Текст книги "Предновогодье. Внутренние связи (СИ)"
Автор книги: Блэки Хол
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 31 страниц)
Это могла быть 29.2 глава
К черту библиотеку!
Сама не поняла, как хватило спокойствия пройти по коридору медленно и с достоинством, не срываясь на бег, а завернув за угол, припустить окраинами в архив, чтобы не столкнуться вновь с Мелёшиным. Хотя он не стал останавливать и догонять. А зачем? Подумаешь, у одной дурочки хватило ума отказать. Мэл, не сходя с места, щелкнет пальцем, и набежит толпа более сговорчивых и умных девушек. В отличие от меня.
При воспоминании о недавних горячих объятиях в голове опять наступило затмение, и я потеряла способность соображать: от гнева, от обиды и от пронзительности ощущений, накрывших пряным вожделением в полутемном углу коридора. Схватилась за перила, чтобы отдышаться и восстановить четкость зрения, а потом двинулась дальше.
Мэл узнал от кого-то, что у меня появились бонусы при трудоустройстве в архив. От кого же еще, как не от Мавочки, с которой торчал вчера в холле! Недаром у отдела кадров сложилась репутация кузницы сплетен и слухов. Наверняка кадровичка выложила Мелёшину всю подноготную моей карьеры, и они долго посмеивались над мизерным окладом младшего помощника архивариуса. А сегодня Мэл не преминул воспользоваться полученной информацией, решив, что нам обоим будет удобно.
Ему самому, тискающему меня в свое удовольствие тайком ото всех, а после отправляющемуся домой, в большой сверкающий мир, и сопровождающему Элеонору или как там ее… Изабеллу… в театр или на какой-нибудь банкет.
И мне, бездарной простушке и обманщице, почитающей за счастье, что на мою затрапезную персону обратил внимание видный перспективный парень. А в качестве подачки, и чтобы не трепала языком налево и направо, пообещал подкидывать деньжат, тем более они сейчас необходимы край головы.
Словом, мне отводилась роль маленькой грязной тайны богатого избалованного мальчика. Горечь сделанного открытия осела в душе толстым слоем разочарования – на себя, на Мелёшина, на стечение обстоятельств. Мысль о том, что в глазах Мэла я выглядела дешевой девицей, не прочь перепихнуться по-быстрому в любом подходящем углу, вонзилась острым ножом в сердце по самую рукоятку.
Придя в архив, я одарила вежливым "здрасте" начальника. За прошедшие сутки отношение архивариуса ко мне не изменилось в лучшую сторону. Штусс по-прежнему не доверял содержимое драгоценного архива, отгороженного деревянной стеной. Он опять усадил меня за столик рядом с растительным царством и всучил кипу карточек. Зачем, спрашивается, их переписывать, если они в приличном состоянии – не мятые, не рваные, не обгрызенные?
Архивариус выглядел сегодня неважно. Постоянно швыркал и сморкался в платок, отчего нос мужчины опух и покраснел.
– Швабель… э-э-э… – решила я посочувствовать болезненному виду начальника.
– Иоганнович, – хлюпнул он. – Погодите.
Ушел за перегородку, шуршал чем-то и двигал ящиками, а потом появился, имея более презентабельный вид.
– Что-то неясно? – обратился ко мне.
– Что вы, – поспешила я разуверить, – наоборот, четкий почерк, и доходчиво изложено, – похвалила содержимое карточек, и архивариус удовлетворенно кивнул. Лесть приятна каждому, пусть даже маленькая.
– Тогда что?
Если скажу, что он выглядит нездоровым, подумает, будто хочу избавиться от него и отправить на лечение в домашних условиях.
– У вас богатая коллекция, – сделала комплимент, обведя рукой зеленеющие углы помещения. – В наше время не каждый мужчина увлекается разведением комнатных растений.
– Я и не увлекаюсь, – ответил начальник. – У меня на них аллергия.
Ничего себе поворот! От неожиданности я замолчала, не зная, что сказать. Для чего же тогда архивариусу нужен богатый флоропарк? Зачем мучиться с постоянным насморком, если можно выбросить горшки и кадки или раздать по отделам?
В это время в архив зашли две студентки, попросили мемуары какого-то ученого-висорика, и Штуссу пришлось отвлечься. Затем пришел парень за сборником докладов с прошлогоднего научного семинара, и помещение ожило, наполнившись возней и перелистыванием страниц.
Я чиркала, заполняя карточки, а мысли текли, загибаясь неизменной дугой к Мелёшину, и снова болезненно заныло сердце и защипало в глазах.
Два часа рабочего времени закончились, и морально разбитая крыска все-таки завернула в библиотеку. Сдав Бабетте Самуиловне книги, прошла затяжную процедуру их проверки на степень чистоты и замызганности. К невольному облегчению, не встретила Петю и сама себе подивилась – я подсознательно оттягивала разговор с ним.
На очереди стояла встреча с профессором Вулфу.
По пути на занятие я раздумывала над словами Мэла об уголовной семейственности рыжего. Теперь понятно, почему большинство студенческого населения относилось к парню с опаской и даже со страхом. Алесс занимался темными делишками и махинациями. Как сказал Мелёшин? "По рыжему плачет первый отдел". В таком случае по мне он рыдает горючими слезами. Поскольку я не питала симпатий к дознавателям, то, стало быть, мы с Алессом невольно оказались по одну сторону баррикад. Не буду отрекаться от общения с парнем, к тому же оно выгодно для меня. Однако на будущее придется соблюдать осторожность.
В ожидании профессора я пялилась в ночь за окном. Вот так и протечет вся жизнь: в темноте ухожу в институт и в темноте возвращаюсь в общежитие, а что творится за стенами – проносится мимо и просыпается сквозь пальцы. Грустно.
Кроме меня, тупой и беспросветной в теории символистики, набралось тринадцать человек с потока. Альрик прибыл точно по расписанию, коротко поздоровался и для начала провел небольшую разминку на предмет ориентирования в терминах и понятиях.
Я отвечала невпопад и не всегда правильно. Лицо профессора, когда он обращался ко мне, сменило маску вежливости, став строгим, словно высеченным из камня. Может, Альрик снова унюхал аромат моей жалкой душонки? Если в прошлый раз пахло лимонной полынью, то сегодня наверняка разило горечью, сводившей скулы. Больше не буду мазаться духами.
Зато когда разговор зашел о раритетах, вернее, об их долговечности, я оживилась. Профессор объяснял на примерах, рассказывая доступным языком:
– Есть так называемые пассивные раритеты, веками и тысячелетиями отдающие энергию символов, вплетенных в них. А есть активные раритеты, которые эффектно "выстреливают", после чего быстро приходят в негодность и становятся обычными предметами. К пассивным раритетам можно отнести оружие и доспехи прошедших эпох. Возьмем щиты. Для повышения прочностных характеристик древние мастера чеканили, гравировали защитные руны и символы на поверхности щитов, но некоторые умельцы видоизменяли кристаллическую решетку сплава еще на этапе отливки. Разумеется, щиты со структурным вплетением символов считаются более долговечными, нежели покрытые защитными знаками. Похожая ситуация обстоит и с оружием, в котором пассивная энергия символов используется для улучшения боевых качеств. Но вернемся к активным раритетам. Практически все они быстро изнашиваются, поскольку символьные знаки, введенные в их структуру, ускоренно истираются и разрушаются. Это происходит в связи с тем, что на реализацию уникальных свойств затрачивается огромное количество энергии, заложенной в символах. Кто может назвать пример активного раритета?
– Горшочек с кашей! – выкрикнула я с места, конечно же, подразумевая под керамической посудиной завуалированную фляжку с коньяком.
– Объясните почему, Папена, – перебросил мне ход профессор и, увидев замешательство, сказал: – Ну же! Думайте, размышляйте. Учитесь делать выводы.
– Чтобы получить кашу, пустой горшочек должен сгенерировать крупу, соль, сахар, – начала неуверенно, – а еще масло, молоко, изюм, фрукты…
Меня понесло. О еде я могла говорить часами.
– Ну и… – сказал многозначительно Альрик, прервав поток вкусностей.
– Потом каша должна повариться, распариться, и можно кушать, – продолжила я, и рот наполнился вязкой слюной.
– Как перевести активный горшочек в разряд пассивных раритетов и, тем самым, продлить его долговечность?
– Исключить ряд операций, – вклинился парень с первой парты.
– Например? – профессор переключил внимание на ответившего.
– Например, предусмотреть ручную загрузку компонентов, а на долю горшочка останется варка.
– Логично, – похвалил Альрик. – Проведу параллель между горшочком и модной нынче скатертью-самобранкой. В качестве творца универсального продуктового изобилия она крайне недолговечна, поскольку требует одновременной генерации съедобных и несъедобных предметов – кувшинов, блюд, бокалов и, собственно, вина и жареного поросенка с зеленым горошком. Вывод таков: раритеты, часто и активно использующие энергию символов, заложенных в них, быстрее заканчивают свое существование.
Я похолодела. Вдруг моя фляжка рассчитана на два или три разовых приготовления коньяка, а потом начнет генерироваться сивуха, переходящая в ослиную мочу? Может, стоит плюнуть и продать баклажку висоров за пятьдесят, как обычную емкость с булькающим спиртным?
Если день решил быть не ахти, он сделает всё, чтобы закончиться катастрофически. У раздевалки я напоролась на Петю.
– Привет! – сказал жизнерадостно парень. – Я вспоминал о тебе. Ты куда подевалась?
– Увязла в учебе по самое не хочу, – ответила мрачно.
– Я тоже, но еще мотаюсь на тренировки. Вот иду домой. Устал как вол. Тебя проводить?
– Проводи, – вздохнула тяжко. – А когда у тебя соревнования?
– Через неделю. Жду – не дождусь. Зря, что ли, столько сил вбухал?
Мы оделись и вышли. Монтеморт и ухом не пошевелил, уставившись красными угольками в потолок и выглядывая кого-то. Бабочка на шее явно ему жала.
Я включила фонарик, и мы побрели по дорожке. На голове у Пети была шапочка со смешным крохотным помпончиком – шариком.
– Петь, – начала неуверенно. – Помнишь, ты предлагал встречаться?
– Помню, – ответил он настороженно.
– Понимаешь… я еще никогда и ни с кем не встречалась…
Парень облегченно вздохнул.
– Наверное, у меня плохо получится. Боюсь тебя подвести, – затараторила я. – Вот, например, сегодня Мелёшин потребовал свой долг…
Петя остановился и спросил сурово:
– Что он потребовал?
– Развлекать его в столовой во время завтраков и обедов.
– Я ему морду набью, – предопределил спортсмен судьбу Мэла.
– Петь, это же долг. Может, Мелёшину приестся? Он так и сказал: "Пока не надоест".
Мы снова двинулись в путь.
– Значит, не хочешь встречаться? – спросил парень.
– Петь… очень хочу, но сейчас дел невпроворот. Под завязку. Когда встречаются, то вместе ходят, гуляют… – Хотела сказать "целуются", да не стала. – А у меня времени совершенно нет, по крайней мере, во время сессии. Аврал.
– И мне тоже некогда, – расстроился Петя.
Мы остановились под фонарем у общежитского входа. Посмотрела я на понурое лицо парня, и так мне его стало жалко, что ляпнула:
– Но все равно давай попробуем. Пусть во время сессии мы оба будем заняты, она ведь когда-нибудь закончится, так?
– Так, – просветлел Петя. – И точно, ничего страшного не произошло. Понемножку втянемся в отношения, да?
– Ага, – сказала я и, осмелев, поцеловала его в щеку. – Пока! – крикнула уже на ходу, забегая в дверь.
Что я наделала! – металась по комнатушке. Ведь хотела сказать совсем не то, а вырвалось… Сев на кровать, погрызла ногти и махнула рукой. Сказанного не воротишь, а если по полночи переживать и обсасывать проблему, то учеба зависнет.
Достав фляжку, я понюхала содержимое, окунула палец и лизнула. Коньяк не заплесневел, что порадовало. Долго изучала чеканку и нашла на округлом донышке значок-клеймо изготовителя – букву "V" на новолатинском, пересеченную цифрой "1".
После заучивания, повторения и оформления рефератов, укладываясь спать далеко за полночь, я с тоской вспомнила, что завтра предстоит грандиозное событие – последний день уходящего года, с которым торжественно простятся на общеинститутском праздничном вечере. Чтобы дожить до новогоднего великолепия, предстояло одолеть два мучительных события – утреннюю и обеденную трапезы Мелёшина. Можно заставить себя не смотреть на изобилие шедевров поварского искусства на чужом подносе, но как заставить нос не нюхать?
Очень просто, – сердито пожурила себя за запоздалую догадку. Нужно во что бы то ни стало освоить заклинание "засирайки", которое отобьет у меня обоняние.
Это могла быть 30.1 глава
Час, отобранный у сладкого утреннего сна, ушел на усердную тренировку заклинания свежего воздуха. Я выживу, и Мелёшин мне не помеха. И все же в душе было неспокойно: вдруг не получится?
Сухарики, ставшие привычным рационом, приглушили аппетит и повышенное слюноотделение. Пора бежать в институт, чтобы поспеть к раннему открытию столовой.
Идя по гулкому пустынному коридору, я слушала эхо собственных шагов. Тревожное ощущение усилилось, постепенно перерастая в нервную дрожь.
Пробравшись к столику в углу, вдоволь насоздавала "засирайку", стараясь, чтобы нос попал в стерильную зону. Лишь опустившись на стул, я сообразила, что нервозный зуд отнюдь не из-за беспокойства за удачность заклинания. Сердце бухало тяжелым молотом, мысли неслись вскачь, запинаясь друг о друга. Уши невольно прислушивались к столовским звукам, а дыхание задерживалось в ожидании уверенных шагов.
Что он скажет? Или промолчит? Будет извиняться и оправдываться или обратит в шутку и посмеется? Поделится подробностями с друзьями или со всем институтом?
А что скажу я? Можно сделать вид, что не произошло ничего из ряда вон выходящего, но тогда он утвердится во мнении, что обжимания – привычное для меня дело. А можно влепить пощечину. Неплохо, но запоздало.
Разложив тетради, я заняла добрую половину стола, а руки предательски дрожали. Чем бы их занять? А вот хотя бы дерганным постукиванием пера по столешнице. Получится ли спокойно посмотреть Мэлу в глаза и отвести равнодушный взгляд в сторону?
В конце концов, я давно не школьница, – вколола себе отрезвляющую мысль. Наверняка сижу как спелая помидора с шальными глазами. Глубоко вздохну несколько раз и дооформлю, наконец, реферат по теории снадобий, и никто не заметит моего волнения.
До чего же длинно зовут Ромашевичевского, и фамилия у него неимоверно длиннющая! Уже пятый титульный лист порчу, а написать в одну строчку не получается.
– Привет умным девочкам! – напротив сел Макес и шмякнул поднос с омлетом, какао, горячими бутербродами и плюшками.
Отодвинулся стул, и рядом сел молчаливый Мелёшин, решивший, что здороваться с крыской каждый день будет жирно. Хватит и одного раза в неделю.
Я украдкой посмотрела на него. Мэл выглядел слегка помятым, взъерошенным и очень привлекательным в полосатом пуловере, в треугольным вырезе которого виднелась ямка между ключицами.
Нельзя отвлекаться. Схватив новый лист, я начала писать заново, мельча буквы.
– Где твоя? – жуя, спросил товарищ Мелёшина. – Второй день не видно.
Из услышанной фразы я вычленила всего лишь одно слово. "Твоя". Емкое и единственно правильное слово. Его. Его блондинка.
У меня застучало в висках. Запортив начатый лист, я скомкала и на удивление метко зашвырнула в мусорную корзину у колонны. Мэл проследил за полетом.
– Готовится к празднику, – ответил невзрачно.
Ну, конечно! Это же какую невероятную красоту нужно наводить, чтобы второй день не появляться в институте, наплевав на прогулы? Наверняка, после непрерывной двухдневной подготовки, появление Мелёшинской блондинки на сегодняшнем вечере произведет фурор. Бедняжка! Бегает сейчас в мыле по магазинам и не может выбрать, в чем пойти. И пусть красотку зовут Изабеллой, для меня она навсегда останется безымянной подружкой Мэла.
Как оказалось, Макес был солидарен с моими раздумьями. Он пригладил пестроволосую шевелюру и высказал Мелёшину, окончательно испортив мне настроение:
– Однако тщательный подход к делу. Чую, тебя ждет особенный подарочек. Она случайно не по магазинам нижнего белья взяла низкий старт?
Я запортила следующий лист и опять, скомкав его в плотный шар, метнула в корзину. В яблочко! Мэл бросил на меня быстрый взгляд, продолжая ковыряться в запеканке.
– Мне-то откуда знать? – ответил грубовато.
Однако его товарищ не унимался.
– На твоем месте я бы прыгал до потолка, – хохотнул он. – Сегодня будет жаркая ночь.
Яростно скомканный комок бумаги пролетел в корзину, и, не попав, шмякнулся рядом. Я отодвинула с грохотом стул, чтобы поднять результат неудачного броска. Вернувшись, собрала разложенные листы и спросила преувеличенно вежливо:
– Могу идти? С утра плохо развлекается.
Мелёшин потер лоб и, не глядя на меня, разрешил:
– Иди.
Я вышла из столовой, закусив до боли губу. Ненавижу, ненавижу! Непонятно за что, но ненавижу. Но в итоге так и не поняла, получилась у меня "засирайка" или нет, потому что напрочь забыла о заклинании, увлекшись переживаниями. Хорошо, что вспомнила о Бабетте Самуиловне и перед лекциями взяла на прочитку толстенный справочник.
Дообеденные занятия проходили в возбужденно-суматошной возне, какая обычно сопутствует большому празднику. В аудитории стоял гул, учебный материал совершенно не лез в голову, да и преподаватели, понимая бесполезность надрывания связок, особо не усердствовали.
Эльза раздала присутствующим пригласительные билеты на новогодний вечер. Мой она швырнула на стол, а к Мелёшину наклонилась и подала, показав глубокое декольте в апельсиновой кофточке.
Билет пах хвоей. На пластиковой прямоугольной карточке поблескивала пушистая елочка с отяжелевшими от снега ветвями. Под другим углом зрения она исчезала, зато появлялась переливающаяся затейливым курсивом выпуклая надпись в обрамлении мигающих огоньков: "Новогодний вечер 31 декабря в 21.00".
Мелёшин просидел обе лекции, рисуя в тетради. Эх, владей я заклинанием adventi[24]24
adventi, адвенти (пер. с новолат.) – приближение
[Закрыть], то смогла бы разглядеть его закорючки. Вздохнула и уставилась в окно. Белесо-серое небо усиливало отвратительное настроение.
А вот на обеде создать незаметно "засирайку" не получилось, поэтому дела пошли из рук вон плохо. Общепитовские ароматы едва не поставили меня на колени. Пришлось периодически потирать невзначай нос, чтобы перекрыть доступ к вкусным запахам.
На этот раз мы сидели в полупустой столовой вдвоем с Мэлом. Основная часть студенчества ринулась после второго занятия наводить красоту перед праздником.
К большому перерыву я смогла разбудить в себе самообладание. Уселась, вытащила справочник и тетрадь, старательно игнорируя присутствие Мелёшина. Неторопливо перелистывала страницы в поисках нужного параграфа, а в душе завозилось разочарование оттого, что Мэл вовсе не собирался объясняться. Мне бы радоваться, что он не ославил меня на весь институт как девицу определенной репутации. Вместо этого я начала раздражаться на неопределенность, а раздражение породило недовольство. Словом, хотела сама не знаю чего.
Пока меня одолевали терзания, желудку надоело стесняться, и он выразил негодование голодным бурчанием. Мелёшин ел вяло, не поднимая глаз от подноса. Я же выписывала из справочника, делая вид, что ничего особенного не рычит голодным зверем на всю столовую.
Вдруг Мэл прокашлялся и спросил:
– Почему не обедаешь?
– Не твое дело, – ответила грубо, и в животе солидарно рыкнуло.
Мелёшин нахмурился и поелозил ложкой в борще.
– Я хотел сказать…
– Не мешай. А то собьюсь. Очень сложная формула.
Мэл замолчал. Так и прошел наш обед, вернее, обед Мелёшина. Он практически ничего не съел и отнес полный поднос на мойку. Зажравшийся богатей! – бросила я злобный взгляд, сглатывая слюну. Приняв уход Мэла как молчаливое разрешение покинуть столовую, ринулась из помещения и, забравшись на чердак, изгрызла половину дневной порции сухарей.
После обеда институт опустел. Ну и что с того, что никто не отменял работу и учебу? А когда же прикажете гладить нарядные платья, завивать кудри и накрашивать ресницы? Повседневные будни достались тем, у кого один свитер и одна юбка на все случаи жизни.
На занятии у Стопятнадцатого я повторила ранее разученные заклинания и поблагодарила декана за "засирайку". Генрих Генрихович пребывал в благодушном настроении и мурлыкал под нос, изредка вальсируя рукой. Он тоже заразился духом предстоящего праздника. А кто бы заразил меня, хоть чуть-чуть?
– Эва Карловна, идете на новогодний вечер?
– Иду.
– Прелестно! Запланирована грандиозная программа. Обещан фуршетный стол.
При последних словах я навострила уши. Мне не послышалось? Стол? Видимо, высшие силы смилостивились, решив подправить упадническое настроение, и сделали неожиданный подарок. У меня тоже появился повод ожидать с нетерпением праздника.
– Здорово! Генрих Генрихович, а правда, что охранник зарезал кассиршу?
– Упаси бог, – замахал руками декан. – Только убийств нам не хватало. Он связал ее, вставил кляп и очистил кассу, а наш Монтеморт задержал преступника, показав себя во всей красе. Нашего стража теперь кормят на убой.
– Да, Монька не подкачал, – согласилась я. Понятно, почему пес разленился и плюет на мелкую преступницу вроде меня. От излишеств рациона мне бы тоже было недосуг ловить всяких мошенников. Важнее хорошо усвоить пищу и освободить место для новой порции вкусненького.
Потом спросила, надеясь, что просьба не прозвучала подозрительно:
– Генрих Генрихович, я начала писать реферат по символистике, но профессору не сказала, потому что он считает меня тупой. – При этих словах Стопятнадцатый посмотрел укоризненно. – Хочу попробовать свои силы. Сейчас набираю статистику по современным мастерам раритетов.
– Изучаете индивидуалов?
Я кивнула.
– Источников катастрофически мало. Не подскажете, в каком направлении двигаться?
Декан огладил бородку:
– Не так давно, при наведении в кабинете порядка на верхних полках, мне попалась на глаза подборка по интересующему вас вопросу.
Я подскочила:
– Неужели? А можно посмотреть?
– Непременно, Эва Карловна. Завтра и заходите, – пригласил мужчина.
– Обязательно! – Еще чуть-чуть и запрыгаю от радости.
На прощание Стопятнадцатый продекламировал с чувством:
– Особый праздник Новый год вагоны счастья нам везет! Увидимся на вечере, милочка.
Хорошее пожелание. Хочу заграбастать весь состав.
Оставшееся время я распределила по первоочередности задач и сперва отправилась в архив. В помещении приятно пахло.
– С праздником! – поприветствовала начальника. – Пойдете на вечер?
– Нет, – ответил он сиплым голосом. – Некогда.
Что ж, у каждого своя нелюбовь к массовым мероприятиям. Наверное, Штусс решил встретить начало следующего года в кругу семьи, в домашнем уюте и любви близких. При этой мысли в носу у меня засвербело. Может, позвонить отцу и поздравить? – подумала и тут же отбросила самую нелепейшую идею из всех возможных.
Архивариус опять определил для работы стол рядом с растительностью и опять принес стопку приличных на вид карточек. У меня начало складываться впечатление, что он поручал бессмысленную и ненужную работу. Подняв голову, я заметила в густой листве огромный лиловый цветок со щедро опушенными тычинками. Наверное, это он благоухал, источая тонкий сладковатый аромат, наполнивший помещение.
– Что за цветок? – поинтересовалась у начальника. – От него так вкусно пахнет?
– Понятия не имею, – пожал плечами мужчина. – Я не люблю растения.
– Но как? – растерялась я, обводя взглядом пышущее благолепие зелени. – Тогда зачем?
– Мне незачем, – пояснил Штусс. – Наши исследователи выяснили, что в архиве наблюдается природная аномалия, поэтому растениям здесь хорошо. Вот и тащат сюда из кабинетов, что ни попадя. Я давно бы избавился от всей этой мерзости, но не получается. Завалили меня ею.
Я оглядела жертвы неудачного ухода. Действительно, между горшками с великолепными здоровыми растениями ютились коробочки и баночки с чахлыми и дохлыми пеньками. На многих из них пробивались росточки и зеленели молодые листики.
– Кто же поливает хозяйство?
– Василиса Трофимовна приходит по пятницам, – сказал архивариус таким тоном, будто я должна была знать всех Василис в окрестностях института.
– И все-таки у вас отличный живой уголок.
Мужчина, задрав верхнюю губу, подвигал усами:
– Уже смирился. Регулярно пью капли от аллергии. Что поделать, не могу отказать страждущим в просьбах о помощи.
Отработав положенные часы и сдав архивариусу переписанные на сто рядов карточки, я пошла по пустому институту к Альрику, питая слабую надежду, что профессор сбежал начесывать чубчик, и остановилась как вкопанная перед стеклянной лабораторной стеной. Меня озарила светлая идея. Вернее, в моем воображении идея блистала подобно солнцу, а вот архивариусу она бы не понравилась. Хотя какая ему разница – одним растением больше или пятью?
Мне пришло в голову притащить в архив оставшиеся кустики разъедалы из оранжереи. Все равно погибшим растениям нечего терять – всеми листьями и корнями они почти в горшково-кадочном раю.
Большой палец оставил потную отметину, отпечатавшись на электронном устройстве. Огонек засветился зеленым, и я направилась поздравлять Альрика с предстоящим праздником. Несмотря на предновогоднюю лихорадку, профессор оказался на месте и записывал в толстой зеленой тетради.
– Здрасте, – швырнула сумку под стол. А чего церемониться?
Мужчина оторвался от записей и посмотрел на меня.
– Что-то не так? – спросил он. – Страхи? Подозрения? Ночные кошмары?
– Все отлично, – пробурчала я, забираясь на кушетку. – Кстати, с праздником.
Альрик крутанулся на стуле, развернувшись ко мне, и принялся разглядывать, положив локоть на раскрытую тетрадь.
– Рановато поздравляете, Эва Карловна. До вечера… – посмотрел на запястье, – целый час.
– А я заранее.
Язык дерзил откровенно, на грани хамства. Наружу лезла непонятная агрессия, желание крушить, ломать и топтать. Профессор встал, достал из ящика стола перчатки и натянул их.
– Вас что-то беспокоит, – утвердил он.
– Беспокоит, – ответила я с вызовом. – Чем от меня вчера пахло?
– Горьким миндалем, – отозвался мягко мужчина.
– Вот именно, – хмыкнула недовольно, хотя исподволь порадовалась, что не разило сыростью и плесенью на весь кабинет.
– Как обстоит дело с галлюцинациями? Не было рецидива?
– Нет. А хотелось бы продлить ощущения, – заявила с видом вселенского зла. – Я бы весь институт взяла в оборот, зная о чужих желаниях.
Альрик рассмеялся, а потом спросил:
– Вас кто-то обидел?
– Не кто-то, а что-то, – поправила я. – Жизнь.
И неожиданно вспомнила, о чем мечтал на семинаре Мелёшин. Его мечта исполнилась, и даже больше.
Альрик ушел в комнату отдыха, погремел и вернулся с полной мензуркой. Достав из стеклянного шкафчика пузырек, накапал зеленой жидкости и протянул мне. Я подозрительно посмотрела на зеленоватую водичку.
– Выпейте. Это успокоительное. Настойка на основе пустырника.
Еще ни разу в жизни мне не предлагали мензурку в качестве стакана. Сделав разобиженное лицо, я выпила большими глотками. Альрик наблюдал с легкой полуулыбкой. Внезапно в моем животе громко заурчало, словно жидкость переливалась с шумом по пустым трубам. Мужчина снова сходил в комнату и вернулся с пирожком.
– Последний, – сказал извиняющимся тоном.
– Нет-нет-нет. Категорически.
– Ешьте и не препирайтесь, – сунул мне пирожок.
– Спасибо, – потупила я глаза. Ела, стараясь не торопиться, чтобы выходило благовоспитанно и аккуратно. Профессор снова вернулся к писанине.
Пирожок оказался невероятно вкусным и с печенью. От Альриковой доброты я расчувствовалась и поймала себя на том, что хочу спрыгнуть с кушетки и ластиться к мужчине, мурлыкая и потираясь о штанину, как прикормленная кошка. Ну, ладно, как тощий облезлый котенок.
Закончив писать, профессор закрыл тетрадь, сходил к раковине и принес мне салфетку.
– А теперь начнем осмотр, – сказал, мимолетно улыбнувшись.
Мне обстучали ноги и руки, проверили условные и безусловные рефлексы, опять заглянули в ухо-горло-нос, просветили глазное дно, тщательно изучили побледневшее колечко на пальце и заставили отвечать на логические вопросы. Я долго соображала и путалась.
– Вы несобранны, – констатировал Альрик.
А зачем мне собираться? Наоборот, надо расслабляться в предвкушении фуршетного стола.
– Можете спускаться, – сказал профессор. – Осмотр законен. Не прощаюсь, потому что увидимся на вечере.
С чего он взял, что пойду глазеть на светское общество?
Я подхватила сумку, и в это время в дверь постучали.
– Войдите, – разрешил Альрик. На пороге возникла Лизбэт в белом халатике. Как истинная соратница ученого, она не бросилась после занятий в общежитие прихорашивать внешность. Девушка рассчитывала сразить профессора наповал в его родной среде.
– Альрик Герц… – начала Лизбэт и заметила меня. Пришлось протиснуться мимо нее бочком, причем девица не сдвинулась с места, чтобы пропустить. Ох, уж эти подозрительные ревнивицы, – вздохнула я и потопала занимать место на празднике поближе к фуршетному столу.
