Текст книги "Гермоген"

Автор книги: Борис Мокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)

27

Насилия, однако, избежать не удалось. Заговорщики потребовали, чтобы он шёл на Лобное место, и, когда он отказался, потащили его, грубо подталкивая сзади. Он упирался, а его трясли, обсыпая его песком, сором, приговаривая:

   – Вы нашего воеводу Вельяминова каменьями побили... О расплате-то вы не подумали. Мы вас, потаковников царя Василия, со света сживём...

Затащив Гермогена на Лобное место, заговорщик, одетый в кафтан с чужого плеча, объявил зычным голосом на всю площадь:

   – Царь Василий – блудник, нечестивый пьяница, человек непотребный и глупый, а это его потаковник патриарх Гермоген. Что станем с ним делать?

Мятежник ожидал, видимо, одобрения толпы, но услышал протестующие голоса:

   – Ты пошто насилие творишь над светлейшим?

   – Сам-от ты кто? Откель будешь? Эй, стрельцы! Свести его в приказ да хорошенько допросить!

Мятежник немного смутился, сказал уже несколько опавшим голосом:

   – Я вам о царе, блуднике нечестивом, веду речь... Его с престола ныне сводить станем...

   – Ты откель такой самовольник взялся? – раздались протестующие голоса.

   – Никакого пьянства и прочего неистовства мы за царём не ведаем...

На Лобное место выскочил ещё один мятежник, по виду из молодых детей боярских:

   – Слушайте меня! Царь сел на престол незаконно. Его потаковники посадили, без согласия всей земли...

   – Самоволом вскочил на царство, – поддержал второй мятежник.

Толпа зашумела, раздались протестующие голоса:

   – Сел он, государь, на царство не сам собою. Выбрали его большие бояре и вы, дворяне и дети боярские, и всякие служилые люди...

   – А ежели он вам неугоден, то нельзя его без больших бояр и всенародного собрания свести...

Тут на Лобное место вскочил ещё один смутьян, похоже, что пьяненький, и закричал надтреснутым голосом:

   – Шуйский тайно побивает людей и в воду сажает братью нашу, с жёнами и детьми.

   – Побивает, верно слово, побивает, – поддержали его смутьяны из толпы. – И таких побитых будет с две тысячи...

Молчавший до этого Гермоген (он внимательно изучал лица: кто такие? откуда их нанесло?) вдруг спросил, и голос его прозвучал сильно и властно:

   – Как же это могло статься, что мы ничего не знали? В какое время и кто именно погиб?

Не отвечая на вопрос, заговорщики снова стали кричать:

   – И теперь повели многих, нашу братью, сажать в воду. За это мы и стали бунтовать...

Патриарх настаивал:

   – Да кого же именно повели в воду сажать?

В ответ заполошно закричали:

   – Мы послали уже ворочать их. Сами увидите...

   – Да кто такие? И откель ждать их? – спросил насмешливый голос из толпы.

Увидев, что уловка не удалась, какой-то чёрный дьяк стать читать грамоту якобы из московских полков:

   – «Князя Василия Шуйского одной Москвой выбрали на царство, а иные города того не ведают. А князь Василий Шуйский нам на царстве не люб, и для него кровь льётся, и земля не умирится. Да выберем на его место другого царя!..»

Гермоген с первых слов понял, что это не грамота, а наглодушное измышление, подобно той «грамоте», что якобы написана из Владимира от протопопа и хранится у попа Харитона. Но ни попа Харитона не сыскать, ни тех московских ратников. И видно, в толпе о том же подумали, потому что послышались требовательные голоса:

   – А ну, кажи нам ту грамоту, кто её подписывал!

   – Думаешь, то грамота? То одно мечтание лихих людей...

Тем временем патриарх вышел к самому краю Лобного места, и толпа разом стихла, готовая слушать святейшего.

   – До сих пор ни Новгород, ни Казань, ни Астрахань, ни Псков и ни какие города не указывали, а указывала Москва всем городам, – начал Гермоген, словно бы чеканя каждое слово. – Государь царь и великий князь Василий Иванович возлюблен и избран и поставлен Богом и всеми русскими властьми и московскими боярами и вами, дворянами, всякими людьми всех чинов и всеми православными христианами, изо всех городов на его царском избрании и поставлении были в то время люди многие, и крест ему, государю, целовала вся земля, присягала добра ему хотеть, а лиха не мыслить.

И, выделив в толпе группу дворян и детей боярских, которые, он знал, завидовали боярам и хотели подняться выше, оттого и смутьянили, Гермоген задержал на них взгляд и, словно обращаясь единственно к ним, продолжал:

– А вы забыли крестное целование, немногими людьми восстали на царя, хотите его без вины с царства свести, а мир того не хочет, да и не ведает. Да и мы с вами в тот совет не пристаём же.

Последние слова он произнёс, обращаясь к многочисленной толпе, которая к этому времени заполнила всю площадь, затем с сознанием, что он сумел пристыдить мятежников и вразумить неразумных, Гермоген спустился с Лобного места и направился в Кремль.

28

Выйдя на Спасскую улицу, Гермоген заметил бояр, о чём-то оживлённо толкующих. Боярин Салтыков, стоявший к нему спиной, оглянулся. Увидев Гермогена, дёрнулся короткой шеей и подался тучным туловищем вперёд, словно собрался бежать, но удержался. И тотчас же на Гермогена оглянулись другие бояре. Патриарха поразило заискивающе неуверенное выражение красивых глаз князя Голицына, столь противное его сановитой осанке. Зато с дерзким вызовом обернулся надменный князь Роман Гагарин.

Всё это длилось какое-то мгновение, но его было достаточно, чтобы вызвать тревогу в душе Гермогена, и без того неспокойной. Отчего он не подошёл к ним, как это бывало прежде? Отчего они, тотчас забыв о нём, пристально смотрят в сторону Спасских ворот? Но вот на их лицах появилось оживление: в Спасские ворота ворвалась толпа, от неё тотчас отделились дворянин Тимофей Грязной и дьяк Сунбулов. Они спешат к боярам. Гермогену не слышно, о чём они говорят, но он видит, как Тимофей Грязной[58]58
  Грязной Тимофей,— 17 февраля 1608 г. вместе с воеводой Сунбуловым и князем Гагариным они созвали народ к Лобному месту и притащили Гермогена, требуя свержения Василия Шуйского, но, не поддержанные боярами, бежали из города. В 1610 г. Грязной принимал участие в посольстве к Сигизмунду III.


[Закрыть] решительным жестом зовёт толпу за собой. Сомнения нет, толпа направляется к царскому дворцу. Гермоген молится Богородице, полагаясь на Её заступничество. Между тем царская стража была смята в мгновение ока, толпа беспрепятственно ворвалась в царские покои.

Царь Василий вышел с видом спокойным и полным презрения к мятежникам. Как свидетельствует летописец, он стал им в лицо и произнёс твёрдым голосом:

– Зачем вы, клятвопреступники, ворвались ко мне с такой наглостью?! Чего хотите? Если убить меня, то я перед вами и не боюсь смерти. Но свергнуть меня с царства вы не можете без думы Земской. Да соберутся великие бояре и чины государственные и в моём присутствии да решат судьбу отечества и мою собственную. Их суд будет для меня законом, но не воля крамольников!

Говорили потом, что над головой царя Василия появилось сияние. И те, кто увидел его, дрогнули в ужасе. Первым кинулся бежать князь Роман Гагарин. За ним остальные. А всего мятежников было триста человек.

Их бегство произвело сильное действие на толпу. Многие устыдились, что не стали на защиту своего царя. Всех поразил рассказ о его мужестве и святом венчике вокруг головы. Значит, Господу угоден подвиг царя Василия. В тот день к Красному крыльцу нескончаемым потоком шли люди засвидетельствовать свою верность царю Василию.

Карамзин впоследствии писал: «Вся Москва как бы снова избрала Шуйского в государи: столь живо было усердие к нему, столь сильно действие оказанного им мужества!»

...В тот день Гермоген в молитвах своих долго благодарил Богородицу-Заступницу за спасение царя и державы. Но душа патриарха оставалась неспокойной. Враг, какого Россия не знала от века, стоял под стенами Москвы, а царский дворец едва охранялся, заставы меж Москвой и Тушином свободно пропускали «перелётов». Когда это было, чтобы подданным свободно дозволялось прямить врагу?!

С этими сомнениями Гермоген и пошёл к царю. Он опасался, что, одолев мятежников на этот раз единственно лишь силою своего духа, царь успокоится, как то было после победы над Болотниковым. Но Гермогену довольно было одного взгляда на Василия, чтобы понять, как неспокойна его душа.

   – Благословляю, государь, тебя и твой подвиг!

Гермоген перекрестил царя и, придвинув к нему скамейку, сел так, чтобы видеть лик Казанской Богоматери в киоте.

   – Твоими молитвами спасаемся, святейший!

   – Молю Заступницу нашу, дабы и впредь сотворила, как то было задумано для спасения отчизны!.. Владычица наша удостоила тебя сего подвига, ибо ты всё претерпел. Ты обличил расстригу и вора и не дрогнул, когда голова твоя лежала на плахе; велев перенести прах царевича Димитрия в Москву, ты совершил труднейшее из покаяний. Ты стал лицом к лицу с мятежниками – один, оставленный всеми... Да станут добрым напутствием тебе мудрые слова Иоанна Златоуста: «Кто приступает к подвигам, испытав всё и претерпев бесчисленные бедствия, тот бывает выше всех и посмеивается над угрожающими, как над каркающими воронами».

   – На это скажу тебе, святейший, что я не был один, когда вошли мятежники. Я видел тебя рядом. Ты молился о спасении отчизны.

   – И о твоём, государь. А ныне пришёл спросить тебя, что станем делать для пресечения смуты? Не потворствуем ли мы мятежникам, открывая заставы и давая волю «перелётам»? Творцы смуты тебя же и корят смутой...

   – Знаю. Через царя-де кровь льётся... Свои вины на царя кладут. Да на чужой роток, как говорится, не накинешь платок... А смута долго на Руси держаться будет. Мятеж одолеем, а смута останется. У смуты крепкие корни, ибо ещё при Иване Грозном была насеяна. Царь Иван будто топором разрубил державу на земщину и опричнину. Топором да плахой и порядок держался. Посечены были древние боярские роды, и тем подрублены были столпы, что крепили державу...

   – Понимал ли царь, что норовит мятежникам и губителям державы? – словно самого себя спросил Гермоген и ответил: – Видно, далее правления своего сына-наследника помыслы его не шли... Думал, что, казня великих бояр, он укрепляет единовластие сына. Да за кровные грехи послан был ему лукавый змий, льстец и угодник Борис Годунов.

Шуйский вспомнил, как отец его назвал Бориса Годунова «первым вельможным новиком на Руси». И ведь так оно и было... С того времени стали пробиваться к власти люди случайные и ловкие, силу начали брать неведомо откуда взявшиеся дворяне и дети боярские. Мог ли думать Борис, что они и царя своего захотят иметь?

   – Доверчив наш народ, зело доверчив, – произнёс Василий, отвечая своим мыслям. – Многие знают Захара Ляпунова[59]59
  Ляпуновы Захар Петрович и Прокопий Петрович — деятели Смутного времени. При Лжедимитрии I Прокопий стоял за самозванца, позже соединился с Болотниковым. После смерти М. В. Скопина-Шуйского поднял восстание в Рязани, сначала был за «Тушинского вора», потом за Владислава. В 1611 г. соединился с Заруцким и посылал грамоты против поляков, призывая всех к объединению. Заключён поляками под стражу, освобождён Дмитрием Пожарским. Но был зарублен казаками, недовольными его грамотой, запрещавшей грабежи.
  Захар Ляпунов участвовал в насильственном пострижении Василия Шуйского в монахи. Участвуя в посольстве к Сигизмунду III, он во многом повредил усилиям Филарета и Голицына.


[Закрыть], каким был вором, как сносился с воровскими казаками, а всё ж стоят вместе с ним за царя «природного». А Захару, как и брату его Прокопию, только и надо, чтобы самим боярство получить... Таковы Тимофей Грязной и дьяк Сунбулов.

И, не надеясь более, что народ поймёт, какая беда постигла державу, царь и патриарх решили положиться на грамоты-вразумления ради самих мятежников. Слову печатному на Руси испокон веков верили более, нежели слышимому слову. Люди как дети.

29

Времена наступали воистину библейские. Кровь лилась рекой. Уже не осуждали злодеев, злодейству радовались. Одни связывали со злодеями надежду на обогащение, или на чины, или хоть какую-то перемену. Другие чаяли вырваться на волю, избыть ненавистное холопство. В море злодейства всяк творил свою волю. Летописец свидетельствует, что взбесились тогда и многие церковные люди и чин священства с себя свергли. Как сказано в Писании: «Бог дал им дух усыпления, глаза, которыми не видят, и уши, которыми не слышат».

Скорбя при мысли о многих бедствиях, постигших державу, Гермоген, однако, верил, что повсеместное ожесточение было более временным, нежели сущим. И когда надо было вразумить Неверов, он приводил слова из послания римлянам апостола Павла: «И не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего, чтобы вам познавать, что воля Божья благая, угодная и совершенная».

Чад своих церковных Гермоген часто укреплял словами из Евангелия: «Они отломились неверием, а ты держишься верою». Иных увещевал, на иных накладывал епитимью. Но случалось, и предавал проклятию. «А истинно кающихся, тех любезно принимал и многих от смерти избавлял ходатайством своим. Терпением же его можно было только удивляться, каким он благодетелем представал перед злодеями», – свидетельствовал летописец.

И многих он в то ужасное время спас своим чадолюбием и нищелюбием. На трапезы свои он звал всяких людей, не отвергал и злодеев. Не уставал оделять из скудной казны своей и нищих и ограбленных, так что и сам впал в крайнюю нищету.

В эти годы им было написано множество грамот к народу. Сначала они носили увещевательный характер и были адресованы тем, кто пристал к мятежникам и после 17 февраля бежал в Тушино. То были слова боли и недоумения, воззвание к душе человеческой, написанные столь красноречиво, что Гермогена называли «вторым Златоустом».

«Ко всем прежде бывшим господам и братиям и всему священническому и иноческому сану, и боярам и окольничим, и дворянам и дьякам, и детям боярским и купцам, и приказным людям, и стрельцам, и казакам, и всяким ратным и торговым и пашенным людям, бывшим православным христианам всякого чина и возраста же и сана, ныне же из-за грехов ваших против нас обретающихся, не знаю, как вас и назвать – недостаёт мне слов, болезнует сердце моё, и всё внутри у меня терзается, и все суставы мои содрогаются. И плачу, и говорю, и рыдаю: помилуйте, помилуйте, братья и чада единородные, отпадшие от своих душ и родительских, от жён своих и чад, от сродников и друзей, появитесь, вразумитесь и вернитесь!»

Назвав мятежников «бывшими православными христианами», Гермоген умоляет их, однако, обратить взор к родному достоянию, ставшему добычей врага:

«Узрите отечество своё, расхищаемое чужаками и разоряемое, и святые иконы и церкви поругаемые, и неповинную кровь проливаемую, которая вопиет к Богу, словно кровь праведного Авеля, прося отмщения. Вспомните, на кого воздвигаете оружие? Не на Бога ли, сотворившего вас, не на жребий ли великих чудотворцев и Пречистой Богородицы, не на свою ли единоплеменную братию? Не своё ли отечество разоряете, перед которым многие орды иноплеменных изумлялись, а ныне вами же попираемое и ругаемое?..»

Почему эти грамоты достигали своей цели и многие крамольники да и просто заблудшие овцы возвращались в Москву и просили царя отпустить им их вину? Да потому, что они указывали путь к спасению; Гермоген находил слова, которые западали в сердце, будили совесть, укрепляли дух. Он по-прежнему оставался для них пастырем.

«Не бойся, малое Моё стадо, поскольку благоизволил Отец Мой дать вам царство. Если и среди многих волн люто потопление, но не бойтесь погрязновения, поскольку стоим на камени веры и правды. Пусть пенится и бесится море, но Иисусова корабля не может потопить, и не отдаст Господь на поношение уповающих, ни жезла на жребий Свой, ни зубам вражиим рабов Своих, но сохранит нас, как хочет святая воля Его!»

Свои воззвания Гермоген подкреплял решениями освящённого собора и обещанием царских милостей. Тут была продуманная стратегия борьбы за отпадшие от церкви души.

«Заклинаю же вас именем Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа отстать от такого начинания, пока ещё есть время к покаянию, да не до конца погибнете душами вашими и телами. А мы, по данной нам благодати Святого Духа, обращающихся и кающихся восприимем и о прощении вашего согрешения, вольного и невольного, общим советом, соборно, с возлюбленными единомысленными нашими российскими митрополитами и архиепископами и епископами и со всем освящённым причтом молить должны Бога и о провинностях ваших. И у государя прощения испросим: милостив он и не памятнозлобив и знает, что не всё по своей воле всё это творят».

Первое время его грамоты не имели успеха, хотя каждое слово в них било в набат, сзывая народ стать за отечество. Но в это время в Москве начинался голод. Народ толпами уходил в Тушино, чтобы не умереть с голоду.

Немало было и таких, кто подбивал народ к бунту. Они выходили на улицы и площади с криками:

   – Долго ли нам терпеть царя злосчастного?! От него терпим голод.

Тем временем в Москву вернулся главный заводчик смуты князь Гагарин и с ним несколько мятежников, отставших от Вора. Имел ли он душу, как писал Карамзин, или княжеская честь одолела мятежный порыв, но князь принёс царю Василию свою повинную голову и сказал не без вызова:

   – Отпустишь мне мои вины или не отпустить – твоя воля. Но лучше умереть на плахе, нежели служить бродяге гнусному.

Василий помиловал его. Гагарин вышел к собравшемуся народу и объявил:

   – Тушинский царик – настоящий вор. Он творит волю литовского короля, который хочет истребить православную веру...

В толпе раздались злодейские голоса:

   – Это он по указке Василия говорит...

Гагарин услышал, спокойно возразил говорунам:

   – Вернулся я в Москву своею волей и вас заклинаю именем Божьим не прельщаться дьявольским обманом, не верить тушинскому злодею. Он орудие ляхов, желающих гибель России и святой церкви...

   – Да как же нам одолеть злодеев?

   – Или не говорят у нас на Руси: «Когда весь мир дохнет, то временщик вздохнёт»? Или не так?

   – Так, так, батюшка-князь!

Окончательно приободрились москвитяне, когда Гагарин рассказал, что Тушинский стан в сильной тревоге, что в Новгород пришли шведы и отбили прочь литву, что шведы соединились с россиянами и князь Скопин-Шуйский ведёт их к Москве, громя мятежников...

Куда делись печальные лица? Радостным восклицаниям не было конца. А тут подоспели ещё и «перелёты», устыдившиеся своего бегства к Вору. Они славили воззвания Гермогена и говорили, что люди читают их со слезами и чают вернуться в Москву. Люди укрепились в своей верности царю Василию.

30

Гагарин сказал правду: у тушинцев были все основания для тревоги. Юный князь Михаил Скопин-Шуйский, назначенный царём Василием главным воеводою, сумел в срок сравнительно короткий убедить шведского короля Карла и его воевод оказать помощь России и начать вместе с русским войском поход против ляхов и мятежников. Дело это было нелёгкое. Молодому воеводе надо было ополчить на врага всю Северо-Западную Русь, чтобы у шведов не сложилось впечатления о слабосильности русского войска и силе ляхов и мятежников.

Крамольники между тем не дремали. Они настроили против воеводы Скопина-Шуйского псковитян и часть новгородцев. С немногочисленной дружиной князь Михаил вышел к Ивангороду, но в Орешке против него выставил свою дружину предатель Михайла Салтыков, объявивший себя «наместником Димитрия». К счастью, новгородцы вняли убеждениям митрополита Исидора, одумались и, позвав воеводу Скопина к себе, поклялись в церкви Святой Софии умереть за царя Василия, как предки их умирали за Ярослава Великого.

Но и Лжедимитрий тем временем тоже не дремал. Он выслал к берегам Ильменя своего воеводу Керносицкого с ляхами. Новгородцам предстояла схватка в поле с приближающимся противником. Но судьба решила иначе. Тайные коварники пустили злую клевету. Беде способствовал и горячий нрав юного воеводы. На этот раз жертвой клеветы стал мужественный воевода Михайла Татищев. Он сам вызвался вести свой отряд в опасный поход к Бронницам, осиному гнезду мятежников. Чтобы остановить его, крамольники обвинили в измене. А князь Скопин вместо того, чтобы учинить праведный суд и выслушать самого Татищева, сообщил о доносе собравшейся толпе, и Татищев был мгновенно растерзан. Князь поздно понял свою ошибку. И возможно, на эту ошибку его отчасти спровоцировал сам Татищев своей резкой запальчивостью. Как подозревать в измене его, столь честно и прямо обличавшего Гришку Отрепьева (он же и убил его)! Возмутившись его резкостью, князь Скопин и сообщил о доносе толпе.

И ни один из них не подумал, что они окружены коварниками, что требуется величайшая осмотрительность во всём, что донос сочинили крамольники в стремлении столкнуть их лбами и, главное, изгубить ненавистного всеми мятежниками убийцу «Димитрия».

А в итоге был сорван поход на Бронницы. То-то ликовали мятежники!..

Ликование тушинцев было, однако, кратковременным. Воровскую столицу весь год лихорадили смуты и бунты. К весне взбунтовались отряды, разосланные по сёлам для сбора припасов. Мятежники сами выбрали себе полковников, припасы собирали для себя, а в Тушино не хотели возвращаться. Для усмирения бунтовщиков тушинцы должны были выслать уже не отряды, а роты, но действия их были малоуспешными. Положение тушинцев осложнялось ещё и тем, что силы их были раздроблены. Значительная часть их ушла к Новгороду (с тем, чтобы оттянуть ратников у Скопина-Шуйского), другая осаждала Троице-Сергиеву лавру.