Текст книги "Их было трое (сборник)"

Автор книги: Борис Шелепов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Раицовой – без нее постановка «Орлеанской девы» сры-

валась. Узнав о причине бегства Ольги Владимировны,

Исламбек написал ей, что отныне лакею будет велено

не пускать в клуб купчишку с дорогими запонками».

Ранцова приехала, и спектакль состоялся Все приш-

ли в восторг от ее игры. Коста поздравлял девушку, Ис-

ламбек пророчил ей великое будущее на театральном

поприще. Оля держалась скромно, но не в силах была

скрыть волнения. Лицо ее светилось затаенным счастьем.

38

После спектакля Хетагуров декламировал под музы-

ку стихотворение Некрасова «Н. Г. Чернышевский». Хо-

зяин квартиры, молодой инженер Всеволод Сергеевич

Анненков играл на рояле: голова слегка откинута назад,

энергичное лицо казалось спокойным. А в музыке все на-

растали гневные ноты. Вдохновенно звучали некрасов-

ские строки:

Его еще покамест не распяли,

Но час придет – он будет иа кресте.

Его послал бог гнева и печали

Царям земли напомнить о Христе....

Хетагурову долго аплодировали. Тарковский подошел

к нему, положил руку на плечо.

– Клянусь аллахом, ты истинный кавказский чело-

век, Коста! Читаешь стихи эмоционально. Такое чтение

достойно адмирации и имитации. Клянусь!

Ольга заметила во взгляде Коста улыбку —пристра-

стие Тарковского к иностранным словам забавляло его.

– Но пойми меня, земляк! – продолжал Ислам-

бек. – Что скажет князь (ему послан особый пригласи-

тельный билет на наш вечер), что скажет его сиятельст-

во Григорий Григорьевич, услышав это стихотворение.

Ве^ь он прекрасно знает, что господин Чернышевский

отбывает политическую ссылку. Какой удар может пасть

на твою золотую голову, мой старый кунак, Коста! Ге?

Хетагуров рассмеялся:

– А я-то не знал, что среди высокого рода Тарков-

ских есть, мягко выражаясь, боязливые люди. Я думал,

там одни джигиты. – Коста вздохнул, комично развел

руками.

Исламбек нахмурился. Расправил сильные плечи под

белой черкеской, прищурил глаза. Бронзово-смуглое ли-

цо с тонким породистым носом приняло надменное вы-

ражение.

–Трусов нет в славном роду Тарковских! К черту

всех! Читай, Коста, на вечере хоть воззвания социали-

стов. Мне-то что!.. А сейчас, господа, идемте пить в «Бе-

лую ночь». К черту жандармов! Плюем на них с самой

Казбек-горы! Ге?!

Хетагуров подошел к Исламбеку и обнял его, хотя

знал, что Тарковский просто рисуется перед девушками,

что через неделю, на вечере, он улизнет куда-нибудь, а

39

в случае, если вице-президент не приедет, будет выда-

вать себя за самого ярого демократа и якобинца. Любит

богатый бездельник ходить в героях дня.

Перед самым отъездом в «Белую ночь» приехал мич-

ман Ранцов. «Задержался на деловом свидании»,—

объяснил он свое опоздание.

Ехали целым поездом колясок – за счет Тарковского.

Хетагуров сидел рядом с Ольгой, мичман – на козлах.

Коста и Ольга молчали, с наслаждением вдыхая аромат

теплого июньского вечера.

В отсутствие девушки Коста старался внушить себе:

«Не по пути тебе с этой мечтательной аристократкой...

Надо забыть ее». Но вот новая встреча – и опять рука

тянется к маленькой нежной ручке, снова влекут глаза-

омуты.

Повернувшись к окну, Коста заметил, что их обгоняет

знакомая коляска. В ней Тит.

– Откуда он взялся?—спросил мичман.– Давайте-

ка свернем в сторону, пусть Тит покусает локти...

– Правда, – оживилась Ольга. – Едем вправо, на

стрелку!

Извозчик глянул на мичмана плутоватыми глазами

и свернул к Неве. Пара полукровных рысаков весело по-

несла коляску.

– Прочтите, Коста, что-нибудь из Надсона. Я так

люблю ваше чтение. Свои-то стихи вы прячете и читаете

раз в год.

– Надсона? – рассеянно переспросил Хетагуров, и

вдруг лицо его выразило непонятную тревогу. – Нет, не

хочу Надсона...

Рысаки перешли на шаг. Впереди медленно двига-

лась колонна арестантов с кандалами на руках. Мичман

привстал на козлах, вытянув шею, всматривался в лица

заключенных.

– Политические, – сказал он тихо. – Друзья-едино-

мышленники Чернышевского, о котором ты читал сегод-

ня стихи.

– Единомышленники Чернышевского? – переспро-

сил Коста.

– Да, здесь, видно, настоящие бунтовщики, – про-

должал Владимир. – И те, что ходили в народ, и из но-

вого племени социалистов, вроде Благоева. Любой из

них готов идти на плаху за идеал свободы.

40

Хетагуров удивленно посмотрел на приятеля. В гла-

зах моряка светилось воодушевление, никогда раньше он

не говорил таким языком. Впервые мелькнула мысль:

«Что-то скрывает от меня Владимир...»

С некоторым недоумением взглянула на брата и

Ольга.

– Безоружные жертвы господина Победоносцева, —

продолжал мичман. – Разумно он употребил свои чрез-

вычайные права – создал внушительную армию колод-

ников...

Владимир как будто не замечал присутствия Ольги

и Коста.

– Нигде в мире нет таких добротных кандалов, раз-

ве только там, где идет торговля черными ра-

бами...

Колонна растянулась почти на весь квартал. Серая

одежда, давно небритые бороды, тусклые от бессонницы

глаза, унылое бряцание кандалов – все оставляло гне-

тущий след в душе.

– Смотри-ка, Володя! – воскликнул Коста. – Петя

Чумак из Херсона! Ты его знаешь. Помнишь, на выстав-

ке картин Вильгельма его хотели арестовать...

– Знаю, он из группы Благоева.

– Ольга Владимировна, – обратился Хетагуров к де-

вушке, – простите, я должен подойти к арестованному.

Может быть, удастся поговорить. Вы поезжайте в «Бе-

лую ночь». Я приду туда.

– Вольному воля, – неопределенно ответила Ольга

и опустила на лицо голубую вуаль.

Мичман торопливо достал из нагрудного кармана

кителя сторублевую ассигнацию с изображением Екате-

рины и протянул ее Хетагурову.

– Возьми, Костя. Если удастся, передай Петру Чу-

маку. Скажи – от мичмана, он знает.

– Вы знакомы? – удивился Хетагуров.

– Мимолетно... Передай, если сможешь... Мне-то

самому нельзя подойти к политическим в офицерском

мундире...

Коста еще раз извинился перед Ольгой и быстро по-

шел вслед колонне.

Остановился, оглянулся на удаляющуюся коляску.

В душе шевельнулось недоброе предчувствие, к сердцу

подступила тоска.

41

На повороте колыхнулась на ветру голубая вуаль и

скрылась...

Вот уже неделю в свободные от лекций и уроков ча-

сы Хетагуров работал на разгрузке барж. Плата сдель-

ная – 8 копеек за каждый тюк или мешок. В течение

дня удавалось заработать рубля полтора.

Коста был крепким мускулистым парнем, только вот

ноги иногда сдавали. На танцах безотказно резвые, а тут

подводили, да к тому же сильно ныло бедро.

От тяжелой работы дрожали руки – когда рисовал,

кисть прыгала по полотну. В таких случаях принимался

за стихи. Крепко сжимая карандаш, писал, писал почти

до рассвета. Устами героя поэмы «Чердак» вел неприми-

римый спор с либералами, ставшими на колени перед

креслом, в котором восседал обер-прокурор Победонос-

цев, и с теми, кто только в тостах работал за просвеще-

ние России. Прототипы были рядом: инженер Владимир

Львович Ранцов, гуляки-болтуны вроде Тарковского.

Возвращаясь в мансарду после встреч с ними, Хетагу-

ров порывисто брался за перо, и лились гневные строки...

Так было после вечеринки в ресторации «Белая ночь».

Коста пришел туда в самый разгар пирушки. Ольги уже

не было. Мичман сказал, что она уехала домой расстро-

енная. Хетагуров вернул Владимиру ассигнацию: К Чу-

маку конвоиры не подпустили. Успел только крикнуть:

«Не унывай, Петро, за святое дело идешь!» Чумак мах-

нул серой арестантской шапкой.

Тарковский произносил громкие тосты о равенстве и

братстве, о «свободной любви», Кубатиев – о своих «ве-

ликих» предках. Коста не пил. Равнодушно, беззлобно

смотрел на красную от вина и обжорства физиономию

Тита Титовича...

Ушел раньше всех. Только что пережитое нашло отра-

жение в новой строфе поэмы «Чердак»:

Все говорят они красиво

О жертвах для народных нужд.

Но речи их звучат фальшиво,–

Высокий идеал им чужд.

Герой поэмы, Владимир, возвращается домой из

«кружковой беседы»:

42

Где фразой лишь одной кудрявой

Пред горстью праздных болтунов

Оратор юный строй державный

Вмиг разрушал и строил вновь...

Он верит в светлое будущее своего народа, но пока

он одинок в своих благородных порывах. И Коста начи-

нал опасаться, как бы его герой з горьком отчаянии не

покончил с собой...

Предутренние туманы поднимались над Невой. Коста

закрывал полукруглое окно мансарды и ложился, не

раздеваясь, на часок-другой. С рассветом он уже ша-

гал к пристани, где его ждала тяжелая работа груз-

чика.

Никто из близких знакомых не знал о том, что Кон-

стантин Хетагуров, сын поручика Левана Хетагурова,

таскает тюки с барж судовладельца и коммерсанта Ов-

цына. Рассказать Коста мог только одному Андукапару,

но тот два месяца назад уехал во Владикавказ практи-

коваться в военном госпитале.

...Во что бы то ни стало нужно хотя бы год протянуть

в академии (на окончание полного курса Коста не наде-

ялся), чтобы лучше овладеть техникой живописи, выйти

на широкую дорогу самостоятельного творчества. Хотя

бы получить диплом преподавателя "рисования —работа

учителя дала бы возможность писать, творить...

Думы не оставляли Хетагурова даже в те минуты,

когда он тяжело ступал по пружинистому трапу с ношей

на спине. Вокруг слышались шаркающие шаги грузчи-

ков, низкие гудки пароходов, подходящих к пристали,

порою звякали склянки на кораблях. От шагавших впе-

реди плыл запах водочного перегара, но солоноватый ве-

тер с моря сразу же перебивал тяжелый дух. Дышалось

легко.

На командном мостике баржи стоял бритый черноли-

цый надсмотрщик-турок с белым шарфом на шее. Смуг-

лая до черноты кожа не позволяла рассмотреть черты

его лица. Выделялись только белки глаз и зубы. Грузчи-

ки звали его «проказой» и втихомолку поговаривали, что

белым шарфом турок прикрывает мухур* страшной, но

затихшей болезни.

* Мухур (арабск.) – печать, язва проказы.

43

Надсмотрщика ненавидели и боялись. Но иногда,

после чарки водки, выпитой тайно от аллаха, свирепая

душа его смягчалась, и он уже не ругался, а только под-

бадривал грузчиков всякими прибаутками в рифму. Хе-

тагуров был доволен: не будь таких минут, работа на

барже была бы сплошной каторгой.

Однажды на баржу заявился человек в сером блестя-

щем цилиндре. Абдул (так звали надсмотрщика), согнув-

шись в три погибели, забегал вперед, кланялся цилиндру

и подобострастно приглашал его следовать дальше.

Коста смеялся, глядя на извивающегося ужом Абдула.

Когда гость взошел на баржу, надсмотрщик обратил-

ся к грузчикам:

– Эй, работний люди! К нам на баржа пожаловал

молодая хозяин. Он будет давай на водка, который хо-

рош грузчик есть. Да? Эй, черкес, иди на мой глаза!

Последние слова относились к Хетагурову. Он шагнул

к мостику и тут только разглядел гостя—Тита Титови-

ча. «Сын судовладельца Овцына! – подумал Коста.—

Странно, что я не запомнил фамилию этого лобо-

тряса».

– Князь! – воскликнул Тит, приподнимая цилиндр. —

Какой пассаж! Я и не знал, что вы самый усердный груз-

чик у моего папа. Вот где довелось встретиться....

Хетагуров молчал.

– А мой папаня говорит сегодня: «Пойди, Титок,

посмотри, как там наши тяжеловозы, стараются ли. Дай,

говорит, им на водку в честь тезоименитства моего усоп-

шего родителя». Так вот, получай, князь Хетаг, на водку!

Хетагуров молча взял из рук Овцына серебряный

рубль, подбросил его раз-другой на ладони и швырнул

за борт. Поспешно достал чистый платок, тщательно вы-

тер руки, брезгливо поморщился.

– Зачем бросал? – завопил турок. – Ныряй теперь

вода искай рубл.

– Ныряй сам, проказа турецкая!—тихо сказал кто-

то из толпы грузчиков...

Склянки пробили обед. Коста ушел.

– Тит сегодня же расскажет обо всем в салоне Кле-

ментины Эрнестовны, поднесет, как забавную новость, —

думал Коста по дороге домой.

Подумал зло: «Воображаю, как вытянет свои напо-

маженные губки титулованная мамаша, узнав, что друг

44

ее дочери – портовый грузчик. Негодяй обязательно

скажет: «Я дал ему рубль на водку – он был так счаст-

лив». Какая мерзость!..»

Коста ускорил шаг, хотя сильно ныло бедро. «Неуже-

ли ревматизм?»

Мимо проносились модные английские коляски, цока-

ли подковами породистые скакуны кавалергардов, воз-

вращавшихся с манежа. Всадники картинно рисовались

в своих белых колетах и в касках немецкого образца,

увенчанных пушистыми султанами.

Шуршал шелк дорогих платьев, плыл одуряющий

запах варшавских и парижских духов...

Русская столица представала во всем своем блеске!

Город великого Петра! Как он могуч и хорош, как

близок сердцу своими божественными сокровищами ис-

кусства. И в то же время как он чужд ему, бедному

студенту,—самодовольный, самодержавный, тонущий в

золоте Санкт-Петербург!

6

Со знакомым почтальоном Хетагуров послал Ольге

Ранцовой эскиз ее портрета. Жаль было расставаться с

ним, но решил Коста, так будет лучше. Одолевал страх —

как бы образ Ольги не захватил целиком воображение.

Мичман ушел в дальнее плавание к японским остро-

вам, перед выходом в море оставил адрес, по которому

можно писать, не боясь «цензуры» Клементины Эрнестов-

ны, служебный адрес отца: «Тентелевский химический

завод по Балтийской железной дороге».

Коста скучал по другу мичману. Не переставал удив-

ляться разительной перемене, происшедшей с Владими-

ром Ранцовым при виде политических заключенных, сар-

кастической речи о деятельности обер-прокурора – речи

бунтаря!

По совпадению в тот день, когда Коста отправил Ран-

цовой эскиз портрета, пришло письмо и от нее. Ольга

Владимировна писала, что судьба противится их встре-

чам, что с отъездом брата многое может измениться,

что она нездорова... Читая, Коста чувствовал, все

в них – неправда. Написал стихотворный ответ —

«О. В. Р.»:

45

Твое ли сердце диктовало

Тебе все это? – Нет, они,–

Клянусь тебе,– оно не знало

Иль больно кровью истекало,

Когда блуждало так перо...

Перечитал написанное Ольгой. Еще раз убедился, что

принудила девушку написать истеричная и злая мать.

И все-таки решил не посылать стихи, бросил их в папку,

где хранились черновые строфы поэмы «Чердак». Будь

что будет!

С той же почтой Коста получил письмо с Кавказа.

Отец писал из Лабы о своих хлопотах у местного на-

чальства о возобновлении выплаты стипендии сыну.

Андукапар из Владикавказа сообщал нерадостные

вести о свирепствующем в Осетии туберкулезе, о земель-

ных неурядицах и диком произволе царских чиновников.

Присланные Андукапаром владикавказские газеты воз-

вещали о «божьей благодати»: правительство щедро бро-

сает на народную ниву семема просвещения, присяжные

заседатели помогают осуществлять правосудие, войска

и полиция охраняют спокойствие благоденствующего

края.

Кое-где в коротких хроникальных заметках о положе-

нии крестьян, о стихийных бедствиях в высокогорных се-

лениях, о сборе средств на лечение больных туберкуле-

зом детей пробивался голос жестокой правды.

Размышления прервал стук колес и дробь копыт:

к крыльцу подкатила блестящая коляска Исламбека

Тарковского. Хетагуров сложил газеты, хотел выйти

навстречу, но раздумал: пусть заходит сам, если угодно.

Вошел слуга Тарковского, молодой черноусый кумык,

чем-то напоминающий турка Абдула с баржи Овцына.

Говорил с акцентом, твердо выговаривая согласные.

– Их сыателство кумыкский кыназ Ислам пригла-

шает вам театр. Вот два билеты.

– Передай, кунак, благодарность кпязю. Но я беру

только один билет, второй верни ему.

– Ха, одын! Не имеешь русски барышна, да-а?

– Не имею.

– Плохой дэло.

– Иди, кунак.

Слуга поклонился и вышел.

46

В ином случае Хетагуров бы не взял билет от «демо-

крата» из аула Тарки, не пожелавшего подняться в бед-

ную мансарду. Но на билете значилось: «Ромео и Джу-

льетта», симфоническая фантазия П. И. Чайковского».

Упустить было бы непростительно.

Коляска Тарковского отъехала. Хетагуров спросил

себя, чем объяснить внимание к нему со стороны празд-

ного болтуна, и решил: ему нужно, чтобы я участвовал

в спектаклях, а главное – читал стихи, воспевающие сво-

боду и братство людей, клеймящие насилие и гнет. Хит-

рый Исламбек, желая прослыть прогрессивным, играет в

новизну, к которой так стремится молодежь столицы. Он

бы рад, подобно Тамуру Кубатиеву, воспевать могущест-

во своих предков-феодалов (сам ведь феодал!), но знает,

что на этой ветоши далеко не уедешь. Другое дело, когда

в музыкально-драматическом кружке звучат стихи, за-

прещаемые цензурой. Вот для чего нужен молодой поэт

из Осетии!

...На углу Дворцовой набережной уже скопилось мно-

го экипажей.

Роскошь туалетов и блеск мундиров спорили со стро-

гой античной красотой театра. Хетагуров запоминал кон-

трасты, краски.

Темно-сиреневый бархат, шелка, тяжелые ожерелья

и браслеты со змеиной чешуей, капли утренней росы —

бриллианты на голубых цветах, а рядом – обшлага с га-

лунами, эполеты, аксельбанты, ордена, жемчужные за-

понки... Да ведь это Тит Титович рядом с Клементиной

Эрнестовной! А по другую сторону – Оля в темном, поч-

ти траурном платье. Вид задумчивый...

Места расположены амфитеатром, нет лож и ярусов,

вдоль стен – коринфские колонны и ниши со скульптура-

ми. Хетагуров сидел между двумя колоннами на трехме-

стной скамье, чуть касаясь плечом белого эполета жан-

дармского генерала. Видно великолепно. Исламбек знал

толк и денег не жалел для своих честолюбивых затей.

Сам он сидел у рампы на длинной, обтянутой бархатом

скамье в обществе юной балерины Лауры Ляховской и

нескольких поклонников ее таланта – купцов.

«Странно, – усмехнулся Хетагуров, – утром я был

грузчиком на пристани, вечером очутился в самом бли-

стательном обществе Петербурга...»

Ольга вначале не заметила Коста, Тит – тоже. Он

47

беспрерывно говорил что-то Клементине Эрнестовне.

Заиграл оркестр. Короткое вступление —и сразу же

отрывистые регистры струнных, исполненные глубокого

трагизма. В них и нежные, вздохи, и жалобы влюбленных

на судьбу. Наступают минуты сладостного забытья. Но

вот снова страшная действительность, злобные возгласы

смертных врагов – Монтеки и Капулетти. Звенят тяже-

лые мечи стариков и стальные клинки молодых, на ули-

це Вероны разгорается кровавый бой. Потом стихают

звуки боя, наступает осторожная, робкая тишина, и из

нее рождается мелодия любви...

– Боже мой, какое чудо! – восторженно шепчет

Коста, и сидящий рядом генерал недоуменно пожимает

плечами: что хорошего находит горец в беспорядочных

звуках симфонии – то ли дело духовой оркестр!

Проходят мгновения тихой идиллии любви, и вновь

схватка враждующих семей. Льется кровь, гаснут юные

жизни.

«А у нас —кровная месть»,—со скорбью думает

Коста. Как зачарованный, слушает музыку. Рождаются

думы о судьбах двух героинь – Джульетты и Жанны

д'Арк. Обе поступили вопреки дедовским заветам и воле

родителей: одна – во имя любви, другая – во имя

спасения родины!

И в воображении встает образ женщины-горянки, от-

бросившей прочь законы адата и вековые устои быта.

Высоко вознести прекрасный образ – вот благодарный

замысел для большой поэмы!

Как же назвать героиню? Фатима – хорошее осетин-

ское имя...

В эти минуты Коста забыл о всех земных заботах...

А Ольга сидела внизу, печальная.

«Он даже не смотрит в мою сторону!»– с горечью

думала она.

7

В октябре 1884 года Хетагуров получил официальное

уведомление об исключении его из списка учеников ака-

демии и переводе в вольнослушатели.

Он продолжал работать на пристани, но уже на дру-

гой барже.

Тит Овцын при каждом удобном случае рассказывал

48

о том, что осетинский князь работает грузчиком и «ни

копейки не берет с тех, кто захочет посмотреть на него».

Но «сенсация» Тита не вызвала ожидаемого эффекта.

И вот почему.

Когда новость впервые была объявлена им в салоне

Клементины Эрнестовны, чтобы опозорить Хетагурова

в глазах общества, дело благодаря Кубатиеву приняло

неожиданно другой оборот.

Хотя Тамур в душе недолюбливал Хетагурова за

колкие эпиграммы и насмешки, но здесь он решил, что

задета честь нации, и счел своим долгом поддержать

земляка.

– Позвольте, э-э, господин Овчинин... Вы ничего

толком не знаете, – сказал он таким тоном, как будто

не имел ничего общего с Титом. – Хетагуров пишет трак-

тат о жизни низших сословий Санкт-Петербурга, для то-

го он и надел на себя лямку грузчика. Весьма возможно,

что летом вы встретите его на берегу Невы среди бурла-

ков, тянущих баржу. Все это сообщаю вам, господа, под

величайшим секретом...

Вскоре рассказ юнкера стал известен многим. В ли-

тературных студенческих кружках говорили: «Так надо

творить! Художник и молодой поэт с Кавказа Хетагу-

ров, будучи честным человеком, решил сначала сам по-

быть в роли тех, чьи образы собирается воссоздать

кистью и пером. Он смело пошел по стопам Василия

Васильевича Верещагина...»

Тит ходил раздосадованный. Сначала, правда, цель

как будто была достигнута: Клементина Эрнестовна

всплеснула руками и наедине с Ольгой заявила ей о не-

возможности дальнейших посещений Хетагуровым их до-

ма, настояла, чтобы дочь тут же написала письмо своему

«несносному кавказцу». Принудить своенравную девуш-

ку матери удалось не сразу. Только после трех обморо-

ков и компромиссной просьбы отца: «Сделай, как просит

мать, а потом поступай по-своему», – Ольга написала и

окропила слезами записку, в которой сетовала на «злую

судьбу». Клементина Эрнестовна сама отправила письмо

на почту. Девушка спохватилась, сбивчиво написала еще

одну записку, просила прощения, раскаивалась в своей

слабости перед гневом матери. Но покаянная не дошла

до адресата: услужливая горничная передала ее в ру-

ки Клементины Эрнестовны.

4 Их было трое

49

«И зачем я писала, раскаиваясь, в отчаянии шептала

девушка, не дождавшись ответа. Я, кажется, совсем ли-

шилась рассудка.

Вскоре имя молодого художника стало одним из попу-

лярных среди передовой молодежи столицы, и хозяйка

дома даже как-то сама поинтересовалась, куда исчез

товарищ Володи, задумчивый молодой человек с такими

выразительными глазами». Ольга с трудом скрывала ра-

дость в предчувствии новой встречи. Будь теперь в Петер-

бурге Володя!..

А когда знаменитый критик Арсеньев в присутствии

Клементины Эрнестовны сказал, что «осетинец Хетагу-

ров – человек необыкновенный, самородок из Кавказ-

ских гор», хозяйка дома окончательно переменила свое

отношение к Хетагурову. Он получил официальное при-

глашение к Ранцовым.

Но Коста не пришел. «Этот дом не для меня,– думал

он. – Пусть процветают там титы титычи...»

Было грустно, что не повторятся больше радостные

минуты встреч с дорогим существом, когда чувствуешь,

как от близости еще неизведанного счастья расширяется

сердце...

Наступили суровые дни. Приходилось много работать

на пристани, допоздна сидеть за книгой, а в воскресные

дни трудиться у полотна. Времени на отдых не оста-

валось.

–Здоровье покидало Коста.

Ученики Павла Петровича Чистякова ожидали своего

учителя в его частной мастерской – адъюнкт-профессор

задержался на Совете академии, куда его часто пригла-

шали как опытного педагога. Среди присутствующих бы-

ли будущие знаменитости – Валентин Серов и Михаил

Врубель. Они учились в старших классах, но пришли сю-

да так же как и Хетагуров. Говорили о том, о сем.

Коста сидел у входа в павильон и жадно слушал раз-

говор старших учеников о Чистякове: сын крепостного

крестьянина Тверской губернии, не любят его за откры-

тое сочувствие бунтарям – членам художественной арте-

ли Крамского, за восторженные отзывы о картинах

«летучего голландца» – Верещагина...

Рассказывал черненький, быстроглазый, похожий на

цыгана ученик в широкой бархатной куртке.

50

– Десять лет прошло с тех пор, как состоялась вы-

ставка туркестанских картин Верещагина, – говорил

он> – а до сих пор светские круги не могут забыть о го-

ловокружительном ее успехе и о том, как дерзко вел се-

бя художник. Приходит раз на выставку царь. Василий

Васильевич Верещагин как был в азиатской островерхой

шапке, так и остался, не снял. Объясняя Александру зна-

чение своих картин, говорил не спеша, с достоинством,

без всякого подобострастия. Дворцовые чины бледнели

от ужаса.

– Что же дальше? – нетерпеливо спрашивал Хета-

гуров.

– Дальше? Александр посмотрел на пирамиду чело-

веческих черепов – «Апофеоз войны», – на забытого

солдата, которому вороны собираются клевать глаза, со-

дрогнулся и сказал: «Как ты мог написать это! Кто был

твоим учителем?» «Летучий голландец» погладил свою

внушительную бороду и ответил: «Суровая правда —

вот мой учитель!..»

– Туркестанские картины Верещагина сейчас у Тре-

тьякова?– спросил Коста.

– Да. Но в его петербургском доме выставлены ко-

пии,– ответил чернявый ученик и продолжал рассказ.

– Сто тысяч Третьяков отвалил. Что сто тысяч! Ес-

ли бы Верещагин запросил двести—и двести бы запла-

тил... А Василий Васильевич императору отказал, не

продал, хотя тот тоже хотел купить. Не человек – ко-

лосс...

– Когда можно посмотреть копии туркестанских кар-

тин Верещагина? – обратился Коста к Врубелю.

– Милости просим в субботу с нами.

Хетагуров почтительно поклонился – он знал, что

перед мим восходящие звезды. О неисчерпаемой силе фан-

тазии и разносторонней глубине в картинах и рисунках

Врубеля говорил сам Репин, к которому Врубель ходил

домой на уроки акварели. А Коста любовался врубелев-

ской «Натурщицей в обстановке Ренессанса», показан-

ной ученикам младших классов, и его иллюстрацией к

«Моцарту и Сольери» Пушкина. Красота и тонкость цве-

товых соотношений, еле уловимые нюансы в выражениях

лиц поразили молодого художника-осетина. Теперь он

видел перед собой творца этих редких по силе акваре-

лей– энергичного молодого человека, с острыми черта-

51

ми лица. О своих картинах он говорил как о чем-то обы-

денном, ничем не выдающемся.

«Познакомиться бы ближе!» – думал Коста, слушая

Врубеля. Но познакомиться как следует с Михаилом

Александровичем не удалось: вскоре тот покинул Петер-

бург и занялся восстановлением росписей древней Кирил-

ловской церкви в Киеве.

Накануне отъезда Врубеля в Киев Хетагуров еще раз

встретился с ним, с Валентином Серовым и фон Дерви-

зом в их коллективной мастерской. Он пришел туда

вместе с Павлом Петровичем Чистяковым и испанским

художником Фортуни. «Полюбуйтесь, молодые люди, как

трудится этот могучий триумвират», – сказал Чистяков,

приглашая Хетагурова и других воспитанников академии.

Мастерская была большая, предназначалась для ра-

боты с живой натурой. На полотнах Серова и его друзей

виден был «почерк» учителя – тщательный, твердый ри-

сунок и тонкая живопись.

– Вот-с, пожалуйста,—мягко говорил Павел Петро-

вич, обращаясь к гостям. Они научились видеть модель

в ее пластической природе, в ее трехмерности. Какое

счастье иметь таких учеников!

– Как хорошо и ново! – почти шепотом произнес

Хетагуров.

Тут были и высокая культура рисунка, и отличное

знание перспективы, и своя манера строить – именно

строить!—изображение. Пристальное внимание Коста

приковали и рисунки Серова. Их тональный строй зна-

меновал отказ от многоцветной живописи.

В тональном строе Коста «нашел самого себя», как

признавался он впоследствии Андукапару и ставрополь-

скому учителю рисования Смирнову.

На занятиях в классе Чистякова Коста забывал ре-

шительно обо всем: о нужде, недоедании, о болях в ноге

после тяжелой физической работы. Слушал, затаив ды-

хание. На его творения: «Нищих крестьянских детей»,

«Каменотеса», «Римского нищего», «Витовтовну, отни-

мающую у князя Василия Косого пояс, принадлежавший

Дмитрию Донскому»,—Коста не мог смотреть без волне-

ния. Особенно запоминались «Крестьянские дети».

Сколько в картине глубокого трагизма.

Хетагуров проникался все большим уважением к Павлу

Петровичу. Да, правду говорил адъюнкт-профессор:

52

– Увидите мою картину – и поймете мой взгляд на

жизнь, на людей, на искусство.

Картина Чистякова «Нищие крестьянские дети» была

гневным обличением самодержавного строя России. Он

глубоко понимал мастеров критического реализма, учил

молодых художников находить реалистическую сущность

в создании великих художников прошлого.

Постепенно Чистяков вводил питомцев в сложный ла-

биринт путей, которыми достигается истинное мастерст-

во, и вместе с тем учил: «Художник должен уметь петь

без нот...»

О законах перспективы Павел Петрович иногда гово-

рил афоризмами, приводил удивительные примеры. А по-

рой речь его была проста, как разговор с маленькими

детьми.

– Всякое дело имеет начало, середину и конец. Ри-

сование с неподвижных предметов подвластно этому же

закону, его можно выразить так: постановка, пропорции,

сходство.

Начинал он с азбуки, с первой задачи: изображение

линии в пространстве.

Характерны требования Чистякова к передаче формы.

– Если художник пишет голову в профиль, он дол-

жен делать это так, чтобы чувствовались и невидимые

ее части.

Коста восхищался: «Как спокойно, уверенно и легко

он рушит палицей трехмерного перспективного изобра-

жения теорию плоскостного, силуэтного рисунка. Это не

учитель, а воитель. Мое счастье, что попал к нему. Уеду

в Осетию не с пустыми руками...»

Вместе с учениками-программистами Хетагуров ходил

смотреть копии картин Верещагина. Они произвели по-

трясающее впечатление. Молодой художник и поэт видел

в них жестокий приговор глашатаям войны, завоевате-

лям-убийцам.

«Суровая правда – вот мой учитель!» – вспомни-

лись слова Верещагина, гордого, непреклонного чело-

века.

Эти слова стали путеводными для Коста. До конца

своих дней он смело говорил людям правду, не боясь

изгнания и цепей, встречая «грудью грудь насилия».

Как вольнослушатель Хетагуров не мог участвовать

в конкурсе.

53

«Детей-каменщиков» – свою первую серьезную рабо-

ту– он принес показать любимому учителю. Несколько

дней картина стояла в частной мастерской Чистякова.

В одно из воскресений, января Коста пришел за

ней вместе с Андукапаром, уже вернувшимся в Петер-

бург. Вошли тихо. Ученики-программисты рассматривали

картину. Чистяков и профессор Вениаминов, улыбаю-

щийся курносый старичок в безупречно сшитом новом

фраке, вели беседу.

– Павел Петрович, во взгляде твоей гибнущей

Мессалины мы прочитали выражение человека, совер-

шившего непоправимую, роковую ошибку... А что можно

прочитать на лице этого осетинского мальчика-камен-

щика?

Профессор обращался к хозяину мастерской почти

как ученик, хотя по своему званию был старше

адъюнкта.

– Хорошее лицо, – ответил Чистяков. – Можно

сразу понять, что кто-то подходит к мальчику, скорей

всего, какой-нибудь любознательный путешественник.

Маленький каменщик не смутился, не потупил взора —

он полон достоинства трудового человека. И даже обор-

ванный карапуз в шляпе стоит здесь, как хозяин положе-

ния. Обратите внимание на глаза собаки. Картина таит

в себе внутреннюю силу... Орленок, пожалуй, полетит.

– Ну, дай бог, чтобы его не заключили в арестант-

скую или золотую клетку. Не скрыть ему острых вереща-

гинских коготков.

Вениаминов весело рассмеялся. Аидукапар, застыв-