Текст книги "Надпись на сердце"
Автор книги: Борис Привалов
Жанр:
Юмористическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)
МИНУТЫЧ
Я уже давно сидел в правлении колхоза, ждал председателя и все чаще и чаще поглядывал в распахнутое окно, из которого тянуло терпким запахом пыли и веселым ароматом свежего сена.
Метрах в пятидесяти от правления, на перекрестке, остановилась машина. Из нее вышел сухопарый мужчина в холщовом картузе, с маленьким чемоданчиком в руке. Приезжий поблагодарил шофера, и тот ответно с почтением приподнял свою кепку.
Так как я по собственному опыту знал, что водителей попутных машин уж в чем, в чем, а в излишке вежливости обвинить никак нельзя, то решил, что мужчина с микрочемоданчиком какой-нибудь известный деятель районного масштаба.
Но приезжий вел себя необычно. Он быстрыми шажками пересек улицу, заглянул в распахнутое окно ближайшей избы, покрутил головой, словно прислушиваясь к чему-то, и зашагал дальше.
Холщовый картуз, мелькая среди домов и огородных плетней, пересекая улицу, снова скрывался. Он двигался каким-то особым маршрутом, то удаляясь от дома правления, то показываясь совсем рядом.
«Кто это? – гадал я. – Радиотехник? Но на крышах большинства домов, куда он заходит, нет антенн. Заготовитель кротовых шкур?»
Но все мои домыслы не объясняли его поведения.
Возле правления обладатель холщового картуза оказался в тот момент, когда долгожданная бричка с председателем колхоза наконец-то подкатила к крыльцу.
– Ты, корреспондент, прости, – сказал председатель, завидев в окно мою физиономию, – я у трактористов застрял. Но считай, что тебе повезло нынче: вот знакомься – Минутыч. Мой советник по колхозным делам.
Мужчина с чемоданчиком довольно равнодушно приподнял свой картуз, затем снова натянул его на голову.
Минутычу было лет под шестьдесят. Светло-коричневое лицо было покрыто тяжелыми глубокими морщинами. Такими глубокими, что солнце не сумело опалить их до дна, и стоило Минутычу улыбнуться, как морщины расправлялись и лицо его покрывалось сеточкой белых бороздок.
– Ну, как у нас на сегодняшний день обстоят дела? – спросил «глава», когда я и Минутыч вошли в председательский кабинет.
– Да, кажись, ничего... – молвил Минутыч, вешая картуз на гвоздик к стене. – Петр Миронов по-прежнему лучший свинарь, а вот его брательник Лешка – тот лентяй лентяевич, за ним глаз да глаз нужен.
– Вы обратите внимание, – сказал мне председатель, – ведь Минутыч только приехал, никого старик не видел еще, ни с кем не разговаривал, а докладывает обстановку в точности! В прошлом году Тосе Мирошиной рекорд предсказал за два месяца вперед.
– Ладно-ладно, – отмахнулся Минутыч, – вот уйду, тогда и говори заглазно, что хочешь. А пока слушай... Михеев исправляется – сразу видно. На днях небось ему прополку на собрании устроили?
– Было дело! – засмеялся председатель. – Ух, и жаркое же дело! Два часа бурлили!
– На тракториста Семена, – продолжал Минутыч, – обратите внимание. С парнем что-то неладное происходит. Всегда был такой аккуратист, а нынче внимание растерял, меньше с себя спрашивать начинает. Может, влюбился? Любовь-то, она у каждого по-разному протекает: кто на все рукой махнет, а кто, наоборот, с души своей больше требует. Что же до Нины Гуровой и Маши Хмелевой, то Нина, вот помяни мое слово, соревнование выиграет. Она не нахрапом берет, как Маша, а по-научному, с соображением. Подтяни ты Хмелеву, пока не поздно еще. Авралит девка. Работает допоздна, встает чуть свет, думает голой силой свое взять. А ей невдомек, что умные-то по-другому работают, без спешки, без паники, а толку больше. Поговори с Хмелевой, председатель... Ну, я потопал, еще кой к кому тут заглянуть требуется. Попозже свидимся...
Минутыч встал с табуретки, надел картуз и вышел, так и не выпустив ни на минуту чемоданчика своего из рук.
– Кто это? – спросил я, как только дверь захлопнулась.
Вероятно, лицо у меня было так измучено любопытством, что председатель расхохотался.
– Это заведующий нашей районной часовой мастерской. Большой ценности старик. По паспорту он Минай Пафнутьич, но народ по-своему переиначил – Минутычем. Минутыч свою теорию имеет: время, говорит, в основе всего. Минутыч как часовых дел мастер имеет дело со временем во всех его проявлениях. Вот он идет по деревням (а свой район знает, как часы), зайдет туда-сюда, посмотрит на ходики, на прочие механизмы, как они тикают, – и весь характер хозяйский как на ладошке перед ним. Минутыч говорит, что легче всего настроение да поведение по часам узнавать. Вот он о Петре Миронове сказал, дескать, по-прежнему лучший свинарь. Почему? Да потому, что у Петра часы старые, заслуженные, еще с фронта, а идут аккуратно, секунда в секунду с сигналами точного времени и ни разу в мастерскую на починку не сдавались. По ним солнце, как говорится, восходит и заходит. Значит, человек время свое умеет беречь, к работе относится со смыслом, аккуратно. Такой и на ферме точен, расчетлив, каждую секунду учитывает. А ежели часы шагают вразвалку, а их даже к мастеру не несут, значит их владельца время мало интересует. Бездушные рассуждают так: отработал свои часы, что положено, а там хоть потоп. Вот Минутыч про Лешку-то говорил, брата Миронова. Факт, ленится парень. Или вот тракторист Семен, хороший хлопец. Но тут его из соседнего колхоза паренек один крепко обогнал, и Семен наш запечалился, веру в себя потерял. Минутыч и заметил: всегда в избе Семена часы точно тикали, а тут даже не заведены. Не иначе, с парнем происходит что-то... А вот между доярками Ниной Гуровой и Машей Хмелевой отчаянное соревнование идет. Обе обещали по удоям первое место взять. И точно Минутыч определил: Нина – девушка расчетливая, даже спит по графику, а Маша со временем в ссоре – сама себя уже замучила... Смотри-ка, корреспондент, Минутыч-то за починку взялся! Постой-ка, постой, что ж это он делает?
В окно было видно, как на крыльцо дома, метрах в тридцати от правления, вышел Минутыч с настенными часами и, подняв их так, что они оказались между ним и солнцем, начал рассматривать какие-то подробности механизма.
– Это зачем же он? – забеспокоился председатель. – К чему?
Я посмотрел на обычно спокойного колхозного главу с удивлением.
– Так ведь это ж мои часы! – вздохнул председатель. – Замотался я эти дни, даже забыл про них. А они уже неделю стоят, черт их знает почему. Хорошо, что ручные есть, а то бы... Батюшки! – как-то по-женски ахнул глава. – И эти стоят! Забыл завести... – и он начал быстро подкручивать пружину. – Но слово даю: и вчера и сегодня я к вам, товарищ корреспондент, опоздал не поэтому. Задержался в бригадах, дела были. Я-то вообще сам аккуратность во всем люблю. Хоть у Минутыча спросите...
Спросить у Минутыча об этом и о многом другом мне не удалось. Я рассчитывал с ним поговорить вечерком, на досуге, но часового мастера срочно увезла попутная машина в какое-то село: там у одного иностранного туриста стали часы, и он с гонором утверждал, что во всей области не найдется специалиста, который сможет исправить.
Так я и не видел больше Миная Пафнутьнча. А жаль: у меня иногда тоже бывают какие-то нелады со временем – то его явно не хватает, то оно идет слишком медленно. Надо было бы проконсультироваться.
СМЕРТЬ ПОДХАЛИМА
(По Чехову почти)
На следующее утро после выборов месткома в вестибюле филиала НИБЕНИМЕ (Научно-Исследовательского БЕНзолового Института имени Меховушкина) еще кипели страсти. Еще бы: «прокатили» бывшего председателя месткома Бризжалова!
– Червяков-то наш, – сказал кассир Прохоров, редактор стенгазеты и автор фельетонов на местные темы, которые он неизменно подписывал псевдонимом «Ехидна», – как вчера выступил в защиту Бризжалова? А? Просто противно было слушать. Типично подхалимское выступление. Стенгазета по тебе, Червяков, плачет. Даже рыдает. Таких, как ты, подхалимов нужно за оба уха вытаскивать на солнышко, выжигать каленым железом, клеймить!..
Сверхтихий и ультравежливый плановик Червяков, всячески угодничающий перед начальником своего отдела Бризжаловым, привык к нападкам фельетониста и не обращал на них внимания.
«Продергивай, клейми, – думал он, сохраняя на лице скорбную улыбку избирателя, кандидат которого несправедливо забаллотирован, – а шеф-то меня не забудет. Выступил я своевременно, в трудный момент преданность продемонстрировал...»
Но тут ехидный кассир нанес такой удар, что плановик едва удержался на ногах.
– А я видел, – сказал Прохоров, – как наш уважаемый Червяков во время голосования своего же кандидата Бризжалова в бюллетенчике, того, чик-чирик, вымарал.
– Ну... ну... не ожидал... – залепетал Червяков. – Не было этого...
– А свидетели у тебя есть? – спросил Прохоров под общий смех сослуживцев
– Так как же... – Червяков затравленно огляделся, – ведь тайное же голосование... какие тут свидетели...
– А я рядом стоял и случайно видел, – продолжал шутить кассир.
Лицо плановика выразило такую степень испуга, что даже тем сотрудникам, которые глубоко презирали Червякова за подхалимство, и то стало его жалко.
– Ну, подумаешь, если даже и голосовали против, – сказала Мурочка, машинистка из начинающих. – Я вот Бризжалова вычеркнула и не скрываю!
И тут Червяков заметил, что сам товарищ Бризжалов скромно и вполне демократично стоит у дверей раздевалки!
Плановик хотел верноподданнически броситься к начальству, но в этот момент часы в вестибюле начали бить десять, и все направились к своим рабочим местам.
Бризжалов, несомненно, слышал все от первого до последнего слова. А вдруг он принял шутку «Ехидны» за правду?
Червяков схватился за виски: ему казалось, что если начальник поверит злым языкам, то все погибло. И внеочередной отпуск, и общее благоволение, и премия в размере половины оклада, на которую Червяков так рассчитывал. Нет, нужно немедленно внести ясность, уверить в преданности.
Улучив момент, плановик проскользнул в кабинет Бризжалова, подбежал неслышно к столу и вежливо кашлянул. Бризжалов поднял глаза от бумаги, которую изучал, спросил равнодушно:
– Что вам, Павел Иванович?
Червяков подался туловищем вперед и зашептал начальнику в ухо:
– Извините... но вы, может, подумали... у вас создалось впечатление... будто я на самом деле голосовал против...
– Ничего не понимаю! – нахмурился Бризжалов. – Вы голосовали против? Вчера, что ли?
– Это подлые клеветники меня чернят, – еще жарче зашептал Червяков. – А я – всей душой! Разве можно вас – и вычеркнуть? Противно естеству!
– Оставим выборы в покое. Что у вас? Какое дело?
– Да, собственно, дела никакого нет... Я насчет напраслины, которую на меня возводит этот Прохоров, из бухгалтерии... Что я, мол, вычеркнул вас из списка.
– Да бросьте вы, Червяков, об этом.
И начальник погрузился в чтение бумаги.
Червяков переступил с ноги на ногу и опять нежно кашлянул.
Бризжалов недовольно поморщился, снова взглянул на плановика.
– Вы еще тут?
– Прохоров вчера рубль кому-то передал, когда зарплату выплачивал, – вкрадчиво произнес Червяков, – и теперь вот на всех злобу срывает... А я, сами знаете, не мог вас вычеркнуть.
– Послушайте, – Бризжалов откинулся в кресле, что означало у него высшую степень возмущения. – Если у вас нет другой темы, то я попрошу мне не мешать. Простите, но – срочная ведомость. И успокойтесь – я вам верю.
– Извиняюсь... все понял, – Червяков боком втасовался в дверную щель. – Верю... верю, – бормотал Червяков, взволнованно закуривая, – а у самого ехидство в глазах, как у Прохорова... Как же это объяснить ему, что я за него голосовал? Как доказать?
Придя домой, Червяков рассказал жене о случившемся. Жена несколько легкомысленно отнеслась к этой трагедии.
– Фу, ерунда какая! – усмехнулась она. – Не позорься, Паша!
– Тебе легко говорить, – рассердился плановик. – А вот как он пошлет меня работать в наш сибирский филиал, не так запоешь. От Бризжалова, ой, как много зависит!
– Ну так пойди еще раз к нему, объяснись откровенно, – забеспокоилась жена. – Он же к тебе хорошо относится, он поймет, что ты жертва этого стенгазетчика.
Вечером Червяков отправился на дом к Бризжалову. У начальника были гости. Червяков прошел в столовую, его пригласили отужинать, но он сослался на неотложные дела и попросил Бризжалова выйти «на малюсенькую секундочку» в переднюю.
– Что случилось? – взволнованно спросил начальник, глядя на измученное лицо плановика.
– Не верьте вы Прохорову, – нежно ухватив начальство за пуговицу пиджака, молвил Червяков. – Честное слово, я голосовал за вас и хотя бы поэтому не могу вас вычеркнуть...
«Что-то не то я говорю!» – в ужасе подумал Червяков.
– То есть наоборот: я не вычеркивал вас, потому что вы остались... В общем я целиком был «за». А вычеркнул вас сам Прохоров – это уж факт.
– И ради этого вы пришли ко мне?! – страдальчески сморщился Бризжалов. – Я же вам сказал: оставим в покое выборы. Какие пустяки!
– Какие же пустяки? – Червяков даже пуговицу выпустил от удивления. – Вас прокатывают, да на меня же это и сваливают, а вы – «пустяки»?
– У жены день рождения, – произнес Бризжалов тоскливо, – а вы мне настроение портите... Гостей я бросил – неудобно. Идемте за стол.
– Нет, что вы... я сыт. – Червяков сделал шаг назад, к дверям. – Спасибо, конечно, но я и не одет даже. Жене поклон и поздравления... А насчет клеветы прохоровской – верьте слову: не вычеркивал. Другие – те почти все, а я целиком «за».
– Боже мой, – застонал Бризжалов, – опять... Да прекратите вы этот идиотский разговор!
Червяков в ужасе выскочил на улицу.
«Он на меня кричал! В косвенной форме идиотом обозвал. Значит, поверил Прохорову. Что делать? Как быть? Придется завтра еще раз попытаться – ведь он ко мне так хорошо относился... И вдруг поверил! А я еще выступал за него...»
На следующий день ровно в десять Червяков проскользнул в кабинет начальника.
– Ну? – сухо сказал Бризжалов, не глядя на плановика.
– Я опять насчет голосования, – сказал Червяков. – Я вам сейчас доказательства подбираю, что я не виновен. Это другие против вас, почти все... а я...
– Выйдите вон! – гаркнул вдруг побагровевший Бризжалов. – Если у вас других дел ко мне нет – выйдите вон!
– Куда? – растерялся Червяков. – За что?
– Не мешайте мне работать! – заорал начальник. – Идите в отдел! Подхалим несчастный!
В животе у Червякова что-то оторвалось. Он попятился к двери. Бризжалов еще говорил какие-то слова, но плановик уже ничего не слышал и не видел. Выйдя из кабинета, он прямо прошел на улицу и поплелся. Придя машинально домой, не снимая костюма, Червяков лег на диван и... хотел было помереть, но передумал, вызвал врача и взял бюллетень.
ЧЕТЫРЕ ДАМЫ
В кафе я устроился очень уютно – за угловым тихим столиком. Взял бутылку кефира (честное слово, самого настоящего кефира!) и приготовился ждать: приятель по обыкновению опаздывал. Но я об этом не жалел. Уж очень занимательные события разворачивались в данной тихой торговой точке.
За большим столиком, рассчитанным на четыре персоны, сидела толстая одинокая женщина. Ее кудри цвета сырой доски вились, как стружки. На бледном, сильно напудренном лице плавали большие желтые глаза. Из-за них отдельно взятая физиономия толстухи сильно смахивала на яичницу-глазунью.
Все полезное пространство стола было заставлено едой и питьем: закусками, порционными блюдами, бутылками с пивом и лимонадом.
Желтоглазая дама питалась, как автомат: в хорошем темпе, с полной нагрузкой на жевательный аппарат. И еще успевала разговаривать на различные кулинарные темы. Как она ухитрялась при этом не укусить себя за язык – непостижимо.
Обслуживающий меня официант взволнованно метался меж столиками, ревниво заламывая руки, и кидал на мою одинокую бутылку кефира испепеляющие взгляды.
– Семен Семеновичу нынче удача! – бормотал он. – Какой заказ! Раз – и дневной план выручки в кармане. Вот везет человеку! Но кто ж мог подумать? Ай-ай!
Я подозвал официанта и попросил его рассказать, что происходит.
– Вот везет Семен Семеновичу... – начал было он, но я попытался направить беседу в нужное русло:
– Кто эта гражданка с аппетитом?
– Так я ж об этом и говорю! – чуть не зарыдал официант. – Везет же Семен Семеновичу! Кто бы мог подумать – она, клиентка эта, к нам, почитай, год ежедневно заходила. И никогда ничего не ела. Кефирчика стакан или же летом – томатный сок. И все. Семьдесят копеек в кассу. Потерянный для плана человек. (Я перехватил его презрительный взгляд в сторону моей бутылки с кефиром.) И вот сегодня вдруг – сами видите. Рублей триста счет. Как прорвало. Потому несчастье у нее – новый вид ткани промышленностью освоен.
Тут-то я и услышал повесть о терзаниях женщины с аппетитом.
Желтоглазая дама относилась к категории «мужниных жен», то есть основным ее занятием являлась трата зарплаты, которую послушный супруг сдавал в семейный котел. И, как многие из «мужниных жен», все свое свободное время (а у нее его было 24 часа в сутки) она тратила на «светский образ жизни»: выискивание подходящих фасонов для грядущего сезона, косметику, массажи, лечебную гимнастику, посещение премьер, модных футбольных матчей, подготовку к курортному вояжу и т. д. и т. п.
Неожиданно ко всему этому прибавилась новая забота: борьба за фигуру. Вообще-то дама с аппетитом утешалась тем, что не то в далеком Парагвае, не то в государстве Дагомея, по слухам, существует мода на, мягко говоря, полных женщин. Но совершенно случайно, «по большому случаю», желтоглазой толстухе предложили изумительный отрез. Какая-то экспериментальная мастерская, с которой был связан по работе ее муж, выпустила четыре с половиной метра пробной ткани. Сделанная из искусственного волокна, ткань эта была замечательна по расцветке. Материя всем понравилась, но решили принять меры к удешевлению ее себестоимости. Задача была не из легких – она требовала от химиков проявления максимума изобретательности: ведь следовало заменить дорогостоящее сырье дешевым. И пока мужья (а среди них и супруг дамы с аппетитом) вновь ставили опыты, искали заменитель, «мужнины жены», прослышав о волшебном материале, начали осаду. Толстухе повезло: ей удалось заставить своего влиятельного и бесхарактерного мужа приобрести экспериментальный отрез.
Две ее подруги, такие же «светские дамы», слегли, как им казалось, с инфарктом и третья, с горя, уехала прожигать жизнь в Сочи. А хозяйка отреза предвкушала фурор, который произведет новое платье. Но... отрез, как говорят портные, «не проходил». Материала не хватило, чтобы вместить габариты женщины с аппетитом. Никакие ссылки на парагвайскую моду не подействовали на модную портниху.
– Милочка, вам надо похудеть килограммов на двадцать. Тогда посмотрим... А в таком количестве я вас в этот чудненький материальчик не втисну. Худейте или продайте материальчик мне...
Продать? Разумеется, ни одна «светская дама» на такую жертву не пойдет. В «избранном» кругу, где живут по принципу: «не мне – так никому», приличнее считается сжечь уникальную вещь, чем отдать ее другому.
Но был и второй выход – худеть под отрез. Двадцать килограммов для женщины с аппетитом – это почти фантастика. Но на какой подвиг не пойдешь ради того, чтобы утереть нос ближнему своему! И «мужнина жена» стала рабой отреза, начала великое худение. Говорят, что не единым хлебом жив человек. Желтоглазая толстуха доказала, что человек может существовать единым кефиром и томатным соком. За полгода она сбросила двадцать килограммов, затем, после визита к портнихе, – еще пять. И, наконец, – о радость! – отрез «прошел».
В этот миг не было на свете счастливее женщины. Портнихе сразу уплатили вперед все деньги и пообещали еще столько же, если платье будет закончено к субботнему концерту в консерватории. (Играл не то пианист, не то скрипач, но кто-то «очень модный», и «светские дамы» не имели права пропустить такое событие. Конечно, им не нужно было стоять в очереди по ночам, чтобы заполучить билетики на выступление знаменитого виртуоза: им все приносили на дом.)
По дороге от портнихи толстуха заглянула в магазин «Ткани», и первое, что она узрела, был «ее» материал! Сотни, тысячи метров синтетической материи с единственным, неповторимым рисунком цвели, сверкали на прилавке! И цена была так неприлично мала, что ни одна уважающая себя «дама» не взяла бы его даже на фартук своей домработнице!
Толстуха немедленно позвонила портнихе и отменила заказ. Затем протелефонировала мужу и сказала все, что она о нем думает: любящий супруг должен бы был задержать внедрение ткани в массовое производство до тех пор, пока его единственная жена не покрасуется неделю-другую в уникальном платье. Потом, несчастная и потрясенная, она пошла в кафе, где каждодневно питалась кефиром и помидорным соком. Здесь она алчно вдохнула кулинарные ароматы и потребовала меню
– Теперь я понимаю, что значит фраза «легкая промышленность на подъеме...». Спасибо текстильщикам – поддержали меня, старика! – торжественно заявил официант Семен Семенович, передавая повару рекордный заказ. – Не зря, значит, я целый год ей кефирчик с соком носил плюс улыбка, плюс хорошее обслуживание – все вместе рубль сорок копеек. Вот вы, молодежь, – продолжал он сурово поглядывая на молодых официантов, – выдержки не имеете. У вас так: ежели клиент меньше чем на десять рублей закажет, то вы на него смотрите, как на личного врага. А кабы я эту гражданку соком поил без души, она бы сегодня не к нам завернула... Так что, молодежь, никакого тут счастья нет, а обычный результат добросовестной работы!
И, очевидно вспомнив эти слова опытного Семена Семеновича, официант, обслуживающий мой столик, взглянул на бутылку кефира уже не так враждебно и даже заставил себя улыбнуться.
