Текст книги "Надпись на сердце"

Автор книги: Борис Привалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

ПОЖИЛОЙ ЮНОША

В тихом яблочном городе Горбатове, что стоит на высоком правом берегу Оки, я стал очевидцем примечательной картины.

От автобусной станции вдоль улицы быстро шагали двое – молодой человек лет двадцати в костюме спортивного покроя, в шляпе из морской травы и сторож местной автобазы, коренастый дядя лет пятидесяти.

Сторож частенько подрабатывал возле автобусной станции – носил вещи приезжим. Так было и на этот раз: он сгибался в три погибели под грузом целой грозди разнокалиберных чемоданов.

Молодой человек томно поводил очами вокруг себя и старался не отставать от бодро шагающего носильщика.

Время от времени приезжий капризно покрикивал:

– Не бегите так, милейший. Я за вами не поспеваю! Вы, извините меня, просто какой-то пятижильный!

Сторож с трудом поворачивал голову назад, чтобы краем глаза увидеть хозяина чемоданов, и удивленно усмехался.

Потом поводил плечами, дабы чемоданы улеглись на спине плотнее, и начинал шагать еще быстрее.

Наконец юноша не выдержал и остановился в тени дуба – перевести дух.

Сторож, не снимая поклажи, вернулся назад и спросил:

– У вас, часом, не сердечная болезнь? Или, может, с легкими не лады?

– С чего вы взяли? – удивился молодой человек, отирая пот со лба носовым платком фантастической расцветки. – Я классически здоров.

– Ну, раз такое дело, – сторож скинул наземь все чемоданы, – торсами их и тащите... Вы помоложе будете, вам и вещи в руки.

И он решительно направился к автобусной станции.

– Провинция! – процедил презрительно юноша.

Эта сценка напомнила мне любопытное зрелище, которое я наблюдал на одном большом столичном стадионе.

Зал, где занималась специальная группа пожилого возраста – от сорока пяти лет и выше, – был оснащен всеми новейшими изобретениями для выработки здоровья. На снарядах и различных приспособлениях можно было сфабриковать любой бицепс, наладить работу брюшного пресса или согнать любое количество жира-паразита.

Руководство стадиона очень гордилось тем, что у них охвачены спортом и пожилые люди: обычно спортобщества обращают внимание только на молодежь, думая лишь о рекордах и забывая об основном – пропаганде спорта.

Пожилые спортсмены с завидной легкостью совершали подскоки на месте, прыжки через «коня» и даже упражнения на перекладине. Только одному из них явно не везло. То он срывался со шведской стенки и шлепался на мат. То он не успевал вовремя уклониться от висящей на ремне тренировочной боксерской груши, и она сбивала его с ног. То он, резко наклонившись, не мог разогнуться без посторонней помощи.

– Новичок, – извиняющимся тоном пояснил сопровождавший нас инструктор. – Вторую неделю всего у нас. Взяли по специальному решению.

И только тут я заметил, что «новичку» не больше двадцати пяти лет. Это был молодой человек, почти юноша.

– Врачи прописали ему занятия спортом, но по физическому развитию ни в одну группу своих сверстников он не подошел: не оказалось специальной группы стиляг. Единственно, что ему более или менее подошло, – это группа пожилых. Но, видно, у парня организм железный – я бы от его образа существования, от ничегонеделанья да иждивенческой жизни умер бы. От скуки. Или – от стыда.

...Вот этого-то пожилого юношу я и вспомнил, когда сидел на автобусной станции тихого яблочного городка Горбатова.

САМОЕ КРАСНОРЕЧИВОЕ

На берегу водохранилища идет торжественный митинг, посвященный пуску новой турбины. Перед деревянной трибуной – тысячи людей. Один за другим выступают ораторы, и репродукторы доносят их слова до самых дальних рядов.

Участники митинга ведут себя не то чтобы шумно, но и не тихо. То кто-нибудь обратится к соседу, не расслышав фразы с трибуны, другой кашлянет, третий выскажет свое мнение, десятый вскрикнет – наступили на ногу. Среди тысяч людей каждый миг происходит множество таких случаев. Понятно, что абсолютной тишины нет.

Корреспондент радио, который записывает этот исторический митинг на магнитофонную пленку, чтобы транслировать его вечером в «Последних известиях», во время каждой речи болезненно морщится и хватается за голову:

– Опять шумы! Грязный фон! Не получается качественной записи!

– Давайте определим, кто самый лучший, самый красноречивый оратор, – говорит звукооператор. – По тому, как будут его слушать.

Сначала первое место удерживает начальник строительства. Его выслушивают очень внимательно и провожают громкими аплодисментами. Затем выступает приезжий гость из столицы – еще больше внимания, еще больше аплодисментов.

Но абсолютная тишина наступает в тот момент, когда слово берет... турбина. Все с благоговением ждут ее вступления в жизнь.

Вот уже включены микрофоны, установленные в турбинном зале.

Вот начальник строительства приказывает включить рубильник.

Щелчок рубильника, тысячекратно усиленный репродукторами, проносится над мускулистой гладью воды и слышен на обоих берегах.

И, наконец, над замершими в молчании строителями раздается ровное гудение гигантской машины.

Это говорит сам товарищ Труд.

...А когда вечером в радиостудии (уже в который раз!) прокручивали эту запись, в микрофоне послышалось чье-то легкое покашливание и невнятное бормотание.

– Но этого же не было! – удивился я.

– Моя работа, – грустно сознался звукооператор. – Понимаете, в тот момент стояла идеальная тишина. И тут, на радио, мне никто не поверил, что тысячи людей могут так молчать. Меня даже обвинили в подлоге: мол, я записал турбину в комнате, а не на митинге. Вот и пришлось дать... гм-гм... некоторый фон.

СОЧУВСТВОВАТЕЛЬ

Кузьма Прохорович попал ко мне в Клуб прилипал не сразу. Для этого Кузьме Прохоровичу понадобилось лет пятнадцать.

Наметил я его кандидатом в действительные члены еще во время Великой Отечественной войны. Он в те боевые дни руководил, как он сам хвастал, «на полную мощность» какой-то организацией, имел, как положено человеку его круга, «броню» от призыва в армию. В обязанности Кузьмы Прохоровича входил ремонт разрушенных в результате бомбежек домов и вообще все прочие жилищные дела. Работа сложная и трудная. В том случае ежели ее, конечно, добросовестно выполнять. Но Кузьма Прохорович не торопился дело делать. Безответственные наскоки людей, оставшихся без крова, он вдохновенно отражал своей любимой фразой:

– Война, ничего не поделаешь, товарищи! Приходится потерпеть малость! Прежде всего – фронт. А уж потом наши тыловые дела-делишки и ваше в том числе. Понимать надо! Сочувствую всей душой и даже больше, но помочь ничем не могу! Вот так... Прощевайте!

Когда война закончилась, Кузьма Прохорович переменил работу.

На новой должности – в каком-то тресте – он освоился быстро и, привычно отбиваясь от посетителей, внушительно басил:

– Восстановительный период, товарищи, ничего не поделаешь. Приходится потерпеть малость! Прежде всего восстановление нашего разрушенного народного хозяйства. А уж потом все прочие дела-делишки и ваше в том числе. Понимать надо! Сочувствую всей душой и даже больше, но помочь пока ничем не могу. Вот так... Прощевайте!

Через несколько лет после отмены карточной системы я столкнулся с ним в некоем хитром учреждении, от которого зависели жилищные дела громадного района. Кузьма Прохорович выглядел по-прежнему блестяще, и его сочный, аппетитный басок по-прежнему бархатно вещал:

– Ничего не поделаешь, товарищи, все силы брошены на великие стройки. Придется потерпеть малость. Прежде всего ГЭС, лесозащита, мирное использование атомной энергии. А уж потом все прочие дела-делишки и ваши в том числе. Понимать надо! Сочувствую, сочувствую, дорогой товарищ мой, всей душой и даже больше, но помочь пока ничем не могу. Вот так... Захаживайте, всегда рад!

Совсем недавно услышал я Кузьму Прохоровича в приемной председателя одного крупного совнархоза. Самого председателя не было, и «сочувствователь», не знаю уж на каких правах, вел прием посетителей:

– Забота о народе, дорогой товарищ, прежде всего! Приходится нам всем потерпеть малость. Прежде всего больше товаров и продуктов населению, а уж ваши личные дела-делишки насчет того-прочего, чего купить в магазинах нельзя, – дело десятое. Понимать надо! Сочувствую, сочувствую, дорогой товарищ, всей душой и даже больше, но помочь пока ничем не могу... Потому сейчас главное – забота о вас, дорогой товарищ. Заходите, будьте здоровы, чадам и домочадцам привет... Следующий!

Если прежде я сомневался в Кузьме Прохоровиче – а вдруг человек исправится, осознает, перекуется, – теперь окончательно убедился: данного прилипалу только увольнение исправит. Сочувствую его семье и друзьям всей душой и даже больше, но ничем иным, пожалуй, помочь ему нельзя. Вот так...

СИЛА ЛЮБВИ
(Подслушанный разговор)

– Ниночка, я полюбил вас с первого взгляда, вы знаете. Раньше такая любовь считалась сомнительной, легкомысленной, но в наш век, век космических свершений, даже поцелуй со скоростью звука и тот не сегодня-завтра будет считаться скучным, вялым.

– Но-но, осторожнее...

– Гм, опять полное недоверие! Ах, если бы вы могли понять, как я вас люблю!

– Как именно?

– Безумно, безотчетно, безмерно! Фантастически! Слепо! Знаете что? Я без вас на данном этапе жить не могу! Вот!

– Неужели так-таки совсем и не можете?

– Ниночка! Златокудрое мое сокровище! Умоляю: испытайте мои эмоции. Ради вас я готов на все. На любой подвиг... Приказывайте! Ну, что я должен совершить? Что?

– Вот уж, право, не знаю...

– На Луну меня пошлите! На Марс! На Венеру! Хоть сию секунду! Ракету мне, ракету!

– Зачем же беспокоить планетную систему... Можно найти что-нибудь и полегче.

– Конечно, можно. Хотите, я вам куплю телевизор последней модели! Или холодильник? Кроме меня, никто не достанет!

– Что вы, такой жертвы я не приму. Это же подвиг!.. Нет, с меня вполне хватает и старого телевизора и прежнего холодильника.

– Ну, Ниночка, дорогая... Ну, хотите, я из окна ради вас выпрыгну?

– Из окна? Вы?!

– По одному вашему слову, моя златокудрая богиня!

– Да?! Прыгайте.

– Что?

– Прыгайте.

– То есть... как?

– Так. Из окна. Вы же сами предложили.

– Ха-ха-ха...

– Что тут смешного? Я говорю вполне серьезно. Ведь это испытание ваших чувств ко мне.

– Ха-ха! По глазам вижу – шутите, дорогая! Ну, серьезно так серьезно: вы будете довольны, если я расшибусь в лепешку?

– Если не прыгнете, вы лгун. Я буду называть вас трусливым сердцеедом.

– Ах так! Ладно же! Я сейчас брошусь... Сию секунду...

– Но почему вы идете не к окну, а к двери?

– Да, Нина, ведь у нас на сегодня есть билеты! Балет! На льду! А если я... того... то вы вместо Дворца спорта поедете провожать меня в последний путь, во Дворец пепла, хе-хе!

– Вы будете прыгать?

– Я вас люблю, Нинуся... Нинунчик... Нинусинька... Я колеблюсь исключительно в ваших же интересах. Ведь вас затаскают по следственным органам: как упал такой-то, почему упал, отчего вы его не удержали... Представляете, дорогая: вы обвиняетесь в подстрекательстве меня к самоубийству! Ужас!

– Откуда же милиция узнает, что я виновата?

– А моя записка? «Прошу в моей смерти винить жестокое сердце красавицы Н.».

– Вы будете ее писать во время полета?

– Зачем же, сейчас напишу.

– Пишите.

– К чему?

– А вы уже забыли, что хотели ради меня прыгнуть вниз?

– Так-то вы меня любите, Нина Алексеевна! Боже мой, как я в вас ошибался! Вы просто садистка какая-то... И это при таком ангельском личике! Бр-р-р! Счастливый случай спас меня от любви к вам. Я горжусь тем, что вовремя вскрыл вашу мелкую сущность. Прощайте и ловите других в свои сети...

– Когда будете закрывать дверь, хлопайте сильнее – там замок испорчен.

– И захлопну! Я не злопамятен! Боже, как я был слеп! Настолько слеп и взволнован, что...

– Что даже ни разу хладнокровно не взглянули в окно. Ведь я живу на первом этаже!

– Как?! На пер... Действительно... Ай-ай-ай!.. Эх, счастье было так низко, так возможно... Нина! Ведь я... Понятно... Не надо... Ой-ой!.. Ухожу, ухожу!

ОДНИМ ПАЛЬЦЕМ

Говорят, что овладение техникой – одно из основных условий прогресса. Это, конечно, верно. Но в данном случае именно недостаточное овладение техникой оказалось явлением прогрессивным и повлекло за собой большие перемены в нашем заводоуправлении.

Случилось все в один прекрасный понедельник. Директор явился в свой кабинет, как обычно, ровно в девять ноль-ноль и первым делом за папку, где у него хранятся особо важные бумаги.

– Отпечатан ли мой приказ от позавчерашнего дня за № 879-2Б?

А вместо заболевшего секретаря сидит в приемной курьер – тетя Паша, без пяти минут пенсионер, временно исполняет секретарские обязанности.

– Нету, – говорит, – приказу за таким номером. И за последующими номерами их тоже не будет. Потому все пять машинисток единогласно на работу не вышли.

– Массовое отравление копиркой? – усмехнулся директор.

– Нет, начхали друг на друга, – охотно поясняет тетя Паша. – Я им в субботу чай приношу, а они, извиняюсь, дружка на дружку чихают. Только и слышно: «будьте здоровы» – «простите», «будьте здоровы» – «простите». Это, значит, чих идет по разным системам. Вот вы, товарищ директор, как чихаете? Желаете другим доброго здоровья или, наоборот, сами извиняетесь? Даже в таком деле и то мода есть!

– Нужно немедленно мобилизовать внутренние резервы, – мрачно сказал директор. – Изыскать машинистку. И чтобы приказ был готов через десять минут.

– Какие десять минут! – рассмеялась тетя Паша. – Какие внутренние резервы! Никто у нас больше на машинках не печатает. Это ведь тоже квалификации требует и знания всяких там учебников.

– Как же быть? – спрашивает директор. – А у меня несколько очень важных приказов задумано...

– А помните, у вас четыре года назад в секретарях Светлана ходила? – вспомнила тетя Паша. – Она от нас на производство ушла, в штамповочный цех. Позвоните туда – пусть ее командируют сюда временно. Она печатать умеет.

– Спасибо за рацпредложение, – сказал директор и бросился к телефону.

Прислали из штамповочного Светлану, но она сразу заявила:

– Я от машинки отвыкла, без практики писать разучилась. Только одним пальцем и могу.

– Что ж, – говорит директор, – будем печатать лишь самое необходимое.

И вот сидит Светлана одна в пустом машбюро и одним пальцем выстукивает приказ за № 879-2Б.

Она не добралась еще до середины первой страницы, а от директора тетя Паша еще два приказа несет, и на каждом резолюция:

«Срочно. В. важно».

Светлана продолжает в том же темпе – одним пальцем, стук да стук.

Директор лично и машинописное бюро прибегал два раза.

– Как освоение техники? Наращиваем темпы?

Светлана только плечами пожимает: мол, делаем что можем.

– Светочка, – сказал директор, – пишите скорее! Ведь рабочий день кончается, а вы еще только субботний приказ еле-еле до середины допечатали! Так и завод может остановиться без получения руководящих указаний!

Но завод, конечно, не остановился, хотя Светлана допечатала к концу дня всего-навсего один злополучный приказ № 879-2Б. Более того, все начальники цехов Светлане ручки жали:

– Работали сегодня как никогда. Спокойно, без канцелярщины!

На следующий день – та же картина. Директор волнуется, а приказы в цехи поступают лишь очень-очень коротенькие, самые необходимые, самые важные. Все остальные десятки страниц лежат мертвым грузом на столике перед Светланой.

А на заводе ликование: кончилась приказная метель, разгрузились отделы и цехи от «срочных» докладных, от бесчисленных ответов на опросные листы, от ненужных «сводок.

И все оттого, что машинистки бюллетенят, а Светлана одним пальцем постукивает!

Когда неделя кончилась, то на директорской летучке поставили вопрос о машинном бюро, о его штатах. Выяснилось, что из пяти штатных единиц две хотят уходить на пенсию, одна вышла замуж и бросает работу в связи с переездом в другой город, а четвертая уходит на учебу. Решили сократить эти четыре единицы и оставить только одну-единственную машинистку.

Кто-то высказал предположение, что даже и это много – ведь она не одним пальцем, а десятью работает, но тут уж директор проявил твердость и отстоял все десять пальцев...

Теперь на нашем заводе все как у передовых предприятий – даже директор излечился от своей приказомании. А почему так получилось, если разобраться? Светлана недостаточно овладела техникой. По крайней мере она сама так утверждает. Я говорю «по крайней мере», потому что мне кое-что кажется очень подозрительным: незадолго до болезни машинисток проходил я вечером мимо штамповочного цеха, слышу – машинка трещит. Да бойко так, пальцев на восемь. Сторож объясняет, что это Светлана иногда задерживается в цехкоме, чтобы перепечатать свои конспекты: она ведь в заочном институте обучается.

«ИНИЦИАТОР»
(Монолог в пригородном поезде)

– Меня, знаете, что возмущает? То, что люди лишены элементарной скромности. И полны неблагодарности. Возьмем, к примеру, случай со мной. Я, если хотите знать, инициатор почти всех мероприятий всесоюзного масштаба. Не верите? Тем не менее – факт. Освоение целины и прочих залежных земель – раз. Я первый провел это освоение за пять лет до правительственного постановления. Я, я ее первый поднял на дыбы, эту целину. В личном, конечно, масштабе, но ведь это роли не играет. Рядом с моим дачным участком был большой пустырь. Трава – и все. Ребята там ворота понастроили из жердей, футболистов изображали. Типичная залежная земля. Я ее взял и освоил. Сперва, конечно, взял огородил, а потом нанял землекопов и освоил. Большой урожай цветов снял – тысяч на пятьдесят за сезон. Чья, выходит, была инициатива? Кто первый? Были как положено и противники у меня. Дескать, не имел права. До сих пор еще по судам таскают, а цветы тем временем растут, сердечные... И никто даже спасибо не сказал за идею – неблагодарный народ нынче пошел... Или вот возьмем кампанию по использованию местных ресурсов. Опять я, ей-богу. По собственному желанию. Взял и использовал. Рядом с другой моей дачей – той, которая на жену записана, – роща была. Ерундовая роща – стволов сто. Да и ни одной стоящей древесины – сплошная осина. Я ее спилил. Кухню и баньку возвел. Дровишек заготовил и себе и другим, кому положено. Кому положено? Тем, кто меня взаимно уважает. Уважение и дружбу, гражданин хороший, отоваривать надо. Вы мне – дружбу, а я вам – одолжение. Да. И в результате что получается? Рука! А уж человек, имеющий руку, может жить на широкую ногу, так-то... Но вернемся к использованию местных ресурсов. Много было по поводу исчезновения рощи этой осиновой всяких претензий, но утряслось. Штраф я уплатил в размере стоимости двух кубометров. Затем – животноводство. Опять я был первым. Первым, значит, стал придавать этой отрасли хозяйства большое значение. Завел трех поросей. Барана приобрел по случаю. Не баран – орел. Любо-дорого смотреть. А мне обошелся совсем недорого, дружок, завфермой, списал его как бракованную овцу. Раскормил я этого баранища до бесподобия. Издали его за корову-трехлетку принимали, право слово. Думал его на сельхозвыставку пристроить, жена остановила. Дознаются еще, говорит, откуда он. И вот, как сейчас помню, только я еще трех свиноматок прикупил по случаю – тут и постановление о развитии животноводства. «Ну, – говорю я своим домашним и прислуге, – видите теперь, что меня даже руководящие органы власти поддерживают? Что я иду правильным путем и в ногу?» А от людей опять никакой благодарности, только черная зависть и напраслина сплошная. Инициативу даже никто не оценил... Ну, да я привык. Стал дальнейшие пути развития намечать. Строительство своими руками – слышали? Тоже я первый начал. Еще пять лет назад. Клянусь внутренним займом! Когда я дачу с цветником и с той самой поднятой целиной продал, то снова решил строиться. Знаете, как-то скучно без сельского хозяйства. Опять же против гипертонии и склероза работа на воздухе – лучшее средство. А дачи подходящей нет на примете. Купил участок. Подходящий клок земли. Но без строений. И тут-то и решил я строить дом собственными руками. Клич бросил. С той дачи, которая на жену, всех мобилизовал. Еще у меня есть домик небольшой в городе, за мамашей числится, всех жильцов обязал отработать на ударном строительстве по два трудодня. А квартиры в мамашином домике хорошие, жильцы это ценят – сейчас с жильем-то худо, сами знаете. Что им делать, куда податься? Покричали, развели кое-какую демагогию, но отработали. И построил я дачу безо всякого наемного труда. Печку сам клал, по самоучителю. Ничего вышла. Первый год дымила, потом мастера перебрали – и сейчас работает, как домна. Правда, из кирпича легче строить. Деревянную так просто, по-любительски, не срубили бы, пожалуй... Но все равно – моя инициатива. Только построили – а в газетах поддерживают опыт каких-то там сормовчан! Эх, и обидно стало!.. Тут уж я крепко обиделся. И отошел от общественной жизни. Буду сам по себе инициативу проявлять... Простите, вы сейчас выходите? Что? Вам со мной не по пути? Ах, это вы изволили сострить! Видали мы таких сознательных! А я вас, учтите, не спрашиваю, куда вы катитесь... Пропустите меня!.. Эх, народ пошел – сплошные завистники... Посторонитесь-ка!..