Текст книги "Плавни"

Автор книги: Борис Крамаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

– Глядите, девчата, какой он нарядный!

С шутками и смехом они окружили Тимку, вытолкнув в середину круга Наталку. Круг стал шириться, раздалось хлопанье в ладони, – и Тимке волей–неволей пришлось танцевать.

Улучив удобную минуту, Он шепнул Наталке:

– Сегодня к заходу солнца приду к вашему саду.

2

Наталка подоила корову, прибрала в хате и накормила пришедших от речки белых уток. Потом помылась нагретой солнцем водой и стала принаряжаться. Сегодня она хотела быть особенно нарядной и потому надела на себя свою лучшую юбку, шелковую красную блузку и оплела голову черными косами.

Ей шел семнадцатый год. Стройная, со смуглой кожей и черными большими глазами, она выделялась среди всех своих подруг. Охорашиваясь перед зеркалом, Наталка надела на шею розовые бусы из мелкого коралла. Отодвинув от себя зеркало, сделала дурашливую гримасу, звонко засмеялась. «Неужто я лучше рыжей Мотьки? У нее косы червонного золота, глаза голубые, а у меня и волосы черные, и глаза черные. У Мотьки лицо полное и белое–белое, а у меня… равно у цыганки…» Она огорченно вздохнула и отвернулась от зеркала, прикусив ярко–красные, по–детски припухлые губы. Потом усмехнулась, вновь придвинула к себе зеркало и стала оправлять блузку. «Зато у Мотьки брови и ресницы белые, иона их мажет сажей. А у меня брови тонкие и черные, а ресницы длинные–длинные».

Все еще улыбаясь, Наталка встала, подошла к окну и распахнула его настежь. «Скоро солнце опустится за плавни, и тогда придет Тимка. Они не пойдут к мотькиным воротам, там сегодня собираются хлопцы и девчата с ихнего края, а сядут на скамеечке возле хаты и будут петь любимые песни. Семен уехал «а станцию, и им никто не помешает».

Наталка присела на лавку и стала смотреть во двор. Перед самым окошком в маленьком палисаднике цвел высокий розовый куст. За палисадником были видны часть двора и забор, вдоль которого высились тополи. На одном из них была устроена скворешня. Возле нее, сидя на ветке, пел скворец.

С улицы раздался тихий свист. Наталка вскочила и выбежала во двор. У калитки стоял Тимка и махал ей рукой.

– Пойдем, Наталка, уже все собрались, ждут нас. Идем!

У Наталки дрогнули губы.

– Я не пойду туда, Тимка. Давай посидим здесь. Брата нет, я одна. Посмотри, как тут хорошо, не то что у Мотьки.

– Я обещал прийти… – нерешительно проговорил Тимка.

– Кому обещал? Мотьке? Ну и иди к ней один, слышишь? Иди! Ну?.. Чего же ты стоишь? Ступай!

Наталка готова была заплакать. Голос ее дрожал обидой, глаза сверкали гневными огоньками.

– Хлопцам обещал, а не Мотьке.

– Вот и брешешь, – Мотьке!

– Ей–богу, хлопцам. Ну, а не хочешь – посидим у тебя на лавочке.

– Они молча прошли к скамейке, врытой у палисадника.

– А я сегодня твоего брата на улице встретил, – сказал Тимка и сейчас же пожалел. Наталка встрепенулась.

– Поздоровался?

– Стояли с ним, разговаривали.

– Брешешь ты!

– Чего «брешешь»? В свой отряд звал… Коня своего подарить обещался.

Наталка радостно взвизгнула и обхватила Тимку руками за шею.

– Тимка! Дрянь ты этакая, чего же ты молчал? Вот не ждала! Тимка, да понимаешь ли ты, что это значит?

Ведь тебя Сеня за бандита считал, а теперь ты наш, понимаешь, наш!

Но Тимка хмурился и старался не встретиться с ней взглядом. Не пойду я в его сотню…

– Как не пойдешь?!

– Да так…

У Наталки защемило сердце. Она внимательно посмотрела на Тимку. «Так, значит, правду стали поговаривать люди, что Тимкин батько жив и вместе с его братом – в банде». Наталка упрямо тряхнула головой. «Ну и пусть, но Тимку она им не отдаст. Тимка будет наш». И она снова прижалась к нему.

– Тимка, родной, любимый мой… Иди в отряд, ради меня. Вед ты мне говорил, что я для тебя дороже всего на свете.

Тимка молчал. Да и что он мог ответить? Ведь не рассказать же ей – дочери убитого партизана и сестре красного командира, – что он ждет скорого возвращения белых, что мечтает быть офицером, а не рядовым бойцом гарнизона, что брат и отец его – в отряде у полковника Дрофы… И впервые Тимка почувствовал, какая пропасть разделяет их. Нет у них ничего общего, кроме любви.

Тимке стало страшно. Боясь, что Наталка отгадает его мысли, он неуверенно проговорил:

– Кто же тогда дома работать будет?..

Наталка облегченно вздохнула. «Ах, вот оно что… А мне–то, дурочке, показалось…» Она насильно притянула к себе его голову' и, куснув его за губу, засмеялась.

– Глупый, а как же другие служат? Настанет пора убирать хлеб, они друг другу помогать будут, помогут и тебе.

«А что, если в самом деле пойти в отряд? Наши будут подходить, всегда успею сбежать от них», – подумал Тимка. Он исподлобья взглянул на Наталку и, видя, что она ждет от него ответа, решительно сказал:

– Ладно, завтра пойду в гарнизон.

В тот же миг Наталка осыпала его горячими поцелуями. Тимка был растроган, но вместе с тем ему было стыдно смотреть ей в глаза. Сняв папаху и подтянув голенища сапог, – так, как делал это Ванька Храп, – Тимка поднялся.

– Принеси мне, Наталка, бандуру, я сыграю тебе новую песню.

Наталка захлопала в ладоши и убежала в хату.

3

Первый запорожский полк конной казачьей бригады вошел в станицу рано утром. Вместе с ним, со штабом и с конвойной сотней, приехал комбриг. Пока квартирьеры разводили казаков по хатам, а штаб занимал выделенный для него дом местного лавочника, комбриг со своим адъютантом прошел в помещение начальника гарнизона.

Два человека настороженно смотрели друг на друга, как бы ощупывая один другого глазами. Некоторое время оба молчали. Начальник гарнизона заговорил первый.

– Честь имею видеть полковника Сухенко?

Комбриг улыбнулся краешком губ.

– Да, я командир конной бригады Сухенко.

В глазах начальника гарнизона вспыхнула и сейчас же погасла усмешка. Он тихо проговорил:

– Не стесняйтесь, господин полковник… Здесь никто не может подслушать нас… Разрешите представиться:

адъютант командующего повстанческими войсками на Кубани – есаул Петров.

Начальник гарнизона протянул комбригу руку, которую тот крепко пожал, и продолжал так же тихо, почти шепотом:

– Вы, очевидно, получили мое письмо, полковник?

– Получил, есаул, и поспешил выполнить приказ генерала.

– Прошу садиться.

Петров подошел к двери, заглянул в соседнюю комнату и, заперев на ключ дверь, сел напротив Сухенко. Достав из кармана офицерских рейтуз портсигар, раскрыл его и протянул гостю:

– Прошу, полковник.

– Ого! Английские сигареты?!

Петров с напускным равнодушием проговорил:

– Года четыре назад я не стал бы курить эту дрянь, а теперь… когда с этой сволочью, – Петров брезгливо поморщился, – приходится ежедневно курить махорку…

Даже плохие английские сигареты кажутся роскошью. Сухенко сочувственно вздохнул.

– Вы правы. Я сам истосковался по хорошему вину, душистой папироске после обеда и просто… вы меня извините… есаул… по чистому белью и чистой постели.

– Я отвел вам квартиру в доме местного священника. Очень милый и культурный человек. Домик маленький… там уютно, чисто, и хозяев только двое – он с матушкой.

Вам там будет очень хорошо, полковник.

Комбриг благодарно улыбнулся. Петров наклонился вперед.

– Если разрешите, мы завтра там встретимся. Здесь все–таки неудобно…

– Вы правы есаул. Нам надо быть очень осторожными.

– Итак, завтра увидимся и обо всем переговорим

подробно. Да, вам, полковник, надо представиться здешним властям.

Поймав вопросительный взгляд Сухенко, Петров поспешил добавить: – Военный комиссар был во время войны писарем в полку. Это – надутый, самодовольный человек. Я им верчу, как хочу… Ну, а о предревкоме и говорить нечего… Стар, тих и глуп… Недавно у нас в районе появилась новая, залетная птица – продкомиссар. Представьте, выгнал предревкома из его кабинета и занял его сам. Ну, да я вам обо всем доложу, а сейчас советую хорошенько отдохнуть.

– Скажите, есаул, а этот таинственный генерал,

присланный Врангелем? Здесь он?

Петров улыбнулся:

– Вам, господин полковник, можно оказать. Только вам – и больше никому. Даже ваш начштаба ничего не должен знать… Таково желание генерала.

– Согласен, есаул.

Понизив еще больше голос, Петров сказал:

– Он здесь… Генерал Алгин заведует финансовым отделом ревкома.

Довольный изумлением, отразившимся на лице Сухенко, Петров откинулся на спинку стула и засмеялся.

4

Командир первого взвода гарнизонной сотни Иван Кравцов, вручая Тимке белолобого вороного коня, долго и по–стариковски обстоятельно толковал, как за ним надо ухаживать.

– Ты погляди на него, – говорил Кравцов, держа коня за гриву – конь – чистое дите. Он только говорить но может, а понимает не хуже человека.

«Дите» прижимало назад маленькие уши и норовило укусить Кравцова за локоть.

– На этом коне, – продолжал комвзвода, – кадеты зарубали моего лучшего дружка, Федора Тура, когда он был в разведке. Конь прибег к нам на второй день… – Кравцов отвернулся. – На, получай коня. А кличка ему Котенок, потому ласковый он да игривый. – И комвзвода вложил в Тимкины руки чембур.

Тимка взял коня за недоуздок и осторожно повел его к коновязи, где и привязал к железному рельсу. Котенок, улучив минуту, укусил Тимку за плечо, а когда тот отскочил назад, больно лягнул его по коленке.

– Это он к тебе еще не привык, Тимофей, – старался успокоить Кравцов. – Ты с ним поласковей… Хлеба с солью али морковку, конь и привыкнет.

Тимка, потирая ушибленное место, мужественно улыбался.

…Во время вечерней уборки к Тимке, тщательно чистившему шею Котенку, подошел пожилой казак с черными усами.

– Шеремет?

Тимка покосился на казака и сказал:

– Вы бы, дядя, отошли подальше, а то бьется почем зря.

Но казак хлопнул Котенка по гладкому крупу и, прикрикнув на него, прошел ближе. Котенок прижал уши и попытался лягнуть казака, за что получил от него хлопок по брюху. Взяв из рук Тимки щетку и скребницу, казак быстрыми, ловкими движениями стал счищать набившуюся в шерсть лошади пыль. Котенок присмирел. Лишь прижатые уши да злые глаза выдавали его недовольство.

Вычистив одну сторону, казак отдал Тимке щетку.

– Вот так–то, браток, треба. Меня, при царе Миколке, твой батько, царство ему небесное, во как напрактиковал! – И, помолчав, добавил: – Дюже нравный был. За каждый пустяк по морде.

Тимка хотел обидеться, но в голосе казака не было злости, – лицо его выражало участие, и в карих глазах светилось добродушие. Тимка почувствовал к нему расположение.

– А вас, дядя, здорово мой батько бил? – спросил он и тотчас же понял всю неуместность вопроса.

– Меня? Конешно, бил. Ну да это давно было… Как–нибудь расскажу, а теперь кончай зачищать, сейчас на водопой поведем.

Казак ушел. Тимка, стараясь ему подражать, стал чистить коня и дочистил его благополучно.

После уборки, напоив коней и заведя их в конюшню, бойцы стали в кладовой в очередь за зерном. Когда Тимка держа в подоле чекменя высыпанную ему мерку ячменя, хотел бежать к своему коню, его остановил Кравцов.

– Беги домой снидать, да в гарнизон дежурить. – И погладив рыжеватый ус, усмехнулся. – Да ежели пошлют куда, поводья дюже не распускай.

5

…Тимка сидит в просторной комнате – канцелярии начальника гарнизона – и дремлет. На столах и на полу храпят ординарцы, присланные из других взводов. В соседней комнате спит дежурный взвод пешей сотни.

Старинные, в резном футляре, часы прохрипели три раза. В коридоре скрипнула половица, дверь отворилась, и в комнату вошел начальник гарнизона Петров.

Тимка вскочил и вытянулся. Петров прошел мимо него в свой кабинет и закрыл за собой дверь. Тимка слышал, какой чиркал зажигалкой, потом вновь все смолкло и лишь переливчатый храп уставших за день людей нарушал ночную тишину.

Прошло с полчаса, Тимка прилег на лавку и незаметно заснул. Ему приснились конюшня него конь Котенок. Тимка подходит к нему с ломтем пшеничного хлеба. Конь обнюхивает протянутую руку и вдруг повертывает к Тимке морду и тихонечко смеется. В сумерках блестят его белые зубы.

– Ты чего? – испуганно шепчет Тимка. Крупный пот выступает у него на лбу, он хочет бежать, но ноги словно вросли в пол.

– Хи–хи–хи-хи! – смеется хитро Котенок. – Хи–хи–хи-хи!

– Аа–а–а-а! – вырывается из Тимкиного горла дикий вопль, и он просыпается. Склонившись над ним, стоит начальник гарнизона и шепчет:

– Тише, дурак, чего орешь? Людей разбудишь.

Тимка с минуту ничего не может понять, потом, вспомнив, где он находится, поспешно вскакивает с лавки.

– Тише–е–е! – шипит Петров. – Иди за мной да подбери папаху… Тоже казак!

Тимка идет за Петровым, стараясь ступать как можно тише.

– Закрой дверь и подойди ко мне, – сказал Петров, надписывая конверты.

Тимка нерешительно шагнул к столу.

– Ты как в сотню попал?

– Меня Хмель взял…

– Ты что – родня ему?

– Нет… чужой, – отвечает Тимка, краснея до ушей.

– А Григорий Шеремет как тебе доводится?

– Батька… убит еще в прошлом году.

– Убит? А вот мне почему–то думается, что он у полковника Дрофы.

Кровь отхлынула от лица Тимки. Он испуганно поглядел на Петрова и шагнул к окну. Блеснула мысль: «Не прыгнуть ли во двор?»

Петров подошел вплотную к Тимке.

– Ну, чего перепугался? Я и о брате твоем кое–что знаю. Да ты не бойся, мы с твоим братом – друзья.

Тимка недоверчиво покосился на него. Его сердце учащенно билось, в голове спутались все мысли. «Влип, – решил он, – знает, все знает, собака! Это он нарочно ласковым притворяется». – Тимка отступил на шаг и опять оглянулся на окно.

Петров засмеялся.

– Вот ты какой, брат… ого! Ты меня не бойся. Мы с тобой друзьями будем. – Он взял два письма и протянул одно из них Тимке.

– Возьми. Из кожи вылезь, а передай это как можно скорее полковнику Дрофе. Спрячь это письмо получше. А вот этот конверт положи за пазуху, и, если кто спросит, куда едешь, то покажи его и отвечай, что я послал тебя на Чернояровский хутор к председателю ревкома. Понял?

Тимка повеселел. Он вспомнил слышанное от казаков, что Петров был прежде офицером, и после того, как тот вручил ему письма, окончательно успокоился.

– Так точно, господин есаул, понял.

– Тс! Тише… Смотри, не попадись.

– Никак нет, не впервой.

– Ну, а если попадешься, то что ты с первым письмом сделаешь?

Тимка вспомнил наставления есаула Гая и, не задумываясь, ответил:

– Порву в клочки и проглочу, господин есаул.

– Молодец! Когда мы выгоним большевиков из станицы, я произведу тебя в урядники.

Тимка выскочил из кабинета и опрометью бросился во двор.

6

Топкие болота, большие и малые озера среди саженных зарослей, зыбучие трясины, покрытые зеленой травой – и камыш, камыш на десятки верст… Плавни. Кубанские плавни. Горе тому, кто, не зная тропок, доверится им. Попадет он в трясину, засосет его бурая вонючая грязь, и хриплый предсмертный крик его вспугнет лишь стаю осторожных уток.

Тимка стоит на верхушке степного кургана и с беспокойством смотрит на плавни. У его ног встревоженно шумит камыш. Аспидные и ослепительно белые цапли плавно кружатся над невидимыми озерами.

Тимка пронзительно свистнул, подождал немного и, сложив ладони рупором, закричал:

– Ого–го–го-го–о–о!

Ого–го–оо! – гулко раскатилось эхо, и снова все смолкло. Лишь цапли, встревоженные криком, недовольно вытянув длинные шеи, отлетели в сторону. Тимка пристально всмотрелся в камыш в надежде увидеть вынырнувший из желто–зеленых волн красный верх казачьей папахи. Но так и не дождавшись, сел устало на молодую ярко–зеленую траву.

Он не нашел утром никого на условленном месте и помчался в соседний хутор, но узнав, что полковник Дрофа в лагере, решил оставить коня на хуторе и идти на остров.

Тимка хорошо знает плавни. С детства он охотился в них с отцом и братом. Подождав еще немного, он отыскал знакомую прогалину и смело нырнул в камыши. Было уже далеко за полдень, когда Тимка, продрогнув от холодной воды, искусанный комарами, весь в грязи, добрался до лагеря полковника Дрофы.

На довольно большом острове ровными рядами были выкопаны длинные землянки. В них жила пехота. Кавалерия есаула Гая скрывалась по степным хуторам. Немного поодаль от землянок, ближе к центру острова, были устроены два подземных помещения. Одно для офицеров, другое, поменьше, для полковника Дрофы.

Тимка раздвинул последний слой прошлогоднего камыша и, дрожа от холода, вышел на остров.

В лагере отдыхали. Казаки группами и в одиночку развалились на бурках и шинелях, греясь на солнце.

На крыше офицерского домика стояли два тупорылых пулемета, возле них спали дежурные пулеметчики и прохаживался часовой.

Едва Тимка показался из камыша, как его заметили и окружили плотным кольцом.

Вопросы и возгласы сыпались градом. Толпа росла. Но истомленный усталостью, Тимка молча опустился на землю.

– Хлопцы, да он с карабином и при шашке, – раздался чей–то удивленный голос.

– Должно, насовсем к нам прибег. Видать, в станице что–то случилось.

Бесцеремонно растолкав толпу, к Тимке подошел дежурный по лагерю. Он снял с себя фляжку и подал Тимке. Тот жадно прильнул к ней губами, но сейчас же с отвращением выплюнул. Вокруг засмеялись.

– Что, крепкая?

– Ишь, скривился! Не по вкусу, что ль?

– Выпей немного, – посоветовал дежурный. – Ты совсем мокрый, заболеешь.

Тимка, проглотив несколько глотков самогонки, с трудом поднялся на ноги.

– Ну вот. А теперь ступай к полковнику, – сказал дежурный. – Вон она, его землянка.

Полковник полулежал на походной койке и что–то говорил стоявшему возле него офицеру. Тимка остановился у входа и вытянулся, приложив руку к папахе.

– Дозвольте доложить, господин полковник. Прибыл с пакетом от начальника гарнизона.

Офицер быстро обернулся и дружески улыбнулся. Тимка узнал в нем своего брата. Полковник встал и, подойдя к Тимке, взял письмо. Затем, узнав о том, кто такой посыльный, полковник похвалил:

– Молодец у вас брат, хорунжий; Молодец! – И, заметив, что на Тимке надеты карабин и шашка, удивленно спросил: – Это что ж, уж не совсем ли к нам пожаловал?

– Никак нет, господин полковник, а только я теперь боец второго взвода конной сотни гарнизона.

– А кто ж тебя в гарнизон принял? Петров?

– Никак нет, – Хмель.

– Хмель? – полковник посмотрел на Тимкиного брата.

Нет, каков, а? Мы только собирались завести в

конной сотне своего, надежного человека, а он уже тут как тут! Вот что, хорунжий, заготовьте приказ по отряду о производстве вашего брата в младшие урядники. Да дайте ему стакан самогона и что–нибудь горячее, а то у него зуб на зуб не попадает.

Обласканный полковником, Тимка вышел из землянки с сияющей физиономией. Придерживая шашку, он пошел к ожидавшей его группе одностаничников.

Тимку снова засыпали вопросами о том, что делается в станице, о родных и знакомых, о сотне Семена Хмеля – и он еле успевал отвечать. Лишь один молодой казак слушал молча, но когда Тимка упомянул о похвале полковника и производстве его в урядники, казак презрительно бросил:

– Негоже казаку шпынем быть!

Все смущенно умолкли. Тимка поднялся и стремительно пошел на обидчика, но его перехватил за пояс рыжеусый казак с лычками старшего урядника.

– Брось, Тимофей. Не связывайся… Давай лучше споем!..

Петь Тимка отказался и ушел в землянку.

К вечеру в лагерь вернулся с группой казаков Тимкин отец. Старый вахмистр, выслушав сына, долго молчал. Тимка не мог отгадать – доволен отец его поступком или нет. Он с затаенной тревогой посматривал то на седую голову отца, то на его грудь, увешанную крестами и медалями.

Наконец Григорий Шеремет заговорил:

– Служи им, сынку. Что ж робить… ежели треба… мо души им николы не продавай.

Только тогда заметил Тимка, что отец сильно пьян. Старый Шеремет говорил еще что–то о скором возвращении в станицу, но огорченный Тимка уже не слушал. Он лег на нары и притворился спящим.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Вскоре после стычки с гарнизоном Гай, выслав небольшой отряд на ближайший к Старо – Минской хутор, увел свои согни в сторону Кущевки. Отряду же приказал продержаться на хуторе три–четыре дня, после чего уходить в плавни.

Семен Хмель, узнав о занятии хутора, в тот же вечер выехал туда со своей сотней и двумя пулеметными тачанками.

К хутору подходили под утро. Часовых удалось снять без особого шума. Вместе с другими казаками Тимка окружил хуторской двор. Сильно билось его сердце. «Вот сукины дети! – думал он тревожно. – Да неужели никто не проснется. Ей–богу, порежут их, как курчат».

Большая собака, привязанная на цепь, от злости грызла доски забора, но, к удивлению Тимки, не лаяла.

– Тьфу!.. Да ведь это волк! – вспомнил он рассказ отца о том, что Мокроус держит вместо собаки ручного волка. С досады Тимка запустил в него камнем. Волк рванулся с цепи, захрипел и вдруг взвыл таким диким голосом, что у многих мороз пробежал по коже. Тимка радостно слушал тоскливый волчий вой. «Теперь–то уж проснутся». Но в доме было по–прежнему тихо, и лишь на возу, стоявшем посреди двора, кто–то зашевелился.

– Та хай тоби бис! Щоб ты сдох, клятая вражина!

– Да никак это Ванька Храп?! – обрадованною прошептал Тимка. – «Ей–богу, он. Нет, какой сукин сын…» – волновался Тимка, увидев, что Ванька повернулся на бок и натянул на себя не то рядно, не то бурку. Он решил запустить в Храпа камнем. Уже оглянулся по сторонам, ища что бы бросить, когда вблизи раздался приглушенный голос взводного.

– Не замай пса!

Волк перестал выть и, гремя цепью, рванулся к забору. Тимка улучил момент и ударил его по морде плетью. Тот взвыл и отпрянул в сторону, но лишь на миг, чтобы вновь броситься на забор. Возле самого Тимкиного лица щелкнули волчьи клыки. На этот раз волка ударил сам взводный. Удар взводного пришелся по волчьему глазу, и ночная тишина вновь огласилась зловещим волчьим воем. Ванька Храп поднялся с воза.

– Нет, не можно так спать. И що вин думае, тот клятый волк – Ванька вытащил из–под изголовья карабин и, взяв его за дуло, как палку, пошел на волка. На улице зло взвизгнули кони и послышался неосторожный окрик коновода.

Ванька отскочил к возу, на ходу выстрелив в забор. Пуля, пробив доску, свистнула возле Тимкиного уха. Раздались выстрелы, с грохотом рвались ручные гранаты, бежали с винтовками наперевес люди.

Перепрыгнув через забор, Тимка тоже куда–то бежал и даже стрелял. Пришел он в себя, лишь когда стихла стрельба и сотня собралась ехать назад.

Казаки с хмурыми лицами клали на подводы трупы убитых бандитов.

Тимка словно во сне видел, что среди них лежал Ванька Храп. Лицо его было залито кровью, правая рука неестественно подогнута за спину.

Тимка медленно подошел к телеге, поправил другу руку и, стиснув зубы, устало побрел к своему Котенку.

По приезде в станицу Хмель явился к начальнику гарнизона.

– Захватили?

– Перебил весь отряд, товарищ Петров.

– Отря–яд!.. – вспылил Петров. – Пока вы сражались с разведкой Гая, он занял Канеловскую, вырубил наш продотряд и взвод местного гарнизона и расстрелял двух членов ревкома. Идите. Утром выступаем в Канеловскую.

Поп Кирилл, подвижной старик в зеленой шелковой рясе, суетился в столовой возле накрытого стола. Сегодня он принимал у себя не совсем обычных гостей.

Гости уже уселись в зале, закрыв за собой дверь Начальник гарнизона Петров, на правах хозяина станицы старался развлечь их, но разговор явно не клеился. Все нетерпеливо ждали Алгина. Каждому хотелось поскорей увидеть этого таинственного генерала, присланного самим Врангелем поднять восстание на Кубани

Грузный, с крупными чертами лица, полковник Рябоконь, ничем не отличавшийся по одежде от хуторских хлеборобов, отвел в угол смуглого черноволосого человека с карими мечтательными глазами и, взяв его за узкий пояс, перетягивающий синюю черкеску, допытывался:

– Ты мне, Гай, не балакай, и слухать не хочу, что ты генерала того не бачил!

У Гая черные усы опущены книзу, а на подвижном лице выражение заговорщика. Он наклонился к Рябоконю и стал шептать ему что–то на ухо. Рябоконь затрясся от хохота, схватившись ладонями за бока.

К ним подошел рыжеватый высокий командир в защитной гимнастерке, с бритым лицом и холодным взглядом светло–серых глаз. Казалось, его ничто не интересовало, ничто не могло взволновать. При его приближении Рябоконь перестал смеяться. Продолжавший о чем–то тихонько рассказывать Рябоконю Гай также замолк.

– Я помешал?

– Что вы, полковник, нисколько! – поспешил ответить Рябоконь.

Полковник Дрофа постоял, словно обдумывая что–то, потом молча отошел. Рябоконь кивнул в его сторону кудлатой головой и развел смущенно руками.

– Вот вражина… Как взглянет, так ровно кто ледяной водой обольет.

Гай задумчиво проговорил:

– Боевой командир, золотое оружие за храбрость имеет… Жесток только чересчур.

Дрофа устало зевнул и направился к маленькому диванчику, на котором сидели Сухенко и Петров. Сухенко хотел подвинуться, но Дрофа остановил его жестом руки.

– Не беспокойтесь. Я только хотел спросить, кто нас охраняет?

На красивом, немного нагловатом лице Сухенко отразилось удивление:

– Как кто, полковник? Конечно, моя конвойная сотня. Я думаю, этого достаточно?

– Вам видней… Что до меня, то я не люблю неожиданностей.

Сухенко пожал плечами и посмотрел на Петрова. Тот хотел что–то сказать, но в это время дверь приоткрылась и в комнату, несколько боком, вошел маленький, худой старичок в старом замасленном френчике.

Петров вскочил и торжественным тоном произнес:

– Господа, прошу встать! Перед вами командующий повстанческими войсками на Кубани, генерал–лейтенант Алгин.

Старичок любезно улыбнулся, пожимая каждому руку. Дойдя до комбрига Сухенко, он отечески обнял его и трижды поцеловал.

– Я очень рад видеть вас, господин полковник. Барон Врангель просил передать вам, что он глубоко верит в доблесть и преданность как вашу, так и всей вашей бригады и поручает вам сформировать из нее дивизию под вашим командованием.

Обращаясь ко всем, генерал пошутил:

– Прошу прощенья, господа. Я так спешил на сегодняшнее совещание, что не успел переодеться в парадную форму.

Несмотря на свой неказистый вид, генерал очень понравился гостям. Он подробно расспрашивал полковника Рябоконя о его отряде, комбрига Сухенко о присланных в его бригаду комиссарах, сыпал остротами и смеялся.

Не прошло и получаса, как генерал обворожил всех, всецело завладев вниманием своих собеседников. Он рассказал им о положении в Крыму, помощи Англии и Франции и незаметно перешел к местным темам.

– Вы, возможно, будете удивлены, господа, если я скажу вам, что сегодняшнее совещание командиров я созвал для того, чтобы обсудить моральное состояние наших отрядов… Этот важнейший вопрос я выдвигаю на первое место и считаю необходимым обсудить его прежде выработки плана оперативных действий. Напоминаю, что большинство наших казаков было мобилизовано против красных в восемнадцатом и девятнадцатом годах. Многие из них до сих пор не были дома, а прямо с фронта попали в плавни. Не разбегаются они от нас потому только, что смертельно боятся кары за борьбу против большевиков. А помани их большевики к себе и они побегут к ним толпами. К сожалению лишь меньшая часть наших казаков по–настоящему ненавидит большевиков и будет драться с ними не на жизнь, а на смерть. А необходимо, чтобы большая часть казаков была крепко настроена против большевиков.

Этого должны добиться во что бы то ни стало – и быстро. Кто хочет высказаться, прошу.

С минуту длилось томительное молчание. Генерал неодобрительно покачал головой.

– Говори.

– Бандиты семью Бацуна вырезали. Всех – и грудных. А самому звезды повырезали и – на тополь…

Комиссар заметно отрезвел.

– Чего же ты молчал! Вот гады! Нет, это им так не пройдет! – Он вскочил на ноги, но сейчас же снова рухнул на кровать. – Ой, голову ломит!.. Что же теперь делать, Ваня?

Петров поднялся.

– Нам объявила террор. На него надо ответить беспощадным террором. Предлагаю расстрелять заложников.

– За… заложников?!

Петров, не давая ему опомниться, с жаром заговорил:

– Да, да! Именно заложников. Это их отрезвит и за

ставит уважать Советскую власть. Я знаю, что это жестоко, но совершенно необходимо. Мы и так распустили вожжи и докатились до того, что стоим на грани восстания.

– Восстания?!

– Ну да, восстания. Надо дать почувствовать всем, что мы шутить с собой не позволим. – Петров снизил голос до шепота. – Притом у нас есть приказ о расстреле тех, кто упорно укрывает у себя бандитов и поддерживает с ними постоянную связь.

– Как же расстреливать без суда? Это ты, Ваня, что–то не того…

– А резать беззащитных людей, резать маленьких ребятишек – это того?.. Ну, а суд мы им устроим. По всей форме.

И видя, что комиссар колеблется, поднял с пола фуражку и надел ему на голову.

– Идем в ревком, обсудим. Пусть председатель

даст нам указания.

Комиссар встрепенулся:

– Ты что, думаешь – я совсем пьян? Это я, военный комиссар, пойду в ревком за распоряжениями?!

– Ну, ладно, идем, некогда.

– Да ты что – смеешься? Не пойду!..

Комиссар поискал глазами наган и, заметив его пол стулом, нагнулся. Сопя и морщаясь, с трудом надел через плечо кобуру и строго посмотрел на Петрова.

– Идем ко мне. Я его по телефону вызову, председателя твоего.

– Ладно. Кстати, по дороге Сухенко захватим.