Текст книги "Надпись на сердце"

Автор книги: Борис Привалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

СЛЕДИТЕ ЗА ОТРАЖЕНИЕМ!
(Легенда о блуждающих зеркалах)

В пошивочной мастерской «Женское платье из материала ателье» дела были плохи.

– Нынче клиент скандальный пошел, шумный! – кричал директор. – Это же какие-то античеловеки! Их обшиваешь, одеваешь, сам с себя восемь шкур спускаешь, а плана нет. Только настроишься на летние платья – осень приближается, костюмы несут. Сделаешь перестановку сил, бросишь всех на костюмы, а уже январь, весенние пошивки... Вон в Африке, говорят, круглый год все население в одних трусах ходит! Там бы я развернул ательё! (стоящую в конце слова «е» директор всегда произносил, как «ё».) А тут как быть с планом?

– Достанем план, – таинственно сказал снабженец Хорохорин, остроносенький блондинчик с большими связями. – Есть у меня один замысел по этому вопросу. Зеркала надо в салоне ожидания сменить. Вот что.

– При чем тут план? – шмыгнул носом директор. – Зеркалами закройщиков не исправишь. Таланту у них не прибудет.

– Еще как прибудет! – бодро заверил Хорохорин. – Ведь конфликты у нас с клиентурой из-за чего? Из-за плохого качества работы. Почему клиент от нас в другие ателье перемахивает? Опять же качество. Вот зеркала нас и спасут.

– Ну, ну, развивай поподробнеё, – заинтересовался директор.

– А чего тут развивать? – усмехнулся Хорохорин. – Ясней ясного: психология. У нас клиент какой? Женский у нас клиент. А ихняя психология – вся от внешности. Представьте себе, сидит в салоне у нас клиентка, ждет получения заказа.

– Это ты точно подметил, – оживился директор, – клиент у нас сплошь женский. Потому ательё такого профиля. Вот если бы мы были ательё мужскоё, тогда и клиент был бы мужской. А вот если смешанный профиль, тогда и клиентура обеих полов. Верно я говорю?

– Как всегда, в точку, – согласился Хорохорин. – Так вот: сидит, предположим, дамочка, ждет. То в модный журнальчик носиком клюнет, то в зеркало на свою фигурацию поглядит. И что ж она видит в этой отражающей поверхности?

– Что отражается, то и видит, – догадался директор и хихикнул довольный своей сообразительностью.

– В том-то и дело. Она на себя со всех сторон насмотрится, а когда на нее наше изделие надевают, с ней расстройство чувств происходит. Вот я и предлагаю: вместо нормальных зеркал второго сорта поставить во все рамы производственный брак. Кривые, косые, посмотришь – мутит. Едва упросил знакомого коммерческого директора зеркальной фабрики на бой этот брак не пускать, для нас сохранить.

– Ну, развивай далеё, – изобразив на лице мыслительный процесс, молвил директор.

– Раз зеркала брак, то и отражение в них – брак, – продолжал Хорохорин. – Психология! Клиент! Клиент, видя себя перекошенным и крайне несимпатичным, приходит в уныние и в упадок сил. В нем начинается внутренний процесс самокритики. Это нам и требуется. После такой подготовки изделия наших закройщиков плюс нормальные зеркала второго сорта в примерочных кабинах покажутся клиентуре шедевром-люкс!

– Фактический факт! – радостно воскликнул директор. – Как по нотам! Ты у меня, Хорохорин, заместо головных мозгов, ей-богу! Ах ты, чертушко! Такоё изобрести! Тащи этот зеркальный брак сюда поскорее! Установим за ночь! Теперь поглядим, дорогие дамочки, кто кого! Милости просим – отражайтесь на здоровьё!

– Неча на закройщика пенять, коль фигура крива! – покрутил острым носиком снабженец. – Ждите моего сигнала! – И он помчался за зеркальным браком.

Но радужным мечтам руководителя «ательё» не суждено было сбыться. Он еще пружинисто расхаживал по кабинету, вдохновенно потирая руки, когда позвонил Хорохорин. По растерянному голосу «головных мозгов» директор понял: произошло что-то непоправимое.

– Перехватили, – трагически произнес далекий Хорохорин. – Опоздал я... Уже кто-то другой догадался этот брак к рукам прибрать. Не то парикмахерская, не то магазин готового платья...

Директор, не выпуская трубки из рук, рухнул на пол.

Имейте в виду, товарищи клиенты: где-то эти зеркала установлены.

ЗАПРЕТНАЯ ТЕМА

Популярный куплетист Мрякин не удивился, завидев взволнованное лицо конферансье Тютюгова.

– Опять в зале человек пятьдесят всего? – спросил он равнодушно.

– Нет, Мрякуша, сбор полный, – сказал конферансье, – но я тебя по-хорошему прошу: не пой про тещу.

– Так это же мой конек! – рассмеялся Мрякин. – «Как от нашей тещи остались только мощи»! Стопроцентная умора, одобренная руководством! Чудные, верняковые куплеты! А ты – «не пой...».

– Понимаешь, Мрякуша, – залебезил конферансье, – ты же идешь гвоздем программы. А если про тещу споешь – освищут.

– Да что это такое? – изумился куплетист. – Тут что в поселке, тещ нет? Или у здешних тещ ангельские характеры? Тогда завтра же я женюсь здесь, не выезжая из гостиницы! На первой попавшейся местной красавице!

Сказав эти аморальные слова, знатный куплетист робко покосился в сторону занавески, за которой одевалась к выходу его законная супруга, она же аккомпаниатор.

– Тут есть одна знаменитая теща, – объяснил конферансье, – зловредная старуха, можешь полюбоваться – сидит в первом ряду. Так вот из-за нее весь сыр-бор. Меня завклубом специально предупредил: про тещ, говорит, ни-ни.

– Ничего не понимаю. Скажи толком, изверг.

– Она здесь всеми уважаемое лицо. Из-за нее в поселке общественное питание находится на высоком уровне.

– Повариха?

– Да нет, обычная теща без определенных занятий. Но мать жены самого начальника строительства.

– Значит, чтоб самокритики не получилось? Семейственность и вообще? Ясно.

– Ты, Мрякуша, нынче какой-то недогадливый, прости меня, – вздохнул конферансье. – Дело такое: теща до того злюща, что начальника строительства из дому выжила. И ему пришлось в столовых питаться. А в столовых, сам знаешь, как кормят. Вот начальник попитался таким макарчиком дня два-три, да как взялся за перестройку работы! Теперь тут такие столовые, что сюда из городских ресторанов приезжают кулинары ума-разума набираться. А все из-за кого? Из-за тещи. Так что куплеты ты свои пересмотри быстренько, иначе свисту не оберешься...

И конферансье побежал объявлять начало концерта.

КИНОХРОНИКА

Кто извлек Валю Ездакову из толпы провожающих и в последний момент поставил на ступеньку уже движущегося вагона – осталось неизвестным. Ее верный поклонник, кладовщик Яша, клялся, схватившись за чуб, что это он, «рискуя своим земным существованием, совершил подвиг во имя нежных чувств».

Валя, хотя и недолюбливала Яшу за систематическое бахвальство («Хорошо еще, что за похвальбу трудодней не начисляют, а то бы ходить тебе, Яков, в передовиках!» – смеялась она), но, делать нечего, поблагодарила его за помощь.

Действительно, посадка была трудной. И все из-за кинохроники. Митинг, посвященный отъезду лучших колхозниц области в столицу, на Всесоюзное совещание передовиков сельского хозяйства, состоялся прямо на платформе. Все шло как полагается в подобных случаях: после каждого оратора играл оркестр, волновались на ветру транспаранты, стояли с букетами цветов отъезжающие, и щеки их рдели, как кумач флагов.

И вдруг все смешалось: прибыла на вокзал съемочная группа столичной кинохроники. Одной минуты было достаточно режиссеру, чтобы сориентироваться в пространстве и времени. Первый ассистент бросился к начальнику станции задержать отправление поезда до окончания съемок, второй перебазировал оркестр на другой край платформы («А то ваши трубы отсвечивают!»), третий вытеснил отъезжающих на залитую солнцем часть перрона, четвертый пытался выстроить провожающих в стройную монолитную колонну.

Съемочные камеры стрекотали, как влюбленные кузнечики, – неутомимо и бодро. Оркестр бесконечно играл один и тот же марш, словно патефон, пластинку которого «заело»: главный кинодеятель сказал, что именно этот ритм его больше всего устраивает.

Но начальник станции отказался ломать график движения из-за съемок. Паровоз загудел, покрывая звуки духовых инструментов и шум толпы, буфера воинственно лязгнули, вагоны сделали шаг в сторону Москвы.

Вот тут-то и началась авральная посадка. Отъезжающим нужно было вырваться из рук кинохроникеров, пробиться через толпу провожатых и успеть вскочить в поезд.

Вале Ездаковой, как самой знаменитой девушке области, было труднее всех: ее снимали сразу трое операторов.

И если бы не помощь Якова, прибыла бы она в Москву следующим поездом, с опозданием на сутки.

Как ни странно, именно тем, что кладовщик помог ей вовремя ступить на вагонную ступеньку и даже букет еще успел всунуть в руку, Валя была очень огорчена. Ей бы хотелось, чтоб это сделал не рыжий Яков, а тихий и застенчивый колхозный тракторист Игорь. Валя, как и каждая девушка, в которую влюблены, знала о чувствах Игоря. Но тракторист был такой стеснительный, что на какое-либо активное выражение чувств с его стороны Валя уже давно перестала надеяться.

Стоило на вечере в клубе Игорю преодолеть свою робость и направиться к Вале, чтобы пригласить ее на танец, как Яков опережал его. Когда Игорь набирался, наконец, храбрости и хотел проводить Валю до дому после заседания или собрания, то Яков снова перебегал ему дорогу: он ловко подхватывал Валю под локоток прямо в помещении правления колхоза да так и выходил с ней на улицу. А Игорь грустно вздыхал и клял свой неуверенный характер.

И вот опять: Яков оказался тут как тут во время посадки, хотя Валя отлично помнила, что Игорь тоже стоял рядом.

...В Москве участникам совещания на второй день показали новый художественный фильм из дореволюционной жизни, а после него – специальный выпуск кинохроники: «Лучшие люди села едут в Москву!»

И вот в одном из сюжетов киножурнала увидела Валя знакомый вокзал... Отъезжающие стоят на платформе. Произносятся речи, оркестранты старательно надувают щеки. Трогается поезд. Начинается посадка. Валю подсаживают в вагон, букет вкладывают в руку...

Тут на весь зал раздался Валин голос:

– Врун! Обманщик!

Соседи заволновались, кто-то шикнул. А когда журнал кончился, зажегся свет, то Валя с подругами выбежала из зала да прямо к механикам, в проекционную будку.

Нашли то место в ленте, где Валю на поезд сажают. И все видят: Яков стоит метрах в двух от площадки вагона и что то кричит, а Игорь, сам чуть с платформы не срываясь, помогает Вале на ступеньку встать.

Киномеханики посмеялись над создавшимся положением и даже подарили Вале кадрик из ленты – как вещественное доказательство.

Так вот и получилось, что из-за кинохроники Яша-кладовщик, первый парень на деревне, остался с носом, точнее – со своим длинным языком, а Игорь набрался храбрости и поговорил с Валей по душам, точнее – по сердцам.

Ну, а разговор двух сердец, которые друг друга любят, сами знаете, чем заканчивается.

Неизвестно только одно: пригласили молодые на свадьбу операторов кинохроники или нет?

ВЕЛИКИЙ ПРЕДСКАЗАТЕЛЬ

Специальными грамотами за регулярные наблюдения советских искусственных спутников Земли были награждены многие. В одном из списков увидел я знакомые имя и фамилию: Циремпил Норбоев. Я очень обрадовался: старик, оказывается, еще жив, здоров и по-прежнему хочет всегда быть впереди. На всякий случай навел справки: не совпадение ли? Оказалось, он.

И мне вспомнилась знаменитая в Забайкалье история, героем которой в конце двадцатых годов стал Циремпил. Ему тогда даже титул присвоили: «великий предсказатель». Журналисты несколько раз о нем писали, но не всегда правильно освещали это происшествие. В одном юмористическом рассказе Норбоева даже сделали отрицательным персонажем.

Мне хочется восстановить правду.

Тридцать лет назад, в один прекрасный день, в глухой бурятской деревушке, у Циремпила Норбоева открылся поразительный дар ясновидения.

Выглядело это примерно так.

– Привиделось мне нынче, – однажды сказал Циремпил соседям, – что в столице Москве приняли большое постановление о нас, крестьянах. Будет нам снижение налогов и всем беднякам помощь и облегчение. А в Верхнеудинске (так именовалось тогда Улан-Удэ, нынешняя столица Бурят-Монголии) специальная комиссия создана – к нам в район едет. Будет бороться с ламами. (Монахи-ламы в те годы еще большое влияние имели на забитых и неграмотных бурятов.)

Но ведь, как известно, предсказывать легко, а вот сделать так, чтобы все это сбылось, труднее. К Норбоеву слава примчалась быстро потому, что каждое его предсказание непременно подтверждалось.

Комсомолец Баир, который выписывал газету, просто немел от удивления: с одной стороны, он твердо верил – чудес не бывает, а с другой стороны, Циремпил неизменно оказывался прав.

С каждым днем росла слава «угадывателя». Утром к его крыльцу даже подойти было трудно: так густо толпились пришельцы из дальних деревень, которые решили самолично увидеть «великого предсказателя», услышать вещие слова.

Ламы-монахи скрежетали зубами от злости: успех Норбоева лишал их доходов, таяли ряды верующих.

Комсомольцы во главе с Баиром денно и нощно ломали головы над тем, как объяснить народу чудеса «предсказателя».

– Это типичный дурман и классовая вылазка! – шумел Баир. – Мы должны... нам нужно...

А что нужно делать – никто не знал. Баир поехал в столицу республики – просить совета у «старших коммунистов». И там, в Верхнеудинске, ему повезло: он вывел «предсказателя» на чистую воду.

У Норбоева регулярно случались таинственные отлучки из деревни. Он уезжал неожиданно и появлялся вновь только через несколько дней. Поговаривали, что ездил в Верхнеудинск, но что он там делал, никто толком не знал.

Баир встретил Циремпила на городском базаре. Комсомолец застал «угадывателя» за покупкой батареи к детекторному радиоприемнику.

Норбоев сердечно поздоровался с Баиром и сказал:

– Ты, сынок, знаешь, что никакой выгоды я от своего радио не получаю. От даров я отказывался, подношений не принимал. Я не хуже тебя понимаю, что такое дурман и суеверие – не зря каждую ночь радио слушаю. Вот мой тебе совет: давай еще некоторое время я побуду «предсказателем». До тех пор, пока все ламы не удерут из наших мест. Ведь им из за меня голодно приходится, работать на них уже не хочет никто – разве ламы могут тягаться с радио? А когда ламам уж никто ни в чем верить не будет, тогда мы вместе раскроем мою тайну...

Так и сделали. Комсомольцы прекратили нападки на «предсказателя» и обрушились на лам. С помощью радио им удалось свести авторитет местных монахов к нулю.

Ламы пытались даже убить «предсказателя», но комсомольцы были начеку и спасли Норбоева, а убийц сдали в милицию.

Потом самодельный слабенький детекторный приемник, приобретенный Норбоевым по случаю, был выставлен для всеобщего обозрения: ничего, мол, сверхъестественного на свете нет, а есть покорение сил природы и сплошное достижение техники.

Надобно учесть, что в то время забайкальская глухомань не только о радио, но и об электричестве имела смутное представление. Разумеется, владелец приемника, который по ночам кое-как «ловил» московские радиостанции, вполне мог сойти за чудодея.

Ныне в родном селе «предсказателя» все крыши щетинятся радиоантеннами. Скоро, говорят, начнут принимать передачи улан-удинского телевизионного центра и любой школьник сможет исправить любое повреждение в приемнике любой конструкции: юное поколение почти сплошь ярые любители радио. Деда Норбоева почтительно именуют «первым радиолюбителем тайги» и – в шутку – «предсказателем».

Сейчас он руководит астрономическим кружком школьников и местными радистами. Недавно в ответ на мое поздравление в связи с получением грамоты прислал мне коротенькое письмо. Оно было подписано двумя числами: «73» и «88».

Я долго бился, чтобы расшифровать их значение. Спасибо, знакомые радисты помогли: оказывается, на международном коде любителей-коротковолновиков «73» обозначает: «выражаю вам свои дружеские чувства», а «88» – «выражение особой симпатии».

ТЮТЬКИН КРИТИКУЕТ НАЧАЛЬСТВО

Когда в результате газетной критики и бурного общего собрания Евлампиев был снят с работы, то Тютькин загрустил. Бывшего начальника ему жалко не было. Грусть имела другие исходные позиции: неудовлетворенность собой. Ведь все критиковали Евлампиева. Кто побойчее – тот в стенгазете, кто похрабрее – на собрании, а которые за бесконфликтность – те в буфете или курительной комнате, предварительно сто раз оглянувшись. Критиковали все, даже обычно безучастный курьер, даже соня вахтер. Все, кроме Тютькина. Он так и не отыскал в себе гражданского мужества, чтобы высказать свое мнение. С той поры, как лет пятнадцать назад его за критику начальства уволили с одного очень хлебного и теплого – да какого там теплого – горячего! – местечка, он закаялся не высказываться ни в каких случаях.

Противное душевное состояние не оставляло Тютькина весь день.

«Господи, хоть бы вспомнить: может, я критикнул все-таки этого Евлампиева где нибудь? – мучился Тютькин. – Неужели же ни разу о нем не высказался откровенно? Да ведь детям стыдно будет в лицо смотреть!»

По дороге домой бухгалтера озарило. Он так радостно и звучно хлопнул себя по лбу, что прохожие остановились от любопытства.

Но Тютькин только потер лоб и ускорил шаг. Он улыбался направо и налево, даже неодушевленным предметам. Моральное равновесие было восстановлено: бухгалтер вспомнил! Вспомнил свое критическое выступление по поводу этого самодура Евлампиева!

Радостными, легкими шагами он вбежал к себе на третий этаж. Удивил жену хорошим настроением. Сел за обед и, закусив после рюмочки, сказал как бы между прочим:

– А у нас, Маша, Евлампиева, наконец, сняли... Вот что значит мы совместными усилиями... коллективно!

– Но ведь ты, кажется, был о Евлампиеве неплохого мнения? – введенная в заблуждение хорошим настроением Тютькина сказала жена.

– Я? – ужаснулся бухгалтер, и глаза его начали излучать фосфорический свет. – Это я-то? Да разве ты не помнишь, садовая голова, что говорилось мною об этом типе! Летом, на даче, в прошлом году, а?

Обед кончался в молчании. Жена самоотверженно пыталась вспомнить – и не могла. Вечер тоже не принес никаких результатов. И только ложась в постель, она припомнила, что муж сказал ей о Евлампиеве. Действительно, разговор был. Ночью, крепко заперев дверь и заставив жену забраться под одеяло с головой, Тютькин прошептал:

– Между нами. Никому – ни гу-гу. Я лично считаю, что Евлампиев наш не того... Ясно?

И заснул.

Вот так же он спал и сейчас – счастливо улыбаясь, с сознанием выполненного долга. Ему было морально легко – что ни говори, а он тоже давно раскусил Евлампиева и оценил его по заслугам.

Наутро Тютькин мог смело глядеть в глаза сослуживцам и при случае многозначительно обмолвиться:

– А что касается Евлампиева, то я еще полгода назад сигнализировал кое-кому о его полной непригодности к руководящей деятельности.

РАССЫПАННАЯ СОЛЬ

Я знал одного человека, по фамилии Долдонов, который ухитрялся извлекать немалые для себя выгоды из борьбы с предрассудками.

Долдонов работал на скромной должности в одном из многочисленных учреждений нашего города. Работник он был не ахти какой, судя по тому, что ни одного буквально дня не проходило у него без какого-либо замечания со стороны начальства. То он опоздал с подачей важной справки, то перепутал цифры, то задержал какой-то протокол

Большие увядшие уши Долдонова даже не краснели, когда руководство пыталось пробрать его «с песочком». Глаза нерадивого сотрудника спокойно лежали за стеклами толстых очков, как в круглых коробочках. Голова его, впряженная в роговые оглобли, печально кивала, заранее соглашаясь со всем, что будет сказано.

Но так продолжалось только до-первой паузы. Как только руководство замолкало, чтобы перевести дух, Долдонов тихо произносил:

– А все почему происходит? Из-за соли рассыпанной. Нынче поутру солонку я перевернул. Верная примета: к ссоре. Если левой рукой перевернешь – то к ссоре в семье, а если правой, то на работе. А я именно правой. И как в воду глядел. Нахлобучка.

– Ну что вы, Долдонов, – смущался начальник, – это же типичное суеверие. Пережиток, так сказать. Мистика-идеалистика. Даже несолидно от вас такие слова слышать. Не ожидал.

– Пусть мистика, я ожидал неприятностей по службе, – обреченно поблескивая нулями очков, вздыхал Долдонов. – Потому – соль. Верная примета.

– Да бросьте вы говорить глупости, – снова сердилось руководство.

– Вот-вот, опять серчаете. Опять, следовательно, неприятности у меня будут. Приметы – они... вчера, например...

– Да что вы на самом деле! – уже беспомощно произносило начальство. – Поймите же, вздор эти ваши приметы. Никаких неприятностей у вас не будет. Идите.

«Черт знает что, – мысленно ругался начальник. – Поставишь ему на вид – совсем погрязнет человек в предрассудках. Нет, нужно ему доказать, что приметы – чепуха. Он про соль рассыпанную, а ты ему что-нибудь приятное».

И когда на следующий день Долдонову опять грозила проработка, начальник осторожно спросил его:

– А как нынче, никаких неприятностей не ждете?

– Жду, – твердо сказал Долдонов.

– Опять соль?

– Нет, на картах гадал. Верное дело, рекомендую. Все как на ладони – и настоящее и будущее. И вот грядущий выговор от вас предсказан.

– Так не будет вам выговора! – злорадно закричал начальник. – Наоборот...

– Благодарность? – оживился Долдонов.

– Рановато, братец.

– Так я и предвидел...

– Вот удовлетворили ваше ходатайство об отпуске в сентябре и бесплатную путевку на юг даем. Ну, врали карты?

– С таким чутким руководством, – прочувствованно молвил Долдонов, – просто растешь духовно. Еще годик-другой, и я эти проклятые пережитки в себе окончательно задушу. А карты, даю слово, порву и гадать на них никогда не буду...

...На днях я видел Долдонова в букинистическом магазине. Он просил оставить ему, ежели попадется, сборник народных примет и поверий.

– Очень большое значение для меня это имеет, – пояснил он. – А то, знаете, трудно стало – примет не хватает... А до пенсии еще три года тянуть.

И его глаза-нули хитро блеснули.