Текст книги "Финикс. Трасса смерти"
Автор книги: Боб Джадд
Жанр:
Крутой детектив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 38 страниц)
Он упал в воду примерно в шести футах. И я сначала подумал, что это просто дурацкая шутка какого-нибудь туриста или юнца, который с карманами, полными шутих, охотится на гремучую змею, но не прочь попугать и взрослых.
Я пытался определить, где прячется этот шутник, но петарда взорвалась с глухим звуком, и будто громадный резиновый молоток ударил мне по ногам и животу. Салли завизжала, ее ногти вонзились в мою шею. А в это время высоко в небе появился еще один красный шарик.
Он плюхнулся в воду в двух футах от меня. Несколько мгновений я наблюдал, как дымящийся шарик медленно погружается в воду. Сначала я хотел схватить его и выбросить из воды. Но вдруг сообразил, что это не обычная игрушечная петарда, она может запросто оторвать кисть руки. Я стал отчаянно, отталкиваясь руками и ногами, отплывать в сторону, стараясь не столкнуться с Салли.
Вторая петарда взорвалась с глухим всплеском немного громче первой. Я почувствовал страшный удар в спину.
Третья бомба взорвалась, еще не достигнув поверхности воды – рядом с Салли. Взрыв оглушил меня, глаза засыпало горячим песком. Я смутно помню четвертый взрыв и что было после него – кажется, Салли тащила меня, поддерживая мою голову над водой.
– Форрест, – твердила она, – Форрест, двигайся же, черт побери, делай что-нибудь.
В это время ярко-оранжевый огненный шар разорвал воздух прямо вблизи ее лица. И вдруг наступила тишина.
Тело Салли беспомощно плавало в воде лицом вниз, вокруг нее растекались красные пятна крови. Я перевернул ее и потащил к берегу. Вокруг не было слышно ни звука.
Салли дышала, но выглядела неважно. Одна сторона лица у нее была воспалена, волосы возле левого уха опалились, из раны на щеке сочились капли крови; зубы стучали, как будто она замерзла. Я кое-как вылез из воды, нагнулся, взял ее под мышки и вытянул на берег. Теперь она сидела голая на плоской скале и глядела на меня. Кровь с лица стекала на ее тело, из раскрытого рта тоже текла кровь, грудь высоко поднималась и опускалась.
Полная тишина.
Я огляделся кругом – никого. Я разодрал свою рубашку и перевязал ей рану на лице.
Она зажмурила глаза и издала слабый стон. Кровотечение было не такое сильное, как мне показалось сначала: взрывом ей опалило щеку, кожа на виске почернела.
– Сиди смирно, – сказал я.
Она вздрогнула и рванулась от меня.
– Ты сам стой смирно. Не смей прикасаться ко мне, – сказала она, отворачиваясь.
Голос ее доносился как будто из другой комнаты – в голове у меня словно гудел пчелиный улей.
– У тебя все в порядке?
– Оставь меня. – Она плакала, ей было трудно говорить, речь ее звучала невнятно, как у пьяного. – Дай мне немного прийти в себя. Уходи, слышишь!
Я встал на ноги, чувствуя дрожь в коленях, и побрел в сторону от озера, чтобы проверить – не прячется ли кто за скалами или за деревьями. Знают ли они, что мы ранены? Вдруг я услышал страшный вопль Салли.
Она стояла на четвереньках на берегу озера и смотрела на свое отражение.
– О Боже, посмотри, что они сделали! Форрест, я же уродина! – Она села и беспомощно посмотрела на меня. – Я черт знает на кого похожа, и у меня все болит. Боже мой!
Щека у нее снова начала кровоточить. Я встал рядом с ней на колени и взял ее за руку.
– Закрой глаза и отдохни минутку. Ты поправишься, и лицо у тебя снова станет красивым. Сейчас оно выглядит неважно, у тебя несколько поверхностных ожогов, но думаю, не стоит беспокоиться, все заживет через какое-то время.
– Я изуродована, Форрест. Я боюсь, что врачи не смогут исправить мне лицо.
– Не волнуйся, – сказал я. – Они починят все так, что и не заметишь.
– Не утешай меня, Форрест. Это очень серьезно.
– Я знаю, что тебе плохо, Салли, – сказал я. – Тебе нужно скорей к врачу, а пока хотя бы прикройся от солнца.
– Я не смогу идти.
– Ну, мы пойдем потихоньку. Эти коршуны в небе, похоже, проголодались.
– О Боже, Эверс, в Аризоне всюду летают коршуны. Это всего лишь глупые старые птицы. Их надо изобразить на гербе штата.
Она наконец улыбнулась. Ноги у нее были багрово-красные, опухшие от ударов. Я взглянул на свои ноги – они были не лучше. Моя спина болела так, как будто в нее ударил футбольный мяч со скоростью сто миль в час.
– Давай обмотаю тебе голову, – сказал я, намочив лоскут своей рубахи, – тебе будет прохладнее.
– И тогда никто не увидит, что я страшна как смерть. – Она взглянула на меня глазами, полными слез. – Мне больно, Форрест. Я знаю, что должна быть мужественной, но я боюсь. Ты думаешь, они еще здесь?
– Сейчас посмотрю.
Я уже отошел от берега озера, когда она крикнула мне вслед:
– И заодно посмотри, где наша обувь и штаны.
Солнце сильно пекло, и солнечные лучи слепили, отражаясь в песке. Первое правило Эверса для выживания в пустыне: не ходи босиком. На первый взгляд, почва в пустыне Аризоны состоит из песка, камней и пыли. Но в действительности в ней еще масса шипов, колючек, ржавых гвоздей и использованных бритвенных лезвий. Этот неприятный факт становится для вас очевидным, стоит вам ступить босой пяткой на землю, в поисках потерянной обуви. После двадцати минут бесплодных поисков пришлось признать, что наши ботинки бесследно исчезли. В двадцати ярдах выше по склону холма по другую сторону озера я обнаружил отпечатки поношенных туристских ботинок. Казалось, это свежие следы, но они могли быть и недельной давности – в пустыне это трудно определить. Я не нашел ни обгоревших спичек, ни следов автомобильных колес, ни наших ботинок и штанов.
Итак, босиком, осторожно ступая, шаг за шагом мы поковыляли обратно к машине. Моя рубашка – мокрая, вся в свежих кровавых пятнах – была обмотана вокруг головы Салли, на которой была ее белая рубашка. Вся остальная одежда исчезла. Я был совершенно голый и абсолютно не защищен от солнца. Салли была более привычна к ходьбе босиком. Кроме того, у нее были более чувствительные раны, и это отвлекало ее внимание, но и она шла неуверенно. Я брел вслед за ней, стараясь ступать как можно легче.
Я старался не думать, что может еще придумать мерзавец, который забросал нас петардами, что он может подстерегать нас в любом месте. Я старался также не думать о том, какие увечья получила Салли, и надеялся, что хирург сможет сделать чудодейственную пластическую операцию. И чтобы немного подбодрить ее и отвлечь от страхов, я стал напевать свою любимую песенку – гимн старого Джона Денвера «Тепло солнечных лучей на плечах приносит мне радость…».
И вдруг Салли упала. Она не споткнулась, не рухнула, просто упала и осталась лежать лицом вниз.
– Мне нужно немного отдохнуть, – сказала она невнятно. – После пляжа я всегда бываю сонная.
Я пробовал было нести ее на руках, как малое дитя, но она уже давно не была ребенком – через десять шагов руки у меня онемели; еще через пятнадцать – у нее повязка свалилась с головы и упала на землю. Я бережно опустил Салли на землю, отряхнул пыль с повязки и снова завязал ей раны на лице, выбрав самую чистую часть своей грязной рубашки.
На этот раз я посадил ее себе на закорки. Она обхватила руками мою шею, а оцарапанное и обожженное лицо прижала к моему, ее подбородок упирался мне в плечо.
– Может быть, ты знаешь путь покороче? – спросил я, чувствуя, как солнце жжет мне лицо, а на спине болит рана.
– Ты так торопишься вернуться? А я думала, мы только начали развлекаться.
– Я, наверное, сбился с дороги.
– Нет, это и есть самый короткий путь. Только держи немного левее. Помнишь, ты мне излагал закон Эверса, что ничего не получается по плану. Так вот, я тебе сейчас изложу закон Каваны, – сказала она мне на ухо. «Эверс» прозвучало у нее как «Эверш». – Вода была так хороша и прозрачна, заниматься любовь было так приятно…
– Так в чем суть твоего закона? – спросил я.
– Не бывает яблока без червоточины.
– Ты сильно трясешь, – сказала она.
– Я думал, тебе это нравится.
– Я не жалуюсь – все превосходно. Но, прости меня, для автогонщика ты не так уж стремительно преодолеваешь пространство.
– Я совсем выдохся, Салли. Стараюсь идти как можно быстрее, но дорога очень плохая.
– Черт возьми, Форрест, почему ты сразу не сказал? Дай мне сойти. У тебя же ноги сильно поранены.
– Ты хочешь подождать автобуса?
– Ну-ка, чурбан, дай я забинтую тебе ноги своей рубашкой.
Я осторожно спустил ее и посадил на камень, но, как оказалось, не очень удачно.
– Черт побери, Форрест. Неужели ты не мог найти более гладкий камень. – Я пересадил ее на песок, и она стала расстегивать рубашку. – Помоги мне разорвать ее, – сказала она. – Я, кажется, так ослабла, что не могу даже разорвать рубашку. Может быть, начать с рукавов – оторви их и сделай из них носки. А потом намотай еще поверх материи.
Я разорвал рубашку, всунул в рукава ноги, а остальную ткань обмотал вокруг ступней. Со стороны это выглядело так, будто мои ноги завернуты в салфетки.
– Да, это, конечно, не сравнить с моими сапогами из страусовой кожи, – сказал я.
– Мне ты больше нравишься в этих рукавах от рубашки. В этом году, похоже, самыми модными в Финиксе будут сапоги из рукавов.
Салли вновь взобралась мне на спину.
– Теперь иди аккуратно, – сказала она. – Это была моя любимая рубашка.
Мы выглядели как изгнанники из Эдема в кино на библейские сюжеты: голая женщина с головой, обмотанной красной от крови тряпкой, едет верхом на голом мужчине с ногами, обернутыми окровавленными лоскутами рубашки.
Шипы и колючки царапали мне руки и ребра.
– Левее, Форрест, левее, ты сбился с дороги.
– Я не вижу никакой дороги.
– Вон туда, к той скале. А потом сразу влево от нее.
– О какой скале ты говоришь?
– Я думала, у автогонщиков должно быть хорошее зрение.
– Но в этом направлении я вижу по крайней мере пятьсот скал, не считая камней и булыжников.
– Посмотри, какие кругом яркие краски!
– В основном зеленая и коричневая.
– Ты плохо смотришь. Взгляни: каждая скала и колючка на кактусе как будто окружена оранжево-розовым ореолом.
– Как там тебе наверху, водитель?
– Я, пожалуй, немножко вздремну.
– Лучше бы ты следила за дорогой.
– У меня вложений в страховку двадцать миллионов долларов, – сказала она сонным тягучим голосом, – и я буду спать в любое время, когда захочу, черт возьми.
Мне пришлось еще три или четыре раза останавливаться, чтобы передохнуть. А это означало, что каждый раз надо было найти камень подходящей высоты и конфигурации, чтобы осторожно посадить на него Салли. Один раз я попытался разбудить ее, но безуспешно. Она была без сознания, лоб у нее горел. У меня тоже вся кожа была опалена солнцем, и я боялся, что долго не протяну. Но самое главное – найти дорогу, она была где-то впереди.
Я держал путь к отдаленным холмам, и вот, спустя, как мне казалось, несколько часов, а в действительности, вероятно, прошло не больше часа, я увидел проселочную дорогу. Салли похрапывала у меня за спиной, и я испытал такое облегчение, что даже не сразу спохватился: я ведь не помню, где на дороге стоит машина – справа или слева.
Я решил, что слева, и стал подниматься по склону холма к дороге.
Проснулась Салли.
– Куда, к дьяволу, мы идем? – спросила она.
– К нашей машине.
– Ты сошел с ума, Эверс, – сказала она. – Ты что, забыл, что вместе с твоими штанами они забрали и ключи от машины? Или у тебя есть запасные, спрятанные в тайнике?
– Да, действительно, нам придется голосовать.
– Да, это просто блестящая идея, дубовая ты голова. Голосовать! Ты поражаешь меня, бестолковый интеллектуал. Ты упустил одну небольшую деталь, что мы не на шоссейной магистрали! Здесь едва ли одна машина проезжает за четыре-пять часов.
В ее голосе появились истерические нотки. И начался бред.
– Слушайся меня, малыш, и будь осторожен, не убегай далеко, а то тебя раздавят, как жука; не играй на дороге, иначе я тебя хорошенько отшлепаю, – бормотала Салли. – Ты лучше играй здесь, поблизости от ручья, тут я могу следить за тобой. Если выйдешь на дорогу, мама тебя как следует отшлепает, слышишь? Испеки пирожки из песка, пока не пришел папа. Займись чем-нибудь, а то я накажу тебя.
– Смотри, Салли, машина, – сказал я. Над холмами, приближаясь к нам, поднимался столб пыли.
– Мама, на дороге уже два дня не было ни одной машины. Подними меня, я хочу посмотреть, кто там едет. Я знаю папину машину, может быть, это папа?
Машина поднялась на верхушку холма – это был большой белый «кадиллак» с опущенным верхом. Я встал посреди дороги, а Салли, одной рукой обнимая меня за шею, другой отчаянно размахивая, кричала: «Папа, папа! Папа вернулся!»
Сидевшая за рулем женщина с маленьким круглым личиком и голубыми прядями волос, в изумлении разинув рот, смотрела на нас, вцепившись в руль обеими руками. Она не замедлила скорость и даже слегка вильнула в нашу сторону, так что мне пришлось в последний момент отступить, чтобы не попасть под машину.
Салли продолжала махать рукой и кричать: «Папа! Папа!», но белый «кадиллак» уже промчался мимо, и голубые волосы были едва видны над спинкой сиденья. Машина поднялась на вершину следующего холма и исчезла из виду, оставив за собой облако пыли, и в пустыне вновь воцарилась тишина.
– Похоже, мы не выглядим как идеальные попутчики, – сказал я, думая, что, если нам сильно повезет, эта голубоволосая дама в «кадиллаке» хотя бы сообщит о нас в полицию.
– Папа, – произнесла Салли совершенно детским голосом, положив подбородок мне на плечо, – пожалуйста, пойдем домой.
Я не знал, как далеко мы находились от фургона Салли. По крайней мере, за милю или две. Я повернулся и пошел по дороге, одну за другой переставляя обмотанные тряпками ноги.
– Мы скоро будем дома, дорогая.
Глава 17Ее голос отдавался глухо, как в большой и темной пещере. Он звучал как манящее обещание теплоты, надежды и желания. Я не мог разобрать слов. Но вот она сбросила с меня одеяло и сказала:
– Ну, вставайте же, лентяй. Мистер Эверс, пора вставать – вам сегодня выписываться.
Мне доводилось спать в сыром фургоне, стоявшем позади сарая в Букингеме, в постели, пахнущей сыростью. И лежавшая рядом женщина с пухлыми ручками и мягкими бедрами, с защищенной в Кембридже ученой степенью по химии, желавшая стать автогонщицей, шептала мне на ухо: «Еще раз, ну еще разок!» Мне доводилось спать и в первоклассном отеле в Лондоне, где обо мне знали еще до того, как я зарегистрировался. Приходилось спать и в Шато-де-Шандон, в кровати в виде ладьи, где, как нашептывала мне на ухо герцогиня, Наполеон занимался любовью с дамой из ее рода. Я спал в кровати, похожей на туннель, где мы – я и моя бывшая жена – лежали, прижавшись каждый к своему краю, так плотно, как спасшиеся во время кораблекрушения прижимаются к доскам плота. Мне случалось, бывало, спать в мотелях Австралии, в отелях для яхтсменов во Флориде, на туристических базах в Греции, в роскошных пятизвездочных гостиницах Австрии. А бывало и так, как, например, было в Форд-Англии в Португалии, где я спал в одной кровати со своим механиком Майком, у которого волосы в бороде блестели от смазочного масла, и он во сне шептал мне в ухо: «Сьюзи, дорогая».
В Японии мне приходилось спать в комнате, устланной татами, и японка развязывала на мне кимоно так бережно, как будто я был сделан из драгоценного фарфора. Где-то на берегу Индийского океана я спал в гамаке, а в это время красные муравьи чистили мне на ногах ногти. Я спал и в бесчисленных бетонных гаражах для гоночных машин с дырявыми толевыми крышами, которые протекали, если шел дождь. А когда-то, еще до эпохи СПИДа, мне пришлось спать в Барселоне на мягкой пуховой перине с женщиной, которая уверяла меня, что ее зовут Кармен. Она склонялась ко мне в облаке духов, и ее груди раскачивались надо мной, как церковные колокола, а между ними болтался золотой крестик. Но самые странные ночи я проводил, бывало, на больничных койках с боковыми прутьями, где санитарки поправляли на мне одеяло, а мне снились кошмарные сны из времен моего детства.
Так что я привык спать в незнакомых кроватях. И все же мне потребовалось некоторое время, прежде чем мои неохотно открывшиеся глаза стали различать белоснежное пятно халата, находившееся на уровне моих колен, занавески, висевшие вокруг моей койки, и, наконец, высоченную женщину с волосами стального цвета и лицом, напоминающим лицо президента Джорджа Буша. Она держала в руках мое синее одеяло. Потребовалось еще несколько секунд, чтобы я осознал, что нахожусь в больнице Финикса.
Голова у меня болела, кожа горела, а по ногам как будто основательно прошлись бейсбольной битой.
– Как чувствует себя Салли? – спросил я.
Когда нас привезли в больницу, Салли тут же отправили в операционную, а мне обработали ноги и смазали ожоги мазью.
– Вы имеете в виду мисс Кавану? – поправила меня сестра.
– Как она?
– Она лежит на третьем этаже, крыло Е. Когда выпишетесь, сможете навестить ее. Вы можете ходить? – Сестра принесла мне пару алюминиевых костылей.
Салли лежала на боку, спиной ко мне. Плотно завернувшись в простыню, она глядела в окно. Я сел на край койки и положил ей руку на плечо.
– Ну, как ты себя чувствуешь?
– Чувствую, что хотела бы, чтобы ты ушел и никогда не возвращался.
– Болит?
– Да, болит. Врачи говорят, что они сделают еще анализы, и, если кожа на виске не заживет, они возьмут лоскут с моей задницы и пересадят на голову. Но не сразу. Сначала должна нарасти ткань на поврежденном месте – на это потребуется время, и только потом пересадят новую поверх этой. Так что теперь я буду ходить с кожей от задницы на голове и рубцами на заднице. Ты удовлетворен моим ответом?
Я попытался что-то придумать, чтобы разрядить обстановку, но единственное, что сумел из себя выдавить, это:
– Прости меня.
– Ладно. Слушай, Эверс, ты так надоел мне с этим «прости» – возьми его с собой и убирайся отсюда. Ты прекрасно знаешь, что я ненавижу любого, кто начинает меня жалеть. Я вовсе не хочу тебя обидеть, – сказала она, повернувшись ко мне лицом, правая сторона которого была забинтована, но левая выглядела вполне сносно. – Но, скажу прямо, единственное, что от тебя было хорошего, – это то, когда мы трахались.
Иногда бывает трудно сохранить благодушие. Однако я попытался.
– Ты тоже была ничего, – ответил я.
– Это дело рук Бобби, – сказала она, опершись локтем на подушку и сверля меня своими голубыми глазами. – Я хорошо его знаю. Мне известен любой ход его мыслей. Но теперь мне не важно, что будет дальше. Мне только хочется оторвать ему голову и посмотреть, как она покатится по улице. Мне будет приятно это наблюдать. А еще хочу, чтобы ты больше не приближался ко мне. Ладно?
– Ну, а в каком состоянии у тебя другие места? – спросил я, сунув руку ей под одеяло.
Она подскочила как ошпаренная.
– Черт бы тебя побрал, – воскликнула она. – Уйди прочь. Папу я тоже прогнала. Может быть, ты не знаешь – этого нет в его официальной биографии. Он начал свою карьеру работником связи в городе Цицерон – это в Иллинойсе – и до сих пор сохранил знакомства в высоких кругах. И у меня тоже там есть связи. Так что, если мне потребуется помощь, стоит мне поднять телефонную трубку, и орудия откроют огонь, как во Вторую мировую войну. – Она замолчала и вдруг улыбнулась. – Что-то правый глаз у меня плохо видит. Ну и рожа, правда?
Я поцеловал ее в здоровую щеку.
В помещении полицейского управления и общественной безопасности, на улице Вест-Вашингтон 620, окна были проделаны в пуленепробиваемых бетонных блоках. Внутри было довольно мило, если вы не имеете ничего против коричневого линолеума. Когда сюда явился обожженный солнцем рядовой член общества, шаркая по полу теннисными, не по размеру большими туфлями, он был встречен приветливым возгласом: «Чем можем быть вам полезны, сэр?» Этот вопрос задал мне, дружески улыбаясь, сидевший в вестибюле за конторкой двадцатипятилетний молодой человек в полицейской форме. Он улыбался, потому что знал, что все психопаты, бандиты, алкаши, сутенеры, хулиганы, растлители малолетних, насильники, мужья, избивающие жен, и прочее содержимое полицейских машин поступает в другое место – помещение за несколькими стальными дверями. Улыбка полицейского тут же сменилась выражением сочувствия, когда он присмотрелся к моему лицу.
– Видно, у вас был солнечный удар, – сказал он. – Вам нужно попробовать мазь от ожогов.
– А от ожогов от петард она помогает?
– А, так вы и есть тот самый парень? – сказал он, наклонившись вперед и принимая более официальный вид. Теперь на его круглом лице не выражалось ничего. Это был уже не благодушный представитель власти, прошедший тщательную подготовку вежливого обращения с публикой, – теперь это был суровый полицейский чин. – Значит, это вы были в пустыне с дочерью Каваны?
– Скажите мне, кто занимается этим делом?
– Если вы имеете в виду, кому оно поручено, можете поговорить с Кларенсом Хармоном. Он, по-моему, на месте.
Хармон сидел в небольшом кабинете тремя этажами выше. Пол его кабинета тоже был покрыт коричневым линолеумом, но более плотным, а стол повернут к окрашенной нежно-голу-бой краской стене. На столе стояла фотография улыбающейся миловидной женщины в красном платье. Рамка фотографии прижимала пачку завернувшихся по краям бумаг. Два других стола пустовали. Я сел за один из них.
– Как ваши ноги? – спросил он. Ему было лет тридцать пять, на лице виднелись следы от прыщей, и он сохранил детскую привычку посасывать щеку. Он смотрел мимо меня в матовое окно.
– Ощущение такое, будто хожу по битому стеклу, но в общем все нормально.
Он кивнул, сохраняя серьезный вид.
– Итак, чем я могу вам помочь?
– Я надеюсь, вы сможете сказать, кто все это устроил?
Он посмотрел на меня с нетерпеливым видом и махнул рукой, словно отмахиваясь от мухи.
– Скажу вам откровенно, Эверс, я не люблю, когда приходят посетители, потому что это мешает мне работать. Существует закон, и я подчиняюсь закону. Но это не означает, что я вам должен что-то объяснять. Потому что, если станешь это делать, рано или поздно какой-нибудь сукин сын подаст на тебя в суд. Или помощник прокурора постарается упечь тебя куда подальше за то, что ты сказал лишнее кому не надо и этим помешал работе прокуратуры. Но даже если бы я хотел что-нибудь вам сообщить, то все равно не смог бы, потому что сам не знаю решительно ничего, кроме того, что этот старик Кавана звонит мне ежечасно и интересуется, нет ли каких новостей.
– И что вы говорите ему?
– Я говорю, что в моей папке лежат дела и двух десятков мексиканцев, устроивших прошлой ночью резню. Похоже, в Финиксе вскоре впервые за многие годы начнется война преступных банд, которая может приобрести серьезный размах, потому что у нас каждый сукин сын имеет огнестрельное оружие. Очень вероятно, что они выйдут на улицу и устроят кровавую разборку. Они обзавелись автоматами, обрезами, гранатами по четыреста долларов за штуку и не прочь поиграть в Рэмбо. К тому же, как будто для того, чтобы еще подлить масла в огонь, заработала новая нитка нефтепровода, которая подтекает. Возможно, с этим связан пожар прошлой ночью одной из наших школ. Кроме того, у нас на руках классическая бутовая драма – жена нанесла мужу шестнадцать ножевых ран, но так и не смогла убить его. А еще я получил сегодня четыре новых сообщения о расследовании по делу Барнса, так что я хотел бы сказать мистеру Каване, что даже при нашей демократической системе я должен иметь возможность и время разобраться с каждым из нарушений общественного порядка самым тщательным образом, а не тратить свои силы на телефонные разговоры с богатым пердуном, который мандражирует из-за того, что его дочке обожгло физиономию во время фейерверка. Я хотел бы еще ему сказать, что у нас есть и богачи и бедняки, все они одинаково не любят полицейских, но тем не менее каждый обращается к нам, требуя защитить город от полного хаоса. Но я не могу высказать ему всего этого, я вынужден выслушивать его, потому что иначе мне придется слушать вопли старых пердунов, грозящих мне кулаками и рычащих, что они добьются моего разжалования.
– Это не был несчастный случай.
– Да, вы правы, это не был несчастный случай. Прошел ливень, смыл следы, и к тому времени, когда мы добрались туда, единственные данные, которые удалось получить, были от местных полицейских, которые прошлой ночью обследовали всю местность с фонарями.
– И ничего не нашли?
– Скажу вам по правде, это действительно были не обычные шутихи, а небольшие бомбы, примерно в четыре раза мощнее, чем обычные шутихи для фейерверка. Обычно их начиняют черным порохом.
– Вы не знаете, кто изготовляет их?
– Я могу сообщить вам химический состав пороха, – если вас это интересует. Он состоит из соды, угля и азотистого калия. У меня есть также анализ используемой бумаги. Но о том, кто их изготовляет, мы ничего не знаем. Большую часть пиротехники для фейерверков делают незарегистрированные индивидуальные ремесленники по всей стране, а также в Мексике и на Дальнем Востоке. Они могут поставляться из Айовы или Алабамы, из чертовой Камбоджи. Вы когда-нибудь были на «фабрике» по производству фейерверков?
Я покачал головой.
– Обычно это маленькие хибарки, в которых работает только по одному мужчине. И стоят эти лачуги в открытом поле на расстоянии пятидесяти ярдов друг от друга, чтобы, если одна из них взорвется, пострадал только один.
– Или одна.
– Да, если это женщина. Кстати, как она?
– Она не хочет никого видеть.
– Понятно. Эта милая дама послала меня ко всем чертям. Это несколько охладило мой пыл. У вас нет иных предположений, кто мог бы это сделать, кроме Робертса? Вы ведь именно эту фамилию назвали детективу Келли?
– Это наверняка был Бобби Робертс.
– Так и она говорила.
– Вы знаете, что они с Бобби были помолвлены?
– Это было давно. Я слышал, что это дело расстроил ее отец – он поймал Бобби с проституткой и рассказал об этом дочери.
– Вам не кажется, что существует связь Робертса с делом Барнса?
– Конечно, какая-то связь есть. Всегда имеются какие-то проклятые связи. Я говорил с Робертсом по поводу вашего инцидента. Если это его работа, то, видно, он чертовски ловок. Робертса даже не было в Финиксе, когда вы подвергались нападению, – он был в это время в Сан-Диего. Он показал нам билеты, кредитную карточку со счетом за ленч с персоналом амбулаторной наркологической клиники. Полиция Сан-Диего проверила показания свидетелей, врачей и сестер этой клиники. Советую вам, Эверс, поговорить с Каваной. Может быть, у него есть какие-нибудь соображения по этому поводу. Хорошо бы, вам удалось занять его, чтобы он хоть на часок оставил меня в покое. А если вам придет в голову что-то, о чем, как вы полагаете, я должен знать, можете позвонить мне – вот вам моя визитная карточка. – Он указал мне на свой стол, даже не посмотрев на него. – Только, ради Бога, не отнимайте у меня время понапрасну. – Он отвернулся от окна и молча следил, как я беру одну из его карточек. – Когда вы собираетесь вернуться в Лондон? – спросил он.
Джудит Берман позвонила мне, чтобы я пришел – у нее есть кое-что для меня. Когда я вышел из лифта на верхнем этаже здания, Джудит стояла возле одного из высоких окон своей, комнаты, прижав плечом к уху трубку телефона и держа в руках пачку бумаг. За ней в окне виднелось голубое небо и панорама города; среди домов высились скалистые гряды. На их фоне как будто скрадывались размеры высотных зданий, возведенных в пустыне. Все это походило на уменьшенный макет города.
Джудит повесила трубку и развернула на столе бумаги.
– Ну, значит, так, – сказала она, углубившись в бумаги. Несмотря на привлекательную внешность, она обладала резкими и жесткими манерами. – Вот план первоначально принадлежавшей вам собственности, а здесь – на кальке – то, чем вы владеете сейчас, – сказала она, наложив на план кальку с нанесенными на ней контурами моих нынешних владений. Получилась примерно половина прежней площади. – Другая половина вашей земли принадлежит ныне трастовой компании «Развитие воздушных сообщений», о которой вы уже знаете. Компания «Развитие воздушных сообщений» является дочерним предприятием компании Дэрвола, а она, в свою очередь, филиалом компании «Эмпайр».
– Вроде матрешки.
– Да, нечто вроде матрешки. Так вот, единственное, что мне удалось найти, и это может послужить зацепкой, это то, что когда «Симон, Робертс и Филипс» – адвокаты, выступавшие от имени компании «Развитие воздушных сообщений», – получили разрешение на коммерческое строительство на земле, которая принадлежала вам, они не зарегистрировали это. Поэтому формально вы можете воспрепятствовать им, или, по крайней мере, затормозить строительство, если готовы начать процесс против крупной и богатой фирмы, обладающей собственной юридической конторой. Хотя я бы советовала вам подождать, пока они не начнут строительство, тогда вы сможете сразу же оспорить их действия, заявив, что в их бумагах отсутствует разрешение на такого рода деятельность, а когда они оформят такое разрешение, на вашей стороне уже будут, возможно, сторонники охраны окружающей среды.
– Вы как-то не очень уверенно говорите об этом, Джудит.
– Все это чревато большими затратами: денег и времени.
– Это единственный вариант для меня?
– Судебная тяжба в Финиксе – последнее, на что вы могли бы пойти, мистер Эверс, но я сказала об этом в первую очередь, потому что это моя работа. Я слышала, мистер Кавана глубоко увяз в спекуляциях коммерческой недвижимостью еще до краха сберегательных и ссудных банков и наступления кризиса. Так что, возможно, он перенапрягся на этом.
– Какова рода была коммерческая недвижимость?
– Здания для офисов, такие, как это. Я не уверена, но думаю, что именно он – хозяин корпорации, владеющей этим зданием. Я не знаю структуру корпорации и какова их задолженность, но полагаю, им не очень-то понравится платить сто сорок три тысячи долларов ежеквартально в качестве федеральных, штатных и местных налогов за пустующее строение. А так и будет, если вы заявите о своих правах на землю. Думаю, ему принадлежит по меньшей мере полдюжины таких зданий. И вы можете серьезно подорвать его предприятие, отказавшись представить документы о продлении контракта, тем самым принуждая его пойти с вами на соглашение. Но имея дело с Каваной, нужно быть готовым ко всему.
– Познакомившись с Мерриллом Каваной, я сразу понял, что с ним нелегко иметь дело.
– Ну, знаете, может быть, для вас было бы все-таки лучше иметь дело непосредственно с Каваной, чем предстать перед судьей, который бывает у него на обедах.
Дом Каваны был расположен у подножия Верблюжьей горы, в пригородном районе Финикса, на широкой плоской равнине. Одноэтажное здание в стиле «ранчо», более обширное, чем соседние дома, было выкрашено темно-зеленой краской. Оно словно маскировалось среди деревьев, и вокруг него не было лужаек. Крыша дома была усыпана сосновыми иголками, на крыльце стояли старые деревянные кресла.
