Текст книги "Плавни"

Автор книги: Борис Крамаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Тимка уже не рад был, что затеял разговор про пирог. Он видел, что хозяйка шутит, но было что–то в ее глазах и голосе, что заставляло Тимку краснеть и отворачиваться.

– Ладно, Степановна, спою…

– Значит, петь решил. Потом, какая я тебе «Степановна», меня Лизой звать… Брат сегодня приедет?

– Завтра к вечеру, – Тимка взялся за ручку двери.

– Так постелить тебе в чулане?

– Там крысы.

– Аль боишься, что нос отъедят? – засмеялась хозяйка. – Управлюсь, приду крыс поотгоняю.

Тимка сердито взглянул на нее и невольно обратил внимание на ее голые стройные ноги. «Красивая она все же», – подумал он, выходя во двор.

…Перед Тимкой стоят неподвижно шеренги его взвода. На правом фланге, как всегда, несуразная длинная фигура урядника Грабли. Он нагло смотрит на Тимку и всем видом своим словно спрашивает: «Ну, а дальше что?» Тимка старается не замечать Граблю и молча скользит взглядом по лицам казаков первой шеренги. Вон, рядом с Граблей, правофланговым, стоит Тимкин новый друг Васька. Вот, чуть ближе, два рослых конвойца – братья Лещенко, те самые, что хотели разоружить его в хмелевском саду. Вон, прямо перед ним, Никола Бредень, взводный кузнец с могучими руками, бессильно опущенными сейчас «по швам». А дальше – младший урядник Галушко. Он только что вернулся на хутор, смененный урядником Щурем, и, узнав о побеге Бурмина, виновато смотрел на Тимку.

Тимка остановился взглядом на молодом казаке.

– Савчук! Два шага вперед, марш! Казак вышел вперед и вытянулся.

– Ты знаешь обязанности дежурного по конюшне?

– Так точно, знаю, господин взводный.

– Так почему же ты, собачий сын, разрешил уряднику Бурмину коней увесть?!

– Он сказал, що вы его в первый взвод посылаете.

– Сказал!., посылаете!., ух… ты!.. – и Тимка первый раз в своей жизни обругал человека грязными, похабными словами. – Пропуск у него потребовал?

– Никак нет, господин взводный.

– Не потребовал… По приказанию командира взвода – двадцать шомполов перед строем. Я тебя научу, как дежурить, сволота!

– Господин взводный…

– Молчать! Урядник Галушко! Приведите в исполнение приказ.

Провинившегося казака положили на вынесенную из хаты лавку, сняли с него чекмень и рубаху, спустили шаровары.

Урядник Галушко взмахнул смоченным в самогоне шомполом и нанес первый удар. Кроваво–синий рубец вздулся на спине Савчука, из горла его вырвался хриплый стон. Второй удар был еще сильнее и пришелся по пояснице. Тимка поморщился от животного вопля избиваемого. «Ну и порет, сволочь, норовит все печенки отбить…»

После четвертого удара у Савчука пошла кровь из горла. Тимка не выдержал и махнул рукой:

– Отставить!

Галушко недовольно опустил уже занесенный шомпол:

– Всего четыре, господин взводный… Тимка разозлился:

– Не разговаривать!! Взво–о–од! Направо–аво–о! Ра–зойдись–и-ись!

…За ужином Тимка сидел молча и почти ничего не ел. Шпак тоже молчал, мало ел, но пил много, и хозяйка, подсевшая к ним, то и дело доливала в его стакан.

Взвод давно поужинал, и казаки разбрелись на ночлег. В хате, кроме них да хозяйских детей, спавших на печке, никого не было. «Зачем она его спаивает?» – подумал Тимка, недовольно взглянув на хозяйку. Но та, сделав вид, что не заметила Тимкиного взгляда, долила Шпаку стакан мутной жидкости.

– Кушайте, Михайло Пантелеевич. Шпак выпил и, не закусывая, вытер усы.

– Ты, Тимофей, о Савчуке меньше думай. Без строгости дисциплину держать нельзя.

Тимка ничего не ответил. Он потянулся за бутылкой, налил полстакана самогонки и залпом выпил.

– Тимочка! – всплеснула руками хозяйка.

– Оставь его, Степановна, – проговорил Шпак. Он заметно хмелел и, видимо, хотел спать.

От выпитого самогона у Тимки закружилась голова. Он встал из–за стола и нарочито зевнул.

– Пойду спать!

Хозяйка налила Шпаку еще стакан самогона и тоже поднялась.

– Я тебе в чулане постлала… иди ложись…

Тимка хотел возразить, но хозяйка взяла его за плечи и толкнула к двери.

– Иди, иди! Там крыс нет, а в зале я пат подмазывать буду.

Тимка побрел в чулан. Нащупав в темноте постланную хозяйкой перину, он наскоро разделся и лег, укрывшись тканевым одеялом.

…Было уже утро, когда Тимка открыл глаза и потянулся. Он вспомнил все, что с ним случилось, и сел. Тимка был один в чулане, но его постель еще хранила тепло хозяйкиного тела.

«Эх, погано вышло! А, да не все ли теперь равно!» Он стал одеваться. Дверь чулана приоткрылась, и в щель просунулась голова урядника 1 алушко.

– Господин взводный! Убег.

– Кто?!

– Савчук убег. Пеши. – Галушко простодушно улыбнулся. – Догнал я его, господин взводный, возле самого хутора, в балке он схоронился.

– Где же он, веди в хату.

– Нема…

– Как нема, ты же догнал?

– Срубал я его, господин взводный. Тимка вздрогнул.

Ему представился мертвый Савчук, разрубленный до пояса и залитый кровью.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

В ночь на пятое июля тысяча девятьсот двадцатого года в ставке барона Врангеля шло совещание верховного командования Русской армии. Врангель был нездоров, и на совещании председательствовал его начальник штаба, пожилой генерал с бритым лицом, покрытым сетью морщин. Начштаба прочитал собравшимся только что Подписанный Врангелем приказ о переходе в наступление против советских войск.

– Наконец–то! – вырвалось у одного из членов со–вещания – совсем еще молодого донского генерала Коновалова.

Начштаба неодобрительно глянул на чересчур экспансивного генерала и сухо продолжал:

– Итак, господа, какими же силами мы располагаем для нашего наступления? Прежде всего, это первый армейский корпус под командованием генерала Кутепова. В этот корпус входят дивизии: Корниловская, Марковская и Дроздовская. Всего корпус насчитывает шесть тысяч двести штыков, четыреста десять сабель, сто тридцать пулеметов и пятьдесят орудий.

– Во второй армейский корпус, под командованием генерала Слащова, входят две дивизии в составе пяти тысяч пятисот восьмидесяти штыков, восьмисот семидесяти сабель, ста сорока семи пулеметов и двадцати четырех орудий.

– Кубанские, терские, астраханские и черкесские полки образуют сводный корпус генерала Писарева в составе пяти тысяч девяносто шести штыков, тысячи ста восьмидесяти сабель, ста тридцати семи пулеметов и ста сорока орудий.

– Далее, мы имеем донской резервный корпус, насчитывающий семь тысяч шестьсот сорок штыков при ста шестнадцати пулеметах и двенадцати орудиях.

– Регулярная конница нами сведена в две кавалерийские дивизии.

– Кроме того, у нас есть специальные группы для десантных операций, двадцать четыре бронеавтомобиля, двенадцать танков, четыре бронепоезда и двенадцать аэропланов.

– Сейчас армия заняла исходное положение для общего наступления на Северную Таврию.

– Первый армейский корпус, подкрепленный двумя кавалерийскими дивизиями, шестью танками, двенадцатью бронемашинами и шестью аэропланами, сосредоточивается для нанесения главного удара на Перекопском перешейке.

Отпив воды из стоявшего перед ним стакана, начштаба продолжает:

– На Чонгарском перешейке развертывается сводный корпус генерала Писарева, усиленный шестью танками, двенадцатью бронемашинами и четырьмя бронепоездами. Второй армейский корпус, а также группы генерала Улагая и полковника Назарова готовятся к десантным операциям.

– Главный удар должен нанести корпус генерала Кутепова. Одновременно, завтра утром, корпус генерала Слащова высадится восточнее Геническа, у деревни Кирилловки, и, захватив железнодорожную линию Мелитополь – Севастополь, очутится в тылу чонгарской группы Красной Армии, имея заданием продвижение на линию Бердянск, Пологи, Александровск, Днепр.

– Послезавтра, седьмого июля, армия переходит в наступление по всему фронту. Вслед за этим мы высаживаем два десанта: один под командованием полковника Назарова, так называемый донской десант, – значительно восточнее десанта генерала Слащова с выходом к понизовью Дона и движением в направлении Константиновская – Новочеркасск.

– Другой десант, так называемый кубанский, под командованием генерала Улагая будет сделан в районе станицы Приморско – Ахтарской и имеет оперативной задачей: создание нового фронта на Кубани, соединение с Кубанской повстанческой армией генерала Алгина, захват всей Кубани и продвижение на Ростов. Как полковнику Назарову, так и генералу Улагаю придется в основном развертываться на местном материале, путем мобилизации казачьих станиц. Некоторую подготовку в этом направлении мы уже сделали…

Начштаба достал платок, вытер им лоб. Представитель английского генштаба, полковник Флобс, сидевший напротив начштаба и рисовавший на своем блокноте какие–то фигурки, поднял голову, и его серые глаза неподвижно остановились на лице начштаба.

– Вы ничего не сказали о силах противника, генерал.

Начштаба слегка поморщился, но сейчас же постарался изобразить на своем лице любезную улыбку. За холодно–непроницаемым взглядом Флобса начштаба чувствовал скрытое презрение к тем, кому Флобс, как он любил выражаться, приехал помогать.

– Против Перекопского перешейка наши войска имеют перед собой две стрелковые дивизии, две стрелковые бригады, один конный полк. Орудий у противника – около ста. За Чонгарским перешейком наши части встретят одну стрелковую дивизию, две кавалерийские и три бронепоезда. Общее число орудий – не больше тридцати. Все эти части составляют так называемую Тринадцатую армию. Общая численность ее – около девяти тысяч штыков и примерно три тысячи сабель при ста двадцати пяти – ста тридцати орудиях.

Начштаба замолчал и покосился на своего соседа – француза, черноволосого, любезного, вечно улыбающегося полковника. Француз заметил взгляд генерала и ободряюще улыбнулся, хотя из всего доклада он, зная плохо русский язык, понял лишь немногое. Он тоже недолюбливал надменного англичанина и был убежден, что Франция больше помогает генералу Врангелю и, следовательно, имеет больше прав на то, чтобы направлять и корректировать действия врангелевской армии. Англичане же и на этот раз хитрят.

Француз недоброжелательно покосился на полковника Флобса и попросил слова.

– Господа, настал наконец день, когда план, выработанный французским генштабом при участии английского штаба, – полковник небрежно кивнул в сторону Флобса, – начинает приводиться в действие. Я не сомневаюсь в его успехе, ибо исполнять его будут русские солдаты, всегда отличающиеся своей храбростью.

– Вы забываете, что против них будут драться тоже русские солдаты, которые так же храбры, – заметил холодно Флобс.

Француз беспомощно оглянулся по сторонам и умолк. Наступило неловкое молчание. Начштаба поспешил вмешаться:

– Не будем ссориться, господа! План разработан и подготовлен прекрасно, и остается его только выполнить… А теперь, господа, перейдем к вопросам о действии нашего и союзного флотов.

Лицо военного комиссара было необычно строгим. Он привычным жестом заложил пальцы за широкий ременный пояс и сказал решительно:

– Заседание бюро считаю открытым… Слово для сообщения имеет товарищ Семенной. Давай, Андрей.

Семенной поднялся с дивана, снял папаху и провел ладонью по волосам. Потом неторопливо прошел к столу, стал рядом с комиссаром.

– Два дня назад Врангель вылез из своей крымской берлоги. Его войска смяли сопротивление нашей Тринадцатой армии и продвигаются по всему фронту. С часу на час надо ждать выступления Алгина и попытки местных куркулей поднять казаков на восстание… Положение настолько серьезно, что я вынужден был объявить на осадном положении Каневской и Староминской районы. Сейчас надо обсудить дальнейшие меры.

Комиссар посмотрел вопросительно на Бабича:

– Сегодня же треба арестовать всех куркулей, всех, кто заодно с врангелевцами…

– Добре, – кивнул головой Андрей. – Нехай они, бисовы души, окопы роют.

Комиссар повернулся к Хмелю:

– А что ты скажешь, Семен?

– Я немедля выгоню всю гаевскую конницу с хуторов, а самого Алгина и его штаб запру в плавнях – нехай с голоду пухнут!

•– И це добре, – заметил Андрей. – Хлопцев да пулеметов у тебя теперь богато. А ты что предложишь, товарищ командир роты?

С дивана поднялся пожилой седоусый человек в защитной гимнастерке, пересеченной ремнями.

– Я уже получил приказ от Хмеля о сборе роты. Рота собирается до гарнизона и готова к бою.

– Добре, – кивнул Андрей. – Я объявил сбор гарнизонов по станицам и хуторам Каневского района и приказал Каневскому гарнизону запереть Бриньковскую дамбу, а Остап Капуста со своими хлопцами уж добре гоняет по степи того Гая. А вскорости Остап оцепит все ходы и выход в Челбасских плавнях, – хай Гринь и не думае прорваться до Рябоконя або до нас. То же треба сделать и здесь. Еще вот что: написал я письмо начальнику Бриньковского гарнизона, Порфирию Кадыгробу, чтоб подымал он на Рябоконя приморских рыбалок да иногородние хутора… К нам на помощь идет Уральская кавбригада… До ее прихода надо стойко держаться, товарищи.

…После совещания бюро Андрей с комиссаром остались одни.

– Надо, Абрам, наступать и быть первыми, – сказал Андрей, – иначе не миновать нам быть битыми. Алгин сильнее нас и, если дать ему объединить все свои отряды, порежет он нас, как курчат.

– Что тебе обещали в Ростове?

– Помогут оружием и патронами… Просят держаться.

__ А Уральская бригада?

– Бригада, сказать по правде, приедет еще не скоро. Но это надо держать в тайне, чтоб не обескураживать…

__ Могли бы, в крайнем случае, прислать сюда части Девятой армии, – недовольно проговорил комиссар.

– Сейчас все внимание приковано к полякам и Врангелю.

– А если Алгин вырежет наши гарнизоны и, заняв Кубань, развернет мобилизацию, тогда что?

Андрей не ответил. Помолчав, он сказал твердо:

– Никто не должен упрекнуть нас, Абрам, что мы без боя отдали Кубань врагу.

– Мертвых не упрекают.

– Да… А пока мы живы, Абрам, будем биться изо всех сил… Давай–ка проверим список куркулей.

…Андрей ехал домой взволнованный. Надвигались грозные события, и от его умения, его выдержки зависело многое в предстоящих жестоких боях. Алгин – умный и сильный враг. Если он не выступил сразу же после выхода Врангеля из Крыма, – значит, чего–то ждет… Ждет, несмотря на то что, несомненно, знает об Уральской бригаде… И даже та трепка, которую Капуста задал коннице Гриня, не заставила Алгина изменить свою тактику выжидания.

В сенях Андрей столкнулся с Наталкой. Он еще не видел ее после своего возвращения из Ростова; минуя Староминскую, он проехал в Каневскую, а вернувшись оттуда, попросил комиссара срочно созвать бюро парторганизации. Наталка радостно вскрикнула и повисла у него на шее.

– Дядя Андрей! А Семен уже пришел, вас ждет! Неожиданно поцеловав его в щеку, она убежала. Андрей прошел в кухню, снял оружие и, бросив его на койку, стал расстегивать воротник чекменя. В комнате Наталки послышались возня и приглушенные голоса. «У нее кто–то есть», – подумал Андрей и подошел к двери.

Наталка, обхватив за талию сопротивляющуюся Зинаиду Дмитриевну, кружилась с ней по комнате.

«А ведь она рада моему приезду!» – мелькнула у него мысль. Он с нежностью наблюдал за расшалившейся Наталкой и только когда увидел, что его заметили, переступил порог.

– Здравствуйте, Зинаида Дмитриевна! Наталка, пусти ее, пожалуйста.

Он подал учительнице руку и, задержав ее тонкие пальцы в своей широкой ладони, посмотрел ей в глаза.

– Продолжаете худеть? Я вам запрещаю жить одной в школе. – И обращаясь к Наталке: – Ты ее не отпускай. Пусть здесь поживет…

– Не пущу, дядя Андрей, пусть и не думает.

– Но ведь это насилие над личностью! – шутливо возмущалась Зинаида Дмитриевна.

– Иногда необходимо насилие, – ответил Андрей и прошел в зал, где на койке лежал Семен Хмель.

– Ты зачем встаешь? Хочешь, чтобы раны открылись? – Андрей присел в ногах. Хмель, показывая глазами на дверь, тихо проговорил:

– Затвори.

Андрей притворил дверь и опять сел на койку. Хмель сказал:

– Вчера за малым Сухенко не поймали.

– Как, где?!

– Тише… Ночью он пробрался в станицу – ив школу, думал, видно, что учительница там, а Бабич у школы пост выставил. Ну, часовой увидел его: «Стой! Ложись!» А он по часовому – из нагана, да ходу. Прибег к попу Кириллу – коней он там с вестовым оставил, – а Бабич с хлопцами уже там обыск делает. Он назад… через церковную ограду перемахнул и бежать…

– Убег?..

– Убег, стерва.

– Ну, черт с ним. Чтоб ты мне не смел из дому выходить! Попа и ординарца сам допрошу.

Вошла Наталка.

– Что же вы? Борщ простынет. Дядя Андрей, после обеда в моей комнате отдыхать ляжете. Мы вам и ставни позачиняем, чтоб мухи не кусали. Тетя Зина! Помоги их обедать тащить. – Наталка схватила Андрея за руку. – Мы с тетей Зиной во дворе стол накрыли, под вишней. Идемте! Тетя Зина-а!..

Сухенко нашел Алгина в землянке полковника Дрофы. Генерал сидел за грубо сколоченным столом и что–то писал. На его коричневой черкеске тускло блестели золотые генеральские погоны, а на шее, поверх кремового чекменя, висел орден Владимира с мечами.

Сухенко остановился у входа. Алгин поднял голову и ворчливо проговорил:

– Заходите, молодой человек. Рассказывайте, где столько времени пропадали.

Сухенко прошел к столу и сел на табурет напротив генерала. Лишь тогда он увидел, что Алгин в комнате не один: в углу на бурке спал полковник Дрофа.

– Ну-с?.. – Алгин отложил в сторону ручку и приготовился слушать. Но окинув взглядом расстроенное лицо начальника штаба и его замаранную кровью черкеску, вскочил и засуетился. – Ах, боже мой, вы ранены? Да говорите же, полковник! Нате, выпейте воды.

– Благодарю, ваше превосходительство. Я чертовски устал и… слегка ранен.

В углу зашевелился Дрофа. Он поднялся со своего ложа, зевнул и, увидев Сухенко, иронически бросил:

– А, заявились? Расскажите нам о своей инспекторской поездке.

Сухенко, сделав вид, что не понял насмешки, сел на табурет.

– Конница полковника Гриня, как я и ожидал, замечательная. Люди – на подбор. Конский состав тоже хорош…

– Был хорош, – сухо оборвал его Дрофа. – Отстали от жизни, господин полковник. Пока вы искали приключений в Староминской, конницу полковника Гриня так потрепали, что от нее почти ничего не осталось.

– В этом я не виноват… – подавленно ответил Сухенко.

Генерал хотел что–то сказать, но Дрофа, не заметив этого, продолжал:

– Потеря двух полков вашей бригады из трех тоже, стало быть, произошла не по вашей вине? Но по существу эти чрезвычайно тяжелые для нас неудачи связаны с вашими любовными похождениями.

Сухенко, побледнев, поднялся.

– Что вы этим хотите сказать, полковник?

– Только то, что всякий начальник штаба, а начальник штаба повстанческой армии в особенности, должен являться мозгом армии, а следовательно, иметь всегда ясную голову и твердую волю…

– Полковник Дрофа! Я – начальник штаба…

– А я помощник командующего армией. Той армией, которую мы должны создать. Нам дорог каждый боец и каждый час, а из–за вашей распущенности мы теряем целые полки и сотни.

Вмешался генерал.

– Марк Сергеевич, оставьте. Пусть отдохнет, поговорим об этом после.

– Но, ваше превосходительство… – начал было Сухенко.

Генерал неожиданно перешел на резкий, повелительный тон.

– Полковник Дрофа совершенно прав. Если вы не прекратите ваших похождений, я вас сниму и отдам под суд… А теперь слушайте: сегодня мы получили сообщение из Крыма о том, что отправка десанта несколько задерживается получением из Англии двух пароходов с обмундированием и оружием. Нам приказано воздержаться от выступления до прибытия десанта.

Сухенко вскочил:

– Что ж они хотят, чтобы пришла Уральская бригада и вырезала нас?!

– Успокойтесь. В сообщении указано, что бригада прибудет не раньше чем через три недели и… что командир ее поступает в наше распоряжение.

– Что?!

– Да, в наше распоряжение. Марк Сергеевич лично знаком с комбригом, и это облегчит нам связь. Кроме того, я решил ехать сам в ставку и по возможности ускорить выступление десантной группы из Крыма. На это время, Марк Сергеевич, вы замените меня здесь.

– Три недели!.. – с отчаянием проговорил Сухенко. – Три недели – это так долго!.. Я считаю необходимым выступить немедленно, захватить ряд станиц, и в особенности Староминскую, Бриньковскую, Каневскую, Приморско – Ахтарскую и Гривенскую. Этим мы сможем обеспечить высадку десанта и к тому времени, пока он подойдет, провести мобилизацию.

Алгин покачал головой.

– Нет, Анатолий Николаевич, так нельзя. Если даже нам удастся в несколько дней подавить сопротивление гарнизонов и развернуть мобилизацию, то вооружить казаков нам нечем.

– Оружие у них найдется.

– Ни черта у них его не осталось, – зло проговорил Дрофа. – Вот если б ваши полки были дома, тогда другое дело, а сейчас хочешь не хочешь надо ждать. Иначе части Девятой армии, брошенные из Ростова, смогут расправиться с нами еще быстрее, чем мы с гарнизонами.

– Их там уже нет.

– Представьте себе, что еще есть. И если они будут брошены не на основной фронт, а на нас, то нам придется очень плохо. Недаром же Семенной побывал в Ростове. Несомненно, он там добился этого.

– Эту собаку, Семенного, надо немедленно убить! – воскликнул, вскочив, Сухенко и тотчас же, поморщившись от боли, сел опять.

Дрофа переглянулся с Алгиным. Генерал вновь заговорил, постукивая пальцами по столу и обдумывая каждую фразу.

– Я час назад совещался без вас с Марк Сергеевичем, и мы пришли к такому выводу: несомненно, сегодня ночью, не позже завтрашнего дня, конные сотни гарнизона выступят для нападения на конницу Гая. Надо сегодня же собрать всю нашу конницу в кулак, под командой Гая, бросить им навстречу. Что бы вы ни говорили о Семенном, он, несомненно, умный человек. Поэтому надо попытаться привлечь его на нашу сторону. Я буду просить барона Врангеля поручить формирование Второго казачьего корпуса… полковнику Семенному.

– Не пойдет он на это! – угрюмо сказал Сухенко.

– Увидим. Командовать корпусом – это большой соблазн…

Первая сотня гарнизона в конном строю стояла па улице против ревкома. Андрей в своем кабинете давал командирам последние указания.

– Задача ясна, товарищи? Надо добиться полного разгрома отряда. Ни одного пулемета, ни одной тачанки не оставить в плавнях. К тому времени, когда Алгин думает вылезти из камыша, у него не должно быть кавалерии. Ну, до свидания, товарищи! Желаю успеха. – Он встал. Поднялись и командиры.

– Разгоним, товарищ Семенной! – сказал один из них.

– Разогнать мало – надо разгромить, обезоружить, отобрать лошадей. – Он подошел к комиссару и обнял его.

– Желаю победы, Абрам!.. Да смотрите, хлопцы, не осрамитесь…

Андрей стоит на крыльце ревкома. Походной колонной проходит мимо него первая сотня. Вот и последний, четвертый, взвод. Серые черкески, вороные кони, лихо сдвинутые на затылок белые папахи с голубыми верхами. Голубые башлыки. А вот и пулеметные тачанки. Усатые партизаны еле сдерживают сытые четверки. Андрей всматривается в лица пулеметчиков. Эх, кабы степной простор! Свистнули бы в воздухе нагайки. Помчались бы застоявшиеся кони, натянулись бы постромки…

Андрей улыбнулся.

– Счастливой дороги, хлопцы! – прошептал он и ушел в ревком.

Около его кабинета стояли два конвойца, а между ними – пожилой казак с огненно–рыжей бородой… Андрей сделал вид, что не заметил колючего взгляда его маленьких желто–карих глаз. Он вошел в кабинет, за ним конвойцы ввели рыжего казака. Андрей подошел к столу, сказал конвойцам:

– Выйдите, хлопцы. – И когда за ними закрылась дверь, подошел к арестованному.

– Вот мы и встретились, Волобуй.

– Довел господь, Андрей Григорьевич…

– Аль не рад?

– Какая уж радость… – вздохнул Волобуй.

– Сидай, гостем будешь.

– И то сяду. Ноги отекать стали, старею, Андрей

Григорьевич.

– Да… Подался. Фигура не та и борода не та. За девчатами, видно, уж не бегаешь?

– До того ли теперь…

– Ну что ж, рассказывай, как живешь, как хутор?

– Живем, слава богу.

– За что же арестовали?

– Тебе виднее, ты теперь вроде атамана.

– А ты не знаешь?

– Не знаю…

– И ничем Советской власти не шкодил?

– Старик я уже…

– Что ж, придется мне напомнить тебе кое о чем… Ты полковника Гриня знаешь?

– Каневской он…

– Договор с ним заключал?

– Нет…

– А скот ему в плавни отправлял?

– Ив думках не було!

Андрей достал из ящика стола серую папку, развернул и перелистал несколько листков.

– В марте одиннадцать коров–немок и сорок овец племенных породы рамбулье да одиннадцать телят племенных зарезал, а туши в плавни… к полковнику Гриню. В апреле четыре коровы–немки, и тридцать семь племенных овец, да девять телят… тоже в плавни. В мае туда же семь коров, два бугая племенных и сорок овец рамбулье… То же в июне.

– Моя скотина, никто мне не указ!..

– Мало того, что ты бандитов годуешь, ты еще, подлюга, племенной скот переводишь!

Волобуй вскочил. Спокойствие покинуло его, он впился пальцами в край стола и забрызгал слюной.

– Ты мне ее наживал, скотину? Барашков племенных тебе жалко, а знаешь ли, сколько труда положил, грошей скольких стоило, пока я их развел? Знаешь? Во всем округе таких овец нет, и не будет.

– Садись. Ну! Волобуй нехотя сел.

– Хлеб, сколько с тебя причитается, сдал?

– Нету у меня хлеба, скотину годувать нечем… Потому и режу.

– Это в мае да в июне нечем? Значит, для Красной Армии хлеба нет, а для бандитов есть?.. Сколько подвод в плавни отправил?

– Не отправлял я им хлеба.

– Так… – и Андрей снова заглянул в бумаги. – В апреле пять подвод муки, в мае три, в июне четыре. А говоришь, хлеба нет, скот годувать нечем.

Волобуй молчал.

– Говори, отправлял или нет?

– Ежели у тебя там записано, зачем пытаешь?

– Значит, отправлял? Деньги за скот и муку от полковника Гриня или генерала Алгина получал?

– Не брал я с них денег… для души делал. Жена умерла… сам старый уже… Я наживал… я и проживаю.

– И ничего тебе полковник Гринь за твое добро не обещал?

– Нет.

– Вспомни.

– Нечего мне вспоминать.

– А землю казаков, которые в красных гарнизонах служат и в Красной Армии, не обещал?

– Не насиловал его, сам предложил.

– Хорошо… Ну, больше мне с тобой не о чем разговаривать.

– Что ж со мной робить будешь?

– А это как комиссия решит.

– Ты ж председатель.

– Моя думка – расстрелять.

– Значит, пускай хутор гибнет?

– Без тебя целей будет, – Андрей позвонил. – Уберите арестованного.

Волобуя увели. Андрей закрыл папку и спрятал ее в стол. В комнату заглянул пожилой высокий человек в белой рубахе, смазанных сапогах и с черным картузом в руке.

– Звал, Андрей Григорьевич? Андрей поднялся и пошел к двери.

– Заходи, заходи, Прокофьевич. – И когда тот вошел в кабинет, взял его под руку и повел к дивану. – Как доехал, Прокофьевич? Да сидай, ты у меня сегодня – самый дорогой гость.

– Спасибо, Андрей Григорьевич, лихо доехал. Твой хлопец так коней гнал, что аж печонки наружу просились. Чтоб дорогу сократить, так он по целине гнал.

– Давно у дочки живешь?

– Второй год пошел, да какое ж это житье? Из чужих рук смотришь! Зятек–то у меня казак. Не так зробил, не так ступнул, ко всему придирки делает. Эх, Андрей Григорьевич, горько на старости лет жить так–то!

– Ну, какой ты старик, Прокофьевич. Почти и не седой еще, в руки ежели подкову дать, враз сломаешь, а?

– Нет, Андрей Григорьевич, не тот уж я. А было время, груженую подводу на спине приподымал. Помнишь, твою фуру раз из грязи вытащил?

– Помню, а как же… Значит, недоволен своей жизнью, Прокофьевич? Может, по стаду скучаешь, а?

– Оно, конечно, Андрей Григорьевич, без настоящего дела скучно. Сам знаешь, пятнадцать лет чабановал да шесть лет у Волобуя в старших пастухах ходил. Еще при батьке его поступал. Да кто ему и овец–то французских развел, как не я? Ведь ночей не спал, как с малыми детьми, с ними возился.

__ Порезал их Волобуй…

__ Как порезал? Да ты что? Не шутишь?

– Какие уж тут шутки! Половину племенного стада вырезал.

Андрей видел, что тяжело было старому пастуху услышать о гибели его любимого стада. Он прошелся по комнате, потом сел за стол и стал что–то писать, изредка поглядывая на Прокофьевича. Тот сидел на диване, низко опустив голову, и не понять было, то ли грустит старый чабан, то ли думает какую думу. Наконец он поднялся и подошел к столу.

– Вот что, Андрей Григорьевич. Может, не поймешь ты меня, да нет, должен понять. Знаю, не до этого тебе зараз, да дело такое… Откладывать нельзя.

– Говори, Прокофьевич, затем и звал, чтоб совет твой послушать.

– Знаешь ли, что за овцы у Волобуя?

– Бачил.

– Нет таких больше на всей Кубани, да, может, и подале сразу не сыщешь.

– Знаю.

– Вот ты Волобуя посадил, это гарно, хутор–то брошенный, за скотиной ухаживать треба?

– Обязательно, Прокофьевич.

– А шерсть тоже нужна? Вот воевать кончите, кинетесь, а племенных овечек–то и нема… вырезали.

– Что ж ты советуешь?

– Хутор овечий организовать треба, племенной скот сохранить.

Андрей, пряча в глазах улыбку, низко склонив голову, продолжал что–то писать. Но вот он отложил ручку, пристально посмотрел на Прокофьевича и встал. В руках у него был лист бумаги со штампом и печатью.

– Именем Советской власти назначаю тебя, Прокофьевич, управляющим Первым государственным хутором племенного скота. Подбери себе помощников и хозяинуй, а чтоб бандиты вас там не вырезали, дам приказ Остапу Капусте, чтоб выслал для охраны взвод хлопцев да пулеметную тачанку.

Прокофьевич вышел из кабинета председателя ревкома, сияя от радости.

– Управляющий… Чудно… Ну и Андрей! Наговорит – «хозяинуй»! – Заметив любопытные взгляды писарей, он гордо выпрямился.

На исходе третьего дня в станицу вернулись конные сотни гарнизона. Без песен, с хмурыми лицами, ехали бойцы по станичным улицам. У многих из них головы были завязаны белыми тряпками со следами ржаво–кровавых пятен.

Привели сотни Павел Бабич и Константин Бурмин.

Андрей был в ревкоме, когда дежурный доложил ему по телефону о прибытии гарнизонных сотен. Андрей был удивлен тем, что к нему не зашел ни комиссар, ни Бабич. Он надел шашку и, не дожидаясь, пока ему подадут лошадь, пошел к гарнизону.

Вот и зеленые ворота гарнизона. Часовой при виде Андрея становится во фронт и прижимает к плечу жало штыка. Андрей толкает ногой калитку и входит во двор.

Сотни уже развели коней по взводным конюшням и собрались на обширном дворе гарнизона для общей переклички.

Четыре цветных шеренги. Две синие, в красноверхих черных папахах и алых башлыках, и две серые, в белых папахах с голубыми верхами и голубых башлыках. На правом фланге – развернутое атласное знамя гарнизона. Бабич стоит лицом к шеренгам с гарнизонным журналом в руках:

– Кравцов Иван!

– Пал за революцию! – слышит Андрей громкий голос из синих рядов и затем команду Бабича:

– Гарни–изо–о-он! Смирно–о–о! Глаза налево! Слушай! На караул!

Бабич подходит с рапортом. У него тоже голова обмотана белой тряпкой, поверх тряпки надета папаха.

– Товарищ председатель Военно–революционного комитета! Конные сотни гарнизона прибыли после боевых операций. За время похода дважды были атакованы конницей Гая и три раза сами переходили в атаку. Во время боев сотни имеют семнадцать тяжелораненых, сорок два легко и девять убитых. – И, помолчав, добавил: – Во время нашей атаки убиты комиссар и командир второй сотни.