Текст книги "Надпись на сердце"

Автор книги: Борис Привалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

ШНЫРЯ

– Жениться, значит, Севастьян, желаешь? – спросил Иван Федорович Жигарев своего сына тракториста. – Что ж, это, пожалуй, хорошо...

– Да уж неплохо! – ухмыльнулся Жигарев-младший. – Таких-то невест, как Саша Вахромеева, днем с огнем не сыщешь... Коса русая в два обхвата, глаза, как...

– Ша! – сказал отец. – Меня коса твоей зазнобы не волнует. Не о ней речь. Ты не на косе женишься.

– Конечно же! – обрадованно поддержал Севастьян. – Девушка она замечательная! Умная, старательная, упорная... Душа у нее...

– Брось про душу! – задумчиво молвил отец. – Душа – пар.

– Это вы, папаша, верно подметили, – вздохнул Севастьян. – Душа – не то слово. Идеализмом попахивает. Не точно я выразился. Не материалистично, можно сказать...

– Вот именно – не материалистический разговор идет промеж нас, – пробасил Иван Федорович. – Давай по существу: сколько за этой Сашкой приданого дают?

– Да что вы, папаша!.. – охнул Севастьян. – Да в наши дни такие подходы...

– Про душу – идеализм, – рассмеялся отец, – а про самую существенную материю – опять же не то... Несмышленыш ты, Севка! Посуди сам: жених ты хоть куда. Хоть завтра на сельскохозяйственную выставку, в павильон «Колхозный загс».

– Нет там такого павильона, – прошептал Севастьян.

– Нет, так будет. Не наша забота. Нам с тобой о приданом нужно все что следует обмозговать. Вон Кланя Оськина свадьбу играла – это по-моему! Мужу – два костюма: один – коверкот, другой – бостон.

Севастьян решительно поправил свой каштановый чуб.

– Я, папаша, костюмы уже целую пятилетку за свой счет шью!

– Ну и дурак! – ответственно заявил родитель. – Вполне мог эти деньги пропить. А костюмы – пусть невеста добывает. Так вот, Кланька, кроме костюмов, дюжину рубашек с воротниками и при манжетах соорудила, сундук белья, и полотенца там, простыни, фигли-мигли... И всю родню жениха одарила! Отцу, свекру то есть, новые штиблеты праздничного образца... Во!

Иван Федорович сладко зажмурился.

– А мне от Саши ничего не нужно! – заявил Севастьян, все еще пытаясь справиться с непокорным чубом. – Не в старое время живем!

– Ты мне еще про искусственного спутника скажи! – рассердился родитель. – Не в старое время! – передразнил он сына. – Тебя чему учили? И от старого времени нужно брать самое лучшее, самое полезное...

– Да ведь это же пережиток, папаша! – уже обеими руками тиская многострадальный чуб, вскричал Севастьян. – Типичный пережиток времен «Домостроя», когда женщина не имела равных прав!

– А мне, может, тогда на душе было легче, когда бабы равноправия не имели! – разозлился Жигарев-старший, чувствуя, что не щеголять ему в новых ботинках, справленных за счет снохи. Он представил себе, как насмешливо будут на него глядеть родственники мужа Клаши Оськиной, как сочувственно будут вздыхать его родичи: «дескать, воспитал сына, толку с него чуть, даже свадьбу играл за свой счет, а не за невестин», и взыграла отцовская кровь.

– Так не будет тогда тебе, Севка, моего родительского благословения! – загрохотал бас Жигарева-старшего по избе. – Чтоб такой позор принять на свою седую голову, поперек обычаев села пойти...

– При чем тут село, – запротестовал Севка, – просто несколько свадеб было с приданым, а вы уже, папаша, и обычай изобрели.

– Для тебя, несмышленыша, случай, а для меня и других отцов – обычай! – продолжал грохотать родитель, глядя на свои отличные, но уже потерявшие в его глазах всякую ценность, черные полуботинки.

– Что ж, я из-за твоей дури должен буду в старых штиблетах век доживать? Ну, обрадовал, сынок, ну, ублажил старика. Спасибо тебе, Севастьян! – сказал Жигарев-старший и поклонился сыну в пояс, не спуская глаз с носков своих штиблет.

Затем всхлипнул, сел на свое излюбленное место – к окну, на котором стоял радиоприемник, включил радио.

«Полюбила тракториста-а-а на свою поги-и-бель...» – выводил девичий голос.

Иван Федорович в сердцах выключил радио и сказал, не поворачиваясь к сыну и глядя в окно:

– Не будет тебе моего благословения, ежели возьмешь бесприданницу! И не живи тогда у меня! Не сын ты мне!

Три дня от густого баса старика Жигарева дрожали стекла в соседних избах.

– Родитель Севку-несмышленыша уламывает! – ползли по селу разговорчики. – Севка, вишь, задумал жениться на Саше Вахромеевой из Федосеевки. А родитель, вишь, сына уму-разуму наставляет... Чтоб, вишь, по обычаям все было, как следует...

А на четвертый день из избы выскочил старик Жигарев и, остановив на шоссе попутную машину, умчался в город.

Старик довольно улыбался и был настроен боевито.

– Севку женим! – кричал он встречным. – По всем правилам! – И он многозначительно подмигивал.

– За свахой поехал! Не иначе! – решили сидящие на скамейке возле волейбольной площадки деды.

Севка вышел на улицу несколько растерянный и на вопросы сельчан отвечал туманно:

– Батя, конечно, «за». А сперва воздерживался и даже голосовал «против». Но я его... гм-гм... убедил...

– ...Пришлось малость уступить, – говорил в это время Иван Федорович скромной на вид старушке, повязанной выцветшим голубым платочком.

Старушка смотрела в чашку с чаем и согласно кивала головой.

– ...Обойдемся без церкви, и двоюродным родственникам подарков не требуется... А во всем остальном – как у людей. И мне – желтые штиблеты.

Старушка, наконец, подняла глаза на говорившего. Глаза у нее оказались в тон платочка – такого же выцветшего голубого цвета. И такие пронзительные, хитрые, что, казалось, сами залезали в карман.

– Что это с вами, сердешный? – елейным голоском спросила сваха, увидев, что Жигарев инстинктивно хватился за бумажник. – Никак мышца инфарктная пошаливает?

– Пошаливает, – ежась под взглядом свахи, ответил смущенный Иван Федорович. – Пошаливает малость...

И подумал:

«Ну и бестия! Такая проведет сквозь воду сухим и сквозь огонь нетленным!»

Сваха же, которую во всей округе звали бабкой Шнырей (фамилия ей была Шнырова, а проживала она без определенных занятий, на пенсию от детей бывшего мужа), сразу перешла к делу.

С профессиональной скоростью бабка Шныря выяснила все анкетные данные невесты и ее родителей. Потом внимательно изучила фотографии жениха и невесты, предусмотрительно захваченные Жигаревым из дому.

– Да, – после недолгого раздумья произнесла сваха и вновь устремила свои цепкие очи на клиента. – Тут большое приданое взять можно... Дорогое приданое! Это я тебе, касатик, как на духу говорю!

А когда размякший от теплых бабкиных слов Иван Федорович поведал свахе свою мечту о дармовых штиблетах, то Шныря даже ладошками замахала:

– Что ты, касатик, что ты, в своем ли уме? Да тут не только полуботинки, а целую радиолу сорвать можно! Да за такого красавца, да с такого богатого дома, как невестин... Ты, касатик, за мной, как за каменной стеной, – я не буду внакладе, и ты будешь в новом наряде. Завтра к невестиным родителям поеду...

Саша Вахромеева была невестой знатной. Работала она на птицеферме, считалась лучшей птичницей, а ферма та держала по району первое место да и по области должна была вот-вот первенство завоевать. Понятно, что такие птичницы, как Саша, всегда на виду. И частые появления в Федосеевке чубатого Севки-тракториста не прошли не замеченными для колхозной общественности. Больше всех о взаимоотношениях Саши и Севки мог порассказать ночной сторож Багреич, который щедро делился своими знаниями с соседями и земляками.

– Вчерась, следовательно, – сворачивая цигарку (Багреич курил только самосад), начинал он, – тракторист нашу Сашу поцеловал сорок три раза с половиной... Почему, спрашивается, с половиной? Потому мне нужно было обход продолжать, я ногой двинул и, следовательно, спугнул... Мое мнение такое: быть свадьбе. Потому любят они друг дружку просто стихийно... Даже завидки берут, право слово...

– Ну, а Василь как? – спрашивали слушатели.

Василь – бригадир колхозный, давно вздыхающий по Саше, – обычно ходил за девушкой, словно тень. Но если до появления Севки Василь еще и мог надеяться на то, что его преданность рано или поздно будет оценена знатной птичницей, то красавец тракторист совершенно затмил робкого, стеснительного бригадира.

– А Василь, – продолжал Багреич, – Василь, следовательно, мною был предупрежден: чтоб не мешал зря...

– Ты, дед, значит, не только колхозное добро сторожил, но и любовь охранял от постороннего вмешательства? – смеялись слушатели.

– А что? – молодцевато расправлял усы Багреич. – Я разве инвентарь бесчувственный? Сам, что ли, не любил? Знаю, как посторонние мешают... Сколько свадеб расстроилось по этой причине – страсть!

Багреич, который страдал бессонницей и целые дни сидел возле колхозного правления, первый увидел бабку Шнырю.

– Кого сватать идешь, пережиток на двух ногах? – спросил сторож сваху.

– Ах, касатик, не признала тебя спервовзгляду, – затараторила бабка, шныряя глазами по сторонам. – Помолодел, даже усы сивые снова желтеть стали. Или без меня сосватался, касатик?

– Табак-самосад в жены взял! – ответил Багреич. – Так и живу – кругом, следовательно, дым, внутри – я. Ну, ответствуй, по чью душу прибыла? Ведь зря не притопчешься за десять верст-то...

– Вахромеевы где живут?

– Ого, Сашку, следовательно, высватать хочешь? Да там и без тебя все улажено. А может, ты не за того сватать будешь, а? Говори не думая, не то я на тебя собаку спущу!

– Ух, как испугал! – хихикнула бабка Шныря. – А жених мой не вашим федосеевским парням чета. Красавец по всем статьям и со средним техническим образованием. В такого парня любая девка заочно влюбится.

Сваха показала Багреичу фотографию Севки Жигарева.

– Про их любовь ты у меня спроси! – захохотал сторож. – Я, следовательно, во всем виноват... Потому целовались они обычно возле вахромеевского двора, а он рядом с колхозным амбаром... Так я, следовательно, всю ихнюю любовь самолично охранял! Раз такое дело, и ты Сашку за Севку сватаешь, то можешь всем прямо говорить: Багреич одобряет...

Если бы дед знал, какие слова бабка Шныря несет Саше, то уж он бы сваху эту скорее бы в лесное болото загнал, чем показал дом Вахромеевых.

А сваха, изложив ошеломленным родителям Саши требования жениха и оставив им, очевидно для вдохновения, фотографию Севки с залихватским чубом, реющим, как вымпел по ветру, сказала на прощание:

– Я, касатики, на следующей недельке зайду! А вы подумайте!

Бабка Шныря ушмыгнула из села, а в доме Вахромеевых начались нелады.

Саша проплакала целый вечер, хотя и не верила, что сваха действовала с согласия Севы.

Утром Саша поручила подружкам своих кур да уток и помчалась в МТС.

Севка вылез из-под трактора весь в машинном масле, и Саша долго искала на круглом лице любимого чистое местечко для поцелуя.

Севка обрадовался, что Саша настроена шутливо, но девушка вдруг погрустнела и сообщила о визите бабки Шныря.

– Ты об этом знаешь или нет? – спросила Саша, глядя в глаза любимому.

– Теперь знаю, – виновато отвел взгляд Севка.

– Не виляй очами! – прикрикнула Саша. – А раньше знал? С твоего это ведома сделано или нет?

– Что ж это будет со мной дальше, – пытался отшутиться Севка, – ежели ты до свадьбы на меня так кричишь? Какая такая жизнь меня в дальнейшем ожидает?

– Ты, Севка, не хитри! – сказала Саша. – Моей строгости, может, ненадолго хватит. Вот возьму и разревусь на всю твою МТС. Но уж тогда держись. Я от слез только злее становлюсь – ты знаешь. А что касается бабки, так по глазам вижу – знал ты о ней. С твоего ведома она к нам пожаловала...

– Да я что! – начал тискать свой чуб Севка. – Это батина идея... Батя у меня строгий... Он насчет приданого придумал, честное слово, он.

– Да я за кого замуж-то выхожу? За батю твоего? – тихо спросила Саша. – Ты понимаешь, что делаешь?

– Я как все... По обычаю... У нас в селе все так.

– Кто это все? Сенька Подколодный да Мишка, что ли? Так они дур нашли, а не невест! А тебе завидно стало?

– Саша, да ведь это батя все... А я... я сам против, ей-богу!

– А если против – так приезжай на воскресенье в Федосеевку. Расскажешь нам про ваши «обычаи». Вот и весь мой сказ. Да оставь ты свои кудри в покое – видишь, все маслом испачкал...

Каштановый Севкин чуб действительно замаслился, стал черным и сверкал на солнце всеми цветами радуги.

Но на следующее воскресенье в доме Вахромеевых снова появилась бабка Шныря, принаряженная, даже одеколоном спрыснутая.

– Мир вам и благодать, касатики! – поклонилась она с порога. – Радость я в ваш дом принесла... Решил жених скинуть с вас пшенички десять пудов... Себе в убыток, да уж больно невесту любит. Так вот, как остается, касатики, – перешла на скороговорку сваха, – два костюма, радиола, десять пудов пшеницы, поросенок, штиблеты...

А глаза бабки Шныри жили в это время самостоятельной жизнью: они перебегали с лица невесты на лицо ее родителей, оттуда на обстановку и, казалось, даже выбегали в соседнюю комнату.

Уловив гневное движение Саши, бабка приостановила перечисление жениховских требований и спросила сверхнежным голоском:

– Или разговор мой, касатка, беспокоит тебя?

– Если бы вы за это чесание языком трудодни получали, тогда бы он меня беспокоил, – передернула плечами Саша. – А так: мели, Емеля!

И она вышла из комнаты.

– А вы красавца моего ей над кроватью повесьте! – зашептала бабка. – Так она скорее согласится!

– Иди, бабка, с богом! – сказала Вахромеева. – Не для нас такие дорогие женихи... Без них проживем!

– Так ведь дитя родное убивается, – зашептала бабка. – Иссохнет от любви. Что ж вы, дитяти своему погибели хотите? А парень у меня видный, дочь вашу любит больше всего на свете. А без хорошего приданого и жизни хорошей не будет. Да вы ж люди с пониманием и с имуществом – что вам стоит? Я по своему разумению скажу: можно и еще кое-что скинуть. А то ведь свадьбе не бывать, а позору не избежать. Все будут знать: от Саши Вахромеевой жених отказался... Ой, срамота!

В это время из окна выглянула Саша и, утирая слезы, сказала:

– Передайте моему Севочке: пусть приходит на сговор! И отца своего пусть привозит в следующее воскресенье!

Родители Сашины только руками развели от удивления.

– Вот это, касатка, другой коленкорий! – крикнула бабка Шныря и так стремительно рванулась с крыльца, словно ее ветром сдуло.

На следующее воскресенье в доме Вахромеевых накрывался богатый стол – готовились к сговору.

На «Победе» подкатил к дому невесты Севка Жигарев.

Из машины степенно вышли Севастьян с Иваном Федоровичем. За ними небрежно – не впервой, мол, нам в машинах разъезжать! – вывалилась бабка Шныря. Севкин дружок – механик Жора, вертя на пальце кольцо с ключами, символ автовладельца, замыкал шествие.

– Прошу пожаловать дорогих гостей! – встретила Сашина мать приехавших.

В комнате стояла новенькая радиола, на стене висели два костюма, различные коробки с покупками заполняли весь угол.

– Костюмчики маловаты мне вроде, – прошептал Севка Жоре, – ну да ничего, эти продам, новые справлю... А радиола – подходяще! Прав был батя: приданое не помеха!

– Эх, повезло! – завистливо вздохнул Жора.

За стол уселись, кроме прибывших гостей и Сашиных родителей, сама невеста и еще какой-то парень.

– А это что за личность неизвестного происхождения? – взволнованно спросил бабку Жора, которому из-за различных его «механических» делишек в каждом приличном незнакомце мерещились работники следственных органов.

– Должно, сродственник какой-нибудь, – шепнула сваха.

– Ух, – облегченно вздохнул Жора и громогласно провозгласил: – Ну, в таком случае выпьем за жениха и невесту!

И тут случилось непонятное: встали Саша, Севка и парень «неизвестного происхождения».

– Милай, – пробасил Жигарев-старший, – ты, который «третий лишний», сядь. Тут речь про жениха с невестой идет.

– Простите, Иван Федорович, – сказала Саша. – Но я забыла вас познакомить. Это мой муж, наш бригадир. Зовут его Василем! Мы только что, за пять минут до вас, прибыли из сельсовета.

Севка Жигарев так сжал хрупкую ножку рюмки, что она хрустнула и переломилась. Рюмка грохнулась прямо на тарелку бабки Шныри, и праздничный свахин платок оказался весь заляпанный винегретом.

– Нас предали! – прошептал Жора, бочком пододвигаясь к выходной двери.

– А... а это тогда зачем же? – пробормотал растерянно Жигарев-старший, кивая на костюмы, радиолу и груду покупок.

– Это подарки жениха, – охотно пояснила мать Саши.

– А это – подарки колхоза жениху! – показывая на костюмы, сказала Саша.

– Так что ж, давайте выпьем за новобрачных! – предложил Сашин отец.

Но гости почему-то отказались от угощения и торопливо вышли из дома. На крыльце они встретились с колхозниками, которые шли на свадьбу Саши и Василия.

– Ага, сватам дали от ворот поворот! – захохотал Багреич. – Ай-ай, такое дорогое приданое потеряли!

Севка и Жора, а за ними Иван Федорович, багровые от стыда, быстро погрузились в машину.

Но когда Шныря приготовилась нырнуть в спасительный полумрак «Победы», то Жигарев-младший захлопнул дверцу перед бабкиным носом и в окошко сказал такие живописные слова, что впервые в жизни многоопытная сваха почувствовала себя на грани инфаркта.

Шныря присела на стоящую возле дома скамеечку и долго чихала от бензиновых паров, которыми автомашина фыркнула на прощание.

А из распахнутых окон дома Вахромеевых неслись дружные крики:

– Горько!

Бабка Шныря прислушалась к соблазнительному звону бокалов и стопок, пренебрежительно усмехнулась:

– Какой ныне мужик безголовый, прости господи, пошел! Женится безо всякого приданого! Уж лучше б этот Василь на мне женился – катался б, как сыр в масле. Добра – на три амбара. Отрезов одних...

– Горько! Горько! – неслось из дома.

– Эх, – вздохнула сваха, – народ кругом проживает странный, жизни нашей не понимает. Ежели так дальше все покатится – тогда дело табак: хоть в отставку выходи, хоть профессию меняй... Эх, горько!

ПРОРОЧИЦА

Говорят, уголовники прежних времен имели какие-то романтические заблуждения. Например, в одном старом словаре блатного жаргона было дано следующее занятное определение слова «халтура»:

«Кража в доме покойника, произведенная во время выноса тела. Замеченный в халтуре подлежит осуждению сотоварищей и искупает проступок свой тяжким наказанием».

Это значило, что такая кража, когда все двери в доме настежь и родственники в горе, никакого труда не составляет и просто позорит все «воровское сотоварищество».

Но ведь не секрет, что в наши дни вокруг кладбищ стаями вьются халтурщики всех мастей, которые норовят с убитых несчастьем родственников усопшего содрать по три шкуры, благо в моменты горя честные люди и не думают о деньгах: дают, сколько попросят.

А вот есть, оказывается, и новая разновидность халтурщика, наживающийся на радости. Встретил я как-то раз некую, весьма опрятную старушенцию в вестибюле родильного дома. Она выделялась среди взволнованных отцов и степенных бабушек полной невозмутимостью и олимпийской самоуверенностью. У местного старожила – отца девяти мальчиков, ожидающего десятого и одиннадцатого сразу, – я узнал, что это Захаровна, предсказывательница имен.

К ней подходили без пяти минут бабушки и доверительным шепотом вопрошали.

– А вот как насчет Андрея... Никаких противопоказаний нет?

Захаровна листала замусоленный календарь, на листках которого были выписаны имена всех стран и народов.

– Андрей... Андрэ... Анжей... – бормотала старуха. – Так вроде ничего, подходяще... Только много уж нынче Андреев-то... На каждую сотню, почитай, пятьдесят... Стандартное имя. Ребеночек вам спасибо не произнесет. Да, не произнесет...

– Так посоветуй, Захаровна, – тыча в сухой старушечий кулак смятую пятерку, просила будущая бабушка. – Только обязательно чтобы на букву «А» начиналось – отец так хочет.

– А ежели девушка уродится, вы это учитываете? – деловито смотрела поверх очков предсказывательница. – Очень многие врасплох попадают, ох, многие...

И тут же предлагала со стопроцентной гарантией предсказать по одной только фотокарточке роженицы, кто родится: мальчик или же девочка. Завербовав клиента, Захаровна сообщала, что предсказание стоит пятьдесят рублей и что деньги возвращаются немедленно, если пророчество не сбудется.

Затем она отходила вместе с будущим отцом или бабушкой в ближайший скверик, мудрила над какими-то засаленными бумажками и выносила решение: он или она. Тут же для полной гарантии предсказание заносилось в специальную книженцию: число, фамилия клиента, предсказанный пол будущего ребенка.

– Учтите, – постукивая по книженции, вещала Захаровна, – я в этом радиусе всегда бываю от трех до пяти. Если ошибка произошла по независящим обстоятельствам – прямо ко мне, деньги получите назад.

Расчет старухи был гениально прост: в любом варианте в 50 случаях из ста она «угадывала». Если же считать, что даже в «неудачный» день ей приходилось «предсказывать» всего раз пять-шесть, то заработок был неплох. Следует учитывать и еще одно обстоятельство: не каждый «потерпевший» пойдет получать назад свои деньги. Заботы и хлопоты приходят в дом вместе с дочерью или сыном – до какой-то там Захаровны и руки не доходят, сплошной недосуг.

Но Захаровна и сама была не лыком шита. Я долго не мог, например, понять, почему у тех редких товарищей, которые приходят к Захаровне за возвратом денег (а старуха действительно отсиживала в вестибюле роддома ежедневно от трех до пяти, словно нанятая), после того как они заглядывали в ее «документальную книженцию», лица вытягивались, становились недоумевающими.

Пришлось спросить у одного папаши, что же такое он увидел в блокноте Захаровны? Он ответил мне смущенно:

– Понимаете, была предсказана дочь. Родился сын. Я был рад этой ошибке и даже не хотел идти к Захаровне за деньгами. Но теща у меня человек экономный, предсказаниями никогда не занималась, так что копейке цену знает. Послала меня, ну, знаете, как в «Сказке о золотой рыбке»: «Дурачина ты, простофиля», – и так далее. Прихожу. Захаровна вынимает книжку. Смотрю – глазам не верю. Запись черным по белому: «он», сын, значит, предсказан... Вот какие дела!.. Придется теще свои пятьдесят рублей отдать, а то покою не даст.

«Технологию» пророчицы раскрыли в милиции, где Захаровну крупно оштрафовали за мелкое мошенничество. Оказалось, что она давненько занимается подобным промыслом. Прежде старушка делала примитивную вещь: она просто-напросто писала предсказание наоборот. Например, на словах говорила: «будет у вас сын», а записывала: «дочь». Придет недовольный родитель за получением своих денег назад, ан в тетрадочке полное угадывание! Поахает обманутый, поохает да заворачивает восвояси, несолоно хлебавши. А в последнее время, когда Захаровна стала в основном базироваться на один роддом, ей стало совсем легко будущих отцов одурачивать. Она просто записывала себе «он» и – ведь фамилия родителя была известна – проверяла по сводке, которая вывешивалась в вестибюле роддома. Если рождался мальчик, то все было в порядке, если на свет появлялась девочка – Захаровна приписывала к слову «он» букву «а», и предсказание опять же вставало на твердую материалистическую основу.

После посещения милиции Захаровна исчезла.

А на днях в метро я услышал разговор двух кумушек, которые восторгались какой-то пророчицей, появившейся у них в районе.

– И как она, милая, будущих младенцев определяет – любо-дорого слушать! Взглянет на фотографию мамаши, роженицы значит – и сразу предсказывает мальчика или девочку. Я ей карточку дочки своей незамужней подсунула. Она говорит: «Внучка у вас объявится. Я говорю: «Жениха-то еще нет, откуда внучке быть?» А она мне этак серьезно: «Слова мои не день-два действительны, а на целую пятилетку!»

– Будьте осторожны, – сказал я кумушкам, – Захаровна снова вышла на халтуру! Гоните эту старуху-пророчицу в шею! Я ее давно знаю!

Женщины поглядели на меня подозрительно и... позвали милицию: они приняли меня, как выяснилось, за хулигана, сующего нос не в свое дело, наглого клеветника, старающегося оболгать из темных побуждений «святую предсказательницу».