Текст книги "Надпись на сердце"

Автор книги: Борис Привалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

ЗАВЕТ МАТЕРИ

Услышал я эту притчу на полевом стане одной из тракторных бригад колхоза имени Октябрьской революции.

Рассказала ее повариха тетя Лида – по своему кулинарному мастерству человек выдающийся и знаменитый. Многократные попытки директоров городских столовых сманить тетю Лиду из села ни к чему не приводили.

– Я своему колхозу не изменщица! – отвечала тетя Лида, давая «соблазнителям» от ворот поворот.

Но ее любили не только за поварские подвиги. Тетя Лида была и чудесной сказительницей. Не было большего удовольствия для бригады, ежели после ужина тетя Лида расскажет что-нибудь. Тогда забывались даже обязательные перед сном танцы под баян. А сам баян отставлялся в сторону, и – я свидетель! – до самого конца тети Лидиного сказа ни один слушатель даже глаза не скосил в сторону «музыки»!

В этот день мне повезло дважды: я попал в полевой стан прямо на чудесный ужин, и у тети Лиды было отличное настроение. Поэтому и удалось услышать несколько мудрых ее рассказов.

Вот один из них. Как потом я выяснил, он был лишь вариантом народной сказки, но вариантом оригинальным.

– Есть, наверное, на земле и такие матери, – начала тетя Лида, – которые своих детей не любят. Не о них речь пойдет. А бывальщина эта про единственного сына, которого мать любила больше всего на свете. Любила да баловала. От труда трудного берегла, в дождь из дому не выпускала. Рос сын не то чтоб трутнем, но все же ленивым. Но мать свою уважал, когда к ней смерть пришла, убивался сильно.

«Дай мне, – говорит, – матушка, завет свой на прощанье! Выполню я любое твое слово!»

Ну что может мать сказать своему сыну, единственному, любимому?

«Желаю я, – говорит, – чтоб жилось тебе хорошо, чтоб у народа ты уважением пользовался, чтоб о тебе только хорошее в мире говорили!»

«А как же мне этого добиться?» – сын спрашивает.

«Очень просто: никогда никому первый не говори «добрый день» и никогда никому первый не желай «удачной работы».

Подивился сын материнскому завету, но перечить не стал. Так и жизнь свою повел: никому первый не кланяется, на поле приходит – ждет, когда соседи ему первые «удачной работы» пожелают.

Вскорости вся округа стала его грубым человеком считать.

«А, это тот зазнайка, который себя выше всех ставит!» – стали про него говорить.

Соседи даже здороваться перестали. Ни одна девушка с ним танцевать не соглашается. Товарищи прежние мимо проходят, не улыбнутся, не обернутся – будто перед ними место пустое, одеждой огороженное.

И когда жить так сыну стало невмоготу, пошел он к старику леснику, деду мудрому, жизнью ученому.

«Не могла мне мать худое посоветовать, – передав материнский завет, сказал сын. – Волю ее я выполняю честно, а вместо хорошей жизни вон что получается».

Подумал-помыслил лесник и отвечает: «Все потому, что неправильно ты слова материнские уразумел. Она тебе вот что завещала: ежели раньше всех ты будешь в поле выходить, то всем, кто позже работать выйдет, придется здороваться с тобою первыми. И желать тебе удачной работы. Понял?»

Сын с того дня приходить начал на поле первым, а уходить последним. Трудился так, что любо-дорого смотреть на него было. А кто трудится – тому и почет. И сделался парень лучшим работником в округе, уважаемым человеком.

РОСТ РЯДОВ

Улицу в городе Н., щедро усаженную аккуратненькими липами, именовали «Улицей самодеятельности». Непосвященный прохожий был уверен, что название это появилось из-за трех Домов культуры, которые были расположены на данной магистрали. Другие вполне логично объясняли происхождение названия тем, что улицу озеленяли самодеятельным порядком, в общерайонный субботник. Но знатоки посмеивались и утверждали, что данное название появилось из-за бывшего товарища Крошечкина, в прошлом руководившего городской самодеятельностью. Крошечкин, дескать, постоянно оперировал липовыми цифрами, когда вопрос касался местных талантов.

Один из способов, изобретенный бывшим товарищем Крошечкиным, был прост, как все гениальное.

Требуется, например, вдвое увеличить в отчете ну... хотя бы ряды балалаечников. Проще простого! Нужно... уменьшить вдвое количество балалаек, имеющихся в распоряжении местных самородков.

Пятьдесят процентов наличных балалаек списывается и продается по утильсырьевым ценам знакомым и родственникам, а в докладе получается такое эффектное место:

– ...Что же касается, дорогие товарищи, положения дел на балалаечном фронте, то могу заявить ответственно: все в полном порядке. Народ тянется, рвется к балалайке! Инструментов не хватает! Обратимся к цифрам: если в прошлом году на одну балалайку приходилось в кружках по три человека, то есть по душе на струну, но теперь на одну трехструнную балалайку приходится уже шесть человек. Нужны ассигнования, товарищи, иначе балалаечное дело мы поставим под удар!..

В результате подобных изобретений Крошечкин довел городскую самодеятельность до полного краха, хотя согласно его сводкам самодеятельные таланты процветали и множились, как никогда.

Понятно теперь, почему существует версия о том, будто именно из-за бывшего товарища Крошечкина и дано название липовой магистрали?

ПРИНЦИПИАЛЬНАЯ БДИТЕЛЬНОСТЬ

Вахтеры автобазы зажирели так, что им лень было глядеть на пропуска шагающих через проходную будку граждан.

– Давай, давай, не засти солнца, – вещали вахтеры разомлевшими голосами. – Проходи туда или сюда...

Но сколько раз директору докладывали об этом, столько же раз он, многозначительно глядя на собеседника, отвечал:

– Очевидно, они кому-то чем-то мешают. Кто-то хочет их уволить и не брезгует клеветой на честных, принципиальных тружеников.

Точно такого же мнения придерживались и оба замдиректора и начальник отдела кадров. Это было так странно, что среди коллектива начались нехорошие разговорчики.

– Сколько лет с ним работаем – лучшего руководителя и не надо! – удивлялись поведению директора шоферы. – А тут – как затмение нашло на человека!

Местком решил своими силами распутать этот узелок. Прежде всего взяли под контроль деятельность вахтеров. Деятельности, собственно говоря, и не было никакой: полулежали они на скамейке возле ворот, как тюлени, изредка тяжело вздыхая от переполняющего их ничегонеделания.

Увидав машину, отворяли ворота, к шоферам в накладные даже не заглядывали. Проходная будка превратилась в проходной двор: гуляй – не хочу!

Так продолжалось до того момента, пока на пороге будки не появился замдиректора.

Вахтеры преобразились. Грозно вращая глазами, они вскочили с места и согласно крикнули:

– Ваш пропуск, гражданин!

Замдиректора протянул удостоверение личности.

Вахтеры заглянули в книжечку – пропуск, потом подозрительно оглядели замдиректора и только после этого козырнули:

– Здравствуйте, Иван Иванович!

– Здорово, добры молодцы! – ответствовал замдиректора, очень довольный бдительностью стражей. – Вот ведь, что значит принципиальная бдительность: знаете меня двадцать лет, а без пропуска ни-ни. И сначала в него посмотрите, убедитесь, что я – это я, и тогда только поздороваетесь. О вашей работе брошюру нужно писать, честное слово!

Та же «принципиальная бдительность» была проявлена и при проходе начальника отдела кадров. Тот просто урчал от восторга, пока вахтеры придирчиво, на свет, изучали его удостоверение личности.

За всю первую половину дня сторожами было проверено еще два пропуска: у второго зама и самого директора.

Машину директора тюлени держали у ворот минут пять и на все заявления седока, что ему некогда, отвечали стандартно:

– Спокойно, гражданин! Закончится проверка документов, и вам скажут, что дальше будет!

Потом вахтеры снова впадали в сладостную дремоту – до конца рабочего дня. До того момента, когда опять «принципиально» проверялись те же четыре пропуска.

– Не клевещите на лучших наших работников, – сказал директор, выслушав доклад месткома о деятельности вахтеров. – Стыдно целый месяц подкапываться под таких орлов! Сверхбдительные люди! Для них не существует чинов и званий! В проходной будке – все равны! Переходим к следующему вопросу: о наложении взыскания на шофера Тянькина, который третий месяц подряд выполняет задание на восемьдесят пять – девяносто процентов...

Вахтеры до сих пор принципиально греются на солнце.

КАЛОРИЙНАЯ БУЛОЧКА

Шла конференция покупателей в булочной-пекарне № 87. Директор выступал с хорошо испеченным докладом, где было много самокритики, воздавалось должное успехам, говорилось о перспективах.

Из зала в президиум конференции, к руководящим деятелям хлебо-булочного производства и пекарям-передовикам, шли записочки: предложения, напоминания, вопросы, просьбы дать слово.

Из задних рядов кто-то передал в президиум большой пакет.

Директор, заслышав в зале нетипичный шумок, оторвал очи от текста доклада и с беспокойством посмотрел на приближающийся к сцене сверток.

Председатель собрания наклонился, взял его, взвесил на ладони:

– Ого, да тут целая посылка! Надеюсь, запрещенных вложений нет?

– Есть! – крикнул задорный голос из задних рядов.

– Товарищи, пусть докладчик сначала кончит свое выступление, а уж тогда начнет отвечать на вопросы.

– Мне остался только один тезис – о выполнении взятых обязательств, – торопливо сказал директор.

– А мой пакет именно к этому самому тезису, – послышалось из задних рядов. – Относительно выполнения обязательств. Прошу вскрыть.

Покупатели дружно поддержали требование.

Председатель вскрыл пакет. Из него выпала на стол обычная калорийная булочка. Она была надломлена посредине, и когда председатель отделил одну половину от другой, то в мякоти обнаружился большой клок бумаги.

– Вот это бутерброд! – удивленно проговорил председатель.

Директор метнул на злополучную булочку такой взгляд, по сравнению с которым молния самого лучшего сорта показалась бы жалкой искоркой.

– А откуда известно, что это именно нашего производства булочка? – попытался перейти в наступление директор.

– Известно, известно! – крикнул покупатель сзади. – Прошу зачитать обнаруженный в изделии текст.

– Товарищи! – усмехнулся председатель, расправив клок бумаги. – Данный кусок листа представляет собою часть копии документа, подлинник которого лежит у меня здесь, на столе. Это обязательство директора булочной-пекарни № 87, где он обещает «принять строжайшие меры для улучшения качества сдобы, а также пряников и прочих булок».

Директор судорожно зашелестел листами доклада.

– Видел я в жизни бутерброды, – сказал председатель, – но такой попадается в первый раз.

Когда шум утих, он продолжал:

– Товарищи покупатели! Есть предложение ту часть доклада, где говорится о выполнении взятых обязательств, не зачитывать. Кто против? Единогласно. Что ж, перейдем к ответам на вопросы, – и он передал директору груду записок, поверх которых мирно золотилась злополучная калорийная булочка.

ПЕРВОЕ ЗАДАНИЕ

Как-то раз в одной дружеской компании, где собрались люди разных профессий, зашел разговор о первом дне работы, так сказать, трудовом дебюте.

– Вот, например, вы, Михаил Иванович, – сказал хозяин дома, обращаясь к одному из гостей, – известный журналист, объездили весь мир, издали десятки книг. А как вы начинали сотрудничать, в редакции? Что с вами произошло в первый день газетной деятельности? Расскажите!

Оказалось, что Михаил Иванович не сразу стал публицистом-международником, а начал с отдела заводской молодежи.

– Дело, Миша, простое, – сказал заведующий отделом. – Нужно побывать на двух предприятиях и вкратце описать ход собраний, которые там проходят. Учти: один из коллективов – лучший в районе. А другой – отстающий. Так и мотай на ус: чтобы в репортаже была наглядная разница. Вот, дескать, как проводятся обсуждения у передовиков, а как – у плетущихся в хвосте.

Миша помчался на задание. На первом же собрании он ощутил нездоровую атмосферу: ораторы позволяли себе нападки на товарищей по работе, кое-кто каялся в грехах и ошибках, возбужденная аудитория гудела, все критиковали друг друга и даже сводили личные счеты (один мастер все время сваливал вину за какой-то простой на своего напарника, а тот почему-то кричал с места, что во всем виновата нормировщица Леля, в которую мастер безнадежно влюблен вот уже целую семилетку).

Уточнив в завкоме и комитете комсомола кое-какие детали, Миша помчался на другое собрание. И сразу попал в мир благополучия и взаимного уважения.

Выступающие чинно сменяли друг друга, председателю почти не приходилось прибегать к помощи колокольчика – в зале и без того царили тишина и покой. Хорошо подготовленные выступления довольно прилично читались ораторами, и никто из слушающих не позволял себе выкриков, реплик из зала, никто не просил внеочередного слова для справок, дополнения или «в порядке ведения».

Впрочем, вы, наверное, поняли уже, что произошло. Но Миша понял свою ошибку довольно поздно: после того как сдал материал и вся редакция вдоволь над этим материалом посмеялась.

Бурное, насыщенное критическими и самокритическими молниями собрание передового коллектива Миша принял за «отстающее», а тихое, гладенькое, с первого до последнего слова заранее подготовленное и отпечатанное в машинописном бюро сборище «хвостовиков» – за образцовое.

– Передовики так мало говорили о своих достижениях, а отстающие, наоборот, только и хвалились друг перед другом, что я ни секунды не сомневался в своей правоте, – закончил Михаил Иванович. – Заведующий отделом, старый опытный газетный зубр, самолично переписал мой маленький репортаж и, даже название ему дал не простое, как у меня было: «Два собрания», а боевое, полемическое: «Завод № 89 по-прежнему будет в числе отстающих». Когда же я его спросил, откуда у него такая уверенность, он ответил: «Их уже критиковали в прошлом году за благодушие, самовосхваление, самоуспокоенность, а они хоть бы хны – никаких выводов. Вот сидят уже год на последнем месте и еще год сидеть будут... Если, конечно, не возьмутся за дело по-настоящему!..» Вот так, друзья, я начал свою работу в газете.

– А теперь, – сказал хозяин, – расскажите, дорогой Михаил Иванович, о своих успехах во время последней поездки за рубеж. Правда ли, что вы на одной пресс-конференции посадили в калошу сразу трех корреспондентов влиятельных нью-йоркских газет? И как это случилось?

– Ну вот, – рассмеялся Михаил Иванович, – значит, мой рассказ не произвел на вас никакого педагогического эффекта! Я же ведь говорил о том, что о своих успехах больше всего любят разглагольствовать именно те, кто...

– Ясно, ясно, – замахал руками хозяин. – Простите, не учел. – И переменил тему разговора.

КОЛЛЕКЦИЯ

Я сидел в кабинете начальника строительства большого комбината и брал для редакции интервью. Как говорят дипломаты, разговор проходил в атмосфере обоюдного доверия и полного взаимопонимания.

Секретарь заглянула в дверь:

– Игнатий Харитонович, возьмите трубочку.

– Я же сказал – ни-ко-го! – сморщился начальник. – У меня товарищ из центральной газеты!

– Звонят из подшефной школы, – почему-то шепотом произнесла секретарь.

– Ох, – тяжело вздохнул начальник строительства и взял трубочку. – Да, здравствуйте... Нет, ни-ка-ко-го утиля у меня нет! Да, категорически. Да, я запретил... Все!

Он бросил трубку и, гневно на нее глядя, проговорил:

– Им утиль надо собирать, школьное мероприятие, видите ли. Понравилась им наша территория – собрали прошлый раз четыре тонны бумаги, опять захотелось.

– Так это же хорошо: четыре тонны! – сказал я. – Ребята собирают средства на летний туристский поход в горы, наша газета о них писала. Да и государству большая польза.

– Я им так денег дам, в порядке шефства, – стукнул кулаком по столу Игнатий Харитонович, – только чтобы на строительстве не показывались! Большие неприятности от этого происходят!

– Кто-нибудь из школьников попал под механизм? Свалился в котлован? – забеспокоился я.

– Нет, неприятности произошли не с ними, а со мной... Впрочем, мы отклонились от основной темы.

Больше ничего о подшефных ребятах, несмотря на все мои старания, я из Игнатия Харитоновича вытянуть не мог. Так и осталось невыясненной загадка: почему сбор утиля школьниками обернулся крупной неприятностью для начальника строительства?

И хотя наш разговор вернулся в спокойное русло заранее намеченных тем, но обоюдное доверие и полное взаимопонимание было сдано в утиль. Чувствовалось, что Игнатий Харитонович со мной уже не откровенен. В прищуре его умных глаз я читал: «А ведь ты, корреспондент, все равно докопаешься до этой «подшефной» проблемы, насквозь тебя вижу...»

Я не мог обмануть его надежд и, разумеется, сразу же после окончания интервью направился в школу.

Там мне охотно рассказали о причине, вызвавшей гнев могущественного начальника стройки.

Месяц назад ребятишки собирали бумагу. Ходили по квартирам, дворам, учреждениям, расположенным вблизи школы.

На территории стройки школьники подобрали все бумажное: газеты, картонные ящики, обертки, коробки. У клуба и возле специальных щитов, на которых вывешиваются «молнии», пришлось разгребать залежи плакатов, стенновок, объявлений. Одни ребята таскали утиль, а другие аккуратно раскладывали сходную по формату бумагу в отдельные кучки. В результате трехдневной работы ученики собрали более четырех тонн бумажной массы. Поздравить их с успехом и вручить грамоту за первое место среди школ района приехал сам секретарь райкома комсомола.

Он заинтересовался не только тем, где и как ребята собирали утиль, но и что именно они собрали. Конечно, секретарь обратил внимание на увесистую пачку плакатов и призывов, которые ребята собрали на стройке у шефов, попросил распаковать ее и долго внимательно рассматривал порыжевшие тексты и расплывшиеся буквы старых «молний».

– Да ведь это ценная коллекция! – сказал он. – Очень, очень любопытно! Товарищи, я у вас забираю эти двадцать килограммов и взамен пришлю двадцать килограммов старых газет! Спасибо!

И уехал, увозя с собой «коллекцию».

Через неделю на основании этой «коллекции» на строительстве было проведено большое и очень бурное собрание, а директору впаяли выговор за элементы штурмовщины, авралы и заведомо нереальные обязательства, которые под его давлением неоднократно брали на себя строители.

Ларчик открывался просто: ребята, сами того не подозревая, собрали что-то вроде подшивки плакатов-призывов за двухквартальный период. Коллекция начиналась с плохо сохранившегося листа, на котором можно было еще разобрать буквы:

«ВСЕ СИЛЫ НА СДАЧУ КОТЛОВАНА В СРОК!

К 28 ЯНВАРЯ КОТЛОВАН ДОЛЖЕН БЫТЬ ПЕРЕДАН БЕТОНЩИКАМ ПОЛНОСТЬЮ!»

Потом точно такой же плакат призывал сдать тот же котлован к двадцать девятому, а следующий документ коллекции переносил этот срок на тридцать первое число. Кстати, следует заметить, что тридцатое и тридцать первое января призывы и «молнии» выходили каждые три часа. Тем не менее котлован сдан бетонщикам в срок не был. Игнатий Харитонович, разочаровавшийся в действенности плакатов и призывов, первую половину февраля не обращал никакого внимания на «малую», то бишь стенную, печать. И только в конце месяца опять началась безудержная трата бумаги на «молнии» и «спецвыпуски».

Упоминался и все тот же злополучный котлован, который так и не был еще сдан бетонщикам полностью, и еще некоторые «узкие» места строительства.

А тем временем Игнатий Харитонович докладывал в вышестоящие инстанции, что у него давно изжит авральный метод, что строительство идет строго по графику и даже котлован уже давно перешел в безраздельное владение бетонщиков.

Игнатий Харитонович не слишком грешил против истины: он с ней расходился всего-навсего в каких-нибудь пять-семь дней. Тем не менее эта микронатяжка сыграла большую роль: она помогла стройке числиться в передовых.

Было это давно, несколько месяцев назад, с тех пор стройка действительно вошла в график, авралы стали редкостью. Но, как говорят, сколько веревочке ни виться, а кончик отыщется.

Так и получилось: на этот раз «кончиком» послужила «коллекция».

Вот почему теперь Игнатий Харитонович слышать не может о сборе утиля на территории строительства: еще слишком свежи печальные воспоминания.

И вот почему так и не появилось на страницах газеты мое интервью, в котором начальник так эффектно рассказывал о своих методах организации труда, о годовом опыте работы по графику и прочем.

Собирайте утиль, товарищи!

НАДПИСЬ НА СЕРДЦЕ

Обожженный солнцем человек так напоминал, вареного рака, что, глядя на него, Саше Гладышеву захотелось холодного пива. Ларек с напитками находился в другом конце пляжа, и путь к нему был усыпан поджаренными телами курортников. Саша успел сделать всего несколько шагов, как из моря вышла девушка в розовой непромокаемой шапочке и розовом купальнике.

– Лена! – крикнул Гладышев, мгновенно забыв о жажде. – Леночка! – и он бросился к ней, обегая пестрые лежбища купальщиков и прыгая через спины загорающих.

– Вы не забыли своего обещания? – еще издали спросил Саша.

– Вам не везет, – улыбнулась Лена, – все лодочки и челноки разобраны поодиночке!

– А если я достану какое-нибудь плавсредство?

Леночка рассмеялась.

– Я знаю вас, Сашенька! Вы раздобудете списанную в утиль плоскодонку и заставите любимую девушку вычерпывать из нее воду!

– Влюбленным положено в любом шалаше видеть рай, – сказал Саша, – значит и плоскодонка обязана нам казаться яхтой! Короче – увидимся на пристани. Я мчусь вперед, а вы шагайте потихоньку!

Гладышев понесся к лодкам, и, когда он скрылся за кустами, Леночка направилась в сторону голубенькой будочки, где работал гравер.

Витиеватые буквы на рекламе походили на разбросанные рыболовные крючки. Очевидно, по замыслу маляра они должны были выуживать клиентов из толпы любителей моря, песка и солнца.

Старичок гравер сидел на корточках перед большим градусником, воткнутым в песок, и внимательно следил за маневрами ртутного столбика. Бордовая ермолка блестела на его макушке, как свежая сургучовая печать.

– Вам на сумочку или на портсигар? – спросил он, не оглядываясь.

– Мне? На сердце.

Гравер встал, поправил ермолку, поглядел внимательно на девушку.

– Жара, знаете ли, сорок градусов, я ослышался. Простите, куда?

– Сюда, – сказала Лена, протягивая ему блестящее металлическое сердце-зажигалку. – Вот здесь на бумажке текст – смотрите, не наделайте грамматических ошибок.

– Все будет сделано в лучшем виде, – торжественно объявил мастер. – Не волнуйтесь, не беспокойтесь, зайдите через полчаса.

...Гладышев встретил Лену неподалеку от пристани. Он уже сидел в лодке и лениво шевелил веслами.

Лена уселась на корме, и лодка медленно поплыла по заливчику. Вода была сверхпрозрачной, и дно отлично просматривалось. Мелькали никелированные стрелки рыб.

Вверху белые комочки облаков лежали в голубой чаше неба и таяли под солнечными лучами, как шарики мороженого.

«Сейчас или никогда! – решил Гладышев, поглядывая на задумавшуюся Лену. – Да. Сейчас. Леночка... Дорога...»

Но в этот момент лодка опрокинулась. Было непонятно, как это произошло, но Саша с Леной окунулись в воду, а лодка заблестела на солнце мокрым килем.

Вспугнутые волны заходили по заливчику сердитыми желваками, и среди них барахталась девушка в розовом купальнике. Розовое пятно среди серо-зеленых гряд дразнило, как высунутый язык, – дерзко и задорно. Вдруг оно исчезло. Гладышев нырнул. Под водой видно было хорошо – солнечные лучи шпагами вонзались в желто-зеленый песок дна. Но Лену он не увидел. Выскочив на поверхность, Саша оказался рядом с ней. Она беспомощно молотила море руками и ногами, вода вокруг шипела, будто шампанское, и брызги летели, как из пульверизатора. Одной рукой Гладышев схватил девушку за талию, другой начал мощно загребать воду. В несколько взмахов Гладышев выбрался на мелкое место и, взяв девушку на руки, вынес ее на берег.

Леночка открыла глаза и улыбнулась.

– Я не знала, что вы так хорошо плаваете!

– Что вы, Леночка! – удивился Саша. – Вы же сами болели за меня на последних соревнованиях! – И он осторожно поставил ее на землю, – А кроме того, волны, как стихия, для меня вообще пройденный этап. Сейчас я думаю о покорении воздуха: вдруг вы потребуете достать луну с неба?

– Только не зазнавайтесь, спаситель! Ведь теперь – подумать только! – я обязана вам жизнью! Смотрите, Саша, наша лодка направляется в открытое море! Придется вам снова лезть в воду!..

– Лодка, Леночка, это судьба. Если бы не она, кто знает, когда б я смог объясниться вам в любви. Да или нет? Решайте скорее, а то мне еще за лодкой плыть!

...Через полчаса Лена и Саша вернулись на пляж. Они шли и смеялись, вспоминая свой первый, соленый от моря, неуклюжий поцелуй.

Гладышев победно улыбнулся, глядя на счастливое лицо Лены:

– Теперь, дорогая, можно открыть тебе страшную тайну: ведь лодку-то опрокинул я!

– Ого, какой ты хитрец! – удивилась Лена. – А я-то считала тебя стеснительным и наивным!

– Ну, родная моя, в семье кто-то должен быть мудрым и опытным! – важно молвил Саша.

Старичок гравер стоял у дверей своего голубого особняка и, загораживаясь рукой от солнца, смотрел на влюбленную парочку.

– Ваше сердце в полном порядке! – сказал он Лене и разжал пальцы.

Лена взяла с ладони мастера сияющий червонный туз и заглянула в удивленные Сашины глаза.

– Это тебе в награду за спасение! Мое сердце. Доволен?

Саша взял зажигалку и увидел на ее блестящем боку узорную вязь букв:

«Дорогому моему Сашке за спасение из глубин моря. Ленка».