Текст книги "Их было трое (сборник)"

Автор книги: Борис Шелепов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

кое селение, не покоренное деникинцами.

Нередко к Хадзигуа приезжали гости из свободного

Фидара. «Что нового, тетушка Хадзи?» – спрашивали

партизаны. «Новости ходят в солдатских сапогах по ка-

бардинскому аулу Аизорово и топчут еще не потухшие

угли», – отвечала хозяйка, что означало: каратели жгут

партизанские дома в Кайсын-Анзорово, которое находит-

ся у самой границы. Кабарды с Осетией.

А однажды Хадзи сказала добрым гостям: «Есть у

меня новая сказка о черных воронах, "которые спали у

древней башни и не гадали – не ведали, что рядом орлы

летают...» Догадывались партизаны: в развалинах сторо-

жевой башни беспечно пируют . дозорные карательного

отряда. «Орлы-партизаны» могут налететь на них и за-

хватить всех без единого выстрела.

Наведывались в домик и хабаевские беляки. Тогда

хозяйка открывала вторую половину лица, обезображен-

74

ную огнем. Незрячий глаз как бы застыл в ужасе – веки

обгорели. Люди отворачивались, содрогаясь. Спрашивали

каратели: «Далеко ли скрываются партизаны?» Говори-

ла хозяйка: «Как тень движется за путником, как смерть

ходит за человеком, так и партизаны – за вами. Только

тень не рубит и не стреляет, а эти – могут...» Смелые от-

веты Хадзигуа приводили в бешенство непрошенных гос-

тей, но они не трогали женщину – колдунья!

Люди говорили, что уже после смерти лесника ка-

кой-то кровник его поджег сторожку. Мать, Саниат,

находилась в селении на поминках по мужу, а Хадзигуа,

в то время семнадцатилетняя девушка, ушла за водой.

Соломенная крыша вспыхнула, как факел. Увидев пожар,

девушка с криком бросилась к дому, взобралась по лест-

нице на объятый огнем чердак и через какое-то мгнове-

ние выпрыгнула оттуда с белым свертком в руках. Она

сломала йогу и потеряла сознание. Дымился сбившийся

на лицо шерстяной платок...

Мимо сторожки случайно проезжал «охотничий поезд»

богачей Кубатиевых. Девушку привели в чувство, увезли

в селение. Белый сверток взяли с собой /говорили, что в

нем ребенок/.

Через несколько недель Хадзи вернулась в дом почти

совсем седая, с обгоревшим лицом. Ребенка взял на вос-

питание Саладдин Кубатиев, пожилой бездетный человек.

Чей был ребенок – осталось тайной. Только злоязычные

кумушки судачили у реки о том, что дочь покойного лес-

ника однажды «нашла» в лесу младенца, а потом, на

пожаре, младший джигит из рода Кубатиевых, Сафар,

приказал своим слугам взять драгоценный срсрток с

собой. Делались неясные намеки на то, что джигит Са-

фар – отец ребенка, что он был влюблен в юную краса-

вицу Хадзи и встречался с ней тайно. Но всесильные Ку-

батиевы заставили словоохотливых кумушек прикусить

языки. Ребенок рос в доме Саладдина, двоюродного

брата Сафара.

Хадзигуа жила в большой печали, особенно после

смерти матери. Сельчане Христиановского и Фидара

особенно часто слышали из ее уст легенды и песни, пол-

ные материнской скорби о потерянном сыне. К дому

Саладдина ее и близко не подпускали.

И сейчас, собирая лекарственные цветы, дочь лесника

тихо напевала:

75

Зимовник – красный цветок

С пурпурными лепестками.

На них не роса, а сердечный яд.

Но он мне не страшен – сердце мое

Отравлено ядом разлуки.

О какой разлуке пела Хадзигуа? Может быть, она

вспоминала свадьбу своего возлюбленного, джигита

Сафара, после которой уже не видела его никогда: он уе-

хал в Петербург, потом за границу. Молодая жена Сафа-

ра вернулась из свадебного путешествия, а сам он боль-

ше не показывался в родных краях.

Дни свадьбы Сафара врезались в память на всю

жизнь. Затерявшись в толпе, Хадзи единственным глазом

наблюдала за происходящим.

... В дом жениха невесту привезли на четверке резвых

кабардинских рысаков, позвякивающих чеканным сереб-

ром на сбруе.

Вокруг коляски – верховые в черкесках, в бурках.

Они стреляют, кричат, свистят, гикают, джигитуют.

Каждый джигит на своем коне. Впереди – знатные из

богатых семей, в цветистых куратах * из синего шелка,

с высокими воротниками, застегнутыми на маленькие

шарики, искусно сделанные из черных ниток.

Но ворота закрыты. Шумная кавалькада останавли-

вается. Гармоника умолкает, джигиты перестают гикать

и свистеть. Из ворот выходят почтенные старцы. Один из

них спрашивает:

– Кто вы такие, и каким ветром вас занесло в этот

тихий хадзар?**

– Мы предвестники счастья, – отвечает глава всад-

ников. Ворота тотчас открываются. Гости идут во двор,

а невеста в сопровождении девушек – в дом. Впереди —

шафер:

– Фарн фацауы, фарн! /Счастье идет, счастье/ —

громко возвещают прибывшие – это о невесте.

«Несчастье мое, несчастье!..» – шепчет бедная, всеми

забытая дочь лесника и крепко прижимает платок, прик-

рывающий обезображенную часть лица. К горлу подсту-

* К у р а т /осет./ – тонкий бешмет под черкеску.

** Хадзар /осет./ – дом.

76

пают рыдания. Она поворачивается и убегает в сторону

леса.

Возле большого кирпичного дома, где живет старый

Саладдин, стоит дородная няня и держит за руку трех-

летнего мальчика, Знаура.

– Куда бежит тетя? – спрашивает ребенок.

– В лес, в гости к лешему, она колдунья, – следует

ответ, и мальчик испуганно прячется за юбку няни, не ве-

дая, что «колдунья» его родная мать.

Одиннадцать весен прошло с той памятной весны.

Отгремел девятнадцатый год. В горах Осетии установи-

лась власть Советов. Кубатиевы сгинули где-то в белой

армии. Только Сафар был за границей не то в Сирии, ие

то в Иране – по-разному говорили, да старик Саладдин

остался в родном селе. Знаур по-прежнему жил у Са-

ладдина. Шел ему четырнадцатый год.

Все богатство дяди Саладдина теперь заключалось

в кирпичном доме, в небольшом стаде овец, запрятанном

в горах, да, может быть, в золотой кубышке, о которой

ходили таинственные слухи задолго до начала граждан-

ской войны.

Знаур вместе со своим школьным товарищем, русским

мальчиком-сиротой Костей Коняхиным целыми неделя-

ми пропадал на пастбище, недалеко от сторожки лесни-

ка. Друзья пасли сельский табун жеребят, которые воз-

растом еще не подошли для сдачи в Красную Армию.

Были здесь и овцы, принадлежащие Саладдину, – при

них-то и находился Знаур.

Часто вечерами подсаживалась к пастушьему костру

лекарка Хадзи и просиживала с ребятами долгие часы,

рассказывая самые интересные истории о нартах – ми-

фических предках осетин. Юные пастухи привязались к

Хадзи и удивлялись, как могли до сих пор бояться ее.

Хадзигуа тайно бросала на Знаура трепетные взгля-

ды, полные материнской любви. Открыться ему она могла

лишь в тот день, когда Знаур станет самостоятельным

человеком и кончится над ним власть старого Саладдина.

В доме старика жила Цеж, жена пропавшего за гра-

ницей Сафара Кубатиева. Прежде в глазах Хадзигуа ома

была злой соперницей, самой счастливой женщиной па

свете. Теперь Цеж лежала в пустой комнате в женской

77

половине дома беспомощная, больная. Дряхлая старуш-

ка, родственница Саладдина, кое-как присматривала за

ней. Без всякого зла на сердце заходила Хадзи в комна-

ту больной.

– Потерпи, дорогая Цеж, – говорила лекарка. —

Нужно найти кошачью лапу или крестовник. Буря стих:

ла, пойду на поиски...

Опытная лекарка знала, где нужно искать целебные

цветы и корни.

Зашла в редколесье и остановилась возле стройного

клена. Покачиваются шатровые кроны ореховых деревь-

ев. У их подножья цветут, распространяя тонкий аромат,

низкие лохи. Хадзи наклонилась. Между лохами притаи-

лись паутинистые стебли с черными зубчатыми листоч-

ками. «Вот он, – прошептала радостно Хадзи, – горный

крестовник. Он остановит кровь в груди несчастной

Цеж».

С полной корзиной целебных трав подходит она к

роднику. На бережке маленького прозрачного водоема

растет одинокая ива с тонкими свисающими ветвями,

покрытыми серо-зеленой листвой.

Хадзигуа опустилась рядом с ивой, запечалилась.

Видимо, вспомнила весну своей жизни – весну без сол-

нышка.

Знаур находит друзей

Прошла неделя, как душа почтенного Саладдина

волею всевышнего переселилась в лучший мир. Тризна

и погребение были устроены по шариату*, хотя старик

числился христианином. После второго приступа парали-

ча он сам распорядился о похоронах.

Еще теплое тело Саладдина укутали в белый саван,

отнесли на кладбище и уложили в глубокую земляную

нишу – головой к святой Мекке.

Аллах и пророк его Магомет не поощряли пьянства,

осетинские мусульмане все-таки делали маленькое иск-

лючение из корана – пили араку на поминках, а потом

усердно замаливали этот грех и одаряли сельского мул-

лу, чтобы не гневался за невинную слабость правоверных.

* Шариат

– свод мусульманских законов и обычаев.

Знаур не знал, что ему делать здесь, среди чужих

людей, в опустевшем доме Кубатиевых, и он – сам себе

теперь хозяин – решил отправиться в селение Христиа-

новское, надеясь разыскать Костю Коняхина и переехав-

ших туда друзей по школе, братьев Кудзиго и Кудзи.

Ушел и не оглянулся на дом, в котором прошли годы его

детства.

Хотя Саладдин в минуты доброго настроения говорил

ему «сын мой» и гордился тем, что приписал приемыша

к знатной фамилии Кубатиевых, но на Знаура смотрели

с некоторым презрением. «Кавдасард» – рожденный в

хлеву * – не раз доходило до чуткого слуха ребенка.

После 1918 года, когда к власти пришли Советы,

старик обратил все свое властолюбие на сына – единст-

венного в доме работника. Батраки ушли. Лютую злобу

на «захватчиков»-большевиков старейший из дигорских

баделят ** изливал молча, кулаками, и сыпались они на

спину «кавдасарда». Никто не смел сказать выжившему

из ума старику, что он рубит сук, на котором сидит.

Только перед самой смертью Саладдин подобрел, позвал

свою дальнюю родственницу Ханифу и проскрежетал:

«Возьми, старая змея, ключ под моей подушкой, достань

из сундука парадную черкеску, шелковый курат, шапку

и пояс. Отдай все это Знауру, моему приемному сыну.

Пусть он в этой одежде придет ко мне. Да пригласи мул-

лу Ибрагима. Конец мой наступает. Аллах всемогущий

да простит мои прегрешения...»

Теперь Знаур шел, как на праздник, навстречу новой

неведомой жизни, нарядная черкеска облегала крепкий

юношеский стаи, украшенный поясом в кубачинском се-

ребре. Белый длинный мех папахи спускался на высокий

загорелый лоб. Глаза – две темные виноградины. Нос —

прямой, тонкий, немного расширяющийся к ноздрям.

Впереди показался отрог Кабардино-Сунженского

хребта. Где-то западнее он становился естественной

границей между Северной Осетией и Кабардой.

Мысли Знаура то переносили его к друзьям, то воз-

вращали домой. «Приеду к Косте и Кудзиго, скажу: Те-

перь я вольный джигит. Дяди Саладдина нет. Могу вме-

* Кавдасард /осет./ – так назывались люди низшего сосло-

вия, дети феодала от незаконной жены.

** Б а д е л я т а /осет./ – помещики-феодалы в западной части

Осетии – Дигорни.

79

сте с вами ехать во Владикавказ учиться...» Дорогой ои

вспомнил о тётушке Хадзигуа. «Надо бы зайти к ней

проститься, она, как всегда, угостила б холодным козьим

молоком...» Знаур тут же устыдился – достойно ли это

молодого джигита?

Христиановское – большое осетинское селение —

центр Дигорского округа. Здесь был открыт приют для

детей погибших красноармейцев. Туда попали и друзья

Знаура.

Сперва Знаур решил искать ребят на речке. Кто в

такую погоду будет сидеть дома! Но на берегу прыгала

мелюзга – ни одного подростка. Направился к дедушке

дружка Кудзиго.

На крыльцо вышел дед Умар Гапбоев. Оказалось,

Кудзиго и Кудзи сбежали на войну. С первой партией

молодых добровольцев уехали на станцию Дарг-Кох, а

оттуда – неизвестно куда. Ветеран Шипки и георгиев-

ский кавалер, дед хорошо разбирался в военных делах.

– Все они едут и бегут в красную осетинскую

бригаду.

– Что такое «бригада»? – смущенно спросил Знаур.

Дед расправил свои белые усищи и с упреком в голо-

се ответил:

– Эх, темнота, а еще в богатом доме рос! Бригада —

полдивизии. В бригаде всего два полка, дивизион полевой

артиллерии и рота саперов. Бывают и кавалерийские

бригады. Осетинская – смешанная. Один полк пехот-

ный, другой кавалерийский. Бригада недавно сформиро-

вана во Владикавказе, чтобы идти на Врангеля.

– Брапгела?

– Врангеля. Этот генерал сидит, как барсук, в Кры-

му, а на Кубани поднялась казачья армия не то Холсти-

кова, не то Хвостикова, тоже генерала. Понял?

– Понял, дада*. Значит, Кудзиго поехал к генералу?

– Ничего ты не понял, баделеиок! "Не к генералу, а

против генерала. Наша красная бригада идет на выручку

казачьим станицам возле Ессентуков. Повстанцы зах-

ватили станицы при отступлении всей своей армии в Гру-

зию. Вчера на нихасе докладчик из города говорил о

мобилизации. Я заявил, что иду волонтером**, а они что

* Л а д а /осет./ – дедушка.

** Волонтер – доброволец.

80

ответили: «Сиди дома, никому ты теперь не нужен, ста-

рый пес...»

– Обидно... – поддержал Знаур.

– Еще бы!.. Да заходи в дом. Я тебе все по порядку

растолкую. Ты на какой платформе стоишь?

– Чего?

– За кого, говорю, стоишь: за большевиков, «еди-

ную—неделимую»* или за анархию– мать порядка»?

Знаур смутился, уши его покраснели.

– Дядя Саладдин говорил, что самые плохие —

красные абреки. Они отобрали землю...

– Правильно. Отобрали у шакалов-баделят и отдали

неимущим. Вчера я и говорю красному агитатору: «Хочу

ехать защищать Россию»

– От кого, дада?

– Какой ты несмышленый! Ведь барон-то Врангель

продает ее англичанину и американцу. А мы хотим отсто-

ять ее, Россию...

– Но ты же не русский, дада, ты осетин...

– Я был русским солдатом и помру им, – отрубил

дед Умар. – Мои сыны верой и правдой служат в Крас-

ной Армии, и все селение гордится ими.

– А почему, – не унимался Знаур, – почему, дада,

офицеры говорили, что они тоже спасают русскую землю?

Дед Умар положил свои длинные узловатые руки на

чисто выскобленный стол. Над седой головой старика

виднелись потемневшие лики святых, в лампадке дрожал

огонек. И сам дедушка чем-то напоминал одного из тех,

что тихо смотрели из потускневших серебряных окладов

на божнице.

– Россию, говоришь, спасали? Ворюги! Полсела

выжгли, загубили стариков и женщин – за то, что наши

сыны ушли в горы к Данелу Тогоеву и Амурхаиу Бото-

еву**. Князь Вадбольский наложил контрибуцию—тыся-

чу лошадей, тысячу полушубков, тысячу бурок и тысячу

пудов овса! «Спаситель!»...

Старик был одинок и обрадовался неожиданному

гостю-. Он угостил Знаура «чем бог послал» и долго еще

* «За единую и неделимую Россию»– лозунг белой армии

Деникина. Но на самом деле белогвардейцы ради восстановления мо-

нархии продавали Россию иностранцам за деньги и оружие.

**Д. Тогоев и А Ботоев – руководители партизанского

движения в Северной Осетии.

6 Их было трос

81

говорил юному собеседнику о том, какие дела творятся

на белом свете.

– Ты тоже большевик, дада? – осторожно спросил

Знаур.

– Нет. Православный. Ни на какой платформе не

стою, но к новой власти сочувствие имею, потому что с

ней правда. И дай ей бог царствовать века:—Дед перек-

рестился.

Знаур многое еще не понимал, но детское воображе-

ние рисовало яркие картины, как в легендах лекарки

Хадзигуа: из дальнего края лезут страшные чудовища

на русскую землю, скачут черные всадники со змеиными

головами. Им навстречу несутся огненные силуеты сме-

лых джигитов.Гудит и стонет земля под копытами их ло-

шадей. Видит юноша и себя на резвом скакуне, с кривой

саблей над головой. Там, в этой лавине воинов – его

школьные друзья Кудзиго и Кудзи и Костя Коняхин.

Они воюют за берекет* для бедных. А кто такой Знаур?

«Рожденный в хлеву»... Да, конечно, он с ними, с красны-

мы конниками, и он себя покажет...

Мальчик остался ночевать у деда Умара. До глубо-

кой ночи думал о своей судьбе – что будет завтра, най-

дет ли он Костю и поедет ли тот в город, чтобы посту-

пить в школу? Примут ли их в школу? Как и чем они

будут жить? А может быть, их тоже возьмут в Красную

Армию, как братьев Кудзиго и Кудзи? Вот было

бы —да!

У здания Дигорскогс окрисполкома, бывшего особня-

ка богача Абаева, Знаур внимательно перечитал все

лозунги и плакаты, приклеенные к стенам. Самый боль-

шой плакат: «Трепещи, барон Врангель! Наша ячейка

РКСМ уходит на борьбу с твоими верными лакеями —

повстанцами на Кубани и Тереке!» Рядом – объявление:

«С сего числа все добровольцы будут направляться во

Владикавказ для прививок от брюшняка». Выделялся

своей красочностью литографский плакат, на котором

была изображена огромная, в аршин длиной, вошь.

Подпись: «Вот наш враг».

– Что такое «ячейка»?.. – спросил он по-русски у

* Берекет /осет,/ – изобилие, доаольство» достаток,

82

стоящего возле парадного подъезда дневального в поли-

нявшей от времени бараньей папахе с красной лентой.

Дневальный зло покосился на мешок за плечами

Зиаура.

– Что у тебя там, в мешке? Боеприпасы?..

– Пироги, дяденька.

– Пироги? Хорошее дело.

Знаур поспешно развязал мешок и извлек полкруга

олибаха*.

– Вот, кушайте, дяденька.

– Спасибо, сынок. Мы, понимаешь ли, приехали на-

дысь из Николаевской – местная команда, а у начпрода

зубы заболели, и не выписал, гад, хлеб. Умираю, говорит,

не могу писать. Гидра, интендантская личность...

Проглотив кусок, дневальный спросил:

– Куда ты собрался, хлопец?

– В город. Учиться хочу.

– Учиться? Хорошее дело. Откедова у тебя пиро-

ги-то?

– От похорон остались.

– Знатно угощают осетины на похоронах. А на что

тебе ячейка?

– Просто так.

– Бывает ячейка партейная. Бывает для подростков,

как ты. Рекесеме называется.

– Рекесе... Они там учатся?

– И учатся, и воюют – всему свой час. Бедовые го-

ловы! Мировую буржуазию хотят порешить. Да ты, хло-

пец, заходи к ним, не сумлевайся.

Знаур неуверенно побрел в окружком РКСМ. В длин-

ном полутемном коридоре услышал голоса.

– Я уже вам разъяснил, товарищ, – говорил кто-то

резким металлическим тенором,—в Ленинский Комсоюз

молодежи принимаются выходцы из пролетарской среды.

Секретарь окружкома уехал в Ессентуки, на фронт. Все

уехали. Я, как руководитель общего отдела, самостоя-

тельно не могу произвести оформление. Не имею полно-

мочий. Пишите заявления в первую инстанцию. Там

разберутся.

– На какую еще «станцию»?

Знаур остановился. «Ведь это же голос Кости Коня-

* О л и б а х /осет./ – осетинский пресный пирог с сыром.

83

хина! О, аллах! Неужели ты покровительствуешь мне!

Вот повезло!..»

– В ячейку пишите. Она там, где прежде был сель-

ский ревком.

– Никакой там ячейки нет, – возразил Костин го-

лос.

– Нет? Значит, ушла на фронт. Ничем помочь не

могу.

– Как же быть нам? В добровольцы не принимают,

если не записался в молодежный союз...

Знаур подошел ближе и уже ясно различал говорив-

ших. В одном из них узнал своего друга. Костя обра-

щался к бледнолицему человеку в бронзовых очках, го-

ворил запальчиво, каждое слово подкрепляя жестами.

Загнутый вверх усыпанный красными веснушками нос

от натуги покрылся испариной. Над озабоченно смор-

щенным лбом торчал рыжий чубчик.

Рядом с Костей стоял какой-то черномазый маль-

чуган в залатанном коричневом чекмене.

– Позвольте. – сказал очкастый. – А сколько вам,

собственно, лет?

– Шестнадцать с половиной, и Ахметке шестнадца-

тый, хотя он ростом маленький.

– Вот видите! – развел руками завдел. – Какой чу-

дак примет вас в Красную Армию в таком нежном воз-

расте! Не понимаю, зачем вы только отрываете людей

от работы! – и он направился к своему кабинету.

– Пойдем, Ахметка, в призывную комиссию! Раз

твой дядя красный командир, а мой отец погиб за сво-

боду на фронте, значит, нас возьмут. Для нормальности

скажем, что никакого Комсоюза здесь не было и нет.

Один только индюк с печатью сидит.

– Давайте без оскорблений, товарищ! – послышал-

ся из-за приоткрытой двери металлический тенор. Дверь

распахнулась и худощавый молодой человек в очках

подошел к ребятам. Он улыбнулся и, как будто сбросив

с себя маску официального достоинства, заговорил прос-

то, душевно.

– Вот что, ребята. Хотя, по-вашему, я «индюк с пе-

чатью», но вижу, что вы пролетарские ребята и рветесь

в бой. Могу вам дать совет: поезжайте «зайцами» в

Ессентуки, разыщите штаб красной Южно-Осетинской

бригады и скажите, что вы – добровольцы сверх раз-

84

верстки. У них там, говорят, есть целая учебная рота

воспитанников-подростков.

Подумав, завдел добавил:

– Только вот что. Нужно захватить с собой удостове-

рения из сельсовета – кто вы такие и сколько классов

окончили. Иначе вас по дороге зафиксируют.

– Как «зафиксируют»! – Костя удивленно вскинул

красные крылышки бровей.

– Свяжут. Это медицинский термин.

Ахметка испуганно смотрел на завдела и насто хло-

пал длинными ресницами.

Знаур подошел к Косте и тихо толкнул его в бок.

– .А вы по какому делу, товарищ? – спросил завдел.

Всё обернулись в сторону Знаура.

– Я тоже хочу ехать в Красную Армию...

– Знаур? Откуда ты свалился! – рванулся Костя к

своему другу.

– Приехал... Пришел. К тебе. Дядя Саладдин

умер...

– Красота! – воскликнул Костя и, повернувшись к

завделу, пояснил: – Теперь он тоже сирота – ни матери,

ни отца, ни дяди. Сам он – пастух.

– Понятно. Кройте втроем, веселее будет!– и, чуть

понизив голос, завдел сказал:– Я и сам, ребята, скоро

приеду туда, в район боевых действий. Не могу оставать-

ся среди этих бумаг.

На прощанье очкастый посоветовал ехать через Вла-

дикавказ и устроиться на каком-нибудь эшелоне, сле-

дующем прямо в Ессентуки.

– Лучше всего – с фуражом. И людей нет, и спать

мягко.

Когда распрощались и вышли из окружкома РКСМ,

красный от возбуждения Костя, не сдерживая счастли-

вый смех, сказал:

– Ей-богу, свой парень. Едем, ребята? У тебя что в

мешке, Знаур? Закусить бы для нормальности.

Костя аккуратно заправил видавшую виды отцов-

скую гимнастерку в залатанные красноармейские шта-

ны, крепко затянул тонкий потрескавшийся ре-

мень.

– А в животе марш играет. Как сбежали с Ахмет-

кой из детдома, один раз только поели сухарей...

Знаур предложил уничтожить пироги. Ребята поели

85

на берегу реки. Мешок Знаура заметно полегчал. Не те-

ряя времени, собрались идти в поход.

Друзьям нужно было сделать крюк в пути, побывать

в Фидаре – получить документы в сельском Совете.

Только как быть с Ахметкой? Сам он из ингушского

аула Назрань, далеко за Владикавказом, в направлении

Грозного. Да в родном ауле никого близких у Ахметки

нет. Отец и мать умерли. В детский дом Ахметка попал

случайно. В поисках Южно-Осетинской красной бригады,

где, по слухам, служил его дядя Абдулла Арсланов,

Ахмет пришел во Владикавказ. Ночевал на вокзале.

Патрули разбудили его, доставили в приемник, откуда

утром отправили в селение Христиановское – подальше

от городского тифа в только что созданный детдом. Тут-

то Ахметка и подружился с Костей Коняхиным.

Из-за беспорядков и частых перебоев с продовольст-

вием детдом скоро перестал существовать. Куда идти?—

На фронт. Так, по крайней мере, решили Костя и Ах-

мет.

Костя сосредоточенно морщил веснушчатый лоб.

– Где бы раздобыть бутыль хорошей араки? —

спросил он.

_ Зачем? Пить?..—удивился Знаур.

– Для писаря Микитенко. Так, за один бужныг*, он

не будет писать справку Ахметке. А за бутыль араки

Микитенко самому черту выпишет церковную метрику о

рождении...

– Достанем. Но мне придется вернуться домой,—

сказал Знаур.

– Надо бистро уходить! Клянусь!—тревожно прого-

ворил молчавший все это время Ахмет.—Нас будут скоро

ловить, как собачьих щенков...

– Верно. Идемте, ребята! – заторопил Костя друзей.

Знауру тоже передалось это чувство – скорей, скорей

уходить, хотя он знал, что искать его теперь уже некому.

Как хорошо, что он встретил друзей!

В большой комнате за столом сидели какие-то старые

женщины в траурных одеждах и полушепотом вели

разговор о приношениях в дом по случаю тяжелой утра-

* Бужныг /осет./ – спасибо.

86

ты. Все приношения делались натурой – несли кур, гу-

сей, индюков, бессчетное количество пирогов, яиц, кру-

гов сыра...

Знаур объяснил какой-то дальней родственнице Са-

ладдина, что, по совету покойного, едет в город учиться,

и ему необходимо взять с собой побольше еды. Через нес-

колько минут целый мешок с провизией стоял у порога.

Об араке Знаур позаботился сам. Женщины были увле-

чены разговором, чем-то озабочены, и совсем не обраща-

ли на него внимания. Никто из них, вероятно, не заметил

отсутствия мальчика почти двое суток.

Подхватив мешок и баллон с аракой, Знаур напра-

вился было к друзьям, ожидавшим в саду, возле сель-

ского Совета. У ворот его нагнала шустрая сгорбившаяся

старушка с белыми взлохмаченными волосами и не-

приятно розовым цветом лица. Таинственно прошам-

кала.

– Не попадайся, Знаур, на глаза колдунье Хадзигуа.

Вчера она целый день рыскала по селу. Хочет забрать

тебя в лес, негодная...

– Меня? В лес?

– С ума спятила одноглазая, называет тебя родным

сыном. Берегись, ланпу*, что-то недоброе она затеяла.

Помни, что ты вырос в самом богатом доме Фидара. Го-

ни прочь одноглазую ведьму!

Отвязавшись от старухи, Знаур поспешил к друзьям.

Но слова ее вызвали в душе беспокойство.

Был вечер, когда все трое направились в дом сельско-

го писаря Онуфрия Емельяновича Микитенко. Костя

уверял, что в этот час писарь уже сидит в ожидании

«клиентов», принимает частные заказы на составление

жалоб, прошений, писем в лазареты и Красную Армию.

Так было заведено еще при царе, так осталось и те-

перь.

Костины слова подтвердились. Микитенко сидел в

передней за столом, уткнувшись увесистым рябым носом

в бумагу. В комнате пахло сивушной кислятиной. Тощая,

болезненного вида жена Онуфрия сказала ему, что приш-

ли какие-то мальчишки «по важному делу».

– Что за дело? Не видишь, я погружен в Лету. По-

слушай:

* Л а п п у /осет./ – парень, мальчик.

87

Кто растоптал души моей

цветущий сад?

Кто виноват, кто виноват?..

– Мы принесли первача, дядюшка Онуфрий, – осто-

рожно перебил его вошедший в комнату Костя.

– Первач? Врешь, поди, а? – Онуфрий уставился

на мальчика своими оловянными очами.

– Знаур, Ахметка! Несите бутыль!—скомандовал

Костя.

Арака была торжественно поставлена на стол. Отве-

дав ее, писарь надел очки в железной оправе и строго

спросил:

– По какому делу?

– Едем учиться в город, нужны удостоверения... —

объяснил Костя.

– Фамилия, имя, отчество?

Онуфрий Емельянович положил перед собой круглую

печать и.начал записывать все необходимое. Когда оче-

редь дошла до Знаура, Микитенко, словно сгоняя с себя

пьяное наваждение, спросил:

– Это ты—сирота, который жил у мироеда Кубатиева?

– Я, – упавшим голосом сказал Знаур.

– О! С тебя, парень, еще полагается! Теперь ты есть

правомочный сын родной мамаши, и я твой крестный

батько! Понял?

– Какой «мамаши»?—Знаур взглянул на писаря с

недоумением.

– Ты ничего не знаешь? Ксюша!

Снабдив жену ключами, Микитенко послал ее в Совет

за какой то синей папкой. Ребята непонимающе перегля-

дывались. Писарь выпил еще и молча тарабанил трясу-

щимися крючковатыми пальцами по столу. На стене

неровно тикали старые ходики.

– Бежать надо, клянусь,– шепнул Ахметка Косте.

– Подожди,– отмахнулся тот.

Знаур молчал, красный от смущения.

Наконец синяя папка была доставлена и положена

на стол перед Онуфрием. Он полистал бумаги и начал

торжественно, с тяжелой одышкой читать протокол за-

седания Совета.

–«Слушали: жалобу беднячки Саламовой Хадзигуа

Ирбековны, проживающей в доме лесника первого

участка лесничества...»

88

Дальше – постановление Совета об официальном

признании прав материнства жалобщицы на сына Знау-

ра, «силой отобранного в младенческом возрасте баделя-

тами Кубатиевыми, врагами пролетариата и мировой ре-

волюции»...

Писарь налил полный стакан первача и уставился

на Знаура.

– Теперь ты – законный сын своей родительницы!

Кончилась власть Кубатиевых. Иди к своей мамаше и

скажи: «Принимай в дом молодого хозяина – наслед-

ника!..»

– Вот это да! – подхватил Костя. – Мы хорошо

знаем тетю Хадзи, но она раньше ничего не говорила о

том, что Знаурка – ее сын...

– Боялась Кубатиевых, – объяснил писарь. – По-

том, после переворота, приходила, спрашивала. Я сам пи-

сал ей прошение —задаром; потому что это есть акт че-

ловеколюбия.

Писарь еще выпил. Отдавая ребятам справки, про-

должал:

– Ибо товарищ Микитенко есть душевный и сердеч-

ный человек. А хотят его выгнать, говорят, пьяница. Нет,

брат. Я пью, но ума не пропиваю и у других не занимаю...

Тяжелая голова писаря клонилась к столу. Некоторое

время он дремал. Открыв глаза, увидел, что в комнате

никого нет. Рявкнул:

– Кто растоптал души моей цветущий сад?.. Кто?!

В это время Знаур, Костя и Ахметка быстро шагали

к окраине села.

– Придем к ней и скажем, – взволнованно говорил

Костя,– вот тебе, Хадзи, твой сын, а мы его друзья.

Угощай!

– Зачем – «друзья»? – возразил Ахметка. – Ска-

жем – братья. Раз на войну едем, значит, братья. Так

говорил дядя Абдулла, красный командир. Клянусь.

Знаур шел, глядя куда-то в сторону. Он всеми силами

старался скрыть слезы.

Экспедиция

Бывают в Северной Осетии дни среди лета, когда

подует внезапно с севера ветерок, закурится Столовая

гора над Владикавказом и прозрачно-синее небо сме-

89

нится водянистой мутью. Ни дождя, ми солнца —

парит.

В один из таких дней член иностранной благотвори-

тельной миссии мистер Стрэнкл выехал в первую экспе-

дицию для сбора лекарственных трав и раздачи посылок

голодающим детям горцев.

Экспедиция на подводах и верховых лошадях двига-

лась в сторону селения Ардон. Мистер Стрэнкл сидел в

коляске рядом с хозяином дома, в котором гостила мис-

сия, Ираклием Спиридоновичем Керакозовым. Хозяин

правил парой лоснящихся на солнце кабардинских ры-

саков. Сзади на почтительном расстоянии ехали два во-

оруженных всадника из "охраны миссии, любезно предо-

ставленной почетным гостям ревкомом Терской области.

За всадниками двигались две подводы, груженные по-

дарками– мешочками спресованной муки,– и одна по-

возка с продовольствием и кухней экспедиции. Старшим

в обозе был вольнонаемный служащий миссии Богдан

Богданович Злыдень, бывший чиновник интендантского

ведомства канцелярии атамана Войска Терского. С ним

на бричке сидел переводчик и проводник, сухой старик

с козлиной бородкой. Звали его Габо. Он вполголоса

тянул старинную осетинскую песню.

Мистер Стреикл за неделю коротко сошелся с Ирак-

лием Спиридоновичем и часто вел с ним разговор на из-

любленную тему – о жестокости русской революции.

Стрэнкл был откровенен, того же требовал и от собесед-

ника. Керакозов находил большое удовольствие в том,

что иногда выводил из равновесия обычно невозмутимого

гостя беспощадной "логикой своих суждений. Случалось,

что при этом Стренкл вынимал изо рта неизменную сига-

ру, громыхал своим жестким басом: «Ставлю сто фунтов

против десяти, что вы – большевик, мистер Керакез!»

От этих слов Ираклий Спиридонович закатывался смехом

и говорил сквозь слезы: «Ох, ох... Рад бы в советский

рай, да грехи не пускают...»

С экспедицией повстречался вооруженный винтовка-

ми отряд молодых бойцов. Передние несли плакат: «На