ж был пример родителя, до конца дней своих не покаявшегося в грехах разбоя и смертоубийства.

Думал Гермоген и о Мстиславском, едва не лишившемся жизни. И для кого живёт? Наследников у него нет, корень рода его иссякает. (Он ненадолго переживёт свою единственную дочь. Видно, не дано было Мстиславскому отмолиться от сурового возмездия... И Гермоген знал это).

«Почему такой сильной на Руси была пролитовская сторона? – думал Гермоген. – Почему, отъехав из Литвы в Москву, породнившись с самим царём и наполнив свои руки богатыми дарами да поместьями, Мстиславский норовил недругам царя, а сын его Фёдор стал заводчиком смуты и призывал в Московское государство польского короля? И при деде Грозного-царя, великом князе Иване Васильевиче, древняя Новгородская отчина едва не отошла польскому Казимиру. И всё было, как и ныне. Изменное дело затеяли смутьяны, да самые богатые. В те времена, более двух веков назад, смутьянили Борецкие, ныне Мстиславский с Салтыковым. И те же доводы бесовские да затейные были... Борецкие говорили: мы-де за вольность стоим. Кто как хочет, так и живи, а править будет вече народное. А на деле была теснота смертная людям. Кто кого мог, тот того и обижал. А Марфа Борецкая, посадница, нанимала крикунов, чтобы на вече стояли за Казимира. Нашлись и доброхоты, и среди них немало священных особ».

«Темны судьбы людские, Господи!» – продолжал сокрушаться Гермоген, как если бы те давние дела совершились ныне. Мысленным взором он всё хотел представить себе новгородского архиепископа Феофила, поддержавшего заговор Борецких против московского царя. Что подвигло его на сей бесовский мятеж?

Мысль об этом не отпускала его. Перед ним в тёмном углу белели кости и черепа. Среди них были и останки Феофила, заточенного в сём склепе более нежели два века назад. Приходили усталые мысли: «Не в этом ли углу будут покоиться и твои останки, Гермоген?» Но он отгонял эти мысли, считая их бесовским наваждением. Сатане дан короткий срок владычества. Святая вера вновь воссияет. Истина Господня пребывает вовек.

ЭПИЛОГ

Гермогену суждено было окончить свои дни в подземелье Чудова монастыря. Он умер голодной смертью либо (как свидетельствуют польские источники) был задушен. День его кончины 17 февраля (2 марта) 1612 года.

Когда-то святейший патриарх называл Чудов монастырь своим «обещинием», ибо здесь он вступил на путь монашеского подвига. И кто бы мог тогда подумать, что его постигнет здесь мучительная насильственная смерть! И почему, однако, никто из бояр не подал голоса в его защиту? Удивительно ли, что поляки в решении его судьбы ссылались на Боярскую думу.

Зато какие соболезнования выражали те же бояре после его кончины! Князь Хворостинин, друг первого самозванца, плакался у гроба святейшего:

– Где положим пострадавшего от еретиков Христа ради нашего учителя, говорите нам? Где Царя Небесного сокровенная драхма положена? Где воин и заступник веры нашей, повествуйте нам!

А монахи, слушая эти причитания, недоумевали и так говорили между собой:

   – Не он ли, Иван Хворостинин, князь, был пособником «Тушинского вора», первого из еретиков?!

И стыдливо опускали глаза, видя, как князь Иван, целуя святой гроб, зело плакал:

   – Печать ныне на твоих златых честных устах...

Истинную же боль о смерти патриарха выразили простые люди:

   – Ежели бы не он, крепкий и великий столп православия, многие отверглися истинной святой веры...

Гермоген был погребён в монастыре чуда Архистратига Михаила. Современники отмечали многие знамения у его гроба. И люди потянулись к святому гробу со своими скорбями и надеждами. И хотя время его церковного прославления не пришло, многие хранили в своей душе образ святейшего Гермогена как истинного архипастыря, мученика и чудотворца. В юбилейные 1912– 1913 годы ревнители его памяти через московского митрополита Макария обратились к Святейшему Синоду с ходатайством о причтении святейшего патриарха Гермогена к лику святых Божьих как великого молитвенника за Русь православную, как великого чудотворца, по молитвам которого отвершались многие исцеления и после смерти которого у гроба совершались исцеления и знамения. Свидетельством этих чудес была сохранившаяся книга записей.

В день торжественного прославления святителя Гермогена в Москву стеклись богомольцы со всей православной России. Ко гробу его в Успенском соборе выстроилась очередь желающих помолиться святому и попросить у него исцеления от болезней. Не переставая лился колокольный звон, совершались заупокойные литургии и панихиды.

«Во блаженном успении вечный покой подаждь, Господи, усопшему твоему святейшему патриарху Ермогену и сотвори ему вечную память».

Под сводами древнего собора последний раз раздалось ответное пение «вечной памяти» святейшему Ермогену, чтобы смениться пением: «Святителю отче Ермогене, моли Бога о нас!..»

ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА

Около 1530 года

Родился Ермолай, будущий русский патриарх Гермоген.

Между 1545 и 1560 годами

Гибель родителей Ермолая. Уход к казакам. Побег из казачьего отряда. Приход в Казань. Спасо-Преображенский монастырь. Рукоположение Гермогена в дьяконы. Посвящение в иереи.

Около 1579 года

Гермоген – настоятель церкви Николы Гостиного в Казани.

8 июля – произошло значительное событие в жизни Гермогена – обретение иконы Казанской Божьей Матери.

1580-е годы

Собор Спасо-Преображенского монастыря в Казани избрал Гермогена архимандритом.

1589 год

На Руси установлено патриаршество. Гермоген – казанский митрополит.

1605 год

При восшествии Лжедимитрия I Гермоген был вызван в Москву, назначен членом Сената. Вскоре удалён в свою епархию в Казань за то, что не дал согласия на венчание Лжедимитрия и Марины Мнишек без её крещения.

1606 год

Василий Шуйский вызвал Гермогена в Москву.

3 июня – Гермоген на соборе Русской Православной Церкви избран патриархом.

   1610 год

Ноябрь – Гермоген отказался подписать грамоту жителям Смоленска о том, чтобы они сдались на королевскую волю Сигизмунда III. Гермоген собрал в Успенском соборе торговых и посадских людей и, грозя церковным проклятием, запретил присягать королю Сигизмунду. Гермоген становится открытым врагом польской интервенции. Устные проповеди и грамоты Гермогена, призывавшие народ стоять за веру и отечество.

   1611 год

Январь – Прокопий Ляпунов с войском подошёл к Москве. Гермогена пытались уговорить, чтобы он приказал ополченцам отойти.

Март – за отказ Гермогена заключили на подворье Кирилло-Белозерского монастыря (Кремль).

   1612 год

Гермоген благословил на подвиг Дмитрия Пожарского.

17 февраля – смерть патриарха в заточении в Чудовом монастыре.

ОБ АВТОРЕ

МОКИН БОРИС ИВАНОВИЧ окончил философско-филологический факультет Саратовского государственного университета, некоторое время работал редактором в университетском издательстве, защитил докторскую диссертацию, профессор кафедры философии Саратовского университета.

Роман «Гермоген» печатается впервые.