Текст книги "Плавни"

Автор книги: Борис Крамаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

ПЛАВНИ
Роман

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Высокий худощавый генерал в светло–серой черкеске недоуменно глядел на визитную карточку.

Sir Thomas.

Limited company Thomas and son

– Похож он на коммерсанта?

Скорее на военного, ваше высокопревосходительство.

– И вы говорите, что он ждет уже больше часа?

– Так точно. Он явился, когда у вас уже был с докладом генерал Писарев… Я не осмелился прервать доклад и попросил его подождать…

Заметив, что генерал хмурится, адъютант смутился.

– Вы должны были доложить о нем тотчас же.

Он резким движением отодвинул от себя пачку бумаг и сердито взглянул на адъютанта.

– Просите!

Адъютант мгновенно исчез за суконной портьерой.

По натертому до блеска паркету большого зала с высокими окнами медленно прохаживался широкоплечий пожилой человек в штатском платье, безупречно на нем сидевшем. Адъютант приветливо улыбнулся.

– Его высокопревосходительство барон Врангель просит вас к себе. – Он звякнул шпорами и отступил в сторону, давая дорогу.

Посетитель молча наклонил голову и не спеша прошел в кабинет. Адъютант с любопытством посмотрел ему вслед, потом осторожно подошел к двери кабинета и чуть–чуть приоткрыл ее. Через суконную портьеру был слышен разговор.

– Еще все поправимо… Я привез не только план разгрома красных, выработанный генштабами Великобритании и Франции… Две великие державы окажут вам значительную помощь. В ближайшие дни к вам приедет представитель генштаба Франции…

Скрипнуло кресло и раздались шаги, приглушенные ковром. Адъютант отскочил от двери, но любопытство пересилило и вскоре он снова приоткрыл дверь.

– По нашему настоянию, Польша в конце апреля вторгнется в Украину и Белоруссию. Тогда все силы красных будут направлены на этот новый фронт… Вам надо срочно переформировать свою армию, сведя ее примерно к четырем корпусам. Укрепление Крымского перешейка усилить, довести до крепостного типа… В начале же лета развернуть общее стремительное наступление на Северную Таврию. Против вас будут двинуты лишь слабые силы Тринадцатой армии и кое–какие резервы. Это, конечно, не сможет остановить вашего наступления. Мы советуем вам, одновременно с наступлением, бросить из Крыма два крупных отряда: один – на Дон, а другой – на Кубань.

– Это осуществимо! – сказал Врангель. – На Кубани, в плавнях, скрывается много офицеров, тысячи отборных казаков.

– О, они очень пригодятся… Кроме того, вскоре в центре Кубани, недалеко от берегов Азовского моря и Екатеринодара, будет расквартирована казачья бригада в составе трех полков. Она перешла под Новороссийском на сторону красных. Благодаря некоторым дружественным нам лицам из главного командования в Москве, эта бригада сохранила весь свой командный состав и отведена на отдых. Все уже подготовлено: по первому вашему зову бригада восстанет и, что особенно важно, захватит центральные районы Кубани. Тогда она, получив большое пополнение на местах – в первую очередь из плавней, – за несколько дней вырастет в корпус, а затем – в армию… И вот, барон, когда вы при поддержке нашего флота высадите десант, вы сразу сможете опереться на крупные казачьи части и быстрыми ударами захватить Кубань.

– Вы правы, полковник, – проговорил Врангель.

Его собеседник продолжал авторитетным, не допускающим возражения, тоном:

– А сейчас мой совет: объедините под единым руководством разрозненные казачьи отряды, оставленные на Кубани, перебросьте на Кубань опытного генерала–казака. Кроме того, надо подорвать доверие к Советской власти, а для этого внедрите в советские учреждения своих людей. Пошлите также по станицам эмиссаров,

пусть вербуют на вашу сторону всех малоустойчивых и озлобленных чем–либо советских работников, пусть объединяют местные антибольшевистские элементы, пусть сеют среди населения полезные нам слухи и готовят почву для восстания. Денег у вас будет достаточно. Кроме того, мы пришлем военных инженеров, снаряжение, оружие…

Послышался взволнованный голос барона Врангеля, так непохожий на обычный для него тон холодной усталости:

– Я никогда не забуду, полковник, того, что великие державы делают для России. Я вновь подтверждаю все обещания, данные вам генералом Деникиным.

Поняв, что разговор заканчивается, адъютант поспешно отошел от двери кабинета.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Камышовые крыши казачьих хат еле проглядывают среди буйного бело–розового цветения садов. Спряталась среди них станица Старо – Минская, и если б не золоченые кресты на синих куполах белой церкви, можно было бы принять всю станицу за огромный фруктовый сад.

Через станицу идет широкая улица, заросшая по обочинам молодой травой. Вдоль тесовых заборов выстроились высокие тополя, чередуясь с белыми акациями.

На самом краю станицы, там, где переплетаются дороги, на большом кургане высится ветхий, заброшенный ветряк. Лиловые фиалки на изумрудном фоне травы делают курган по–весеннему нарядным, а старый ветряк– еще более сиротливым и заброшенным.

Апрельский вечер. Уже зажглись в небе одинокие звезды, в густых малинниках ревкомовского сада звонко защелкал соловей.

У ветряка слышатся молодые голоса.

– Мне пора, Тимка. Уже смеркается.

– Еще немного, Наталка. Хочешь, спою твою любимую песню? Слушай:

Солнце низенько, вечер близенько,

Выйди до мэнэ, мое серденько…

– Хорошо ты поешь, Тимка!

– А ты поцелуй меня за это.

– Спой еще… тогда.

– А почему не сейчас?

Послышался звонкий смех. Его приглушил звук по целуя. И опять девичий голос нежно просил:

– Проводи меня, Тимка, уже совсем темно… Я бандитов боюсь.

– Не бойся, моя ласточка. Со мной тебя ни один бандит не обидит.

– Слово такое знаешь?

– Не шуткуй… Я всурьез говорю.

– Тимка, а правда, что твой батько и брат в банде есаула Гая?

– Это… кто ж тебе сказал?

– Вчера у колодезя Мотька рыжая встретилась: «С Тимкой, говорит, гуляешь, а у него вся родня в плавнях».

– Мотька? А ты верь ей больше!.. Мой батько убит, а брат со Шкуро ушел… Сам не знаю, где он. И что я людям зробил? Целый день верчусь, как чертяка, чтобы мать да братневу жену с дитем кормить…

– Не сердись, Тимка, мало ли что люди брешут. Моя батько тоже убит. Хороший у меня батько был, жаль мне его… А на рыжую Мотьку ты заглядываешься…

– Вовсе нет, откуда ты взяла?

– Вся станица знает, гулял с ней, потом бросил. Она теперь злится на меня, глаза выцарапать готова.

– Нужна она мне!

– Значит, была нужна… Меня разлюбишь… я тоже… не нужна буду.

– Зачем плачешь Наталка?

– И вовсе не плачу… очень нужно!

– Нет, плачешь. Зачем? Ведь я ее не любил и гулял–то с нею всего два вечера… Наталка!

– И слушать не хочу… Не замай меня! Не хочешь проводить, сама пойду, а ты ступай к своей рыжей.

– Наталка!..

– Отстань… Я все знаю.

– Наталка, вот честное слово, я люблю тебя, а не Мотьку. Ну, хочешь, я при ней тебе это скажу?

– Очень нужно! Пойдем, уже ночь.

– Давай сперва споем… ту, что вчера, помнишь… про васильки.

– Сам ты василек. И почему только тебя Тимкой назвали… Ты ж василек – потому глаза у тебя голубые, голубые, почти синие.

– А у тебя черные… как бархат. А сама на цыганку похожа.

– Вот уж неправда. Это учительница выдумала, а ты и рад дразниться.

– Я не дразнюсь.

– Да… знаю! Вот у тебя оспины на носу и около губ, я же не дразнюсь… И ростом ты ниже меня.

– Не ниже.

– Нет, ниже.

– Нет, не ниже. Я еще вырасту.

– Где уж!

– Вырасту, вот увидишь.

– Пусти, скаженный, задушишь!

– А ты поцелуй.

…Этим вечером ревкомовский кучер Панас Качка шел от кума немного навеселе. Проходя мимо старого ветряка, он остановился и долго слушал льющуюся над засыпающей станицей песню. Панас кивал лохматой головой в такт песне. Потом вытер рукавом чекменя мокрые от слез глаза и растроганно пробормотал: – Добре… Эх, добре спивают! И вот ведь скажи, – хлопец из себя не видный, а голос–то какой…

2

Бледнеют звезды. За плавнями начинает пылать заря. Проснулась степь. Аспидные копчики и серые шулики первыми закружились над окутанной туманом землей.

Вдоль степной речки стрелой промчалась пара чирков. Сонно выплеснулся из воды золотистый сазан и ушел на илистое дно. Болотная птица настороженно выплывает на середину спрятанных в камышах озер. Пестро–зеленые лягушки концертом встречают наступающий день.

По мягкой дороге, что вьется вдоль речки, рыжие, белолобые быки тащут телегу. Заложив руки за чубатую голову, спит в телеге, на охапке сена, молодой казачонок. Дорога свернула влево и пошла по–над глубокой поросшей терном балкой, а речка закрутилась петлей и пропала за вишняками небольшого хутора.

Из балки быстро поднялись трое в черкесках, с винтовками в руках. Передний, седоусый казак крикнул:

– Э-эй! Это ты, Тимка?

Казачонок встрепенулся и остановил быков. Казак подошел к телеге.

– Что нового, Тимка?

– Есаул Гай сегодня ночью был у нас. Наказывал передать полковнику, чтобы выслал ему на хутор Черныша полсотни хлопцев и пулемет.

– Что еще говорил есаул Гай?

– Говорил, что от самого Врангеля к нам генерал приехал, будет командовать всеми отрядами, что по плавням прячутся.

– Генерал, говоришь… Из Крыма… Вот оно што–о–о! Ну, значит, скоро…

– Еще говорил, – летом наши на Кубани будут. Из–за моря помощь идет: англичане и французы оружие прислали.

– Ну, а в станице как?

– Казаки ревкомом дюже недовольны. Новый продкомиссар заявился. С бомбами у пояса, весь в кожаном.

Хлеб забирает. И к нам приходили, два чувала муки взяли и всю початку… Я не давал сперва, так один плетью меня огрел… «Бандитское отродье, – говорит, – все у вас, бандитов, позабираем».

– Ничего, Тимка, недолго уже. Сколько их?

– А кто его знает. Должно, взвод.

– Как из станицы выбирался, небось, пытали, куда едешь?

– Да. Я отговаривался – в степь всходы смотреть… оно взаправду надо туда проехать.

– Добрые всходы. Мы вчера с Еркой глядели. Ну, паняй! Да накажи матери, чтоб белья передала, а то смениться не во что.

Тимка порылся в сене, вытащил ковровую торбу и подал казаку:

– Нате, батя. Там белье для вас и Ерки, рушники, портянки, сало…

Казак улыбнулся и бережно взял торбу.

– Вот спасибо, а то овшивели мы тут. Ну, паняй! Ежели что случится, помни, встреча здесь. Каждую ночь наши хлопцы возле этого места будут дежурить.

3

Семен Хмель, командир конной сотни станичного гарнизона, собрался починять забор возле своей хаты, когда к воротам подъехал его ординарец, держа в поводу командирову лошадь.

– Эй! Товарищ Хмель, начальник требует.

Хмель молча подтянул шаровары, поднял топор и пошел в дом. Пройдя через кухню в комнату, он искоса посмотрел на сестру.

У окна смуглая, похожая на цыганку, девушка–подросток вышивала цветными нитками полотенце.

– Что, Тимке рушник готовишь? – резко спросил Хмель.

Девушка ничего не ответила и лишь ниже склонила над шитьем голову.

Хмель надел поверх чекменя серую черкеску, шашку и, пристегивая к наборному поясу маузер, подошел к сестре.

– Отец – партизан, за Советскую власть голову сложил, а дочь с бандитом путается. Куда как хорошо!

– Девушка прошептала: И вовсе он не бандит. – Она подняла на брата большие черные, полные слез глаза. – Не виноват он, что Шкуро мобилизовал его брата.

– А ты и веришь Тимкиным россказням? Хоть бы мать свою вспомнила; за меня да за батька нашего при кончили ее беляки!

Хмель сильно хлопнул дверью и вышел во двор. Наталка видела в окно, как брат, не касаясь стремян, вскочил на лошадь и поднял ее в галоп. Наталке стало грустно.

Брат был пятнадцатью годами старше и заменял ей погибшего в бою отца. Она знала, что брат никогда не даст согласия на замужество ее с Тимкой. «А чем виноват Тимка, что его отец и брат были у белых? Ведь их уже нет, а сам он, может быть… А что, если попросить брата взять Тимку к себе в сотню? Да только нет, не возьмет. У него в сотне все – партизаны, его старые друзья по фронтам. Еще посмеется или выругает».

Наталка снова принялась за шитье, но через минуту швырнула его на стол и расплакалась.

4

Командир сотни хмуро слушал своего начальника, то и дело посматривая на улицу, где строился его отряд. Начальник гарнизона, молодой казачий офицер, взволнованно провел ладонью по лысеющему лбу.

– Это второй налет за последнюю неделю, Семен Матвеевич. В понедельник двух продработников зарубили, сейчас опять двух. Скоро нельзя будет со своего двора на улицу выйти… Вы, Семен Матвеевич, поезжайте на хутор старого Черныша, там, есть сведения, банда есаула Гая сосредоточивается для налета на Канеловку. Комендантская же рота останется здесь, в резерве.

– Силы банды вам известны, товарищ Петров?

– Говорят, сотня конницы при одном пулемете.

Хмель, уловив в голосе начальника гарнизона нотку неискренности, передернул плечами и поднялся. Встал и Петров. Оба испытующе смотрели друг другу в глаза.

– Сотня?.. А может – три? Известно ли вам, товарищ Петров, что в наших плавнях у одного полковника Дрофы несколько сот человек?

Начальник гарнизона хотел что–то возразить, но Хмель перебил его нетерпеливым движением руки:

– А у меня в отряде, вы знаете, шестьдесят семь сабель при двух пулеметах… Я был партизаном, потом командовал эскадроном у Киквидзе… я не могу… не привык зря рисковать людьми.

– Что ж вы хотите, товарищ командир сотни?

– Я требую вызова карательного отряда.

– Ах, вот оно что!..

– Я знаю плавни, как свой сад. Я проведу отряд тропами в самую глушь.

– Чтобы весь отряд утопить в трясине?! Впрочем, я дал телеграмму в Ейск. Ответили, что отряд сейчас занят операцией против полковника Рябоконя, просили обойтись своими силами. Сюда на этих днях прибывает кавалерийская бригада. А пока я вас очень прошу пугнуть Гая и загнать его в плавни.

«Черт его знает, может, он и прав», – подумал Хмель и ответил:

– Хорошо, я поеду.

– Вот и отлично, – улыбнулся Петров и, взяв Хмеля под руку, направился с ним к двери.

– Кстати, Семен Матвеевич, у вас в сотне исключительно бывшие партизаны, почему вы не хотите брать молодежь?

И опять Хмель подумал: «Пожалуй, Петров прав, поеду – пугну Гая: не в первый раз. А придет бригада, – мы ему кишки выпустим. И насчет отряда правду сказал, надо отряд пополнять».

5

Заведующий финансовым отделом ревкома – он же управляющий маслобойкой, – сухонький небольшой старичок с рыжеватыми с проседью усами, подошел к бедарке. Возле нее стояли два пожилых казака с шапками в руках. Третий, молодой, в защитной гимнастерке, оправлял сбрую на мышастом коньке с отвисшей от старости губой.

Старичок схватился руками за края бедарки и, кряхтя, уселся на охапке сена, положенного на сиденье. Взяв веревочные вожжи, он строго поглядел на казаков:

– И не просите, казаки. Когда мог… делал, а теперь никак нельзя.

Оба пожилых заговорили сразу:

– Уж ты, Митрич, не отказуй, похлопочи… Не дай

помереть голодной смертью.

– Зря просите, старики. Видели нового продкомиссара? Уж такой лютый! – Митрич вздохнул. – Говорят, из Москвы. Самим Совнаркомом прислан.

– Неужто вчистую… до последнего зерна?

– Значит, так надо. Армия, слышь, голодает.

В разговор вмешался третий, в защитной гимнастерке.

– «Надо–надо!» Что ж нам, лебеду жрать, что ли? А у других еще ни разу не брали!

– Возьмут и у них. А ты еще молод, тебе бы помолчать следовало!

– Жрать одинаково все хотят.

Митрич пожевал губами, словно хотел возразить, но, видимо, передумав, дернул вожжи. Мышастый конек нехотя направился к раскрытым воротам.

На улице Митрича окликнул человек в синих, непомерно широких галифе и солдатской гимнастерке. На плечи его была накинута серая офицерская шинель.

– На маслобойку? – спросил он.

– На маслобойку, товарищ военком.

Человек в шинели подошел к бедарке и протянул руку.

– Здравствуй, Митрич!

Митрич приветливо улыбнулся.

– Здравствуйте. В ревком идете?

– Угу. Ты зайди вечерком, поможешь сводку написать.

– Зайду. Слышите, казаки дюже недовольны. Уж больно продотрядчики лютуют.

Военком поморщился.

– Ничего твоим казакам не сделается. Армия без хлеба, в России голод, а твои казаки пшеницу – в землю, а сами за винтовки да в плавни.

– Полегче бы надо…

Тут будем полегче, а на фронте красноармейцы пояса будут потуже затягивать – так, что ли, по–твоему?

– Эх; товарищ военком, долго ли до греха? Восстание поднять могут. Ведь продкомиссар у иных все под метлу вымел.

Военком задорно сдвинул на затылок фуражку:

– Пусть попробуют! – Но, видно, предположение Митрича о возможности восстания озадачило его. Он уже не так уверенно добавил:

– Генерала какого–то ждут. Полстаницы самогон

варит. Видать, генерал тот выпить не дурак. Вот бы нам с тобой, Митрич, на генерала того посмотреть.

Митрич усмехнулся.

– Что, давно не бачили, соскучились?

– Ей богу, давно. Последнего из тех, что на мою долю пришлось, в восемнадцатом зарубал.

Военком весело хлопнул Митрича по плечу и пошел к ревкому.

Серые глазки Митрича, только что с ласковой усмешкой смотревшие на военкома, внезапно стали холодны и злы.

Заведующий финансовым отделом ревкома Бровко работал. в станице недавно. В его документах значилось, что он младший урядник, служил в Красной Армии писарем при штабе пехотного полка «и демобилизован по болезни. Фамилию его все скоро забыли, а звать стали Митричем.

Митрич побывал на маслобойке, где плотники меняли тесовую кровлю. Заехал на мельницу, оттуда на почту, а к концу дня сидел уже в ревкоме и, щелкая на счетах, распекал своего помощника за путаницу в документах. Вечером ушел в военкомат, где пробыл долго, и лишь далеко за полночь возвратился домой. Сняв замасленный френчик, он зажег каганец и поставил его на табурет возле койки.

В ставню кто–то стукнул. Митрич накинул на плечи френчик и прислушался. Стук повторился. Митрич прошел в сени, а оттуда на крыльцо. Возле стены дома притаился в тени человек в солдатской шинели.

– Это вы, Петров?

– Я. Вы один?

– Тс, тише! Проходите в комнату.

Заперев за гостем дверь, Митрич с минуту прислушивался, потом повернулся к Петрову и тихо проговорил:

– Ну, садитесь, есаул, рассказывайте.

Петров осторожно сел на краешек походной койки.

– Дела идут очень хорошо. Разрешите, я вам расскажу по порядку.

– Рассказывайте, рассказывайте, голубчик.

Митрич переставил каганец на стол, сел и приготовился слушать. Петров начал:

– Во–первых, ваше превосходительство, сегодня утром…

– Без превосходительства, – перебил Митрич. – К чему это?

– Слушаю. Сегодня утром я отправил ответ в Ейск, что ввиду малочисленности банды обойдемся своими силами. После этого послал Хмеля со всей его рванью прямо в лапы есаула Гая. Он сейчас, согласно вашему распоряжению, занял хутор Черныша.

Митрич перебил:

– Вы дали указания есаулу Гаю, чтобы он ни в коем случае не гнался за вашей сотней до станицы?

– Так точно. Все будет сделало так, как вы приказали. Гай подпустит к самому хутору и уничтожит.

– Вот, вот. Сейчас не нужно выявлять своих сил. Пусть думают, что нас мало. Что еще?

– Есть сведения от полковника Рябоконя.

– Ну?!

– Последний бой – в нашу пользу.

– Хорошо. Постарайтесь, чтобы выделенные ему пулеметы попали к нему поскорей.

– Они уже там. Последний бой он выиграл с их помощью.

– Сколько пулеметов осталось у вас на окладе?

– Три.

– Отправьте ему еще один и побольше патронов.

– Патронов я ему послал достаточно. Половину того, что получил сам.

– Какие у вас отношения с Хмелем?

– Неважные… Но теперь это не имеет значения.

– Думаете, он не вернется?

– Уверен.

– Тем лучше. Создавайте конную сотню вновь. Командиром сотни назначайте хорунжего Бугая.

– Слушаю. Есть сообщения о бригаде Сухенко.

– Что же вы мне об этом сразу не сказали?!

– Штаб фронта сообщает, что бригада будет расквартирована в ряде станиц со штабом в Каневской.

– Постарайтесь передать полковнику Сухенко, чтобы он перенес свой штаб в Старо – Минскую.

– Будет выполнено.

Генерал довольно потер руки.

– Дела идут неплохо, есаул. На польской границе пахнет порохом. Когда Польша обрушится на большевиков, и они волей–неволей оттянут туда свои войска…

– Тогда, ваше пре…

– Тогда Врангель выступит из Крыма, и не пройдет трех месяцев, как мы снова будем под Москвой. Кубань же будет в наших руках значительно раньше.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

У гребли стоит деревянная, покосившаяся от старости водяная мельница. В этом месте речка делает поворот и образует небольшое озеро. На берегу его растут плакучие ивы и старые вязы.

По–весеннему мутная вода доходит до самых верхних оголенных корней, и Тимке, сидящему на обрывистом берегу, приходится подбирать ноги, чтобы не замочить их в студеной ряби, непрогретой еще лучами апрельского солнца.

Он с раннего утра забрался сюда ловить сазанов. В синих отцовских шароварах и старенькой коричневой бекешке, накинутой поверх бязевой рубашки, он кажется подростком. Черная мохнатая папаха съехала на затылок, обнажив русый вьющийся чуб. Голубые глаза пристально смотрят в воду, по–детски пухлые губы крепко сжаты.

Рыба ловится плохо, но уходить Тимке не хочется. Так хорошо сидеть под старым вязом и мечтать. Чем сложнее, чем непонятнее становится все вокруг Тимки. тем охотнее он отдается мечтам.

Жизнь Тимки складывается далеко не так, как ему хотелось бы. В позапрошлом году он окончил станичное четырехклассное училище. Думка была: уехать учиться в Екатеринодар. «Ведь выучился же старший брат Ерка на офицера, а чем он, Тимка, хуже?» Но продолжать учебу не пришлось. Отец и брат ушли на фронт, потом, когда победили красные, скрылись в плавни к полковнику Дрофе, а на Тимку легла вся тяжесть хозяйства. Надо было работать от зари до зари, чтобы кормить мать, жену брата и маленького племянника.

Тяжело Тимке… А отец и брат скитаются, словно волки степные, по балкам глухим да топям непролазным.

В станице большевики, и пока власть в их руках, ни отец, ни брат домой <не вернутся. И Тимка делает все. что в его силах, чтобы помочь готовящемуся восстанию.

Занятый своими думами, Тимка смотрит в воду – и не видит, как поплавок, сделанный из куги, судорожно дергается и начинает тонуть.

– Тимка–а–а-а! Сазан в воду утяне–еет!

Тимка встрепенулся и схватился за удочку. На крючке билась маленькая серебристая рыбка.

Невдалеке кто–то весело засмеялся. Тимка недовольно повернул голову. От гребли, по росистой траве, бежал к «ему высокий парень в серой черкеске и черной курпейчатой папахе.

– Ну, рыбалка, богато сазанов натягал?

Тимка, не отвечая, стал выбирать червяка. Парень сел рядом и взял из его рук удочку.

– Ну, ты отдохни трошки, а я порыбалю.

Тимка оглянулся по сторонам.

– Тебя чего черты принесли? Поймают – и тебе и мне смерть.

Парень беззаботно рассмеялся. Был он всего двумя годами старше Тимки, но смотрел на своего друга немного свысока. Тимка не обижался: знал он, что Ванька Храп не только веселый парень и хороший гармонист, но и лучший пулеметчик в конном отряде есаула Гая.

– Не узнают, Тимка. Я не вашей станицы, знакомых у меня тут нема…

– Зачем пришел?

– Зачем, зачем? По делу… от Гая послан.

Тимка оживился.

– Ну, как, был вчера бой? Здорово, небось, Хмелю всыпали?

Ванька угрюмо буркнул:

– Здорово… и досе наши ребра болят.

– Неужто потрепал?

– Обманом. взял. Заманул к балке да як вреже с пулеметов… Насилу до хутора доскакали… Выгнал он нас с хутора. Забрал до полсотни коней да тачанку с пулеметом… Да еще самому Гаю похваляется вязы свернуть. Полковник трохи не лопнул от злости.

– А в станицу чего ты пришел?

– Пулемет, что у нас в бою забрали, ведь не наш. Теперь Хмель может дознаться, кто нас оружием да патронами снабжает. Смекаешь?.. Ну, я пиду, ни черта тут не ловится.

– И я с тобой.

– Нет, браток, ты тут посиди. Нечего нам вдвоем по станице бродить. Успеешь еще свою Наталку на базаре побачить.

Ванька поднялся, подтянул голенища порыжевших солдатских сапог и зевнул.

– Хорошо тебе живется, Тимка. Девчата тебя любят, ни от кого ты не ховаешься… я тут, ровно заяц… всего боишься.

– Скоро уже…

– Скоро, скоро! А чего скоро? Ну, придут наши, погонят на фронт… только и всего. То по балкам да топям ховаемся, а то на фронте… – Ванька оборвал и сплюнул. – Домой хочется. Надоело…

Он зашагал к гребле и вскоре скрылся из виду. Тимка стал поспешно сматывать удочку.

…Тимкин племянник Павлик играл на дворе. Он накрыл попоной большую дворовую собаку Милку и вскочил на нее верхом. Милка, возмущенная такой бесцеремонностью, села, поджав на всякий случай, под себя хвост. Заметив Тимку, мальчик оставил собаку и бросился к воротам.

– Дядя Тима пришел! Дядя, што поймал?

Тимка засмеялся и, бросив на землю кошелку с удочкой, подхватил племянника на руки.

– Сазана поймал, Павлик. Мама дома?

– Мама с бабушкой на базар ушли, а меня дома оставили…

– Сторожить?

Мальчик важно кивнул головой.

– Дядя Тима, Милка не хочет быть конем.

– Ах ты, джигит! – рассмеялся Тимка. – Не успел с люльки вылезти, уже о коне мечтаешь. Ничего скоро я тебя на настоящем коне покатаю, а Милку больше не трогай – у нее скоро кутята будут.

– Слепые?

– Слепые.

– А с ними играть можно будет?

– Можно, можно, они будут твои.

Мальчик в восторге захлопал в ладоши, потом обхватив руками шею Тимки, прижался к нему.

– Дядя Тима, а батя скоро вернется?

Тимка помрачнел и медленно спустил мальчика с рук.

– Не знаю, Павлик. Иди, играй, а я на базар пойду.

– И я.

– Тебе нельзя, кто же дома останется?

– А раков возьмешь ловить?

– Возьму, возьму. Завтра зарею пойдем. А теперь Милку с цепи спусти.

Мальчик убежал к собачьей конуре, а Тимка пошел в дом переодеваться.

…Надев на себя новый синий чекмень, желтые кавказские сапоги – подарок брата, Тимка прицепил к наборному поясу серебряный, еще дедовский кинжал и подошел к висевшему на стене зеркалу.

«И в кого я такой недомерок уродился? – с огорчением подумал он, расчесывая смоченный водой чуб. – Батько высокий, Ерка еще выше, мамка тож не малого роста, а я черти что»… Он приблизился к зеркалу и стал разглядывать свое лицо. «И при малом росте да еще рябой!» – Он тяжело вздохнул и отошел от зеркала.

Тимка и впрямь был немного рябоват. С десяток крупных ямочек, следов ветряной оспы, были разбросаны по всему лицу. Особенно возмущала его одна, самая крупная, усевшаяся на кончике носа.

Насыпав арбузных семечек в карманы синих шаровар и отодвинув на затылок братову праздничную папаху из черного с изморозью курпейка, Тимка вышел на крыльцо.

После прохладного утра наступил солнечный весенний день. В садах цвели яблони, груши, абрикосовые и персиковые деревья. Нарядно одетые в белые и бледно–розовые уборы, смотрелись они в нежно–голубое небо, и белоснежные легкие облака казались их отражением.

Тимка сладко потянулся, оправил на себе еще раз пояс и побежал к воротам. Завернув на широкую улицу, что вела к базарной площади, он неожиданно столкнулся с Семеном Хмелем.

К его удивлению, Хмель не прошел мимо, а, смерив его с ног до головы пристальным взглядом, спросил:

– Так, говоришь, убили твоего батьку?

– Убили… – чуть слышно прошептал Тимка и покраснел.

– Так… Сколько тебе лет?

– Восемнадцать на Покров будет.

– Казак уже! Ведь я тебя еще маленьким помню.

Вот только растешь ты плохо.

– Плохо… – огорченно вздохнул Тимка.

– На лошади ездить умеешь?

– Умею. – Тимка осмелел и поднял голову. Прямо на него, в упор, смотрели черные глаза Хмеля. «Точно как у Наталки, – подумал Тимка, – только чуточку строже». А Семен Хмель, видимо, забавляясь смущением Тимки, бесцеремонно разглядывал его. «Ладный хлопец. Ростом, правда, маловат, зато голос – на весь отдел 1. Может, взять в самом деле к себе? Пускай промеж моих хлопцев воспитывается». И оглядев Тимку еще раз, спросил:

– В отряд ко мне пойдешь?

– Я?!

Тимка растерялся, он даже вспотел от волнения, Хмель добродушно усмехнулся.

– Что ж, с ответом не неволю, а только нечего тебе

зря болтаться. А матери твоей поможем, когда уборка подойдет.

Тимке хотелось сказать Хмелю, что еще до начала уборки его отряд вырубят белые, а сам Хмель, если только останется жив, далеко будет от своей хаты. Но вместо этого он нерешительно проговорил:

– Коня нету, Семен Матвеевич.

– Дам. Мою рыжую кобылу возмешь. Шашка у тебя отцовская найдется, а карабины у нас есть в запасе. Ну, чего рот раскрыл? Беги, гуляй, завтра утром ко мне, в гарнизон, придешь.

Хмель ушел, а Тимка, взволнованный неожиданным предложением, стоял, как вкопанный, и смотрел ему вслед. «Неужто он и в самом деле хочет принять меня в гарнизонную сотню? Ведь там все партизаны, а я… Нет, не может того быть, чтобы он не знал правды о моем батьке. Притворяется. А и то ведь – откуда ему знать? Вся станица верит… Нет, все равно не пойду в его вшивую сотню!.. А конь?..»

Давнишней, горячей мечтой Тимки было иметь своего верхового коня.

Он с минуту постоял в раздумье, потом, махнув рукой,

направился к базару. «Нет, не пойду. Не надо мне и коня его. Наши придут, – мне Ерка любого коня даст».

Разыскивая на базаре Наталку, Тимка увидел нескольких знакомых казаков из отрядов есаула Гая м полковника Дрофы. Все эти казаки были из других станиц и потому смело расхаживали по базару. При встрече с Тимкой многие дружески улыбались, другие делали вид, что не знают его, и равнодушно проходили мимо. «Сегодня много наших на базаре», – радовался Тимка, отыскивая глазами Наталку. Увидев в толпе хорунжего Шпака, помощника и ближайшего друга есаула Гая, рванулся к нему, но вовремя одумался и прошел мимо. Хорунжий Шпак, одетый в коричневую черкеску, стоял с батогом в руке возле воза с вяленой рыбой и что–то говорил пожилой женщине в красной юбке. Тут же крутился Ванька Храп.

Пройдя до конца базара, Тимка в нерешительности остановился. Наталки нигде не было видно. Он уже хотел повернуть назад, когда его кто–то окликнул. Тимка обернулся и увидел жену своего брата Георгия, Полю. Светло–русая, сероглазая, она казалась гораздо моложе своих двадцати четырех лет. Ее по–девичьи стройная фигурка и миловидное, всегда веселое лицо с чуть вздернутым носом заставляли оглядываться на нее даже пожилых казаков.

Поля была из соседней, Каневской станицы. Два её старших брата служили командирами в Красной Армии, а младший ушел добровольцем к генералу Шкуро и теперь скитался в Челбасских плавнях, в отряде полковника Гриня.

Тимка задержался взглядом на невестке и, встретясь с ее насмешливым взором, отвел глаза.

– Где же мать?

– В церковь, Тимочка, пошла, а ты, видать, Наталку шукаешь? – Поля подошла вплотную, взяла Тимку за руку! И заглянула ему в глаза. – Видать, сладко целует тебя твоя цыганка, что «за подолом ее бегаешь. Эх, Тимка.

причаровала она тебя!

– А ты отчаруй! – пошутил Тимка.

– Ерку боюсь, а то я бы попробовала. – И, слегка оттолкнув его от себя, Поля засмеялась.

– Иди к магазину, там она. Должно, очи проглядела, тебя высматривая.

…У магазина девчата встретили Тимку веселыми возгласами:

– Наталка, Тимка идет!

– Тимочка, иди к нам.

– Тимка, ты что, теперь одной Наталке песни спиваешь, нам не хочешь?