Текст книги "Их было трое (сборник)"

Автор книги: Борис Шелепов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

ший от удивления, наконец, оглянулся, хотел спросить:

«Слышишь ли ты, Коста?»

Но Хетагурова в комнате не оказалось. Счастливый,

он убежал в сад.

8

В морозный крещенский день любительская драмати-

ческая труппа Тарковского устраивала концерт с целью

оказания помощи нуждающимся студентам-горцам.

Исламбеку Тарковскому удалось, наконец, с помощью

влиятельных знакомых пригласить на вечер вице-прези-

дента Академии художеств князя Григория Григорьези-

54

ча и кое-кого из профессуры. Поговаривали, что будет

«сам» его высочество великий князь Владимир. Но этот

слух пустил Тарковский для пущей важности. На самом

же деле посланные во дворец пригласительные билеты

даже не были приняты. Адъютант великого князя был

крайне удивлен, узнав, в чем дело. «Какая смелость! —

воскликнул он. – Ради бога, уходите поскорее, не попа-

дайтесь на глаза его высочеству. Сейчас он должен быть

у государя императора...»

Зал в доме инженера Анненкова, где проводились

репетиции, не мог вместить большого числа зрителей, по-

этому Исламбек Тарковский арендовал помещение у от-

ставного генерала, мецената Болховитинова.

Накануне вечера Андукапар с трудом разыскал Тар-

ковского в доме Болховитинова и сообщил неприятную

новость: Хетагуров не сможет выступать в танцевальной

группе кавказских джигитов, болит нога.

– Фа, слушай! – всплеснул руками Исламбек.—

Ведь сам князь будет и... их высочество собирался при-

ехать. Какая болезнь? Зачем болезнь? Вон фаэтон, ско-

рей вези сюда Коста!

– Если и приедет, танцевать не будет,– убежденно

говорил Андукапар. – Болезнь серьезная – воспали-

тельный процесс в кости...

Исламбек беспомощно рухнул в кресло.

– Без кинжала режут... Клянусь аллахом, сам бы

пошел за него танцевать, если бы не проклятое пузо... —

Тарковский зло ударил себя кулаком по животу.

Выручил Тамур, только что пришедший посмотреть,

где будет представление.

– Есть надежда на выздоровление, князь Ислам,—

сказал он, щуря в улыбке глаза. – Выручу! Только с од-

ним условием: чтобы шталмейстер не объявлял моей фа-

милии. Пусть скажет: «Тамерлан» – и все. Танцевать

буду, разумеется, под небольшим гримом.

Исламбек подпрыгнул от радости.

– Ге! У тебя золотая голова, Тамур! Но почему не

говорить, кто ты такой?

– Вы забываете, князь, – пояснил Кубатиев, – что

юнкеру, завтрашнему офицеру гвардии его величества,

не подобает выступать публично. Честь мундира...

– А мы спрячем за сцену честь вместе с мундиром и

оденем шикарную кавказскую черкеску. Да?

55

– Конечно, – кивнул юнкер.

Тарковский был счастлив: коронный номер програм-

мы _ танец кавказских абреков (именно «абреков» —

так он распорядился объявить) – состоится и придаст

всему вечеру национальный колорит.

Тамур Кубатиев показал себя. Все восхищались его

темпераментным красивым танцем. Пришедший с некото-

рым опозданием Хетагуров искренне любовался своим

земляком, не обошелся без иронии, шепнул Андукапару:

«Если бы у него голова работала так же хорошо, как

ноги!..»

По замыслу устроителей вечера, после водевиля и

всех других номеров программы мог выступить любой

желающий – с декламацией, пением, акробатикой, фо-

кусами...

Джигиты танцевали последними. Зал проводил их

громкими аплодисментами. Довольный, сияющий вице-

президент, не подозревая о том, что в жилах самого

главного «абрека» льется голубая кровь дигорских ба-

делят, приказал одарить удальца пятью рублями сере-

бром. Когда Тамуру поднесли княжеский дар, он от

ярости заскрежетал зубами.

– Жаль, не могу раскрыть свое инкогнито, – гово-

рил он, задыхаясь, – а то показал бы я лысому хомяку,

чего стоят его пять рублей.

Неожиданно в зале снова раздались аплодисмен-

ты. Почетные гости в креслах недоуменно оглядыва-

лись.

– Хетагуров!

– Просим!

– Новые стихи! Новые стихи!—слышались молодые

голоса студентов – участников вечеров, на которых

Коста читал свои стихи.

Шталмейстер – человек в екатерининском парике, с

витой позолоченной палкой в руке (это был загримиро-

ванный мичман Ранцов) объявил:

– Дамы и господа! По вашему требованию выступит

со стихами поэт-осетин, академист Константин Левано-

вич Хетагуров. Прошу!

Под шум рукоплесканий Коста, прихрамывая и опи-

раясь на палку, прошел к сцене. На нем была белая чер-

кеска с голубым башлыком – по установившемуся обы-

чаю на земляческие вечера приходили в национальных

56

костюмах (Хетагурову было кстати: его черный вы-

ходной костюм совсем обносился).

Коста читал фрагменты поэмы «Чердак».

Подражая Некрасову, молодой поэт выставляет, как

щит перед дубиной цензуры, идею «божественного» про-

исхождения человека:

Он создал мир весь для меня,

И в нем я царствую всегда.

Я царь! Ужель теперь себя

Признать скотиной? Никогда!

Князь с трудом поворачивал голову на ожиревшей

шее, оглядываясь по сторонам и пожимая плечами, сло-

во «скотина» явно смутило его-

Герой поэмы Владимир твердо убежден, что найдет-

ся в России немало таких людей,

Кто верит свято в назначенье,

В свободу, братство, просвещенье,

Кто верит в дружбу и любовь,

– В чьих жилах мощно продолжает

Свой путь божественная кровь.

Лицо Коста было бледно от волнения, взгляд горел

каким-то внутренним огнем.

Зал безмолвствовал.

Заключительные строки фрагментов прозвучали

страстной верой в торжество свободы:

Безумный кровожадный век

Стряхнет с спины своей согбенной

Для жизни новой человек!

Еще несколько мгновений стояла тишина.

– Браво, Коста! – нарушил тишину девичий голос

(голос Ольги Ранцовой), и сразу заколыхался зал, загре-

мела овация-

Покрасневший от негодования вице-президент демон-

стративно покидал зал. За ним виновато семенил призе-

мистый чиновник и что-то торопливо говорил ему.

Хетагуров узнал чиновника: «А! Старый знакомый,

надворный советник» – и вдруг неожиданный каламбур:

«Надгробный советник»...

57

Усмехаясь, сошел со сцены.

Навстречу шла Ольга – взволнованная и, кажется,

смущенная.

– Здравствуйте, Коста! Чудесно! Чудесно! Но... мы

так долго не виделись. Вы совсем куда-то исчезли. Что

с вами? Что с вашей ногой?

Сквозь толпу пробирался инженер Анненков, высокий

молодой человек во фраке. Он взял Ольгу под руку и

что-то тихо сказал ей, почти прикасаясь щекой к самому

виску девушки. Коста заметил, вспыхнул.

– Ах, да, – растерянно проговорила Ольга– – Вы,

кажется, не знакомы...

– Мы давно знакомы. Простите, Ольга Владимиров-

на, я должен идти...

Коста повернулся и направился к двери.

Вслед ему еще неслись восторженные возгласы.

Друзья возлагали большие надежды на адъюнкт-

профессора Чистякова – он взялся ходатайствовать пе-

ред вице-президентом академии о выдаче вольнослуша-

телю Хетагурову постоянного разрешения на бесплатное

посещение лекций. Надежды не оправдались. Мрачный

и расстроенный вернулся Чистяков от князя.

В классе сидели Ранцов, Хетагуров и еще несколько

учеников.

– И разговаривать не стал, – безнадежно махнул

рукой Павел Петрович. – Вы, говорит, всегда берете

сторону бунтовщиков. Одного, говорит, арестовали в уни-

верситете, неровен час, и на академию ляжет такое пят-

но, если будем потворствовать...

– Кого арестовали? Кого? – наперебой спрашивали

ученики.

Чистяков вздохнул.

– Студента Благоева, социалиста. Князь говорит,

что этому болгарину предписано в течение нескольких

суток покинуть пределы Российской империи.

Все долго молчали. Потом Коста пришел к адъюнкт-

профессору и с грустью сказал:

– Видно, придется и мне покинуть Петербург, доро-

гой Павел Петрович.

– Видит бог, Константин Леванович, – вздохнул

Чистяков, – я буду скорбеть, если это случится. Поте-

ри

рять талантливого ученика – для меня, старика, утрата

немалая.

Чистяков не нашел в себе сил сказать Хетагурову о

том, что Гагарин заявил без обиняков: «Посоветуйте

этому сообщнику Благоева – пусть убирается подобру-

поздорову из Петербурга, пока дело не дошло до этапа...

Так ему и передайте...»

9

В мае 1885 года Хетагуров выехал на Кавказ, не

окончив академии.

Накануне отъезда до поздней ночи одиноко бродил

по Петербургу. Лицо Коста побледнело, шел, пошаты-

ваясь: голод терзал его– «Ничего, доктор Таннер голодал

сорок дней», – успокаивал он себя.

Долго стоял у гранитного шара на стрелке Васильев-

ского острова. У самых ног по Неве плыли тонкие, как

кружево, льдинки. Над водой клубился весенний туман.

Из Петропавловской крепости доносилась мелкая дробь

барабана. Коста снял каракулевую шапку, почувство-

вал ласку тихого весеннего ветра.

Тени минувшего проходили перед глазами. Здесь, в

этой крепости, погиб в заточении Посошков, написавший

правдивую книгу «О скудности и богатстве»– Здесь томил-

ся бесстрашный борец против самодержавия Радищев.

В крепостных казематах ждали своей участи герои де-

кабрьского восстания 1825 года, а через полгода на ва-

лу кронверка вожди декабристов были казнены. Узника-

ми крепости были петрашевцы, Писарев, Чернышевский.

Вечером Коста побывал в Александро-Невской лавре,

на Лазаревском и Тихвинском кладбищах. С поникшей

головой стоял у могилы русского художника Иванова.

Иванов творил в Риме – «вечном» городе с его бес-

смертными красотами. Вспоминались слова из письма Го-

голя Иванову: «Когда вам все изменит, когда вам боль-

ше ничего не останется такого, что бы привязывало вас к

какому-нибудь уголку мира, – приезжайте в Италию».

«Можно ли жить, – мысленно спрашивал себя

Коста, – без привязанности к родному уголку? Можно

ли разлюбить родину? И для Гоголя тоже не было ниче-

го милее Руси. А письмо он написал просто под впечатле-

нием «трепетной поэзии виденного»...

59

Петербург позади.

В скромном холщевом узелке – еще теплые шанеж-

ки, испеченные Анной Никитичной. Милая добрая ста-

рушка, никогда тебя не забудет бывший студент Коста!

Думал ли он о своем будущем, сидя у окна вагона

третьего класса?

...Пройдет еще немного времени, и польются задушев-

ные звуки осетинской лиры *. Они дойдут до Петербурга,

и столичные газеты назовут имя их творца. На открытии

памятника М. Ю– Лермонтову в Пятигорске громче всех

прозвучит правдивый голос осетинского поэта Коста

Хетагурова.

Песни Коста, написанные на осетинском и на русском

языках, станут любимыми в Осетии еще при жизни их

творца. Борцы за свободу поднимут эти песни, исполнен-

ные народного горя и гнева, как знамя. Сбудется мечта

о «сполохе» трудовых людей. Не только проникновенные

звуки фандыра, но и набатные призывы Коста – публи-

циста, обличителя произвола и бесправия – будут звать

к борьбе.

В следующий раз приедет Хетагуров в Петербург

уже известным поэтом и живописцем и многое узнает о

друзьях-товарищах.

Мичман Ранцов сблизится с теми, кто посвятил себя

революционной борьбе– Но Коста справедливо упрекнет

его: «Ты, Володя, ждешь у моря погоды...» Благие поры-

вы Владимира, как и многих интеллигентных людей того

времени, ограничивались рассуждениями: «А где же наш

вождь? Его пока нет. Пусть он придет, и мы смело пой-

дем за ним».

Ольга уйдет из дома, станет учительницей, соединит

свою судьбу с инженером Анненковым, но будет помнить

о своем друге с Кавказа.

Во время ссылки, в Херсоне, судьба снова сведет Кос-

та с бывшим студентом университета Петром Чумаком,

рано состарившимся на каторге. Станут они навек

друзьями, а гостеприимная Украина назовет ссыльного

поэта из Осетии своим родным сыном-

А до этого встретит Коста Анну Цаликову и скажет

себе: «Вот та, которую я видел в снах детства и в своих

* Первая книга стихов К. Хетагурова называлась «Ирон фан-

дыр» /«Осетинская лира»/.

60

мечтах...» Счастье не придет к нему, но ведь уже в самой

любви заключены его искры.

Потомки с укором скажут о девушке, которая не по-

шла рядом с поэтом по тернистому пути, но и для нее

найдут теплое слово: ведь любовь к ней освещала суро-

вую жизнь Коста мягким лирическим светом, давала си-

лы в тяжелые дни изгнания.

Превыше всего для Коста будет любовь к своему

народу.

Он напишет на русском языке стихотворение «Не

верь, что я забыл родные наши горы»:

Люблю я целый мир, люблю людей, бесспорно,

Люблю беспомощных, обиженных, сирот,

Но больше всех люблю, чего скрывать позорно? –

Тебя, родной аул и бедный наш народ.

За вас отдам я жизнь... Все помыслы и силы,–

Всего себя лишь вам я посвятить готов...

Вы так мне дороги, так бесконечно милы,

Что сил нет выразить, что высказать нет слов!..

Благодарный народ Осетии назовет Коста великим,

имя Коста станет бессмертным.

...Навсегда остался в памяти первый день пути из Пе-

тербурга на Кавказ.

За окном вагона плывут необозримые русские поля,

дышащие ясностью, простором и теплотой, как на полот-

нах Левитана. Воздух напоен свежестью талых снегов.

Осенью 1881 года этой же дорогой Коста ехал в сто-

лицу, мысленно прощаясь со своей юностью. Тогда он

был кандидатом в ученики императорской Академии ху-

дожеств... А теперь возвращается на родину полным му-

жества, готовым к борьбе.

– Спасибо тебе, Петербург!

Орджоникидзе – Ленинград, 1960 г.

...Их было трое. Старшего звали Знаур... Исто-

рию юных воспитанников я узнала после того, как

поступила сестрой милосердия в Южно-Осетин-

скую бригаду по путевке Владикавказского окруж-

кома РКСМ, Ухаживала за раненым Костей.

Много было разговоров тогда о приключениях

друзей. Они помогли чекистам распутать клубок,

свитый иностранными агентами на Кавказе, храб-

ро дрались в бою.

Кончилась война, мы разъехались по домам.

Имена боевых товарищей все реже стали вспоми-

нать. А жаль]

Ты говоришь: пиши большую статью. Но мне

не под силу. Здоровье покидает меня. Поправ-

люсь ли, не знаю...

Хочу поговорить в нашем агитпроме. Может

быть, там займутся летописью боевых походов

первых членов Комсоюза молодёжи среди осетин

и ингушей.

Пиши, если успеешь, перед отъездом.

Даухан Канрова

2 октября 1921 г., Алагир.

* Письмо сохранилось в архиве старого коммуниста Дадо

Каурбековича Бритаева, который передал его Б. Шелепову, сказав:

«Может быть, вам удастся найти участников истории, упомянутой

в этом письме».

СЛЕДЫ НА ГОРНОЙ ТРОПЕ

Оазис Джона Уэйна

Главный минарет шахиншахской мечети возви.

шалея над благоухающими садами – прямой,

устремленный в небо. Узкая длинная полоса тени от

него падала в сторону склона Эльбурса*.

Неземной заунывный голос звал к первой вечерней

молитве. Муэдзин** привычно пел, не ведая, что его сло-

* Эльбурс – горная цепь севернее Тегерана.

** Муэдзин —служитель при мечети, его обязанности с ми-

нарета сзывать «правоверных,» на молитву.

65

ва, исполненные веры в могущество и доброту всевышне-

го, призывали не только к намазу, но служили условным

сигналом для тайного сбора в особняке профессора

Джона Уэйна.

Богатая усадьба с домом восточного стиля была

снята в аренду н-ским посольством для персонала

научной экспедиции, в которой главенствовал профессор.

Располагалась она на северной окраине Тегерана невда-

леке от мечети, дворца Дощань-Тепе и иностранной рези-

денции Гулахек.

Здесь, вдали от уличной суеты и базарных площадей,

похожих на огромные жаровни, стояла тишина и про-

хлада-

Сэр Джон Уэйн, официально шеф научной экспеди-

ции, не любил роскоши, но она была ему нужна для

осуществления тайных замыслов, и он не скупился на

средства.

Богатое убранство, уютная обстановка в доме, пре-

красный тенистый парк с прозрачным прудом – все

располагало к покою и наслаждению– По праздникам

в парке играл оркестр, выступали лучшие танцовщицы

Ирана.

В густых аллеях, на спортивных площадках, в лодках,

скользящих по водоему, и в блестящих залах особняка

можно было увидеть путешественников со всех частей

света, слышалась английская, французская, русская,

итальянская, арабская и даже японская речь. В комнатах

бесконечного лабиринта находились люди, занимающие-

ся этнографией, фольклором, нумизматикой, археологией,

лингвистикой, собиранием полезных трав, коллекциони-

рованием изделий златокузнецов и резчиков по слоновой

кости, поисками оружия и доспехов властителей древнего

Ирана. I

В оазис, как называли особняк Джона Уэйна, попада-

ли люди избранные по рекомендации весьма влиятель-

ных особ. Были тут и просто знатные приезжие

из Европы, для которых поместье являлось чем-то вроде

международной гостиницы или клуба европейских тури-

стов.

Но кроме видимой стороны жизни в особняке шла

другая.

По черному ходу в кабинет главного ассистента шефа

66

неслышно входили один за другим фанатики из партии

«Зольфгар»*.

В резном кресле черного дерева сидел маленький

сгорбившийся человек неопределенных лет в белом тюр-

бане. Землистое лицо, бесформенный нос, черные недоб-

рые глаза, большое родимое пятно на щеке. Никто не

знал имени этого человека, и когда о нем спрашивали

шефа, тот уклончиво отвечал, что «ассистент» – лицо

частное, не имеющее никакого отношения к правительст-

ву, финансирующему экспедицию.

Человек в тюрбане одним взглядом указывал на се-

кретный фирман**, лежащий па столе. Посетители молча

читали послание о перемещении в потусторонний мир не-

желательных министров, пришедших к власти после паде-

ния англофильского правительства Восуг-эд-Доуле.

В списке предполагаемых жертв заговора на первом

месте стояло имя вождя революционного восстания в

Тавризе, шейха Мохэммеда Хиабани, за ним – имена

дженгелийцев во главе с Кучек-ханом, которые захватили

Решт и послали приветствие в Москву В. И– Ленину. По-

сле Кучек-хана – несколько фамилий неугодных ми-

нистров.

Заговорщики получали золото, расписывались и так

же неслышно исчезали за дверью. Ассистент не жалел

денег. Не ранее как вчера глава финансовой миссии Эр-

митаж Стив сказал, что все расходы оплатит будущее

правительство Ирана...

На площадке, посыпанной крупным рыжеватым пес-

ком, молодая стройная мисс Мэтток и мистер Стрэнкл,

джельтмем средних лет, играли в теннис. Несколько тя-

желовесный Билл Стрэнкл уступал в игре Мэтток. Он

скрывал одышку, причиной которой не без основания

считал лишний бокал виски. В Кембридже Стрэнкл был

отличным спортсменом, и сейчас он недурно играл в тен-

нис, но Мэтток, «рыжая сатана», как мысленно окрестил

ее Стрэнкл, совсем не давала вздохнуть.

* «Зольфгар» – так называлась «партия», имевшая тайный

договор с английскими монополиями, сборище предателей иранского

народа.

** Фирман /иранск./ – письмо «свыше», чаще всего послание

или указ шаха.

67

– Почему бы вам, мисс Мэтт, не поехать со мной в

Россию? – спросил мистер Стрэнкл.– Вы же превосход-

ная переводчица!

– В России война, – ответила Мэтток, – а это дело

мужчин.

– Гм... А я-то считал вас романтической натурой.

– Не вижу в войне романтики,– ответила девушка.

Стрэнкл с любопытством посмотрел на затененное

широкополой шляпой тонковычерченное лицо Мэтт.

– Военный министр сказал: «Красных в России нуж-

но истребить сейчас, потом будет поздно», – произнес он

поучительно.

– «Истребить»... Да, кстати, говорят, ваш министр ис-

требляет по нескольку бутылок коньяка ежедневно.

Правда это?

– Однако... Вы забываетесь, Мэтт, Вас могут услы-

шать, а потом передадут министру, у которого, как мне

известно, служит ваш отец. Давайте лучше продолжим

игру.

Из-за кустов показалась белая чалма слуги-персиани-

на. Слуга почтительно обратился к Стрэнклу на англий-

ском языке:

– Мистера Стрэнкла просит профессор.

Билл извиняюще кивнул собеседнице и заспешил

к дому.

Через минуту он сидел перед Джоном Уэйном.

Внимательный глаз нашел бы некоторое сходство

в чертах лица шефа и его ассистента. Но Джон не был

горбат, имел хороший цвет лица и не носил тюр-

бана.

– Курите, Билл, – шеф указал на темную полирован-

ную шкатулку с сигарами.

Беря сигару, гость заметил, что шкатулка соответство-

вала убранству комнаты: массивный стол, тяжелые крес-

ла, два книжных шкафа, буфет – все сделано из черного

дерева, без особых украшений. Сам профессор был одет

в светлый летний костюм крученого шелка.

– Повторите урок, Билл.

– Слушаюсь, сэр, – Стрэнкл встал.

– Сидите.

– Итак, сэр. Я приезжаю с дипломатической «ока-

зией» на русскую границу под охраной персидских погра-

ничников. Дальше нас будут охранять...

– Об этом не надо– Начинайте с первого дня пребы-

вания во Владикавказе.

– Итак, сэр, я вхожу в состав миссии Красного Крес-

та и Полумесяца как специалист по сбору лекарственных

трав на Северном Кавказе...

– И Крымском полуострове,– добавил Уэйн.

– Да, да, сэр. При содействии бывшего коммерсанта

Керакеза, имеющего вложения в лондонском и француз-

ском банках, разыскать в Дигорском ущелье развалины

родовой башни...

Далее он перешел на полушепот, но шеф отлично по-

нимал Стрэнкла, повторявшего хорошо заученный урок.

– Миссия восемнадцатого года... Провал... В горах

зарыта дипломатическая посылка... Ценности, равные не-

сметным сокровищам... Плоский железный ящик из-под

ручных гранат Миллса...

– Там может оказаться не одна такая башня, – воз-

разил Уэйн.

– Использую связи с туземцами, они помогут най-

ти,– уже громко сказал Стрэнкл.

Джон Уэйн одобрительно кивнул.

– Коротко о попутной задаче.

Профессор опустил свою тяжелую голову на грудь,

как будто засыпая.

– Собрать для королевского музея документы о жес-

токости русской революции, – отчеканил Стрэнкл. —

Это все, сэр. Я возвращаюсь в Тегеран и лично вам вру-

чаю найденное в горах-

Уэйн поднял нависшие серые брови, чтобы посмотреть

на часы.—А теперь поиграйте в теннис. На обед прошу

ровно в четыре. Завтра утром можете выезжать к гра-

нице.

– Простите, сэр, – замялся Билл– – Говорят, в мис-

сии Красного Креста во Владикавказе нет хорошей пере-

водчицы. Между тем, она у вас есть... Ваша гостья...

– Я позабочусь. До обеда, друг мой!

Когда Стрэнкл вышел, профессор достал из стола

коробку с парижским гримом. Нужно было спешить: че-

рез десять минут начнется прием у «ассистента», в той

половине дома, куда не ступала нога иностранных ту-

ристов.

И Уэйн превратился в горбатого персиянина, увен-

чанного белым тюрбаном.

69

Мистер Стрэнкл из своих* сорока лет более десяти

провел в беспрерывных путешествиях по арабскому Вос-

току. Но вид имел отличный, никогда не унывал, был

человеком действия, ясно видящим перед собой ближай-

шую цель. После успешного вояжа в Россию, он рассчи-

тывал получить две-три сотни тысяч фунтов стерлингов

и жениться на мисс Мэтток, дочери богатопГи влиятель-

ного генерала Роджерса Бэттлера.

Стрэнкл не любил отдыхать. «После пятидесяти

можно, пожалуй, и передохнуть пару лет, – размышлял

он порой. – А потом занять место, как у Джона Уэйна.

Власть Министров покажется шаткой и призрачной, ес-

ли знать дела профессора Уэйна. Их пустые речи—нич-

то в сравнении с двумя-тремя фразами шефа. Старый

Джон может, выражаясь словами поэта, из горничных

делать королев, а из президентов – продавцов табачных

магазинов. Он способен совершить дворцовый переворот

в одной из «подшефных» стран, потопить военный ко-

рабль, незримо присутствовать на тайных совещаниях

правительств, через агентов – женщин редкой красоты —

навязывать свою волю государственным деятелям...»

Таким же магом мечтал стать со временем мистер

Стрэнкл. Ради этого, как полагал он, стоило поехать не

только в Россию, но и к черту на кулички. Билл верил в

свою звезду, и ничто не страшило его.

Стрэнкл не терял времени понапрасну. Накануне

отъезда из Тегерана он решил нанести визит по адресу,

полученному в Константинополе. Фамилия, указанная в

адресе, кажется совпадала с названием башни, которую

необходимо было разыскать в горах Кавказа. Об адресе

ничего не знает старый хрыч Уэйн, пусть удивляется

потом, как быстро и чертовски умело действует Билл

Стрэнкл. Пусть столичные шефы поставят имя Билла ря-

дом с именем восходящей звезды – полковника Лоу-

реиса!

Стрэнкл шагал по закоулкам Старого города. Около

приземистого каменного здания шашлычной остановился,

прочитал странную вывеску: «Невидимая нить».

– Чертовщина! – пожал плечами Стрэнкл. Но свя-

щенный стих, должно быть, из корана, написанный на

стене древней арабской вязью, пояснял смысл: «Ешь до-

толе, пока перестанешь черную нить отличать от крас-

ной».

70

– Кажется, здесь, – буркнул Стрэнкл и спустился по

старым каменным ступенькам вниз.

– Милости просим, —с поклоном встретил его хозя-

ин-грузин. Говорил он по-русски, очевидно, приняв во-

шедшего за русского белоэмигранта. Несмотря на жару,

хозяин был в высокой смушковой папахе.

– Здравствуйте, – ответил Билл тоже по-русски.—

Могу ли я видеть сотника Кубатаева?

– Как прикажешь доложить, ваш высокоблагородие?

– Так и доложи: «Спрашивает их высокоблагородие».

– Один секунд.– Хозяин скрылся за большим вы-

цветшим ковром, висевшим на стене около буфета.

Стрэнкл осмотрелся. Только в дальнем углу сидел по-

жилой угрюмый господин, видимо, русский эмигрант, и

пил польскую старку.

– Прошу, ваше высокоблагородие, по коридору пря-

мо, последний кабинэт. Сотник ждет вас.

Открыв дверь «кабинета», Стрэнкл почувствовал при-

торный до тошноты запах анаши. На широкой оттоманке

полулежал бледный человек в серой черкеске без погон.

Рука его пряталась под ковровой подушкой. «Револь-

вер», – отметил про себя Стрэнкл.

– Если не ошибаюсь, сотник Кубатаев?

– Кубатиев, – уточнил человек в черкеске. – Чем

могу служить? С кем имею честь?..

– Вам письмо из Константинополя,—подавая, сказал

Стрэнкл.

Кубатиев нервно распечатал маленький синий кон-

верт, впился темными, болезненно-влажными глазами в

строки письма.

– От Бибо? Любопытно... Виноват, прошу садиться.

Прочтя письмо, расстерянио посмотрел на гостя.

– Бибо пишет о каком-то вознаграждении. Ничего

не понимаю...

– Прежде всего, господин Кубатиев, прошу вас на-

бросать схему местонахождения вашей родовой башни в

западной Осетии, где-то рядом с домом лесника...

– Любопытно, для чего же это?..

– Гм... Там водится индийский корень «тха» для ле-

чения астмы. Я собираю полезные травы, еду на вашу ро-

дину с миссией Красного Креста. Корень не имеет;

цены...

Кубатиев поморщился, достал из висевшего на ковре

71

планшета лист бумаги, трясущейся рукой начал чертить

какую-то схему.

– Обозначьте север, укажите названия гор, рек, а

расстояния – количеством верст.

– Знаю...

Стрэнкл закурил сигару.

– Не знаете ли вы, господии сотник, лесника, живу-

щего в этом домике?

Кубатиев изменился в лице, словно вспомнив что-то

очень важное, но сказал бесстрастно:

– Лесник, кажется, умер. Там обитает его дочь, одно-

глазая лекарка...

– Вы не знакомы с ней?

– Что вы? Как вас, позвольте?

– Стэнли Грей-

– Мистер Грей, разве может офицер его величества

общаться с нищенкой? И вообще, должен вам сказать...

– Слушаю вас. ]

– Будете на моей родине, прошу ни слова не гово-

рить обо мне. На днях я уезжаю в Константинополь,

затем в Крым, в армию, возрожденную гением железно-

го барона. Быть может, мы встретимся с вами, мистер

Грей, при более счастливых обстоятельствах. Не будем

подводить друг друга...

Несколько фамильярный тон последней фразы поко-

робил мистера Стрэнкла, но он ответил мягко.

– Слово джентльмена: я никогда не встречался в Те-

геране с сотником Кубатиевым. Вот ваши деньги, – гость

положил на стол небольшой кожаный мешочек.– В зо-

лотой турецкой валюте-

Сотник резким движением отодвинул деньги. Достал

из стола вдвое больший сафьяновый мешочек, вышитый

бисером.

– Прошу вас, мистер Грей... Век буду благодарен...

Не сможете ли вы доставить деньги моему двоюродному

брату Саладдину Кубатиеву в селение Фидар? Запишите,

пожалуйста, адрес. Впрочем, его каждый там знает. Если

Саладдина не пустили в расход большевики...

– Считаю долгом цивилизованного человека... – пе-

ребил Стрэнкл.

– ...Передайте: «Деньги на воспитание мальчика

Знаура». Мальчик как приемный сын живет у Саладдина.

Он... мой родственник. Сейчас ему четырнадцатый год.

72

– Позвольте, – возразил Стрэнкл. – А если вашего

брата нет в живых, где же я найду мальчика? В ауле,

надо полагать, есть мальчики с таким именем.

– Он носит нашу фамилию. Если Саладдин в тюрьме

или на том свете, то Знаура Кубатиева можно разыскать

через одноглазую дочь лесника. Дело в том, что она по-

кровительствует сиротам и незаконнорожденным. Не-

счастный кавдасард...

– Что значит – «кавдасард»? – полюбопытствовал

Стрэнкл.

– Так, к слову, не обращайте внимания, – уклончиво

ответил Кубатиев. – Скажите просто: «От Сафара». Ес-

ли спросят, где я, ответьте, что вернется с победой в Осе-

тию, а пока, мол, ничего неизвестно.

Кубатиев наполнил бокал вином.

– Прошу вас.

– Благодарю. Не пью. Что вы еще хотите передать

на родину, господин сотник?

– Запишите, пожалуйста, имена и фамилии людей.

Вот нужная вам схема.

– Записывать? О нет! – Стрэнкл гордо улыбнулся– —

Я все прекрасно запомнил, мистер Кубатиев. У меня пре-

восходная память. За схему благодарю. Желаю счастья.

Олл раит!

Хадзигуа

Корни вывороченного из земли столетнего бука чуть

шевелятся над обрывом, как щупальцы огромного спрута.

На поляне, у самого обрыва стоит женщина в черном

платье, похожем на монашескую одежду. Левую щеку и

глаз закрывает темный платок, но открытая половина

лица напоминает о былой красоте.

Глядя по сторонам, она кивает головой, словно оцени-

вая работу воды и ветра.

Три дня и три ночи в горах западной Осетии бушевала

буря, шумели ливни. Удары грома, словно горные обвалы,

сотрясали землю и замирали где-то в глубине Дигорского

ущелья. Все живое в ужасе умолкло перед разгневанной

природой. И, казалось, нет конца ненастью. Но гроза

кончилась вдруг. Еще слышался шум сбегающей воды и

где-то далеко, за полторы версты, внизу грохотали, пере-

катываясь, валуны по дну Уруха.

73

К полдню под лучами весеннего солнца вновь ожил

цветистый ковер альпийских растений. Над омытой лив-

нем землей поднимались одуряющие запахи цветов.

Хадзигуа (так звали женщину в черном) собирала

лекарственные травы..

Она подняла большую легкую корзину и пошла от

обрыва, где повис корень поверженного бука. Женщина

часто останавливалась, разглядывала растения, некото-

рые срывала.

Хадзи знали не только жители окрестных селений.

Слухи о ней больше добрые, а иногда злые уходили ь

дальние районы Осетии. Многих раненых красных парти-

зан, скрывающихся в лесах во время деникинского на-

шествия, спасла от смерти одноглазая знахарка.

Считали Хадзигуа и колдуньей, верили пророческим

присказкам этой лесной женщины. Жила она в каменной

сторожке, которую выстроил покойный отец, лесник.

Мать ее, Саниат, была известна своим умением выле-

чивать травами многие недуги. Еще Саниат пользовалась

славой знаменитой сказительницы. От нее Хадзигуа и

унаследовала специальность дашны—лекарки и искус-

ство рассказывать всякие были и небылицы – не забавы

ради, а чтоб дать людям полезный совет, предупредить

кого-то об опасности.

Сторожка стояла в двух верстах от селения Фидар.

В минувшем, девятнадцатом году, это было партизанс-