Текст книги "Том 3. Корни японского солнца"
Автор книги: Борис Пильняк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 39 страниц)
Сьому – псевдоним: «Рассветный сон». Родился в 1878 г. Один из лучших переводчиков Тургенева, Толстого, Достоевского, Чехова, Горького, Куприна. последнее время переводит больше критические работы, в частности сейчас перелагает на японский все опоязовские опусы и «А все-таки вертится» Эренбурга. В 1923 г. в конце лета приезжал в Москву, но пробыв несколько дней, спешно поехал обратно по получении первых телеграмм о гибели Токио, где он оставил всю свою семью.
VI. Мусякодзи СанэацуПроисходит из старинной аристократической семьи Главагруппы «Сиракаба», объединяющей аристократов-литераторов, выходцев из Лицея. Родился в 1882 Пишет драмы, рассказы и так называемые «дзуйхицу» бессюжетные заметки, диалоги и фельетоны на литературно-филосовские темы; горячий почитатель Толстого; в 1918 году совместно со своими поклонниками образовал поселок на острове Кюсю «Новую деревню» для действенной проповеди новых принципов жизни каких-пока невидно. Недавно им написанную драму «Страсть» – история о том, как горбун-художник убивает свою жену, ревнуя ее к своему брату, и запихивает труп в чемодан – японские критики считают шедевром не только японской, но и мировой литературы. Драма неописуемо скучна и представляет собой кошмарный продукт аристократической графомании.
VII. Два слова о японской стыдливости (К главе «Иосивара, ойран, гейши»)У японцев понятие стыдливости, конечно, существует, но оно отлично от европейского. Европейцы любят с улыбкой показывать на японские совместные омовения, на общие уборные и на фаллистические следы, усматривая их даже там, где их нет. Напр., персик, что фигурирует в знаменитой японской сказке о чудо-мальчике, завоевателе острова Чертей, по мнению некоторых ученых европейцев, есть не что иное, как ктеис. Счастье японцев, что великий Зигмунд до сих пор еще не имел случая познакомиться с книгой Dr. Florenz'a «Japanische Mythologie»; о, если б этот венский Задека стал разоблачать всех японских богов, мифологических героев, то министерству народного просвещения Японии пришлось бы спешно переиздать официально рекомендованные учебники отечественной истории, ибо последние все начинаются с биографии богов и их запутанных похождений.
Японцы в ответ на европейские улыбки укоризненно качают головами, смотря на послевоенные европейские танцы, эзоповски пересказывающие акты страсти, или при виде дамских одеяний, с нарочитой тщательностью обтягивающих торсы.
Совместные бани и фаллизм теперь уходят в историю, благодаря стараниям департамента полиции, этого свирепого блюстителя нравственности на японских островах, который задался целью внедрить в японцев европейское понятие стыдливости. Один преподаватель Ленинградского политехникума написал как-то рассказ «Ловец человеков», действие в коем происходит в Лондоне; увы, это же человеколовство процветает сейчас в Токио, и занимается им кто? – полиция. По вечерам в токийских парках иногда устраиваются облавы, после чего всех, извлеченных из кустов, юных мужчин и женщин, не являющихся легальными супругами, торжественно ведут в участки, как пленных эфиопов; пойманных привлекают либо за ярко выраженный адюльтер (грозная статья в Уголовном Кодексе), либо за активное нарушение социальной нравственности. Строго и зорко следит полиция за литературными произведениями, заставляя редакторов зачеркивать все нескромные места и ставить кружки или точки, а в тех случаях, когда редактора бывают недостаточно строгими конфисковывая эти издания. На вернисажах выставок больше всех суетятся полицейские комиссары которые, старательно обнюхав все ню, беспощадно изгоняют фривольные полотна и статуи. Например на последней осенней выставке Салона (1926 г.) полицейские были шокированы большой статуей Окуни Тэйдзо «Перед океаном», изображавшей голого мужчину, и заставили скульптора соскоблить genitalia после чего испытанные остряки стали именовать эту статую: «Андрогин перед океаном».
Всякий может подумать, что современная японская литература, благодаря такому остервенелому целомудрию полиции, представляет собой безрадостное и постное зрелище, унылый серый луг без единого цветка. Это неверно, это глубокая ошибка. Японские полицейские чиновники не так уж бесчувственны, и они знают, что живому человеку иногда органически необходимо иметь легкое невинно-фривольное чтение. Вот почему беллетристу Танидзаки Дзюнитиро дается возможность довольно часто публиковать новеллы с доскональным описанием сексуальных извращений; вот почему в солидном политико-литературном ежемесячнике «Тюокорон» (соответствует «Красной Нови») помещается длинное рассуждение о лицах обладавших анормальными scrota, а в литературном журнале «Бунгэй-Сидзйо» («Литературный Рынок») рядом с переводами вещей Либединекого, Зренбурга и других русских современников, печатается непристойнейший фельетон о приемах cunnilingua с дословными цитатами из «Кама-Сутры».
Цензура молча проходит мимо таких писаний, она их великодушно не замечает. Японская полицейская стыдливость!
VIII. Ионэкава MacaoПрофессор Военной Академии Японского Генерального Штаба. Родился в 1891 году. Был в России в 1917 году, но после Октябрьской революции возвратился в Японию, пробыв в командировке всего четыре месяца. Неподражаемо перевел на японский язык «Братьев Карамазовых», «Идиота», «Войну и Мир», трилогию Мережковского и др. вещи.
IX. К вопросу о культе лисицы (К главе «Вечер на Хиноки-тьо»)«… разительно в японском народе, по мнению Канэко, отсутствие мистицизма».
(Из главы «Вечер на Хиноки-тьо»).
«Но все же подлинная, народная вера, о которой почти не знают европейцы, ныне здравствующая, идет мимо синто и буддизма».
(Ibidem).
(От комментатора – вынужденное объяснение)
К страницам Б. Пильняка, где говорится о лисьем боге и о философии японского народа, мной был написан большой очерк-комментарий на два печатных листа. Я позволил себе так распространиться потому, что вопросом о лисьем культе в Японии и вообще о японских суевериях занимаюсь уже восемь лет и готовлю диссертацию, предназначенную к печатанию в журнале Bruno Scliindler'a и F. Weller'a «Asia Major» и в органе «Royal Asiatic Society» и потому, что этот вопрос еще очень слабо освещен в европейской японологической литературе – его коснулись весьма поверхностно проф. Chamberlain в своих трудах и авторы статей в «Transactions of Asiatic Society» и несколько слов – вскользь сказал pater G. Sclmrhammer в своей работе: «Der Shintoismiis nacli den gedruckten imd ungedruckten Bericliten der japanischen iesu-tenmissionare des 16 imd 17. Jabrhunderts». В японской литературе этот вопрос почти исчерпывающе освещен в трудах токийского профессора Inoue Enryo, выдающегося специалиста по демонологии, и в историко-этнографическом журнале «Min-zoku to Rekislib» (августовская книга 1922 г.). В своей работе я подробно описал и классифицировал всех собак-богов (inugami), чудесных змей, водяных отроков (карра), горных духов (tengu), барсуков – оборотней и волшебных лисиц, вера в которых, ввезенная в Нарский и Хэйа некий периоды из Китая, до сих пор необычайно распространена в Японии. Каждая провинция имеет своих чародейных монстров, объектов благоговейного поклонения, из коих наибольшей популярностью пользуется лисица. До сих пор в японских провинциях, – в особенности в юго – западной части Хонсю главного острова Японии, – семьи, подозреваемые в связи с колдуньей-лисицей, подвергаются бойкоту не только матримониальному, но и экономическому, ибо у них не покупают и не арендуют земельных участков и стараются вообще не иметь с ними никакого дела.
На острове Оки (в Японском море), когда производятся выборы в нижнюю палату, то конкурирующие кандидаты политических партий разделяются на сторонников лисицы и на противников ее. (См. «Meishin to shukyo» проф. Inone, стр.74). Вера в лисьи чары имеет в сегодняшней Японии миллионы адептов, и приступающему к изучению японской этнографии необходимо в первую очередь заняться этим вопросом. Рукопись я прочитал нескольким своим коллегам – профессорам-ориентологам, в том числе и проф. Е. Д. Поливанову о нем говорит Шкловский в «Сентиментальном путешествии»), коими работа была признана весьма ценной по высоко-достоверному фактическому материалу. За день до того, как сдать рукопись в набор, а копию послать Б. А. Пильняку, я прочитал ее молодому японскому слависту (вернее эсесероведу) г-ну Тораяма, находящемуся в Москве в научной командировке и специально изучающему диалектический материализм и собирающему русские диалектологические материалы. По прочтении рукописи я, перейдя с г. Тораяма в столовую, заслушал мнение гостя, который, заявив сперва, что в большинстве случаев появление лисиц-оборотней и вселение их в людей основано на самогипнозе, начал затем приводить ряд действительных необъяснимо – таинственных фактов, имеющих место в наши дни на его родине в провинции Идзумо, между прочим им были сообщены весьма интересные данные о несмываемых кровяных пятнах на потолке зала буддийского храма, что около города Мадуэ, о дереве, возле которого появляется белая лиса – оборотень и т. д. После ухода г. Тораяма, желая занести сообщенные им факты в мою работу, я вошел в кабинет, присел к письменному столу и обнаружил бесследное исчезновение папки с рукописью. Тщательный обыск всего стола не дал никаких результатов, и только поздно ночью я случайно увидел на правом краю стола несколько чернильных следов лапок какого-то зверька, повидимому, лисиды.
X. О иероглифах (К главе «О иероглифах»)Иероглифопись – рисунок сердца
Янцзы.
Латинская буква властным жестом утверждает, что вещь такова, китайский же знак есть та вещь целиком, которую он знаменует.
П. Клодель.
Попробуйте сейчас собрать пять или десять молодых азийцев и провести среди них анкету об их отношении к иероглифической системе письма. Прежде всего вас удивит внешний вид письменных ответов на анкету. Потому, что одни ответы будут написаны иероглифами, другие-латинскими буквами, третьи уродливыми фонетическими знаками, что недавно изобретены в Пекине, а четвертые будут просто неразборчивы.
Но вас еще больше удивит тон этих ответов. Напряженно страстный тон инвектив против иероглифов будет свидетельствовать о том, что для авторов этих ответов данный вопрос является не бесстрастной академической проблемой, а вопросом трепещуще-живым и учащенно-пульсирующим, вопросом наиактуальнейшим. По этому вопросу ежедневно ломают груды копий во всех университетских городах Азии, начиная с Пекина, Сеула и Токио.
Те, кто непримиримо отвергают иероглифы, будут вас уверять, что в наш век, когда над Великой стеной, помнящей еще гуннов, летают Юнкерсы, когда нагасакские проститутки читают Поля Морана, а сеульские гимназисты гектографируют эпистолы Крест-интерна, иероглифика – вопящий анахронизм. Сейчас эра ундервудов и стенограмм – прочь несуразные неуклюжие знаки – каменный век письма!
Перед вами статистические таблицы, где беспощадной тушью на ватмане показано, сколько бесценного времени, какой огромный кусок жизни безвозвратно отнимают у человека эти иероглифы. Подумать только, сколько зрительной и мнемонической энергии тратится на этот демонский шифр каждый день на протяжении от Аннама до Курильских островов! Иероглифы, чугунные колоды на ногах, задержали Азию на несколько сотен лет. Если 6 их догадались истребить в тринадцатом веке кривоногие юаньские императоры, родичи Чингиса, то вся история нового времени имела бы совсем другое лицо.
В русском алфавите самая сложная буква Щ имеет пять графических черт, считая хвостик, а в латинском– М, имеющая четыре черты. А один из употребительнейших китайских иероглифов ЮН, что значит «густой, роскошный, огорчение», имеет двадцать девять черт и похож на эскиз к экспрессионистской картине. Если китайские, корейские и японские школяры те ночи, что истрачены ими на укрощение иероглифов, употребили бы на другое, ну хотя бы на изучение чужих языков, то они читали бы всех европейских классиков в подлиннике и на их носах не восседали бы очки в таком количестве, как ныне.
Статистика, НОТ и офтальмология безоговорочно стоят за свержение диктатуры иероглифов.
Эти три дисциплины – европейского происхождения, и неудивительно, что вы, европеец, сразу же становитесь на сторону анти-иероглифистов.
Но выслушайте и другую сторону.
Вы говорите:
Довод ваших врагов о том, что эти графические ихтиозавры съедают почти четверть всей энергии учащейся молодежи, неотразим. Какой океан времени мог бы быть сохранен! Давайте оставим иероглифы для буддийских сутр, ведь таинственные знаки всегда внушают уважение… для театральных плакатов, потому что ваши письмена очень декоративны и для книг в тюремных библиотеках: иероглифы незаметно притупляют и успокаивают человека. Ведь чудовищная трудность…
Прерываю вас, потому что знаю наперед все ваши двадцать два сакраментальных аргумента. Трудность иероглифов бессовестно преувеличивается особенно теми, кто не знает ни одного знака. Спросите русских юношей из Златоустинекого переулка в Москве, которые весело учат эти иероглифы. вам скажут, что иероглифы совсем не страшны. Во-первых, надо выучить 214 ключевых знаков, во-вторых, ходить аккуратно на лекции профессоров Колоколова и Пашкова, а, в-третьих, не быть наследственным кретином – и все. Вы говорите дальше, что иероглифы притупляют, это неверно. Они лучше всяких мнемонических экзерсисов развивают зрительную память и открывают перед неофитом новый мир бездонной и величественной красоты. Созерцание иероглифов ничем не отличается по характеру пробуждаемых эмоций и эффекту от созерцания творений искусства. Гравюра Сяраку, героический пейзаж Ma-Юаня и иероглиф стоят рядом так же, как в европейском искусстве саженное панно Пюви де-Шаванна и филигранная виньетка Сомова…
– Иероглиф – творение искусства? Иероглиф Это – графический знак, он по своему происхождению и назначению – родной брат европейской буквы не больше!
Между европейской буквой и китайским иероглифом такое же расстояние, какое существует между деревянной палочкой для еды и статуэткой богини Канной. Старый Кадм, который посетил как-то ночью одного французского сочинителя, писавшего под псевдонимом Анатоля Франса, сказал, что изобрел двадцатидвухзначную финикийскую азбуку исключительно для удобства торговли, чтобы быстро, не теряя зря песочных минут, писать первые в мире коносаменты и тратты. Эта азбука, приходящаяся бабушкой европейским алфавитам, была письменностью средиземноморских спекулянтов, темных и невежественных. Китайские же иероглифы были созданы рядом поколений философов и художников.
Первые века работали только художники – они создали категорию изобразительных иероглифов первобытную китайскую энциклопедию в рисунках.
Некоторые из этих рисунков – иероглифов с их предельно лаконической выразительностью, мудрой экономией линий и очаровательной изобретательностью, являются незабываемыми шедеврами рисовального мастерства.
Посмотрите, например, на самую первую редакцию иероглифов женщины, дракона, лошади, хамелеона, телеги, рыбы, феникса и многих других. Голая широкобедрая женщина стоит, слегка расставив ноги, и с угловатой первобытной грацией прикрывает одной рукой низ живота. Может-быть, русский академик Марр, этот Велемир Хлебников от науки, когда-нибудь блистательно докажет, что поза Милосской Венеры взята от китайского иероглифа женщины который теперь читается «нюй» и смело ассонируется с французским словом «ню».
Посмотрите на эти иероглифы. Лошадь, яростно развевая по ветру гриву, встала на дыбы. Дракон, победоносно подняв голову, колыхая усищами и изогнув донельзя гигантское туловище, летит по сине-золотому небу. Рыба, похожая на ящера, с разинутой пастью и грузным хвостом. Феникс, трактованный чрезвычайно дерзко: не видно ни головы ни ног зато показан зигзаг плавного величавого полета и узор пышных огромных перьев. Телега, нарисованная по всем правилам конструктивизма европейского двадцатого века и как будто выкатившаяся из детской книжки, иллюстрированной В. Лебедевым. – Здесь можно вас до вечера водить от одного иероглифа к другому, и вам не будет скучно, если вы хоть на секунду подумаете о том, что, может-быть, в вас течет капля крови этих трогательных первых мастеров.
Когда художники сделали свое дело и смогли уйти, пришли философы и начали, во-первых, осторожно упрощать эскизы художников, приспосабливать к жизни, а, во-вторых, конструировать отвлеченные иероглифы– создавать понятия, ибо философия всегда была «поэзией понятий».
Появились, например, такие иероглифы: «смерч, вихрь» – изображение трех псов; «шалить, дразнить» двое мужчин тискают женщину; «покорность» – человек, а перед ним собака; «отдых» – прислонившийся к дереву; «водопад» – вода и буйство «грохот» – три телеги; «отчаянная борьба» – тигр а под ним кабан; «спокойствие, мир» – женщина чинно сидит под крышей дома и др. (Кто мог думать, что этими же знаками в XX столетии в пекинских, сеульских и токийских газетах будут выражаться путем остроумнейших сочетаний такие понятия, как: гарантийный пакт, верлибр, гепеу гуано, мазохизм и эмбарго?).
Итак, были созданы все категории отвлеченных и комбинированных идеографов. Иероглифы, эти Големы, сотворенные мудрецами, стали жить как все твари органической природы, и по их причудливо изогнутым членам медленно потекла черная душистая кровь. Они стали беспрерывно расти, меняться в облике, терять ненужные органы и приобретать гладкий безукоризненно оборудованный вид. Но те, кто в течение вереницы веков трудились над постепенным упрощением пушистых неповоротливых знаков, никогда не забывали о строгой грации и крепкой красоте знака.
Вместе с изменением внешности, иероглифы претерпевали интенсивную внутреннюю эволюцию-меняли свое значение, сбрасывали с себя старые имена и получали новые. Например, иероглиф «хамелеон» незаметно в беге веков обронил где-то свое первое значение и стал означать «проворный, юркий»; иероглиф «облака или клубы пара, поднимающиеся вверх», стал означать – «говорить», а иероглиф «вяленые куски мяса» – старый, древний и т. д
История европейского алфавита скудна фактами, как биография трамвайного контролера. История иероглифического письма это-пышная многотомная история одной из великолепных отраслей изобразительного искусства.
Как жаль, что у нас нет времени и нельзя вам рассказать о том, через какие эпохи стилей прошли иероглифы. Для вас имена Ши-Лю, Ли-Су, Цай-Юн, Чжун-Ю, Ван-И-Чжи – такой же пустой звук, как названия аргентинских крейсеров для корейского бонзы. Это-имена великих кодификаторов, создателей калиграфических эпох, магов кисти. Запомните на всякий случай, что небывалый расцвет искусства иероглифописи был в третьем и четвертом веках европейской эры – мы здесь видим существование многих стилей и их борьбу. Позднее, в седьмом веке, в эпоху Танскую, плеяда художников письма хотела возродить древнейший стиль, но эта псевдоклассическая вылазка кончилась неудачно.
По-китайски искусство писания иероглифов называется «синьхуа», по-японски «синга», что значит «рисунок сердца». Это название пустил в оборот философ Янцзы, сказавший, что «слово есть голос сердца, а иероглифопись – рисунок сердца».
Вы, европейцы, пишете несгибаемым металлическим пером, это все равно, что скоблить бумагу запачканным гвоздем. Мы, азийцы, пишем на тонкой прозрачной бумаге мягчайшей кистью, трепетной кистью, держа ее вертикально. Неуловимое движение души ничтожнейшая дрожь руки передается на кисть, и мы получаем на бумаге утолщение или утоньшение черты, нажим, отрыв, поворот, росчерк, взлет или зигзаг кисти. Задержите на несколько секунд руку, и сразу же пятно туши станет расползаться на бумаге; проведите кистью два раза по одному и тому же месту получится жирная уродливая черта, отличная по окраске от других. Если в руке вашей не будет уверенности и непринужденности, иероглифы выйдут хилыми и дряблыми.
Принципы рисовального мастерства Восточной Азии целиком построены на приемах иероглифописного искусства. Вот почему, если на картинах наших мастеров рядом с извилистой горой и водопадом написано четверостишие, то этот пейзаж и эти письменные знаки взаимно дополняют друг друга, и зритель одновременно любуется живописью, внешним обликом иероглифов и смыслом начертанного.
В X веке, в то время когда по Европе рыскали десантные батальоны викингов – в Японии переживавшей эпоху Хэйан, были в моде так называемые «асидэ» – картины, смонтированные из одних иероглифических начертаний, полных или сокращенных. Вы на асидэ видели течение воды, камни, деревья, скалы, бамбуковые рощи, крыши буддийских храмов, пики гор, облака, птиц и в то же время читали в них иероглифы. Девять веков тому назад на Японских островах умели тонко наслаждаться! Если возьмем непревзойденного Ван-И-Чжи с его…
– Простите, у меня нет времени без конца слушать ваш путанный трактат об изысканных свойствах иероглифов. Будем кратки. К чорту ваше гурманство и эстетическую мистику. Это все – азиатская метафизика. Прежде всего, иероглифы-система письма. Время-золото. Письменные знаки должны быть предельно просты и быстрописательны. В простоте и быстроте – высшая красота, целесообразная красота. Что красивее: весь покрытый кондитерскими украшениями дормез или гладкий голый авто? Авто. Авто красивее и авто быстрее. Пока вы, высунув от напряжения язык и перебирая в памяти ваших полумифических академиков, выводите на расползающейся бумаге один иероглиф, – я автоматической ручкой настрочу десять слов. Авто и арба. Миноносец и шаланда.
– Извините, у нас существует почерк «цаошу», иероглифическая скоропись. Наши студенты дословно записывают этим иератическим почерком лекции профессоров. Любовные письма у нас принято писать скорописью, ибо они необычайно граци…
– Стоп. Надо кончать нудный диспут. Я мог бы окончательно развенчать перед вами ваши «дзыры», как их называют русские студенты-ориенталисты, но меня нет времени. Скажите последнее слово. Вы не отрицаете того, что чудовищная громада времени уходит на усвоение ваших кабалистических ублюдков. Это самый убийственный аргумент. Время золото. Ваша попытка оправдать иероглифы за их родословную и подозрительную миловидность – жалка и суеславна. Попробуйте найти хоть какое-нибудь оправдание вашим иероглифам с точки зрения це-ле-со-о-браз-но-сти. Какое-нибудь.
– Их уже великолепно оправдал Пильняк-сан, сказавший: «Если бы я, не знающий китайского, японского и испанского языков, и мексиканец, не знающий японского, китайского и русского языков, – если бы мы изучили иероглифическую грамоту, – мы бы, без знания языков, сумели бы списаться и понять друг друга: я, китаец, японец и мексиканец». Это наивысшее оправдание иероглифической письменности! После этого оправдания от ваших доводов о золотых медяках времени и об утечке энергии – ничего не остается.
Запомните раз навсегда, запишите вашим неподражаемым гвоздем, вашими жалкими литерами вот что. В главной канонической книге конфуцианства «Луньюй» есть фраза: «в пределах четырех морей (т.-е. всего мира) все люди-кровные братья». Русский, китаец, японец и мексиканец, о которых говорит Пильняк-сан, – братья, и поэтому они должны понимать друг друга. Они могут понять друг друга при помощи иероглифов.
В основу нашей азийской иероглифики положена великая идея, идея духовного братства народов всех «четырех морей»!
