Текст книги "Плавни"

Автор книги: Борис Крамаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

Солнечным утром Тимка, в новой синей черкеске, голубом шелковом чекмене и красных шароварах, въехал в Хмелев двор, держа в поводу вычищенного до блеска гнедого Андреева кабардинца. Черную красно–верховую папаху он лихо сдвинул на затылок, выпустив из–под нее рыжеватый чуб. Ловко спрыгнув с Котенка и закинув повод, он стал привязывать лошадей к пустым дрогам, стоящим возле сарая.

Наталка вышла на крыльцо, вскрикнула от удивления и радостно подбежала к нему.

– Тимка! Вот разоделся, аж глазам больно смотреть!

Тимка важно приосанился, но не выдержал и порывисто обнял смеющуюся девушку.

– Пусти, разве можно днем? Увидят, пусти!

– А ты придешь к воротам Черноштана? Туда соберутся сегодня хлопцы и девчата с нашего края станицы.

– Приду, Тимка… ей–богу, приду, пусти! Вот шалый! Это только тебя так вырядили?

– Нет, Наталка, весь гарнизон! Все двести человек,

как один, одеты. Сегодня парад будет на площади, а потом скачки.

– Парад? А мне можно?

– Можно, – снисходительно проговорил Тимка. – Сегодня вся станица придет смотреть. Ты приходи к мясным лавкам, я проведу тебя на хорошее место.

– А не забудешь?

– Ну, что ты!

– Ладно, побегу приоденусь.

– Скажи Семенному, что я за ним приехал.

…Андрей только что выехал за ворота, когда в конце

улицы показался скачущий во весь опор всадник. Когда он, приблизившись к Андрею, осадил лошадь, тот узнал в нем взводного из своей бригады – Степана Нейко.

– Ты чего здесь?

– С Ростова, товарищ комбриг. Сам командующий

нарочным прислал.

– А где же бригада?!

– В Ростове.

Андрей схватил Нейко за рукав гимнастерки.

– Нейко, война?!

– Похоже на то, товарищ комбриг. Почитайте…

Андрей дрожащими пальцами вскрыл конверт.

Писал председатель Юго – Восточного бюро ЦК РКП(б):

«…Польша вторглась на нашу землю. Все части, стоящие сейчас на Кубани, отзываются на Западный фронт, в том числе и конная бригада Сухенко. Для поддержания спокойствия на Кубани к вам перебрасывается Уральская конная бригада. До ее прихода держись своими силами. Увеличивай гарнизоны, вооружай партизан».

Андрей, дочитав письмо, глянул на Нейко.

– Езжай в ревком… Кончится парад, напишу ответ.

Он ослабил повод, и его конь помчался галопом.

…На трибуне, построенной посреди площади, стоял комбриг Сухенко со своим комиссаром и председателем партийной ячейки.

Взглянув на улыбающееся приветливое лицо Сухенко, Андрей подумал: «Может, в самом деле, просить Ростов, чтобы оставили сухенковскую бригаду на Кубани?» Серьезный, немного взволнованный, он дружески пожал протянутые ему руки, тихо проговорил:

– Товарищи, Польша объявила нам войну… Надо будет сказать несколько слов бойцам и народу.

Сухенко впился глазами в Андрея.

– Да что ты говоришь, когда?

– Сейчас получил сообщение из Ростова. – Андрей

взглянул на комиссара бригады. – Может, выступишь?

– Ты хозяин, тебе и слово.

– Хорошо, скажу я. А как скачки? Придется отложить.

– Отложим, что ж делать! – вздохнул Сухенко. Он

взял по–приятельски Андрея под руку и отвел в угол трибуны. – Ничего не слыхал насчет моей бригады?

Андрей старался уловить в вопросе Сухенко тревогу, но ни в голосе его, ни на лице не мог заметить ничего, кроме простого любопытства.

– Пишут, что все части, в том числе и твоя бригада, направляются на Западный фронт.

Сухенко с дружеским участием проговорил:

– Не справишься ты один. Ведь генерал Алгин не выступает лишь потому, что боится моей бригады и воинских частей в Павловской. А как только мы уйдем, он сейчас же вылезет.

– Пишут, что пришлют кое–что…

– Жди, когда еще пришлют. Я бы на твоем месте добивался оставления крупных частей. Ведь если Алгин выступит, он вас сомнет в два–три дня и сейчас же широко развернет мобилизацию. Моя же бригада отдохнула, и мы бы с тобой распотрошили его в несколько дней.

– Все это верно, но… Приходи ко мне в ревком со своим военкомом, обсудим.

Андрей подошел к барьеру и оглядел площадь. Прямо перед трибуной построились под командой Павло Бабича синие ряды конных сотен гарнизона.

Справа на площади расположился в конном строю Первый запорожский полк бригады. Слева, в белых папахах, на вороных конях, вытянулась конвойная сотня. За конницей стояли пулеметные тачанки, а позади них толпился народ.

Андрей снял папаху.

– Товарищи бойцы конной бригады и гарнизона, товарищи командиры! Граждане! Панская Польша вторглась на нашу землю и навязала нам войну… Мы только что разбили белых генералов и отбросили вместе с ними за наши рубежи интервенцию четырнадцати держав. Мы не хотим войны, но мы не позволим никому топтать наши поля, вырубать наши леса, пить воду из наших рек. Польские паны на своей шкуре узнают всю силу народного гнева.

– …Казаки! Два года тому назад лучшие из вас пошли защищать свою страну от интервентов и белых генералов. Лучшие из вас встали тогда под знамена революции, под знамена Ленина, за новую жизнь, за новую, советскую Кубань. Тех же, что тогда колебались, не верили нам, мобилизовали генералы, которые хотели их руками удушить Советскую власть. Не вышло!

…Барон Врангель еще мечтает расправиться с русским народом. Он рассчитывает вонзить нам нож в спину, когда мы повернемся лицом к новому врагу. Я обращаюсь к вам, скрывающимся от народа и своей совести в плавнях. Тяжело ваше преступление перед Родиной, но настал час искупить его. Выходите из плавней! Довольно вам кормить своей кровью комаров и вшей. Сейчас перед лицом нового врага мы вам протягиваем братскую руку. Мы готовы простить вам ваше преступление. Идите к нам, будем вместе защищать нашу Родину от нашего общего врага, чтобы потом вместе зажить счастливой жизнью на советской земле.

Стоя возле трибуны, Тимка с трудом удерживал в поводу Котенка, все время норовившего укусить своего соседа, кабардинца. Рядом с Тимкой огромный конвоец держал в поводу рыжую кобылицу Сухенко, белолобого дончака комиссара и свою рослую вороную лошадь.

Тимка старался разглядеть за конной сотней Наталку, стоявшую на пулеметной тачанке, но мешали лошади, и он невольно стал вслушиваться в речь председателя ревкома. Андрей говорил о том, что особенно интересовало Тимку: о гибели конного взвода Гая, расстреле заложников, о Петрове и его связи с генералом Алгиным. Слушая горячую, взволнованную речь Андрея, Тимка снова ощутил жгучий стыд за своих, укрывающихся в плавнях. Вспомнились слова брата: «У нас должна быть своя правда, казачья правда». Неужели же ради этой казачьей правды были расстреляны десятки невинных людей? Тимка не мог понять этого. Терялся он в догадках и о том, что же будет дальше. Ляхи напали на русских, – значит, теперь наши должны тоже бить ляхов. Стало быть, теперь отец и брат могут выйти из плавней… Семенной кончил свою речь.

– Тот, кто пересилит обиду и выйдет из плавней, кто пойдет с нами бить польских панов и добивать наемного бандита – Врангеля, тот никогда не услышит от нас упрека за прошлое. Для тех же, кто останется глухим к нашему призыву, да будет уделом всенародное презрение и позорная смерть. Да здравствует Красная Армия! Да здравствует коммунистическая партия большевиков и ее вождь Владимир Ильич Ленин!

В рядах казачьих сотен вспыхнуло «ура» и гулко покатилось в другой конец площади. Стоявшая неподвижно толпа задвигалась, закричала, в воздух полетели сотни папах.

Семен Хмель, одетый в полную казачью форму, выехал вперед с обнаженным клинком:

– Пара–а–а-ад!..

Но Хмелю не удалось кончить команду: через конные сотни к трибуне протиснулись трое – пожилой бородатый казак и два высоких молодых хлопца. Все трое были в коричневых потрепанных черкесках и черных папахах. Подойдя к трибуне, старик остановился и снял шапку. За его спиной переминались с ноги на ногу смущенные парни – должно быть, сыновья. К удивлению Тимки, старик стал на колени, морщинистое лицо его еще больше сморщилось, он, видимо, сдерживался, чтобы не заплакать. Сыновья его тоже сняли папахи и, переглянувшись, повалились на колени.

В этот момент Андрей случайно взглянул на Сухенко и вздрогнул от неожиданности. Сухенко впился пальцами в перила барьера и смотрел на старика и его сыновей с такой злобой и ненавистью, что, казалось, вот–вот закричит: «Бей их!» Но Андрею некогда было задумываться над этим.

Он спустился с трибуны и, подойдя к пожилому казаку, поднял его с колен.

– Здравствуй, дядя Остап! Здорово, хлопцы! Да по

дымитесь, негоже казакам на карачках лазить.

Парни, красные от смущения, поднялись. Пожилой казак некоторое время пристально смотрел на Андрея, губы его тщетно пытались что–то выговорить. Наконец он не выдержал и, прислонясь головой к плечу Андрея, заплакал. Андрей обнял его.

– Ну, годи, годи, дядя Остап! Кто старое помянет,

тому глаз вон. Знал я, что ты придешь. А за то, что гордость свою сломил, спасибо, от всего трудового казачества спасибо.

Казак немного пришел в себя и повернулся к толпе.

– Станичники! Не все здесь знают старого Остапа

Капусту. Каневской я, а это мои младшие сыны. Два года назад вот он, Андрей Григорьевич, звал меня и моих сыновей с собой. Не послухал я тоди, старый дурень, разумного слова, не пошел с ним и сынов своих не пустил. Только старший сын ночью тайком сбежал из дому к большевикам. Командует он сейчас сотней в бригаде Андрея Григорьевича… И, наверное, проклинает меня, своего старого батьку… как я его тогда… проклял.

Капуста вытер папахой мокрое от слез лицо и продолжал:

– Не пошел с Андрей Григорьевичем, – забрал меня генерал Покровский. Довелось с ним, собакой, два года воловодиться, а теперь вот попал… в плавни. Бандитом стал старый хлебороб Капуста…

Старик замолчал, словно обдумывая что–то. Потом снял с себя кинжал и шашку и положил к ногам Андрея. То же сделали его сыновья.

– Получил я твое письмо, Андрей Григорьевич. Спасибо, что вспомнил обо мне, старике, спасибо за науку… Вот пришел сам и сынов с собой привел… Делай с нами, что хочешь.

Андрей поднял с земли оружие и сам надел его на старика, потом обнял Остапа, поцеловал в голову и отступил на шаг.

– Старший урядник Капуста!

Остап Капуста выпрямился, надел папаху и встал во фронт.

– Именем Советской власти, именем Ленина… прощаю тебе и твоим сынам ваше преступление перед народом. Назначаю тебя командиром второй сотни в своем гарнизоне. Не хватает в той сотне немного хлопцев, она только начала формироваться. Да то ничего, – есть у меня думка, что ты раздобудешь хлопцев, сколько нужно будет. Сынам же твоим даю волю ехать к брату на фронт или оставаться с батькой в сотне. А теперь подымайтесь на трибуну, парад смотреть.

– Не неволь, Андрей Григорьевич… Нам треба идти… дело есть.

Андрей не стал задерживать Остапа Капусту и его сыновей, – знал, по какому делу спешит старик. Где–то за станицей, в глухой терновой балке, прячется отряд казаков, сбежавших из Челбасских плавней. Ждут казаки своего командира, и потому спешит к ним старый Капуста с радостной вестью. Но не подал виду Андрей, что догадался, лицо его было серьезно, даже строго, и лишь глаза весело смеялись.

…Мимо трибуны проходили с шашками наголо конные сотни Запорожского полка. Сухенко тихо спросил Андрея:

– Зачем ты устроил этот цирк?

– Какой цирк?

– Да с этим Капустой.

– Ты находишь, что это смешно?

– Не знаю, но кончится это печально.

– Почему?

– Зачем притворяться? Ты набираешь в свой гарнизон вчерашних бандитов, да еще ставишь их главарей командирами.

Андрей закусил губу, чтобы не ответить грубостью. Сухенко так же тихо продолжал:

– Вот еще что: присмотрись–ка к своему начальнику гарнизона. У меня есть сведения, что он ездит по хуторам и занимается грабежами и вымогательствами.

– Это ложь!

– Не знаю, надо проверить. Я говорю это тебе, как председателю комиссии по борьбе с бандитизмом. Если б ты был просто председателем ревкома, я твоего Хмеля арестовал бы сегодня же и отправил в Ейск.

– Здесь право ареста принадлежит только мне.

Знаю, потому и говорю тебе. А в общем, это, конечно, твое дело.

Парад кончился. Андрей быстро сошел с трибуны.

– Ну, Тимка, едем в ревком. Да ты не кислиц ли наелся, что с тобой?

– Ничего, – нахмурился Тимка и подал Андрею повод Урагана.

«Пора поговорить с ним», – подумал Андрей, садясь в седло. Он еще раз взглянул на пасмурное лицо Тимки.

– Сегодня зайдешь ко мне.

Комиссар и Сухенко тоже сели на коней. По площади поехали рядом. Сухенко сказал Андрею:

– Через два дня я собираю совещание командного

состава. Потом будет ужин. Ты придешь, Семенной?

– Хорошо.

…Андрей был доволен сегодняшним днем и в то же время встревожен. Радовали – боевой вид гарнизонных сотен, выход из плавней Остапа Капусты с его сыновьями. Знал Андрей, что весть о том быстро разлетится по всем плавням и усилит дезертирство казаков из отрядов.

Тревожил предстоящий уход, войск с Кубани на бело–польский фронт. Как тогда, с какими силами дать отпор восстанию, что вот–вот неминуемо вспыхнет?.. А Сухенко?.. Ласковыми словами дружбы смелым взглядом, всем видом своим боевым вошел он в сердце Андрею, и поверил ему Андрей, больше того, – полюбил его за веселый нрав и удаль казацкую. И вдруг увидел на трибуне его настоящее лицо и ужаснулся: сколько злобы, сколько дикой, неукротимой ненависти было в его глазах, когда смотрел он на старого Остапа Капусту! А комиссар сухенковской бригады все время молчал и как–то странно поглядывал на Андрея. И вид у него был пасмурный. Питерский рабочий, металлист, он всю мировую войну пробыл в тюрьме за принадлежность к партии большевиков. Он мешковато сидит на лошади, тяжелый донской палаш держит, как молот, но когда посмотрит из–под лохматых бровей, то, кажется, проникает в самые тайные уголки человеческого сердца. Сухенко держит себя с ним подчеркнуто дружески, но, видимо, побаивается его.

Придя в свой кабинет, Андрей пожалел, что отпустил председателя партийной ячейки, и хотел уже посылать за ним, когда вошел Тимка.

– Ты чего?

– Звали?

– Ах, да. – Андрей заметил, что Тимка чем–то взволнован. Он подошел к ординарцу, обнял его за плечи и, усадив на диван, сел рядом.

– Что, важко тебе, Тимка?

– Важко!.. – вырвалось у Тимки.

– Я вижу, есть у тебя что–то на сердце… может, скажешь?.. Легче будет.

«Все знает! – подумал Тимка, и лоб его покрылся испариной. – А не все ли теперь равно, ведь с ляхами и им, и нашим биться!» – пришла снова мысль, и Тимка, волнуясь, срывающимся голосом спросил:

– Андрей Григорьевич, теперь, стало быть, все отряды из плавней на фронт уйдут?

– Не отряды, Тимка, а те казаки, которые в наших рядах захотят биться за свою Родину, за революцию.

– А если кто не захочет?

– Тот будет помогать польским панам.

– А офицеры тоже выйдут?

– Могут и офицеры выйти. Ты мне что–то сказать хотел?

– Батько мой и брат в плавнях… – с трудом выговорил Тимка.

Это признание удивило Андрея. Он понял теперь, чем взволнован этот синеглазый казачонок, и ему стало жаль его.

Тимка сидел сжавшись, словно ожидая удара. Ему показалось, что председатель сейчас накричит на него, посадит в подвал. И когда тот по–отечески провел рукой по его волосам и, взяв за подбородок, заглянул в глаза, Тимка не выдержал и расплакался.

…Семен Хмель отвел свои сотни с площади и, приехав в гарнизон, занялся осмотром реквизированных у кулаков лошадей, потом допрашивал арестованных и перебежчиков. Об Андрее он вспомнил лишь в конце дня. «Пора ехать обедать, – решил Семен, – Наталка, должно, заждалась». Он вышел на улицу и направился к ревкому. Входя в кабинет председателя, столкнулся с выходившим Тимкой.

– Председатель у себя?

Тимка утвердительно кивнул головой. Хмель окинул его суровым взглядом, но, увидев, что глаза у Тимки заплаканы, ничего не сказал.

Андрей стоял возле окна.

– А я за тобой, пора обедать.

– Едем, Семен!

– Сейчас я перебежчиков допрашивал.

– Ну, и что?

– У Дрофы до четырехсот человек, у Гая около двух сотен, у Гриня почти полк… Сегодня я тебе подобрал нового ординарца…

– Что так?

– Батько и брат Тимкины живы и оба у Дрофы.

– Знаю.

– Ты знал?!

– Ну да… Мне Тимка сам об этом рассказал.

– Сам?.. А я его хотел сегодня посадить…

– За что?!

– За связь с братом и отцом.

– Посадить всегда успеем. Подождем…

2

Семен Хмель достал из борща мясо и нарезал его ломтями. Андрей налил три стопки: Семену, себе и Тимке.

– Так, говоришь, кишмишовая?

– Кишмишовка, Андрей. Один старик целый бочонок в плавни вез, а мои хлопцы перевстрели.

– Куда дел?

– Ну, понятно, в подвале сидит.

– Я за самогон спрашиваю.

– А, за самогон?.. У меня ведь больше двухсот человек, каждому по чарке, вот тебе и бочонок.

– Ну, ладно, по чарке на хлопца – это можно. Хмель поднял стопку:

– За твое здоровье, Андрей!

– За мое здоровье пить нечего, – я и без этого здоров. Давай лучше выпьем за жениха и невесту.

– Это какого же жениха?

– Да вот того, что с тобой рядом сидит.

– За це не пью! – Хмель сердито поставил стопку на стол.

– Чего так?

– Не желаю я его батька и брата к себе в родичи брать… Может быть, они за ту веревку держались, на которой мою мать повесили!..

Тимка сидел красный от стыда, низко нагнув голову. Наталка же, вспыхнув, хотела выскочить из–за стола, но, перехватив взгляд брата, осталась.

Наступило тягостное молчание. «Эх, надоела мне такая волчья жизнь!..» – подумал Тимка и исподлобья посмотрел на Семенного. Тот сочувственно улыбнулся ему, словно хотел сказать: «Не робей, брат». Тимка немного повеселел: «А он хороший… лучше Гая…» – и уже смелее глянул на Андрея. Тот подмигнул Тимке и улыбнулся. «Куда Гаю до него!» – опять подумал Тимка и, взяв ложку, – потянулся к миске с борщом.

– Ты, Тимка, ешь, а его не слушай, – кивнул Андрей на Хмеля.

– Хорошему бойцов учишь…

– Ладно уж… Горячий больно. Помни: на горячих

конях саман месят, – недовольно сказал Андрей.

Придвинув к себе глиняную миску с борщом, он положил в него сметаны и бросил стрючок красного перца.

– Гарный борщ! Настоящий украинский. И перец гарный, крепкий… Ну, Тимка, клади в борщ сметаны да берись за чарку. Ежели не можно за сватанье пить, выпьем за победу над ляхами. А, Хмель?

Хмель, все еще хмурясь, взял стопку и чокнулся с Андреем.

– А с Тимкой?

– Ну, ежели за нашу победу, то можно и с ним. Андрей взглянул на Наталку. Ее черные глаза с грустью смотрели на Тимку.

Тимка, доев борщ, взял из миски огурец и поднялся.

– Ты куда?

– Лошадей поить, Андрей Григорьевич.

– Сиди, еще ведь не кончили обедать.

– Я больше не хочу.

Вскоре из–за стола встала Наталка. Повозившись возле печи, она вышла во двор.

Андрей, хрустя огурцом, задумчиво проговорил:

– Бродит хлопец, не знает, до какого берега прибиться.

Хмель сердито отодвинул от себя пустую миску.

– Прибьется, да, видать, не к нашему.

– Ладно, побачим. А ты не вылазь в другой раз со своим нравом.

– Наживи себе сестру да тогда и сватай ее за бандита, – огрызнулся Хмель.

– Ты сам мне его Наталкиным женихом назвал.

– Було время. – Он в упор глянул на Андрея. – Тебе, я вижу, сватом приспичило быть… Так сватай ее за себя, не век же вдовцом жить будешь.

Андрей почувствовал, как по телу его пробежал огонь, потом стало холодно, а во рту пересохло.

– Ты что, очумел?!

Но Хмель уже понял, что сболтнул лишнее. Он виновато крякнул и потянулся к фляге.

3

Вечером к Андрею приехал комиссар бригады.

– Як тебе, Семенной, по делу.

– Что ж, пройдем в зал, поговорим. – И увидев, что комиссар покосился на Хмеля, спросил: – Ему можно?

– Что ж… Пускай и он послушает.

Они прошли в зал и прикрыли за собой дверь, хотя Наталка спала в своей комнате, а на кухне, кроме кота, никого не было.

– Ночью едешь?

– Сейчас еду с полковым комиссаром. Договорился с начальником станции: до Кущевки ручную дрезину дает.

Комиссар помолчал, разгладил усы.

– Сухенко верите?

– Нема у меня до него веры, – сумрачно ответил Хмель.

Андрей промолчал.

– А ты, Семенной?

– Нет, не верю.

– Так вот, товарищи. Сухенко готовит восстание…

Он говорил, что его начальник штаба заболел и по тому не мог быть не параде. Это обман. Когда мы на площади были, у него в штабе сидел гонец от Алгина.

Андрей укоризненно посмотрел на Хмеля:

– Проворонили!

– Так вот, товарищи, – продолжал комиссар, – наша бригада получила приказ идти на фронт. Сухенко постарается сделать все, чтоб этот приказ был отменен. В крайнем случае, он будет из кожи лезть, чтобы выполнение приказа оттянуть до выступления Врангеля. А барон выступит обязательно и, очевидно, очень скоро. Считаю необходимым немедленный вывод бригады в Павловскую, где стоят части Красной Армии, арест Сухенко и его штаба и расформирование бригады, а если потребуется, то и разоружение…

– Сухенко не поведет бригаду в Павловскую, – проговорил Андрей. – Бригаду надо разоружить по частям, арестовать же штаб можно здесь.

– Посмотрим. Доложу бюро, пусть решают. – Комиссар поднялся. – Ну, прощайте, товарищи. Связь держите с комиссаром Черноморского полка, он в курсе дела. Ну, я пошел. – На пороге он задержался и, пожимая руку Андрею, тихо проговорил: – Держи, Семенной, свой гарнизон наготове. Проверь сам или поручи Хмелю проверить гарнизон в Каневской. Остерегайся Сухенко.

4

– У крыльца ревкома Андрея поджидал новый командир сотни, Остап Капуста. Андрей провел его к себе в кабинет.

– Обедал?

– Уже, Андрей Григорьевич. В гарнизоне… добре кормят.

– Список пулеметчиков и ездовых представь Хмелю. Скажи, когда я тебя командиром сотни назначил?

– В понидилок…

– А сегодня четверг. Почему до сих пор оборванцем ходишь? Обмундирование не получил?

– Получил. Да все николи, Андрей Григорьевич… то то, то се… Треба вперед обмыться.

– Вшей завел?

– Есть трохи.

– Где уж трохи, должно, пригоршни три наберется?

Капуста виновато улыбнулся.

– Полковник Гринь в плавнях живет?

– Больше по хуторам.

– Сколько у него там?

– Всего коли б не полк.

– Сколько ж можно из плавней вытащить?

– Да оно як сказать…

– Ну, говори.

– Да человек пятьдесят.

– А остальные – куркули?

– Да ни… я цего не казав. Вот ежели бы ты в Каневскую приехал… за тобой пошли бы, – тебя знают, ты свой… казак. Чужим не верят, а офицеры, они хоть и собачьи души, а все же свои… казаки, вот и тянутся к ним.

Опять же хлиб забирать начали.

Андрей вспылил:

– По–твоему, мы у бедных забираем?! В России рабочие с голоду пухнут, а у куркулей по хуторам тысячи пудов пшеницы в амбарах преют. В Каневскую приеду, в этом ты прав… Что в плавнях говорят?

– Про тебя все… Да про твой гарнизон… Были ба–лачки, что большевики казаков на корню истребляют, чтобы и звания казацкого не осталось. Теперь же ты приехал, и вовсе хлопцы голову потеряли. Знаемо, – большевик, но ходишь в полной казацкой справе, а сотни свои ровно офицеров вырядил. К тому же, бачим, справедливости куда больше стало.

– А насчет земли как?

– Да земли в юрте больше на душу приходится, чем раньше, при Миколе–то.

– Иногородним–то наравне с казаками дали, а видишь – всем хватило.

– Да за землю разговоров нема, а вот новый слух

прошел… будто кто будет хлеб сеять, все равно заберут… Земля, мол, ваша, а хлеб наш… Ну, и сам бачишь: степь за станицей – волчья радость, к осени бурьяны в рост человека повырастают.

– Да… После таких разговоров одна дорога – в плавни… Читать не забыл?

Остап Капуста обиженно взглянул на Андрея.

– Сдается мне, Андрей Григорьевич, что колись сам

тебя грамоте учил…

– Ладно, не для обиды спросил. На, прочти, – и Андрей передал Капусте листовку, – тут и про вас, и про хлеб, и казачество сказано.

Капуста бережно, обеими руками взял листок и, отдалив его от глаз, стал читать.

Андрей отошел к окну. Прошло минут десять. Обернувшись, Андрей увидел, что Капуста в одной руке держит листовку, а другой утирает глаза.

– Ну?

– Да!.. Сурово, Андрей Григорьевич, написано… но

справедливо.

– Только так и могут писать и говорить большевики. Мы не обманываем, не виляем, мы с народом говорим начистоту. Нам нечего от него скрывать и нечего от него прятаться.

Андрей подошел к Капусте и сел напротив.

– Дядя Остап, надо, чтобы эти листовки прочитали

там… в плавнях. Десятка листовок тебе хватит?

– Маловато.

– Ладно, дам больше. Кто повезет?

– Сына пошлю старшего…

– Скажи ему, что в следующее воскресенье сам буду в Каневской и соберу на площади митинг, чтобы все, кто захочет, без боязни на митинг тот пришли.

– Не пустит их полковник, а тайком боязно: узнает,

перевстренет в степи с конной сотней, всех повырубает.

– Не перевстренет, я туда отряд вышлю с пулеметными тачанками… Ты свою сотню к этому времени закончишь формировать?

– Надо бы…

– Ну вот, ты и поедешь.

– Я?!

– Ну да, ты. Кстати, у тебя с полковником Гринем кое–какой разговор есть…

Капуста тяжело вздохнул:

– Племянницу он мою понасильничал, а отца ее – брательника моего зарубал.

– Это за что же?

– Из отряда ушел.

– Да? Так, значит, собирай к тому времени сотню, поедешь с моим конвоем. Тачанки дам.

5

Андрей сквозь сон слышал собачий лай, чей–то голос. Он даже пытался понять, о чем говорят, но не мог. Кто–то заглянул к нему в комнату и звонко рассмеялся. «Наталка!» – узнал Андрей и открыл глаза. Было уже совсем светло. За окнами бушевал сильный ветер. Он гнул деревья, обивал завязь в садах и подымал тучи пыли на улицах.

Андрей вскочил и стал поспешно одеваться. Войдя в кухню, увидел там Бабича и Семена Хмеля. Оба сидели за столом перед большой миской с варениками.

– Садись, Андрей, пока горячие.

– Здорово, хлопцы, сейчас… Умоюсь. Доброе утро, Наталка.

Андрей ушел во двор. Когда он опять появился в кухне, Хмель, захватив на вилку сразу три вареника, говорил Бабичу:

– За ужином у них было совещание, на котором они разругались.

Андрей подсел к столу и взял поданную ему Наталкой вилку.

– Вот что, Семен, сегодня же ты, как начальник гарнизона и военком станицы, вызови Сухенко к себе и предложи ему, чтобы он в двухдневный срок выбрался отсюда вместе со своим Запорожским полком. Такое же предложение сделает ему и начальник гарнизона в Каневской. Будешь с ним говорить, скажешь, между прочим, что получили сообщение о подходе Уральской бригады. Да приведи сотни в боевую готовность! Сегодня вечером собираем всех коммунистов. Надо сформировать коммунистическую роту.

Хмель одобрительно кивнул головой.

– Хай Абрам формирует, я ему пулемет и патронов дам. Винтовки у нас есть.

Бабич посмотрел в окно, поежился, как от холода, и с надеждой посмотрел на Андрея. Какой ветер поднялся!.. Всех командиров поразгонял… и верно, с севера – бо холодный, а тут лихорадка клятая, аж губы покорежились…

Хмель, догадавшись, куда клонит Бабич, положил вилку.

– Так чего ж молчал? Давно бы сказал, ежели знобит. – Он потянулся к окну и взял флягу. Андрей усмехнулся.

– Вас обоих, должно, лихорадка трусит, ежели за стол без горилки не садитесь. Лечитесь, грец с вами, видно, уж вас не отучишь.

Лица Бабича и Хмеля сразу прояснились.

– Мы только по чарке, Андрей Григорьевич. Тебе налить?

– Нет уж, мы с Наталкой лучше молока выпьем. Верно, Наталка?

– Верно, дядя Андрей.

Наталка уселась рядом с ним и налила ему и себе по чашке молока из большого глиняного кувшина.

«Красивая дивчина! – подумал Андрей, незаметно посматривая на Наталку. – В глаза глянешь, – голова кружится».

Во двор въехало двое всадников. Наталка выбежала на крыльцо и прикрикнула на собаку.

– Глядите–ка, хлопцы, сам комбриг пожаловал, – сказал Андрей. Он и Хмель переглянулись. А Сухенко уже вошел быстро в кухню. Не поздоровавшись, сел на Наталкин табурет, молча налил себе стопку, выпил залпом, взял рукой из миски вареник и пробормотал:

– Ночью одного командира моего застрелили… Бывшего хорунжего Грицая…

Бабич свистнул.

– Было за что?

– Значит, для кого–то было, – ответил угрюмо Сухенко и взглянул на Андрея.

– Ты кого подозреваешь?

– Твоих гарнизонцев. Должен тебе заявить, Андрей,

что твой начальник гарнизона натравливает своих казаков на моих командиров. Я не удивлюсь, если в эту ночь еще несколько командиров перестреляют.

Хмель крикнул:

– Брехня!

– Молчи! – бросил на него сердитый взгляд Андрей. Сухенко полез в карман и, достав лист бумаги, сложенный вчетверо, подал Андрею.

– Вот официальное заявление. Требую немедленного расследования. Копию послал в отдел.

Андрей взял заявление, пробежал его глазами. Вынув карандаш, написал что–то на углу, потом передал бумагу Хмелю.

– На, Семен. Сегодня же произведи самое тщательное расследование и найди убийц. Аресты можешь сделать как в своем гарнизоне, так и в бригаде.

У Сухенко дернулась верхняя губа.

– Я не позволю производить аресты в моей бригаде!

– Тогда мы вряд ли сможем найти убийц. Запомни: если расследованием будет установлена виновность некоторых твоих командиров, я арестую их и отправлю в Ростовскую ЧК.

– А, ты так?!

– Не грози, Сухенко. Ты ведь меня не первый день знаешь.

– Ты тоже не грози, Семенной. С огнем шутишь!

Хмель запальчиво бросил:

– Мало тебе под Новороссийском бока помяли, еще хочешь? И… вот что, Сухенко, получил приказ, выполняй: чтоб в два дня очистил район от своего полка.

– Что, мешаю тебе грабить хуторян?!

Все встали, Сухенко с перекошенным от злобы лицом схватился было за рукоятку маузера, но овладел собой и быстро вышел из кухни, хлопнув дверью. Хмель бросился к полевому телефону, проведенному от гарнизона, но Андрей крикнул:

– Не дури, Семен!

– Вот собака! – удивленно протянул Бабич, кивнув на дверь.

– Не собака, хлопцы, а волк! – поправил Андрей.