Текст книги "Том 3. Корни японского солнца"
Автор книги: Борис Пильняк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 39 страниц)
В июле в Японии пойдут дожди, они будут идти неделями под-ряд, в страшной жаре, они не будут испаряться, все превратив в болото. Все будет покрываться плесенью, все будет истлевать в плесени и гнили. Обессиленные, обалдевшие в потной жаре люди в трамваях будут распахивать свои кимоно и будут обвеивать веерами голое свое тело, – солнце будет палить сквозь банные клубы пара, в плесени, в многонедельном удушьи, когда ни днем ни ночью нет человеку отдыха… А с ноября новые пойдут с океанов ветры, тайфуны, понесут холодную изморозь и туманы, «петербургскую» погодку, когда в японских шалашах за хибатями – сидеть занятие невеселое. Пусть на глаз туриста земля Японская очень красива…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
У каждого народа есть свой шум.
Улицы Лондона чопорно шелестят, там не гудят даже рожки автомобилей, толпа движется с медленной скоростью грузов, тех, что над Сити передаются по крышам. В России, в годы революции, национальным шумом были грохоты пушек вдали, шопот в переулках и песнь идущих красноармейцев на площадях.
В Японии три шума. Тишина, безмолвие парков, – шум падающего водопада, шелестящего ручейка в деревне, – и – человеческий шум гэта. Шум каждой нации имеет свой смысл и отражает особенности нации.
Гэта – это деревянные сандалии, скамеечки, которые надевают японцы на ноги, выходя на улицу. В гэта японцы едут на велосипеде, в гэта детишки прыгают на одной ноге. Гэта прикреплены к ноге двумя бечевами, продетыми между большим и остальными пальцами. Шум гэта тверд, как кость, как голый нерв, – шум гэта страшен на ухо европейца, когда они скрипят пробкою по стеклу – деревом по асфальту. Шум каждой нации имеет свой смысл: человеческий шум Японии – это костяной шум гэта.
Автомобилем мы мчим по Токио, в Уэно парк. Автомобиль идет по улицам, залитым солнцем, цветами, пестрыми кимоно женщин, шумом трамвайных, автобусных, автомобильных рожков, простором площадей перед императорским замком, гамом американских небоскребов Гинзы и Нихон-басси, окончательной теснотой национальных кварталов. И всюду главенствующий шум – шум гэта. Но вот мы в Уэно парке (так же, как в Хибин парке, как и Сиба парке): здесь в тени деревьев затаились национальный музей, храмы, чайные домики, здесь под обрывом зарастает священными лотосами озеро, и на острове среди озера – синтоистский храм. И здесь – в этот солнечный весенний день – затаилась тишина, пустая тишина, вроде той, что у нас бывает в бабье лето.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мы едем к озеру Хакоиэ. Поезда подходят к перрону каждую минуту, разменивают людей и мчат дальше. Поезд мчит мимо Иокогамы, по берегу моря, под горами, под горы. Так мы едем до японобиблейской Одавары. Там мы берем автомобиль. И автомобиль несет нас в горы. О радостях красот японской природы – не мне говорить. Мы едем древнейшей дорогой самураев, путем из Киото в Эдо (нынешнее Токио), обросшим преданиями тысячелетий. Автомобиль лезет в горы, около обвалов, над обвалами, под обвалами – древним путем, соединяющим Восточную и Западную Японию. Там внизу обрывается со скал река. Направо, налево с гор свисли трубы, зажавшие воду для того, чтобы её энергия превращалась в белый уголь. Через обрывы перекидываются висячие мосты, по ним в горы уходят электрические поезда, Сначала идут леса бамбуков, затем платанов, японской сосны, лиственниц, кедров, просто сосны, – дальше идет ель – и еще дальше – каменные, остуженные, голые громады. Оттуда, с этих громад, можно шутить о том, что там за океаном видна – Америка. И здесь наверху лежит снег, водопады выложили свои логовища льдом, холодом. Электрическая дорога повисла внизу висячим мостом, уперлась в скалу и ушла под камень, в тоннель, – нигде нет такого количества тоннелей, как в Японии.
И тогда нам открылось озеро несравненной красоты, с водами синими, как небо в грозу, пустынными и прозрачными, как наш сентябрь, – и в озере опрокинулся Фудзи-сан, раздвоившийся, ставший над горами и опрокинувшийся в ледяных водах озера.
Фудзи-сан – священная гора – покойствовал, величествовал над окружающими горами и над нами, в белом своем плаще снегов. Японцы кланяются духу Фудзи, как кланяются стихиям природы, неподвижному в природе, абсолютному в нашей быстротечности.
У озера, там, где путь самураев огибает озеро, стоят ворота, граница между Западной и Восточной Японией, тут рядом кладбище, эти таинственные японские могильные камни, – тут не так давно, только несколько десятков лет тому назад спрашивали прохожих, куда и зачем они идут мимо этой заставы.
Но мне говорить сейчас – не о самураях. Больше, чем Фудзи, я кланяюсь – другому. Мы мчали автомобилем в горах под, над и около обрывов, через пропасти, от жаркого весеннего утра до морозного зимнего дня, от бамбуков до елей и голых скал. Тоннелями и цепными мостами мимо нас уходила дорога, местная дорога, построенная только к тому, чтобы связать горных жителей с долиной и чтобы вывозить с гор лес. Я смотрел кругом и – кланялся человеческому труду, нечеловечески человеческому… —
Вот что покоряло меня: я видел, что каждый камень, каждое дерево охолены, отроганы руками, от долин до отвесных обвалов. Леса на обрывах посажены – человеческими руками – точными шахматами, по ниточке. Это только столетний, громадный труд может так бороться с природой, бороть природу, чтобы охолить, перетрогать, перекопать все скалы и долины. Это только гений и огромный труд могут через пропасти перекинуть мосты и врыться тоннелями в земные недра на огромные десятки верст*. Это только гений и человеческий труд могут так зажать в трубы стихии воды, горные водопады, чтобы превратить их в белый – электрический – уголь.
И не только наслаждаясь природою и Фудзи, я видел труд японского народа. Все, куда ни кинь глазом, где ни прислушайся, все говорит об этом труде, об этом организованнейшем труде. Шесть седьмых земли Японского архипелага выкинуты из человеческого обихода горами, скалами, обрывами, камнем, – и только одна седьмая отдана природою человеку для того, чтобы он садил рис. Еще так недавно Япония считалась страною сельско-хозяйственной. И – вот как возделывается рис. Рис может расти только в воде. Все долины Японии разрезаны полями величиной в среднюю нашу комнату. Земля на этих полях выверена по ватерпасу, чтобы вода на ней стояла ровно, каждое такое поле по краям огорожено невысокою насыпью, чтобы не стекала вода. Земля должна быть очень удобренной, и ее удобряют рыбою, родственницей нашей селедки, той, которую мы едим соленой. И все поля, все эти комнато-величинные учреждения для проращивания риса, соединены между собою сложнейшей и требующей окончательной внимательности оросительной системой. Вся Япония долин выверена по ватерпасу – ох, сколь это сложнее, чем европейская триангуляционная – на бумаге – выверка земли! – триангуляционная, – предназначенная, главным образом, для выверки артиллерийской стрельбы.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Пусть на глаз туриста земля японская очень красива, эта земля, которая еще не остыла от вулканов, та земля, которая человеческому труду отдала только одну седьмую часть себя. Вопреки этим сказкам о прекрасности японской природы, или в дополнение к ней (ибо, на самом деле, очень много приятного для глаза в японских пейзажах вулканов, бухт, гор, островов, озер, закатов, сосен, пагод), – я утверждаю, что природа Японии – нищая природа, жестокая природа, такая, которая дана человеку – на зло. И – тем с большим уважением следует относиться к народу, сумевшему обратить, воспеть и возделать эти злые камни, землю вулканов, землю плесеней и дождей.
И первое, что видишь, когда приезжаешь в Японию, за всей ее экзотикой и красивостью, за всеми ее поездами, миллионнотиражными газетами и прекрасными книгами, – видишь, что Япония – нищая на глаз европейца страна, эта вулканическая держава, – потому-что японцы живут в шалашах, едят всяческие отбросы, одеваются в тряпки, ходят босые на деревяжках, – эта вулканическая держава организованного нищенства, нищенственнейшего экзистснсминимума. И – тем с большим уважением я отношусь к японскому народу.
Берите статистику и экономические справочники. Известно, что национальные богатства государств создаются очень скучными рудами железа и цветных металлов, каменным углем, нефтью, каустикой. Япония не имеет ни своего железа, ни каустики, ни нефти, ее уголь не коксуется (Япония производит в год 209 т. тонн железа, – это составляет 1/2% того, что в тот же срок добывают С.-А.С.Ш.), – у Японии нет ничего, что обыкновенно, в стальной наш век, определяет национальную мощь государств, – и тем не менее Япония – великая держава.
Мистер Смит из Шанхая, американский гражданин, так говорил со мною о Японии:
– Так это же не страна, а чорт знает что такое! – говорит мистер Смит. – Ведь все они – жулики и невежды, хоть и все время улыбаются. И – каждый японец – идиот. Это – чорт знает что такое! – а как соберется пять японцев, с ними не столкуешься, переговорят.
– А – если десять? – спрашиваю я.
Мистер Смит молчит.
– Десять японцев вместе – обжулят кого угодно в мире, – говорит сердито мистер Смит. – Но вы смотрите! – восклицает мистер Смит. – Это же не страна, а чорт знает что такое, у них же ничего нет… – ведь это форменные нищие, – у них же все плесневеет, костюма нельзя хорошего привезти!
Япония – великая держава. Япония не имеет каустики и железа. И я вижу: – то место, которое в Англии занимает кардифский каменный уголь, в Японии заменяется национальными нервами, национальной волей. Национальные нервы и воля японского народа есть та необыкновеннейшая рента, организованностью своей создающая национальные богатства и национальную мощь. Этого нет ни у одного народа. Я слушаю шум гэта, костяной шум их японской, деревянной обуви, – и этот шум гэта – есть для меня символ воли и нервов японского народа, нервов, сжавшихся до того, что они стали как дерево.
10. Шум гэта и вулкановЯ знаю: старые народы, имеющие многовековую культуру, многовековый быт, – неспособны к новаторству. У таких народов их быт, их обычаи, их мораль и матерьяльная их культура, законсервированные веками, теряют гибкость, неспособны к новаторству, – и нации более молодые их побеждают именно благодаря своей молодости и гибкости, способной к новаторству. Так было с Египтом, Вавилоном, Грецией, Римом, Индией, Китаем. – Казалось бы, что так же должно было бы быть и с Японией, сверстницей Греции: и Япония нашла в себе силы стать молодой страной, – силы, указывающие, что у этой страны – очень много молодости.
Какие это силы? —
Я смотрю быт и обычаи японского народа, этику и эстетику. Быт и обычаи поистине крепки, как клыки мамонта, – тысячелетние быт и обычаи, из сознания перешедшие уже в бытие. Быт и обычаи, и то, что в Японии все грамотны, и то, как организована воля японского народа, – все говорит о качестве и древности японской культуры. И этот тысячелетний быт, создавший свою особливую мораль, этику, эстетику, не оказался препятствием для западно-европейской конституции заводов, машин и пушек: какие это силы!? —
Есть один малоизвестный закон развития человеческой культуры, – тот закон, по которому развитие духовной и матерьяльной культур не идут рука-об-руку, ибо матерьяльная всегда опережает духовную. Далеко ли от Платона и Аристотеля, величайших философов и мыслителей европейской древности, величайших оазов человеческого духа вообще во все эпохи, – далеко ли от них ушли Кант, Гегель, Толстой, величайшие мыслители наших дней, – и можно ли с этими нашими днями сопоставить век Платона, век ручного труда и войн кулаком и камнем – с нашим веком, с веком Толстого, веком заводов, металлургии, электричества, железных дорог, авиации, радио, дредноутов и стоверстных пушек? – Причины этому в особенностях развития человеческой индивидуальности. Например: – я ребенок, родился ничего не зная, мне десять лет, – мне показали автомобиль, – я ничего не знаю о том, сколько человеческого труда и гения было затрачено на создание этой машины, – но я в три дня научился управлять этой машиной, – то, что достигнуто матерьяльной культурой – культурой вещей – прежних веков, я принимаю, как норму, от которой надо итти дальше, и воспринимаю устройство автомобиля с таким же трудом, как устройство сохи. – И дальше: – я ребенок, я ничего не знаю, – и для того, чтобы достигнуть культурного уровня моих отцов, чтобы иметь право итти дальше в плане культуры духовной, я должен потратить тридцать лет, я должен долгие годы учить грамоту, математику, историю, – и Толстого я могу изучить не тем, что прочту о нем, а только тогда, когда я прочту его самого, – и – сколько бы Толстых я ни прочел, сколько бы научных дисциплин я ни изучал, сколько бы ни проповедывали мне отцы, – я по-своему расшибу себе лоб, я по-своему полюблю и возненавижу, по-своему определю свое место под луной, создав свою философию моего места и моего назначения, – и я все должен накопить сначала – от дикаря, ничего не знающего, до Толстого и Платона, – ибо наследье предков, культура предков – биологическим путем передаст культуру отцов – даже не промиллями, но мельче.
И тогда, когда матерьяльная культура делает шаги по европейской сказке, сапогами – семиверстами, – культура духовная тянется черепахою. Разителен в этом отношении пример Америки: там колоссальная матерьяльная культура, но культура духовная там еще в пеленках, никак не стала на ноги. – Черепаха духовной культуры японского народа заползла далеко.
Пойдите, побродите по Европе, по Англии, Франции, Германии, Италии. Там трудно найти место, где бы история не закостенела развалинами замков, монастырей, соборов, разваленных дорог, кладбищами. Многие кладбища и храмы уже забыты, безыменны, давно мертвы, но они стоят, давят своими известняками. Про Европу, как про Англию, поистине можно сказать, что Европа, как Англия, вышед своею культурою из известняков Вестминстера, возвращается туда известняками и склерозами цивилизации. И над
Англией, Францией, Германией, Италией в часы месс и вечерен отзванивают колокола похорон. – Матерьяльная культура Европы – грандиозна, доведена до предела, перешла уже из живых организмов на кладбища и в храмы, – в храмах и на кладбищах уже и заводы и фабрики, перестающие дышать, – Европа консервируется, теряя молодость, осклероживая фабриками, замками и монастырями: – это культура матерьяльная. – Духовная культура – уже столетье известно, что западная, она, не выше восточной.
И вот – Япония, страна, живущая под вулканами, страна, отказавшаяся от вещи, страна маленьких домиков, маленьких деревянных храмов: матерьяльной культуры, так, как это понятие понимает экономика, а не гуманитарные науки, – матерьяльной культуры у японского народа не было. Ни одного Вестминстера и Собора Парижской Богоматери в Японии – нет. Теперешняя японская культура фабрик и заводов – не старше сорока лет, – а раньше заводов и фабрик в Японии – не было. У японского народа нет матерьяльной культуры потому, что весь японский быт упирается в землетрясения, это землетрясения освободили японский народ от зависимости перед вещью и убрали вещь: психология народа выкинула ее из своего обихода волею неостывшей еще от вулканической деятельности земли. Японская матерьяльная культура трансформировалась в японском народе в волю и в организованные нервы японского народа: и эта культура, духовная уже, культура волевого примата и организованных нервов, крепка, выверена и сильна, как крепкая древняя культура, – жизнсснособнейшая культура «разумности», умеющая бороться даже с невзгодами вулканов. – Япония – страна островная, в своей истории она знает такие эпохи, как Токугава, когда Япония на два слишком века запиралась от всех остальных народов мира: это дало Японии чрезвычайно высоко напряженный национальный инстинкт, – столь острый инстинкт, что, несмотря на множество партий; и на рабочий вопрос, все же кажется иной раз, что все партии в Японии – только фракции единой огромной партии в семьдесят миллионов человек, которая называется – Япония.
И еще одна предпосылка. Есть естественный закон: всегда, когда строят завод, его строят по последнему слову техники, – и не всегда, когда есть уже старый завод, пусть отстающий от должного уровня техники, есть возможность его перестроить, ибо издержки на его перестройку не покроют тех преимуществ, которые даст новый завод перед старым, – то обстоятельство, которое поставило очень многие отрасли производства Европы на колени перед Америкой.
И теперь я перехожу к выводам.
Я поставил себе вопрос:
– Какие это силы японского народа дали ему возможность, единственному народу на Земном Шаре небелой расы, стать великой державой, стать в ряд великих держав? —
И я отвечаю коротко: – Вулканы.-
У Японии не было своей матерьяльной культуры, – и была (и есть) старая, проверенная веками, духовная культура, – проверенная веками и вулканами, выправленная волей и нервами. Известняки и склероз матерьяльной культуры не связывали her японского народа (так, например, как они связали руки Китаю). Островная психика была (и есть) подчеркнуто – националистична, и она создала волю народа не бояться индивидуальной смерти. Мудрость старой духовной культуры и воля – наши силы противостать европейцам. В те дни, когда пришла – пушками и товарами – Европа в Японию, в плане матерьяльной культуры Японии не от чего было отказываться, – а дешевый труд и тот принцип, что новый завод всегда строят по последнему слову техники, – дали право японцам бороться с европейцами – бороться и вытеснить. – И решающим фактором в этой борьбе, конечно, была старая культура воли и нервов Японии, та культура, которая была рождена вулканами и которой не надо было перестраиваться на новый лад.
11. О геометрической формуле шара…Неминуем в природе и в жизни людей тот Закон, что все должно уравниваться. Взбушуются воды океана бурей, утихнет буря, – и волны лягут, вода сравняется, – и – поелику Земной Шар есть шар, омываемый со всех сторон водами океана, – сравняется вода в шар. Вулканическая деятельность земли накидала на землю горы, – идут века, выветриваются горы, размываются водами, перекапываются человеком, заполняются долины лесами и песками, – и – пройдут века, еще десятки веков, и будет земля равна, как лысина почтенного англичанина. – Все на этом свете уравнивается и идеальная геометрическая форма – есть шар, у которого нет никаких углов. Психическая и бытовая геометрия – всегда была, есть и будет построена на началах геометрии евклидовой.
Поистине, Земной Шар переживает сейчас эпоху окончательного узаконения геометрической формы шара. Ибо – не только пароходами, купцами, миссионерами, машинами и пушками, – но и знанием, знанием – окончательно изборожден Земной Шар. Ибо заборы и «великие стены» национальных культур рушатся под железным шагом знания, уравниваясь в знании и в труде, расплескиваясь через эти заборы, не считаясь даже с антропологией европейца, негра или японца. И вот задача – посмотреть, как, какими силами Япония разрушает старые свои заборы и каким уменьем сама перебирается через заборы иностранствий…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Геометрическая форма шара – сердце японского народа в старом – ум в новом. – Пусть останется на совести тех, кто это утверждает, как хороший образ, утверждение, что японский народ надел на столетие маску. Армия, флот, фабрики, заводы, торговля – все это взято с Запада, и говорить о японских пушках, которых, к слову, я не видал, – это то же, что говорить о системах пушек английских, немецких, прочих. Медицину японцы целиком приняли европейскую, с немецкой фармацевтической записью, выкинув в ненадобность жен-шени и лю-и. А заводы – к величайшей обиде мистера Смита! – японцы строили так: они выписывали из Германии и Англии машины и инженеров, инженеры ставили машины и руководили ими; с инженерами заключали договоры на три, пять лет; эти лета проходили, приходил срок договору, – и в день срока англичанину или немцу у ворот завода очень вежливо предлагали зайти в контору; в конторе, на полу, за традиционным чаем дирекция благодарила инженера, – ворота завода были заперты для инженера навсегда: там на его месте стоял японец, тот самый, который в течение этих лет безмолвнейше исполнял все требования инженера и был у него на побегушках; инженер навсегда покидал Японию, чтобы всячески ее ругать.
