Текст книги "Плавни"

Автор книги: Борис Крамаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

Есаул Гай, по приказу полковника Дрофы, вышел из плавней и занял со своим отрядом хутор Деркачихи. В тот же день, к вечеру, туда переехал со своим штабом генерал Алгин.

Хутор был удобен тем, что стоял на пригорке, совсем близко от плавней, и с наблюдательного пункта, устроенного на старом тополе, можно было видеть в бинокль на двадцать верст вокруг. Сам же хутор был укрыт в густом фруктовом саду.

Генерал, несмотря на протесты хозяйки, поселился не в самом доме, а в маленькой пристройке.

Начальником штаба генерал назначил полковника Сухенко и сейчас с нетерпением ожидал его приезда.

Есаул Гай бродил по огромному саду и внимательно осматривал завязи. Сад был старый, но в прекрасном состоянии. Все деревья были окопаны, стволы вымазаны известью, и на каждое был надет воротник из рогожи. Бурьян по всему саду был выполот, а главные дорожки посыпаны песком и обсажены по бокам кустами крыжовника, черной и красной смородины. Оканчивался сад вишневой рощей, за которой рос малинник, доходивший до самой балки.

Недалеко от хутора была речка. Подходила она к самому саду и, огибая его и балку, текла вдаль, туда, где на горизонте виднелось зеленое море плавней. Гай с довольной улыбкой переходил от одного дерева к другому, радуясь будущему урожаю. Побродив по саду, Гай вышел к речке, к тому месту, где она, повертывая в сторону, расширялась, образуя небольшое озеро с песчаной отмелью.

Все озеро было усеяно плавающей птицей. Перемешивались две огромные стаи: одна – белых уток, а другая – белых и серых гусей. Тут же плавали первые утиные и гусиные выводки.

Немного в стороне, ближе к противоположному берегу, густо заросшему камышом, ныряли дикие утки, плавали лыски и водяные курочки, а на самой отмели важно прохаживались белые цапли. Над озером кружились с пронзительным криком чайки.

Гай долго стоял, прислонясь к старому вязу, росшему на полдороге от сада к речке, потом, улыбнувшись, пошел назад. Пройдя садом до амбара, он сел на крылечко, подставив солнцу и легкому ветерку непокрытую голову. Было так приятно греться в солнечных лучах и смотреть на возню маленьких еще совсем желтых цыплят.

Из кухни выглянула голова Деркачихи. Увидев есаула, Деркачиха торопливо поправила прическу и, немного жеманясь, пошла к амбару.

– Вы бы отдохнули перед обедом.

Есаул подвинулся, давая ей возле себя место.

– День так хорош, что спать никак не хочется. Сядьте, Глафира Степановна, поговорим.

– О чем говорить–то мне с вами, Виктор Мартынович?.. Необразованная я, едва читать могу.

– Если даже это так. все–таки вы очень привлекательная… и умная женщина. Ведь таким хозяйством управлять тоже не каждый может.

– И не говорите, Виктор Мартынович, просто с ног сбиваешься. Тяжело мне без мужа, все одна и одна… – Глафира Степановна кончиком передника вытерла глаз.

– Да, хозяйство большое. Замуж вам надо. Женщина вы молодая, богатая…

– Вот этого–то я и боюсь. Полюбишь какого человека, а ему не я нужна буду, а хутор мой… Да и хоть сама я без образования, а за необразованного выходить–то не хочется. Муж–то офицером был, отвыкла я от грубости.

– Зачем же за необразованного? На вас любой офицер женится.

Есаул придвинулся ближе и взял белую пухлую руку Деркачихи.

– Вы смотрите, и руки у вас белые да красивые, как у настоящей барыни.

– Что вы, Виктор Мартынович! Вечно вы шутите. – Глафира Степановна засмеялась. – Пойду я, а то ваши офицеры увидят – еще чего плохое подумают…

Она поднялась и торопливо пошла к дому. Есаул подумал: «Красивая баба, а главное – богатая. С таким хутором, ежели с умом управлять им, жить можно хорошо. А что, если в самом деле жениться на ней? Не век же в холостяках ходить, сорок лет скоро стукнет… Когда выбьем большевиков с Кубани, не пойду я на Ростов наступать. Возьму отпуск и останусь на хуторе…»

Он хозяйским взглядом оглядел двор. «Вот скотный сарай обмазать надо, да и крышу перекрыть, а у дома крылечко новое сделать и ставни покрасить заново… в зеленый цвет. А сад хороший… да, хорош сад! Любил дед Деркач с садом возиться, яблонь одних шестьдесят семь корней… хорошо этак зимой: на дворе вьюга, метель, а ты в чистой комнате сидишь за столом, а на столе перцовочка и гусь жареный с яблоками… Нет, что тут колебаться, ей–богу, женюсь».

Он решительно поднялся. «Пойду сейчас скажу ей об этом… Нет, лучше после… А вдруг кто–нибудь опередит? Нет, пойду–ка я сейчас и скажу: «Глафира Степановна, я всю жизнь мечтал построить хутор и бросить военную жизнь…» Нет, это не годится, лучше так: «Дорогая Глафира Степановна, я с первого раза полюбил…» Нет, опять не то. Ну да ладно, придумаю что–нибудь. Разве выпить для храбрости? Тьфу, черт, да что я, юнкер, что ли? Пойду!»

Деркачиху нашел есаул в спальне. Она только что сняла с постели тюлевую накидку и собиралась лечь. Завидев в дверях высокую фигуру есаула, удивленно вскрикнула:

– Ой, не заходите, Виктор Мартынович, я в одной нижней юбке!

Но есаул уже вошел в комнату и прикрыл за собой дверь.

– Глафира Степановна, я человек немолодой, не подхорунжий какой–нибудь… Словом, я хочу на вас жениться.

Деркачиха охнула и села на кровать.

После, после, Виктор Мартынович, подождите, я оденусь.

– Зачем же одеваться? Я…

– Не подходите ко мне… Я боюсь вас, Виктор Мартынович!..

Но есаул сжал ее в своих объятиях и целовал в лицо, в шею, в грудь.

…Сухенко приехал глубокой ночью. Генерал уже спал в своей каморке, сладко посапывая.

Маленькая керосиновая лампа стояла на табуретке рядом с койкой и отбрасывала неровный свет на заросшее седой щетиной лицо генерала. Сухенко с минуту всматривался в спящего, потом подошел к койке и решительно тронул за плечо. Генерал открыл глаза. Узнав Сухенко, сбросил с себя бурку и сел на койке:

– Здравствуйте. Ну что?

– Завтра утром.

– Очень хорошо. Пулеметы спрятаны?

– Не беспокойтесь, все сделано, большевики не получат ни одного пулемета, ни одного бойца из моей бригады.

– Отлично, полковник. Основная задача вот в чем: не дав бригаду на фронт, показать большевикам, что это лишь бунт бригады, так сказать стихийное движение.

– Ну, это навряд ли удастся, – недовольно буркнул Сухенко.

– Вы думаете, что «товарищи» догадаются?

– Не обо всем, но… во всяком случае, они знают о вашем существовании.

– Это плохо… После окончания этой операции надо нашему штабу уйти в глубокое подполье, распустить слух о вашем и моем отъезде к Врангелю. Главное – показать им, что нас не так уж много, что из–за нас не стоит держать на Кубани войска. Вы составили список особо надежных людей для переброски в ихние гарнизоны?

Полковник полез во внутренний карман черкески и достал оттуда листок бумаги.

– Вот. Всем этим людям уже даны инструкции.

– Отлично! – Генерал зло усмехнулся. – Это будет хороший подарок большевикам… Офицеров постарайтесь разбросать по хуторам с таким расчетом, чтобы в нужный момент они могли быстро собрать своих людей и явиться на сборные пункты.

– Будет сделано, ваше превосходительство.

– Ну, а пока идите спать. Утром приедет полковник Дрофа, и мы поговорим подробнее. Вы завтра будете весь день на хуторе?

– Нет, ваше превосходительство, днем я выеду в Староминскую.

– Зачем это? Как раз туда вам не следует ехать. Сухенко смешался.

– Так, знаете ли… личное дело…

– Какое там может быть личное дело? Вы не имеете права рисковать сейчас своей жизнью.

– Мне крайне нужно попасть в станицу.

– Надеюсь, не любовные дела?

Сухенко смутился еще больше.

– Нет, скорее семейные.

– Ну, как хотите, я вас не могу отпустить. И потом, вы мне будете завтра нужны.

Сухенко молча наклонил голову и вышел из комнаты.

2

Андрей пришел в ревком под утро. Не раздеваясь, свалился на диван и тотчас же уснул. Когда он проснулся от сильного стука в дверь, ему показалось, что спал он лишь несколько минут. Но, взглянув в окно, Андрей увидел, что солнце высоко и на дворе уже день.

В дверь продолжали стучать.

– Сейчас! – крикнул Андрей и, еще не стряхнув с себя сна, поспешил к дверям. В комнату вошел комиссар бригады.

– Однако здоров же ты спать! Что, ночью работал?

– Работал, – нехотя ответил Андрей и стал сворачивать бурку. – Выступаете?

– Первый кубанский полк выступил сегодня утром из Каневской.

– А Первый запорожский?

– Сейчас выступает. Перед отправкой хочу небольшой митинг провести, за тобой пришел. Что ж, идем. А как в Новолеушковской?

– Мятежники окружены сегодня ночью частями Инзенской дивизии и сдались.

– О Сухенко ничего не слыхал?

– Нет. Вероятно, к Врангелю удрал.

– Он в плавнях у Алгина, и конвойная сотня с ним.

– Вот как? – удивился комиссар.

– Смотри, как бы он тебе чего не натворил.

– Ты прав. Ну, идем, митинг открывать надо.

– Митинг митингом, а я сейчас распоряжусь.

…Первый запорожский полк выстроился четырехугольником на базарной площади.

Андрей привычным взглядом окинул конные шеренги. Его взор с удивлением задержался на пулеметных тачанках. Он хотел сказать что–то стоящему рядом комиссару, но заметив подъехавшего Остапа Капусту, поспешно сошел на площадь.

– Ну, что?

– Первый кубанский разбежался, отойдя верст тридцать от Каневской. Комиссар полка убит. Часть казаков вернулась в станицу. Сейчас идет бой между ними и гарнизоном. Провода перерезаны…

– Тише говори, услышат.

Капуста продолжал шепотом:

– Ты глянь, Андрей Григорьевич, що у них на пулеметных тачанках. Пулеметы попрятали, а чучела поделали и чехлами прикрыли.

– Эта хитрость им боком выйдет, – усмехнулся Андрей. – Где Хмель?

– В гарнизоне. Хлопцы коней седлают.

– Ладно. Передай ему, что я сейчас буду. Пусть выстроит сотню.

Андрей спокойно поднялся на трибуну и, обращаясь к комбригу и комиссару, проговорил:

– Очень извиняюсь, товарищи, но выступать на митинге не буду: получил сообщение о появлении конной банды вблизи станицы.

Комбриг побледнел и испытующе взглянул на Андрея.

– Если нужна помощь, товарищ Семенной, всегда готов…

– Не беспокойтесь, управимся сами.

Комиссар взял дружески Андрея за локоть.

– Не отказывайся. Бери полк – и действуй. А выступление на фронт можно отложить на завтра.

– Нет, нет вы и так уж запаздываете. Справлюсь силами своего гарнизона… Ну, прощайте, товарищи.

Андрей простился с комбригом и, пожимая руку комиссару, шепнул ему на ухо:

– Держи ухо востро, комиссар. Не верь этой собаке!

Через минуту он уже мчался на коне по площади.

Гарнизон, после разгрома его бригадой, насчитывал всего одну сводную сотню под командой Павла Бабича. Капуста же собирал для себя сотню вновь, пропадая из станицы по целым суткам, и лишь Андрей, да еще разве Семен Хмель знали, где он блуждает. Сотня гарнизона, построенная на улице, ожидала Андрея. Хмель, на гнедой ногайской кобыле, помчался навстречу Андрею.

– Что, Семен, началось?

– Ты что–нибудь понимаешь во всем этом, Андрей?

– Скорее догадываюсь кое о чем. Эта старая лисица Алгин, не считая возможным идти на открытое восстание, решил распустить бригаду и тем самым сохранить ее для себя. Вот что, Семен, отбери трех–четырех хлопцев, и пусть, они наметом паняют до Павловской, предупредят наших.

– А гарнизон?

– Сотня поедет с нами. Верстах в двенадцати отсюда есть большая балка, мимо которой идет ихний шлях, а вправо – большой курган. Ты заведешь сотню в балку и выставишь пулемет в терновнике, я же с другим пулеметом и парой хлопцев засяду на кургане. А там видно будет. Задача ясна?

Хмель ухмыльнулся удовлетворенно.

– Вполне, Андрей.

3

Андрей, лежа на кургане, наблюдал в бинокль за приближающейся конницей. Полк шел походной колонной без охранения. Впереди ехали двое – комбриг и командир полка.

«А где же комиссар?» – с беспокойством подумал Андрей и сделал знак пулеметчикам приготовиться. Когда полк подошел к кургану примерно на две сотни шагов, Андрей поднялся во весь рост и сложил ладони рупором:

– По–о–олк, сто–о–о-ой!

Комбриг выхватил из ножен шашку, и полк, перейдя на рысь, стал строиться во взводные колонны. Андрей махнул рукой. Он видел, как, сраженные пулями, падали кони и люди, как полк смешался в кучу и отхлынул от кургана. Он подал команду, и пулемет смолк. Андрей опять поднял ко рту ладони.

– Комбриг, ко мне!

От кучи отделился всадник и карьером приблизился к кургану.

– Товарищ Семенной, что это значит? Мы идем к месту назначения в Павловскую, а вы делаете нам засаду и убиваете моих людей? Вы ответите за это!

– Ладно, отвечу. А теперь немедленно сложите оружие, или я снова открою огонь, но уже из всех пулеметов.

– Вы не имеете права…

– Довольно, полковник, играть в прятки! Даю вам на разоружение пять минут.

Комбриг, закусив губу, помчался назад.

Андрей видел, как часть казаков начала снимать шашки и винтовки и кидать на землю, часть же, группами и в одиночку, вырывалась из общей массы и уходила в степь.

Семенной снял папаху и махнул ею над головой. Снова заработал пулемет на кургане, но на этот раз ему отозвался другой, спрятанный в терновнике у балки.

Пули нагоняли уходивших казаков и валили их с седел. Андрей хмурился, но стрельбы не прекращал. Наконец он махнул папахой, и пулеметы умолкли. Через несколько минут на земле возле полка лежала гора винтовок, шашек и кинжалов, а казаки с хмурыми лицами строились в две шеренги. Против них, сделав на галопе лихой поворот, стали обе тачанки, и пулеметчики, припав к пулеметам, ждали сигнала. Позади полка строилась гарнизонная сотня с шашками наголо.

Андрей, садясь на подведенного Тимкой коня, строго посмотрел на своего ординарца:

– Ты чего?

– Ничего, товарищ комбриг…

– Как ничего, а у самого губы трясутся?

– Казаки ведь они… товарищ Семенной…

Андрей ничего не ответил и вскочил в седло….Гнедой конь Андрея бесновался перед замершими шеренгами полка.

– Комбриг и командир полка, ко мне!

К Андрею подъехал начальник штаба.

– А где командир полка?

– Убит вашими пулеметчиками.

– А комиссар где?

– Остался в станице.

– Ложь! Его лошадь здесь. В последний раз спрашиваю, куда дели комиссара бригады? Убили его?

Начштаба затравленно оглянулся по сторонам.

– Его нет…

– Слезайте с коня! Вы арестованы.

Полковник молча слез на землю, и все его грузное тело как–то обмякло, а голова опустилась книзу, как будто шея у него была парализована. Андрей обернулся к Тимке.

– Забери коня!

– Офицеры, отдайте лошадей коноводам и выходите вперед!

К нему подошло около двух десятков командиров сотен и взводов. С побледневшими лицами они молча толпились перед строем. Андрей оглянулся и увидел, что Семен Хмель уже скачет со взводом казаков, огибая правый фланг полка.

– Товарищ Хмель, отведи–ка их в сторону, а потом подъедешь ко мне.

Когда офицеры в окружении конвоя отошли назад, Андрей сдвинул рукояткой плетки папаху и тронул шенкелями коня.

– По–о–олк, слеза–а–ай! Отпустить подпруги, перекинуть стремена! Растрензелить лошадей! Сейчас пойдете пешим строем в Павловскую, коней поведете в поводу. Впереди и позади вас поедут мои пулеметные тачанки. Не захотели с ляхами сражаться на конях, как казакам подобает, окопы на фронте рыть будете!.. Хмель! Офицеры пойдут сзади. По бокам колонны пусти по одному взводу. Остальные взводы – позади. Да наряди хлопцев на хутор за подводами.

И Андрей показал плетью на груду оружия.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Генерал Алгин любил читать после обеда старинные романы. Этой привычки он не бросил даже тогда, когда ему пришлось променять уют своего екатеринодарского особняка на полускитальческую походную жизнь.

Полковник Дрофа приоткрыл дверь и в нерешительности остановился на пороге. Он знал, что генерал Алгин не любит, чтобы его беспокоили в такие минуты. Полковник осторожно кашлянул. Алгин повернул голову и, увидев Дрофу, встал.

– Есть что–нибудь новое, полковник?

– Аркадий Львович, сегодня днем Семенной разоружил Первый запорожский полк и гонит его в Павловскую.

– Семенной, полк?! Какими силами?

– Силами одной сотни. Он устроил им засаду. Командир полка убит.

– Позовите ко мне полковника Сухенко.

– Его нет.

– Как нет?

– Он еще утром уехал со своим ординарцем по направлению станицы Староминской.

Генерал стукнул кулаком по столу.

– Это безобразие! Я ему не разрешил отлучаться из хутора!

Полковник Дрофа втайне радовался. Он не любил Сухенко за его безукоризненные манеры, привлекательную внешность, молодость, а главное – за то, что именно его Алгин назначил начальником штаба.

– Разрешите доложить?

– Да, да рассказывайте, Марк Сергеевич. Алгин сел на койку, указав Дрофе на табурет.

Дрофа искоса посмотрел на встревоженное лицо генерала и не без злорадства проговорил:

– Полковник Сухенко недостаточно хорошо подготовил доверенную ему операцию с бригадой. Из трех полков мы получили всего один, стоящий в Каневской. Из Новолеушковки от Черноморского полка нет никаких сведений. Узнав о разоружении Первого запорожского полка, я немедленно выслал есаула Гая с двумя сотнями в погоню. Надеюсь, что есаулу удастся отбить разоруженный полк еще до наступления ночи. Я приказал ему принять временно командование полком и идти с ним на помощь Первому черноморскому полку в Новолеушковку.

– Вы предупредили, чтобы он, по возможности, не ввязывался в бой с красными частями?

– В станице Павловской, по нашим сведениям, стоит конная гаубичная батарея. Она, конечно, будет перехвачена конными частями, находящимися в Павловской, при их попытке разоружить Первый черноморский полк… А эта батарея нам крайне нужна.

Алгин с минуту молчал.

– Вы сказали о батарее, но забываете о частях Инзенской дивизии, стоящей в Павловской. Если вы решились пойти на захват батареи, то надо было вам самому ехать и взять в свои руки руководство операцией. Пошлите немедленно нарочных разыскать Сухенко и приходите сюда.

Дрофа вышел из кабинета.

Алгин встал с койки, подошел к окну, выходившему в палисадник, машинально сорвал ветку полураспустившейся персидской сирени. Потом повернулся к столу, бережно закрыл книгу, спрятал ее под подушки и, достав из–под матраца карту, разостлал ее на столе.

…К ночи разразилась гроза. Яркие вспышки молнии чередовались с глухими раскатами грома.

Генерал, измученный ожиданием полковника Сухенко и известий от есаула Гая, лег, не раздеваясь, на койку и сейчас же задремал.

Проснулся он под утро, от особенно сильного удара грома. Вскочив с койки, явственно услыхал конский топот и лай собаки.

– Гай вернулся! – всполошился генерал и бросился к окну. Он с трудом поборол в себе желание бежать во двор.

Есаул Гай вошел в комнату весь в грязи. С него ручьями стекала на пол вода. Расстроенный вид Гая и удрученное лицо Дрофы, выглядывавшего из–за спины есаула, ясно говорили о том, что поездка кончилась неудачей. Все же генерал спросил:

– Ну, как, есаул?

– Я шел из хутора почти все время на галопе, ваше превосходительство. Моя разведка обнаружила полк в десяти верстах от этой проклятой балки… Я уже хотел атаковать конвой полка, когда на помощь к нему подошли части из Павловской.

– Что за части?

– Конница в составе примерно полка. Они заметили и обстреляли мою разведку. Тогда эта сволочь Хмель, передав разоруженный полк подошедшим частям, погнался за мною, и мне пришлось уходить. Я хотел оттянуть его подальше и дать ему хорошую трепку, но…

– Что?

– У него были две пулеметные тачанки, а я взял из хутора лишь одну…

– И вы не решились?

– Так точно, выше превосходительство…

– И долго он вас гонял по степи?

– Верст пятнадцать, а потом началась гроза, и он отстал… Мне приходилось уходить в противоположную сторону от нашего хутора…

У есаула был настолько жалкий вид, что у Алгина не хватило духа выругать его за неудачу.

– Идите спать, есаул. Вы, я вижу, еле на ногах держитесь.

Когда есаул ушел, генерал мрачно посмотрел на полковника Дрофу.

– Сухенко не вернулся?

– Никак нет, ваше превосходительство.

– Где хотите ищите его, но чтобы через два–три часа он был здесь.

2

Сухенко пытался убедить себя, что едет в Староминскую не ради свидания с Зиной, а исключительно затем, чтобы проверить на месте выполнение приказа генерала и быть поближе к своему любимому Первому запорожскому полку.

«Ни одного казака из бригады не оставить красным», – повторил он слова генерала. – «Полк должен выступить утром, днем часть полка вернется в станицу и разоружит гарнизон. Следовательно, я буду полным хозяином станицы по крайней мере дня на два. Хмеля повешу на базарной площади, а этого проклятого Семенного привяжу к хвосту своего коня и отведу на хутор».

Сухенко посмотрел по сторонам. «Однако надо спешить, скоро будет дождь, не даст и к Зине зайти…»

Разыгравшийся ливень и наступившая ночь помогли Сухенко незаметно въехать в станицу.

Пока его ординарец расседлывал лошадей, хозяин ввел гостя в небольшую уютную гостиную с огромными фикусами в деревянных кадках.

– Очень рад вас видеть живым и здоровым, Анатолий Николаевич. Мы с матушкой так привыкли к вам. То–то она обрадуется!

– Спасибо, отец Кирилл, спасибо. Вы мне прежде всего скажите, в чьих руках станица?

Поп недоуменно развел руками.

– Сам весьма интересовался этим, дорогой Анатолий Николаевич. Недавно псаломщика к ревкому посылал, а потом не утерпел и сам пошел. Въехала вечером в станицу конница, а что за люди, не разберу. Черкески без погон, но как будто и не красные. Своих гарнизонцев я знаю, да и неоткуда им взяться. Они еще раньше вашего полка выехали из станицы.

– Да это, должно быть, мои хлопцы, отец Кирилл.

– Нет, не ваши. Ваши приметные, да и офицеров ваших я знаю.

– Так ничего и не узнали?

– Ничего… Вот, впрочем, фамилию командира ихнего псаломщик узнал.

Черт его знает, прости, господи, что за фамилия: Капуста…

Сухенко в волнении схватил попа за рукав рясы.

Капуста?! Да ведь это же Хмелев, командир сотни! он, мерзавец, из Челбасских плавней казаков привел. Много их?

– Больше сотни.

– Будь он проклят! А куда выехал гарнизон?

– Не знаю.

– А надо было узнать. Семенной в станице?

– Нет, он с ними уехал. Митинг утром проводили, так они даже конца не дождались… на лошадей – и только их видели!

– В какую же сторону?

– Вроде на Павловскую…

– Еще чего не хватало! Уж не пронюхал ли чего Семенной? – встревоженно пробормотал Сухенко.

– Эх, Анатолий Николаевич, вы его, голубчик, всего месяц как знаете, а я о нем еще в восемнадцатом году сколько наслушался. Разбойник, чистый разбойник!

– Вот что, отец Кирилл. Прикройте–ка ставни да заприте ворота, а я, пока подойдут мои хлопцы, немного засну.

– Сейчас, сейчас, родной мой. Может, закусили бы с дороги–то да водочки?.. У меня царская есть, берегу для вас!

– Пожалуй, можно, отец Кирилл. Продрог под дождем.

Оставшись один в своей комнате, Сухенко снял сапоги, черкеску и лег поверх одеяла. Он начал уже дремать, когда вошел ординарец, неся на мельхиоровом подносе жареную курицу, моченые яблоки, белый хлеб, пирожки и графинчик с водкой.

– Скажи матушке, что благодарю ее… Дождь сильный?

– Как из ведра, господин полковник.

– Наши не подошли еще?

– Никак нет, в станице тихо – конные патрули только ездят.

Сухенко вынул часы.

– Уже одиннадцать. Ты что, в станице был?

– К гарнизону ходил. Там музыка грает, песни… вроде свадьба.

– Ничего, наши подойдут, мы их поженим.

– Уж известно…

– А пора бы им быть. Ведь не у Павловской же они повернули. Жаль, что генерал не разрешил пустить в дело конвойную сотню.

Видя, что полковник надевает шашку, ординарец нерешительно проговорил:

– Не ходили бы вы в такой дождь, господин полковник… Наши придут, есаул, знает, где вас найти.

– Ладно, ладно, не раскисну… Забыл, как мы на турецком фронте сутками под дождем были?

– А что хорошего, господин полковник? Все косточки досе болят.

– От одного раза хуже не будет.

…В окне учительницы виднелся свет. Сухенко, кутая лицо башлыком, подошел к окну и заглянул в комнату.

Зинаида Дмитриевна сидела возле стола, накрытого белой скатертью, и читала вслух книгу. Напротив, спиной к окну, сидела черноволосая девушка с пуховым платком на плечах и шила. Сухенко приложил ухо к стеклу.

– «Вронский был в эту зиму произведен в полковники, вышел из полка и жил один»…

– «Анну Каренину» читает, – пробормотал Сухенко, стараясь разглядеть, кто сидит напротив учительницы.

Под ногами Сухенко была лужа, и его кавказские сапоги промокли насквозь. Он подвинулся немного вправо, влез в рыхлую клумбу и выругался. Когда он снова заглянул в комнату, черноволосая девушка, встав из–за стола, подошла к окну. Сухенко едва успел присесть.

«Да ведь это Наталка! Черт бы забрал ее брата!»

– Я думала, что Тимка стукнул в стекло, – явственно услыхал Сухенко.

– А может быть, он, пойду гляну.

Сухенко бросился за угол дома и, не удержавшись, упал навзничь на мокрую траву. С его губ слетела такая отборная ругань, какой позавидовал бы любой вахмистр.

– Тимка! Иди скорей…

Сухенко, не дослушав конца фразы, перемахнул через забор, порвав о гвоздь черкеску.

«Нет, придется отложить до утра. Кстати, к тому времени станица будет в моих руках, можно тогда надеть погоны и георгиевские кресты. А сейчас – спать».

И Сухенко, скользя по грязи, поминутно оступаясь и проклиная дождь, господа бога и всех святых, побрел к дому отца Кирилла.

Когда он подходил к воротам, на колокольне пробил час. В доме все спали, и Сухенко долго пришлось стучать в ставни, пока ему открыл дверь ординарец.

– Завалился уже? Меня каждую минуту патруль арестовать мог, а он дрыхнет, и горя ему мало!

– Виноват, господин полковник, только что прилег… Сухенко, сердито отстранив ординарца, прошел через веранду в переднюю, оттуда – в свою комнату и стал раздеваться. Сняв оружие и черкеску, он надел домашние туфли, поданные ординарцем, и подошел к столу. Налил остаток водки в стакан и залпом выпил.

– Иди. Да если наши в станицу вступят, разбудишь.

– Они, господин полковник, такую стрельбу подымут, что вы и без меня проснетесь.

Ординарец, забрав бурку и сапоги полковника, вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь.

Сухенко уселся с ногами на кровать, снял со стены старую гитару, на которой когда–то играл сын попа, убитый еще в начале войны на австрийском фронте, и стал тихонько перебирать струны.

Отец Кирилл, разбуженный сухенковским стуком в ставни, оделся и хотел пройти в комнату полковника, но, дойдя до двери, остановился.

…Среди пошлости тьмы

Я увидел твою красоту…

– Поет, – прошептал поп Кирилл.

– Пожалей же меня, дорогая,

Освети-и мою те–емную жизнь…

– Грустит, видно, по ком… Надо будет завтра сказать матушке, чтобы пирог слоеный, его любимый, испекла…

Но отцу Кириллу не пришлось на другой день угощать Сухенко пирогом. В третьем часу ночи в станицу с песнями вошел гарнизон. Сухенко глухими переулками едва выбрался со своим ординарцем из станицы. Он понял, что случилось какое–то несчастье, поломавшее все его планы и расчеты.