Текст книги "Надпись на сердце"

Автор книги: Борис Привалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

ВТОРАЯ СПЕЦИАЛЬНОСТЬ

Происшествие с матросом Аркадием Соевым – дело не новое. И хотя оно само по себе заслуживает интереса, я бы о нем рассказывать не стал. Ну, любовь, ну, обман, ссора с девушкой, большой конфуз. Но тут я неожиданно получаю приятное известие: пишет мой родной дядя о том, что на днях он прибудет для отдыха и лечения в санаторий № 8. Санаторий этот находится рядом с нашей базой, так что своего нежно любимого родственника я буду лицезреть довольно часто. И, между прочим, дядюшка еще сообщает, что у него состоялась любопытная встреча с неким Бловтом:

«...Помнишь, тот самый гардемарин, который меня в 1912 году флажковой азбуке учил?..»

Я, признаюсь, частично запамятовал эту историю о том, как мой дядя хотел получить вторую специальность. Но, как только вспомнил, меня словно озарило. Сразу передо мной встал Аркадий Соев со своим происшествием, и я понял, что оба случая – про соевскую любовь и дядину флажковую азбуку – надо обобщить и довести до всеобщего сведения.

Аркадий Соев – парень интересный. Не то что б писаный красавец, но героев в драмкружке играть может. Когда он прибыл на флот, то у него с первого же дня начались небольшие конфликтики с корабельной службой. Прежде всего выяснилось, что главным для моряка Аркадий считает внешний вид. Что говорить – у нас форма красивая, выдающаяся. Нет-нет да и найдется такой товарищ, который забывает; за то именно и уважают на всех океанах и материках нашу советскую морскую форму, что люди, которые ее носят, своими подвигами заставили восхищаться весь мир. Верно ведь?

«Клешепоклонство» продолжалось у Соева недолго. Отрекся он от этого заблуждения и, как пишут в стенгазетах, стал «работать над собой и овладевать порученной ему материальной частью».

Казалось, шло все на лад. Аркадий даже отличником сделался. И вот тут-то и началась история. Корабль, на котором служил Аркадий, был не только гвардейским, но еще и передовым по своим успехам в эскадре. И хотя Соев доверенный ему механизм изучал на «отлично», но этого было мало. Каждый механик гвардейского экипажа имел еще и вторую специальность, которой тоже владел на «отлично». Ведь узкий специалист жизнь свою словно в щелку видит: ни кругозора, ни размаха, развернуться по-настоящему инициативе да энергии негде. Смежная специальность, кроме того, и в бою большую роль играет: товарища, к примеру, заменить, если нужда придет. Да что в открытые двери ломиться!.. Этого только такие вот, как Соев, не хотят разуметь – лень-матушка Аркадия поедом ела. Вот и не желал он тратить время на труд, на смежную специальность.

– Хватит с меня науки, – говорил Аркадий, – свое я освоил, а чужое меня не касается.

Как взялись тут за него и комсомольская организация, и товарищи, и даже земляки – прислали письмо с педагогическим уклоном.

И Аркадий покаялся, заверил, что он, дескать, все понял, свои ошибки осознал и гвардейцев не подведет.

На первых порах решил Соев теоретическую часть учебы преодолеть самостоятельно.

– Ежели чего не разберу, – сказал он товарищам, – то буду к вам обращаться... А вообще учтите: я человек грамотный, читать и считать самостоятельно умею с первого класса средней школы.

Записался Соев в библиотеку клуба моряков – у нас там любую книгу по любой специальности отыскать можно. И в первое же посещение Аркадию повезло: дежурила Лидочка Ратомская. Так как прежде Соев пользовался своей корабельной библиотекой – и ему ее вполне хватало, – то в клубное книгохранилище он не хаживал. А тут зашел – и был сражен на месте.

Лидочка Ратомская – девушка редкая. И по красоте и по характеру. От всеобщего поклонения у другой, может быть, давно голова кругом пошла. Но Лидочка оказалась человеком серьезным, и, хотя ей, конечно, льстило, что столько народу ею увлечено, она оставалась по-прежнему очень скромной, тихой, исполнительной. А холостому увидеть такую девушку – потрясение на долгий срок. Начинает холостяк, как в лупу, видеть все несовершенства одинокой жизни и тут же, не отходя от библиотечной стойки, дает зарок по окончании срока службы увезти эту чудо-девушку в родные края. Но обычно в таких случаях не учитывалось мнение самой Лидочки. И получилось так, что многие ее поклонники уезжали по домам, а она оставалась трудиться в библиотеке.

Весь порт ждал да гадал: кто же будет тем счастливцем, кого Лида полюбит?

Наконец стало ясно: Аркадий Соев ей явно приглянулся. Во всяком случае, сразу все заметили, что она чересчур внимательно интересуется его занятиями, особенно приветливо встречает его в библиотеке, беседует с ним подольше, чем с другими. Да и скорость разговора у них, как наши штатные остряки подсчитали, – пять улыбок в минуту.

Дальше – больше. Начали встречать их по воскресеньям вместе на танцах, в кино.

И все развивалось нормально – на зависть многочисленным Лидочкиным поклонникам, – как вдруг произошла с Аркадием катастрофа сначала личного порядка, а следом за ней, если так можно выразиться, и общественного. Цепная, как говорится, реакция: одно за собой другое потянуло.

Но прежде чем перейти к подробностям этого нашумевшего случая, я хочу ознакомить вас с историей дядюшкиного письмеца. Упоминалось там, если помните, о встрече дяди с бывшим гардемарином Бловтом.

Дело было давно – полвека назад. Дядя мой – неграмотный деревенский парень – попал по призыву на флот. Ввиду малой культурности его определили кочегаром. Работал он среди огня и угля, а сам думку пестовал: как бы другую специальность получить? Мечтал дядя стать сигнальщиком. Спал и видел в руках своих язычки флажков.

А в царские времена любую специальность на флоте получить было не так-то просто. Тяга ко всякого рода знаниям не поощрялась. И когда однажды дядя о своих мечтах заикнулся, над ним боцман начал издеваться:

– Куда ты суешься, скотина малограмотная? Сегодня тебе сигнальщиком хочется быть, а завтра ты офицером стать пожелаешь? А там и на капитанский мостик забраться захочется?! Да еще, чего доброго, в министры полезешь?!! Ох, уморил, деревня... Сиди, дубина, возле печки да шуруй уголь, как приказывают! И помалкивай в тряпочку, а то сверну рыло!

Боцман был известный любитель мордобития, его так и прозвали – по любимому присловью – «Свернурыло».

Надо сказать, боцман этот, когда над дядей смеялся, не так уж далек был от истины: сейчас дядек мой заместитель министра, а на флоте в свое время прошел путь от кочегара до капитана крейсера.

Но возвращаюсь к старине: вам уже известно, какие приблизительно слова услышал дядя, решив пооткровенничать с начальством.

Насчет «малограмотности», правда, Свернурыло ошибался. За два года флотской жизни дядя по ночам обучился чтению и письму: товарищи-кочегары его учили без букваря, таясь от офицеров и боцмана.

Сигнальщики же побоялись дядьке помочь. Ведь тогда командование такую политику проводило: то кочегаров с механиками стравят, то сигнальщиков науськают на комендоров, то машинистов – на кочегаров и механиков. Расчет был таков: чем больше различные специалисты между собой склочничают, тем слабее у них коллектив. И всякое общение между матросами, а тем более разных специальностей, преследовалось. Вот сигнальщики и побаивались помочь кочегару.

Однажды корабль стал в док. И часть команды, не занятую на ремонтных работах, перевели с судна в одно береговое подразделение на хозяйственную работенку. Потом приехал граф Бловт, крупный морской начальник, и отобрал в свое близлежащее имение несколько «матросиков поздоровее».

Так попал мой дядек на целых полтора месяца чернорабочим в графскую усадьбу. И как ни странно, тут-то свершилась кочегарская мечта.

Имелся у графа племянник-гардемарин – проходил науки в каком-то высокопоставленном морском училище. И прибыл тот гардемарин в данное имение на побывку. Делать графенку было нечего, стал он к морячкам со всякими разговорами подкатываться. И узнал таким манером, что один из матросов мечтает сигнализацию флажковую выучить.

– Пустяковое дело, – сказал дяде молодой Бловт, – я тебя в два счета этой премудрости обучу... Будешь ты на флажковом языке разговаривать со скоростью молнии!

И действительно, стал учить. Часа по два в день дядя на самодельных флажках отмахивал: графский племянник ему все буквы на бумажке начертил и только изредка наведывался, проверял, как дело идет.

– Самое главное, – говорит, – это передача. А прием ты потом на корабле усвоишь в два счета. Занимайся прилежно, а я тебе скоро экзамен устрою, твою выучку специалистам покажу – ко мне гости должны приехать в ближайшее время. Ах, как интересно будет!

А сам ходит да посмеивается. Посмотрит на дядину работу и усмехнется.

– Талантливый ты, парнюга, – говорит, – так быстро флажковую азбуку превзошел... Ну-ну, самородок, старайся!

Но не успел графенок экзамена провести – вызвали его срочно по какому-то делу из имения. И в этот именно день морякам приказали на свой корабль возвращаться – ремонт окончился.

При первой же встрече с сигнальщиками кочегары им доложили:

– А наш-то, слышали, флажковую освоил. Как дважды два. Без вас обошелся.

Пришли сигнальщики к кочегарам.

– Давай, – предлагают дяде, – начинай передачу. Просигналь что-нибудь. Молитву, к примеру, «Отче наш».

Молитву дядя передавать отказался.

– У меня, думаете, своих мыслей в голове нет?

Да как пошел отмахивать, только флажки в воздухе вензеля пишут.

Кочегары торжествуют: знай, мол, наших!

А сигнальщики глазами хлопают, руками разводят – ничего не понимают.

– На каком же это ты языке пишешь? – спрашивают дядю. – Такого сроду никто из нас и не видывал. Может, ты у японца какого учился?

Ну, слово за слово, стали разбираться. И что же выяснилось? Гардемарин, графское отродье, решил от скуки над простым человеком поиздеваться. Учил кочегара неправильно. К примеру: букву «ф» выдавал за «а», букву «и» за «б» и так далее. Устроил, одним словом, гардемарин для себя потеху. И «экзамен» он хотел провести тоже для забавы – там под хохот гостей все бы и раскрылось.

...А на днях, как сообщает дядя, встретил он этого графского племянника. В оптовой конторе табельщиком работает. И хотя прошло немало лет, старый моряк узнал «учителя».

– Что ж вы на такой небольшой должности якорь бросили? – спросил дядя. – Вы ж интеллигент, можете более производительным трудом заниматься

– Нет, – ответил Бловт. – Оказалось, что у меня в жизни только одна специальность и была – граф. А второй не имелось... Пока я в самом себе да во всем происходящем разбирался, много воды утекло. Вот и пришлось, как видите... ну, да ничего – до пенсии всего два годика осталось... Дотяну как-нибудь!

...Вот об этой-то истории с бывшим графом мне и захотелось рассказать в связи с тем, что произошло на днях с Аркадием Соевым.

А произошло вот что: Аркадий не явился на свидание. На свидание с такой девушкой!

Представьте: стоит Лида на бульваре возле памятника героям-артиллеристам. На том самом месте, где они всегда с Аркадием встречались. Стоит полчаса, сорок минут... А за ней десятки влюбленных глаз следят – потому что сегодня суббота и на бульваре много уволенных в город солдат. Особенно сильно связисты переживают: неужели телефонист способен таким неаккуратным оказаться – на сорок минут к любимой девушке опоздать?!

Так и ушла Лида одна-одинешенька, грустная-прегрустная.

Минут через десять появляется наш красавец. Он шагает как ни в чем не бывало в библиотеку – менять очередную книгу.

За ним потянулось много народу: что поделаешь, любопытство среди влюбленных – неискоренимый порок.

Таким образом, сцена между Лидой и Аркадием происходила при достаточном количестве свидетелей, и дело сразу же приняло общественный характер.

Выяснилось следующее: о свидании, назначенном ему Лидой, Аркадий ничего не знал. Лида уезжала на несколько дней на совещание библиотекарей в соседний порт. Отъезд ее произошел молниеносно, и предупредить Соева не было возможности. Девушка решила оставить в приготовленной для Аркадия книге записку: где и когда они встретятся в ближайшую субботу. А заместительница Лиды передала книжку Соеву.

И вот, когда Соев после несостоявшегося свидания пришел в библиотеку, первым делом Лида за книжку – хвать! – и вытаскивает свое нераспечатанное письмецо.

Аркадий начал извиняться: то да се... дескать, кто же знал, что в книжке оно лежит.

– Значит, ты, брат, этот учебник принес сдавать, не прочитав? – спросил Соева кто-то из приятелей. – А ведь книга как раз та, которую ты обязался изучить, имеет прямое отношение к твоей смежной специальности! Да и страниц-то в ней сотня с небольшим... За неделю следовало осилить! Может, ты и к другим изданиям тоже не прикасался, относил в библиотеку – и баста?

Соев растерялся. Забормотал что-то насчет загруженности, потом сказал, что эта книга ему показалась легковесной по сравнению с теми, которые он уже изучил.

Но проверить человека легче легкого, особенно когда кругом стоят отличники-связисты, которые любую техническую консультацию могут дать. Задали они, конечно, Аркадию два-три вопроса по тому материалу, который он «самостоятельно», если верить библиотечному формуляру, изучал, да и убедились, что за последние две недели он ни в одну из взятых книг и не заглядывал.

Началось тут выяснение обстановки: почему Аркадий всех обманывал? На что надеялся?

Оказалось, что Соев рассчитывал просто: когда подойдет время проверки знаний, заявить: мол, дается с трудом, прошу помощи, ничего не понимаю. Вот тогда-то только он и начал бы заниматься, но уже, как говорится, с тягачом. А пока решил: «Не стоит себя зря загружать, когда лишний месяц спокойно погулять можно...»

– Выходит, у тебя уже есть две смежные специальности – лгуна и лентяя! – громко сказала ему Лида.

Но тут выдержки у девушки не хватило – что поделаешь, человек глубоко штатский! – она всхлипнула и убежала в самый дальний угол книгохранилища, туда, где стоят книги на букву «Я».

Матросы начали эвакуироваться из библиотеки: с Соевым продолжать душеспасительный разговор нужно было в другом месте...

Разговор этот состоялся. Он был бурным, шквальным – даже Аркадий понял, наконец, что такое обман коллектива, к чему может привести лень.

– Он обманул товарищей по оружию, – говорили выступавшие. – Никаких клятв и уверений его мы слушать не хотим. Пусть докажет делом...

И Аркадий взялся за учебу, да как! Любо-дорого было за ним наблюдать эти последние месяцы. Правда, взыскания, наложенного на него комсомольским собранием, пока еще не сняли, но к этому дело явно идет.

...Лида по-прежнему со всеми одинаково приветлива и самые сложные заказы завзятых книголюбов выполняет точно, споро. Правда, для одного связиста книги по-прежнему подбираются немного быстрее, чем для других, а разговоры с этим же связистом ведутся чуточку дольше, чем с другими посетителями, – ну так что же? Значит, и на этом фронте для бывшего «лгуна и лентяя» не все еще потеряно.

ОСТАНОВИСЬ, МГНОВЕНИЕ!

Древний лозунг средневековых магов и чародеев, мечтающих покорить время, – «Остановись, мгновенье!» – широко разрекламированный небезызвестным доктором Фаустом, ныне воплощен в жизнь.

Я горжусь тем, что одним из первых сумел за наличный расчет познакомиться с чудом, остановившим время.

Чудо сие началось в Омском аэропорту, за три часа до наступления Нового года.

Яркий прожектор луны светил ярче, чем все огни летных дорожек, вместе взятые. Мороз, который, видимо, решил доказать, что у него «есть еще порох в пороховницах» и даже самым усовершенствованным холодильникам тягаться с ним рановато, крепчал изо всех сил.

Луна все больше и больше румянилась от холода и, наконец, покраснела так, что стала походить на круглое обветренное лицо аэропортовского диспетчера.

Диспетчера мы считали своим благодетелем: он сообщил нам, пассажирам, летящим в Москву, что через час-два внеочередным рейсом в столицу пойдет самолет «ТУ-114».

– Новый год в таком случае придется встречать в воздухе! – закончил диспетчер, и от улыбки его обветренное лицо стало еще шире, еще круглее. – Прощу компостировать билеты!

Минут за двадцать до наступления новогодия мы уже сидели в мягких креслах реактивного самолета. Салон был неполон – половина кресел пустовала. Может быть, оттого, что рейс был внеочередным, а может, потому, что большинство путешествующих считало более удобным встречать Новый год на земной тверди.

Высокий седобородый мужчина в белых меховых сапогах давно уже захватил инициативу и самостийно взял на себя обязанности «пассажирского старосты». Еще в Омске он всегда с большим энтузиазмом отправлялся к дежурному по аэропорту для «выяснения ситуации», это он завязал дружеские отношения с диспетчером, это он первым узнал о готовящемся внеочередном рейсе.

– Зоолог Геолог! – представлялся он, добродушно улыбаясь в бороду. – Профессия моя – зоолог, а фамилия – Геолог! Иван Иванович Геолог, ваш покорный слуга!

Капризная дамочка в модной нейлоновой шубке, которая в аэропорту все время вздыхала и сетовала на «отсутствие цивилизации», в салоне «ТУ-114» расцвела. Под шубкой у нее оказалось сверхмодное, рубашкой, платье и на руках – множество различных побрякушек: браслеты, запястья, какие-то цепочки с четками.

– Ай! – воскликнула она так эффектно, что все пассажиры оглянулись на нее. – Мои часики остановились! Иван Иванович, душенька, скажите, который час? А то на моих – ровно двенадцать.

– Боюсь, что могу подвести вас, – галантно огладил бороду Геолог. – Мои часы показывают время омское, а здесь, на воздушном транспорте, время московское. Я уже переводил свои ходики раза два и, наверное, кое-что напутал. Товарищ пилот, – обратился он к проходящему через салон члену команды, – будьте добры, скажите, сколько сейчас времени?

– По-московски – девять, – ответил пилот. – Вот же часы, перед вами, на стене.

– А я думала, что они стоят, – кокетливо проворковала дамочка. – На моих – двенадцать.

– Ну и отлично, – усмехнулся пилот. – Когда мы прибудем в Москву – там тоже будет двенадцать.

– Простите – поднялся с места зоолог Геолог. – Товарищи, вы никогда не задумывались над тем, с какой скоростью приходит Новый год? Со скоростью нашего самолета! Сейчас в Омске – двенадцать ночи, в Москву мы прибудем тоже в двенадцать, следовательно, все три часа полета у нас в машине будет Новый год!

– Совершенно верно, – подтвердил летчик. – На три часа время для вас остановится! Ни у кого еще, пожалуй, не было такого Нового года – не мгновенье, а три часа!

– Остановись, мгновенье! – пробасил Геолог. – Сказка! Мечта! Миф во плоти! Небо, как в планетарии, будет вращаться на наших глазах!

Самолет помчался на запад. Скорость не ощущалась, и даже мысль о том, что мы находимся на высоте девяти километров над поверхностью земли, казалась шуткой: так все вокруг было обыденно.

Стюардесса принесла несколько уютных елочек в блестках.

Мужчины в складчину покупали шампанское в буфете. Каждую секунду можно было кричать с «Новым годом! С Новым счастьем!» без боязни упустить великое мгновенье стыка двух годовщин.

– Товарищи! Друзья! Коллеги по чуду! – провозгласил неутомимый бородач. – Предлагаю не терять зря времени: пусть каждый из присутствующих расскажет вместо тоста самую примечательную историю, которая случилась с ним в уходящем году! За три часа мы все успеем сказать все, что хотим, – ведь время для нас остановилось! И когда наш самолет проносится над городами и селами, там, внизу, в этих городах и селах, начинается Новый год! Прошу учесть торжественность и – я бы сказал – символичность момента! Итак, прошу начинать. Как всегда, по часовой стрелке... Товарищи, давайте условимся: без всякого кокетства, без отказов каждый должен что-нибудь рассказать...

Пассажиры довольно активно включились в это круговое мероприятие. Некоторые из рассказов, те, что мне показались почему-либо приметными, я особенно хорошо запомнил.

Первым получил слово врач, близорукий мужчина с красивым иностранным значком в петлице черного выходного костюма.

ЭПИДЕМИЯ

– Вы все, разумеется, знаете, что у нас в стране создалась сеть интернатов для школьников – в высшей степени прогрессивное и полезное начинание. Но дело это было на первых порах – да и поныне еще остается – новым, и поэтому, когда кто-либо из работников просвещения едет в заграничную командировку, то его обязательно просят ознакомиться, насколько предоставится возможным, с постановкой дела в тамошних интернатах. Моя специальность – детская психология. И, понятно, уезжая в одну из очень солидных капиталистических стран по приглашению тамошних медиков, я был «нагружен» рядом интернатских вопросов.

В первый же свободный день я пошел в один довольно известный детский интернат.

Меня в него не пустили. Привратник объяснил, что у них карантин. Какое-то странное заболевание у вновь принятых детишек. Подозревают эпидемию. Заседает консилиум.

Я попросил передать свою визитную карточку, на которой подробно, как это принято в некоторых странах, были изложены мои звания и должности. Кроме того, я просил передать членам консилиума предложение своих услуг.

Местные доктора приняли меня очень дружелюбно и сразу же ввели в курс дела.

Эпидемия была весьма странной. Вот уже неделю как почти девяносто процентов вновь принятых ребятишек по ночам падают или скатываются с постели и спят на полу.

«Это какой-то новый вирус, – авторитетно заявил один из участников консилиума. – Вирус, вызывающий функциональное расстройство, потерю ориентировки в пространстве».

Другой врач объяснял это необычайное заболевание особой лихорадкой, проявляющейся по ночам и вызывающей спазмы некоторых групп мышц.

Третий, ссылаясь на некую форму аллергии, настаивал на том, что нужно изучить флору и фауну сада, окружающего интернат, дабы определить источник раздражений.

Спросили и мое мнение.

«Но я должен осмотреть больных», – сказал я.

Меня пригласили в дортуары, которые теперь именовались изоляторами.

«Больные» произвели на меня самое лучшее впечатление. Они были жизнерадостны и подвижны, как все здоровые дети на земле.

Я начал их расспрашивать, как они жили дома, кто их родители, почему они очутились в интернате, сколько у них братьев и сестер.

«Вы социологизируете, коллега, – сказал мне один из профессоров, – не нужно пропаганды: мы тут в своем научном кругу и решаем чисто медицинские проблемы».

А я ответил:

«Можете, господа, снимать карантин. Никакой эпидемии тут и в помине нет».

Разумеется, начались охи и вздохи, кое-какие смешки в мой адрес, недовольные ухмылки. Но я настаивал на своем: поговорить с теми, кто падает с кровати по ночам.

Через несколько минут в комнату, где заседал консилиум, воспитатели привели человек двадцать «часто падающих».

Разговор проходил приблизительно так:

«Как тебя зовут?»

«Анри».

«А как ты спал дома? Не падал с кровати?»

«У меня не было кровати. Я спал на полу, вместе с другими братьями».

«Значит, тут ты впервые спишь на кровати?»

«Да».

«Можешь идти. Следующий!»

«Меня зовут Пьер».

«Как ты спал дома? На чем?»

«А у меня не было дома. Я ночевал где придется – в фургоне, на рынке, в ящиках, на набережной, под лодками... А здесь спать хорошо. Мягко, чисто. Только я еще не привык – сон у меня беспокойный, сами понимаете, сударь, когда спишь где-нибудь под мостом, надо все время быть начеку. В..первую ночь здесь я пять раз свалился с кровати, во вторую ночь – три. Потом – два. А вот в эту ночь только один раз».

«Спасибо, Пьер. Можешь идти. Следующий!»

«Джованни. Дома у меня была кровать. И я спал на ней».

«Так почему же ты падаешь с кровати здесь?»

«Потому что дома я спал между мамой и старшей сестрой».

И таким образом я переговорил со всеми «часто падающими». Дети никогда не спали в нормальных человеческих условиях! Это была эпидемия нищеты!

Карантин, конечно, сняли. Меня благодарили сквозь зубы, а в одной газете напечатали, что «наш советский коллега проявил незаурядные следовательские способности».

Но самое занимательное произошло на днях, когда я рассказывал об этом случае на совещании воспитателей интернатов. Встает один из участников и говорит:

– У нас в интернате трое мальчиков регулярно падают с постелей.

Оказалось, что мальчики эти – изобретатели. Они изобрели «механический будильник» – аппарат, который сам стаскивает одеяло и даже скидывает соню с постели в точно назначенный срок. Но регулировка «будильника» никак ребятам не удается. И они испытывают его на себе. Вот и все.

Я предлагаю поднять тост за детей. Чтобы во всем мире о них заботились так же, как заботятся в нашей стране!

– Принято! – поддержали пассажиры.

Радист самолета, как включил магнитофонную пленку с боем курантов, так ее и не выключал: тихий задумчивый звон часов, как мелодичная капель, наполнял салон. Он все время напоминал о том, что Новый год идет по земле вместе с нами.