Текст книги "Предновогодье. Внутренние связи (СИ)"
Автор книги: Блэки Хол
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц)
Это могла быть 3 глава
То ли простое совпадение, то ли, действительно, цель определилась, но отдел кадров, сокрытый за бронированной дверью-сейфом, работал.
Документы приняла круглолицая румяная девушка-кадровичка. Крепенькая, сбитенькая, с россыпью мелких обесцвеченных кудряшек, она напоминала сдобную булочку, посыпанную ароматной корицей.
Ее темноволосая коллега, скучая за девственно чистым столом, разглядывала с утомленным видом маникюр на ногтях. Модная стрижка, сложная укладка, заостренные скулы, впалые щеки – эта девушка стремилась соответствовать современным эталонам красоты.
Пока я заполняла необходимые анкеты и заявления, Пышечка с любопытством поглядывала на меня.
– Будете вступать в союз независимых студентов? Членские взносы – пять висоров ежемесячно, – спросила, когда я, наконец, одолела последний пункт анкеты, и поспешно добавила: – Это простая формальность. Перечень стандартных вопросов утвержден ректоратом.
– А можно подумать?
– Конечно-конечно, – закивала она. – Спрашиваю на всякий случай. Всё равно вас будут уговаривать.
Я промолчала. Лучше бы обо мне вообще забыли.
Пышечка наклонилась и поинтересовалась, понизив голос:
– В середине года и перед сессией… Неужели припекло?
Меня аж озноб пробил. Успокоив себя тем, что расспросы неизбежны, я с независимым видом пожала плечами, мол, всякое в жизни случается.
Кадровичка посмотрела с уважением и начала проставлять штампики на моих каракулях. Она штамповала и штамповала, штамповала и штамповала, с усердием, которого ей было не занимать. Натренированная рука Пышечки не собиралась отваливаться от усталости, в то время как у меня глаза заболели наблюдать за мельтешением штампика. На чём бы взгляду отдохнуть?
В углу, в деревянной кадке ромбической формы, погибало неизвестное мне растение. Его скрюченные монструозные стебли завивались немыслимыми петлями и узлами, а листья, похожие на павлиньи перья, имели явно нездоровый вид: часть их повисла безжизненными серыми лохмотьями, часть находилась в процессе засыхания, и лишь макушка растения оптимистично зеленела хохолком из трех листочков-перышек. Растение будто уловило мое сочувствие, и от стебля со щелчком отвалился засохший листок. Тут же пахнуло жутким зловонием, как если бы за плинтусом одновременно удавились сто мышек или одновременно разбились сто тухлых яиц. В общем, омерзительно пахнуло.
Темненькая девушка-кадровичка кинула злобный взгляд на умирающего лебедя:
– Сил моих нет. Скоро задохнемся в вонищи.
– Мавочка, бог терпел и нам велел, – заметила с философским спокойствием Пышка. Ее коллега тяжко вздохнула и принялась резкими дергаными движениями подпиливать ногти, посматривая на растение в кадке.
– Вот справка, предъявите в хозчасти, – объяснила мне Пышечка. – Попадете туда из центрального холла по указательным стрелкам. Там выдадут квитанцию на койко-место в общежитии. Квитанцию обязательно погасите на вахте, иначе вас не пропустят на занятия.
То есть предполагается, что мне нужно сунуть руку в пасть мохнатого клацающего чудовища, дрыхнущего при входе?!
– А без пробивки никак не обойтись?
Пышечка заметила мою нерешительность:
– Никак. Да вы не бойтесь, у вас все получится. Главное, вовремя отдернуть руку.
Мавочка подавила смешок, отвернувшись к окну. Похоже, кадровички решили развлечься. Ну, и ладно. Им ведь скучно, бедняжкам. Когда еще посреди года лопух-новичок нарисуется?
Левое ухо до сих пор отказывалось слышать, поэтому я старалась поворачиваться другим боком к говорящим. Елки зеленые, забыла спросить, где находится медпункт! В свете предстоящих неудач данный вопрос засемафорил весьма злободневно.
– Простите, а куда можно обратиться, если понадобится поставить прививку?
– От бешенства, что ли? – сострила темненькая. – Боюсь, прививка не поможет.
Пышечка прыснула в кулачок:
– Младива Викторовна хотела сказать, что режим работы подразделений института, а также их местонахождение указаны здесь, – выложила на стойку тоненький буклетик.
Под аккомпанемент беседы с агонизирующего растения отвалились два сухих листочка. От нестерпимого зловония меня затошнило. Похоже, аналогичное состояние заработали и кадровички, потому что наперегонки метнулись к окну, и, распахнув форточку, жадно присосались к ней.
– Катин, – обратилась темноволосая к Пышечке, делая ударение на последнем слоге, отчего я делала вывод, что ту звали попросту Катей, – здоровье мое истончилось. Умру от смрада во цвете лет, и никто не поскорбит по неземной красоте.
"Гы-гы, – похихикала я про себя, – всякая красота страдает по-разному".
– Не принимай близко к сердцу. Потерпи немножко, скоро все отвалятся.
– У меня мечта: выбросить уродливое уродство в окно! – Мавочка кровожадно покосилась на виновника вони.
– Нельзя. Нинелла Леопардовна расстроится. Ты забыла, что бывает, когда она в расстройстве?
Темноволосая кадровичка сдавленно хрюкнула: то ли от смеха, от ли от ужаса.
– Необычный цветочек. Как называется? – влезла я с успокаивающим вопросом. Мавочка нервно вздрогнула.
– Пукодел. Редкий вид, – охотно поделилась Катин. – Из-за редкости никто не знает, как за ним ухаживать. Нинелле Леопардовне подарили на юбилей. Пукодел – её любимец, – пояснила она шепотом.
– По-моему, оно, вернее, он – погибает.
– Что вы, что вы! – замахала руками Катин. – Это временно. Все исправимо. И не вздумайте намекнуть Нинелле Леопардовне. Она… опечалится, – закончила девушка с глазами, полными слез.
За свою Леопарду, что ли, переживает? Надо же, какой стресс получит неизвестная Нинелла, узнав, что ее любимый пукодел загибается.
Пышечка кивнула в сторону стойки:
– Ваши документы готовы, можете забирать.
Сгребши в охапку бумажки, я задумалась. Наведаться ли к местным светилам медицины сейчас или отложить визит на потом? Слабый звук горна заглушил размышления, и вскоре легкий удар по бронированной двери засвидетельствовал пронесшуюся воздушную волну.
– Хорошо парнишки горнят. Душевно, – протянула мечтательно Катин.
Эхо горна освежило в памяти последние неприятные события, и я решила, что пора ознакомиться с расписанием звонков. И заодно запланировать покупку наручных часов, потому что интуиция вопила – повторная встреча с последствиями звонка обойдется мне более чем плачевно.
В помещении заметно посвежело, вонизм практически выветрился. Надо бы сказать спасибо пустому желудку, которому нечего выворачивать наизнанку, и послушать ответное добродушное урчание.
Пристроившись в уголке, я взялась за изучение буклета, изредка сверяясь с оригинальными дизайнерскими часами на стене. Овальный диск прозябал без стрелок, но едва взгляд фокусировался на циферблате, как вспыхивали три алые полоски, соответствовавшие часу, минуте и секунде реального времени. Некоторое время я развлекалась: смотрела, не мигая, на часы – и секундная стрелка деловито двигалась по кругу. Стоило моргнуть или скосить глаза в сторону, как алые полоски пропадали.
Девушки за конторкой, похоже, потеряли ко мне интерес или делали вид, что потеряли. И то славно.
В буклетике нашлось всё, что меня интересовало, и даже более. Первым делом я выяснила, что звонки горнят круглосуточно – днем, в глухую полночь и ранним утром на ясной зорьке, когда все нормальные люди сладко спят дома, в мягкой постели, а не бродят по темным институтским закоулкам.
Вторым делом отметила расписание работы библиотеки, столовой, медпункта и хозчасти как следующего стратегического пункта. На форзаце красовался довольно-таки приличный план первого этажа института. Но позвольте, почему только первого? Как попасть, к примеру, на третий этаж крыла С в библиотеку?
Похоже, недоумение высказалось вслух, потому что кадровички отвлеклись от важного занятия: припудривания носиков и подкрашивания неоднократно подкрашенных за день губ.
– Девушка, вы уверены, что переводитесь на факультет висорики? – поинтересовалась насмешливо темненькая, а Катин прыснула.
Мне бы по привычке стушеваться и ретироваться из кабинета под уничижительными взглядами работниц, но в голове вдруг переклинило. Голод и усталость переполнили чашу терпения, сделав свое незаметное, но грязное дело.
– Уверена! – заявила я высокомерно. – В каждом чертовом институте и в каждом чертовом колледже, мнящем из себя черт знает что, приняты свои чертовы правила и распорядки, и мне до чертиков осточертело в них путаться. Ясно?
Кадровички растерялись.
Не знаю, чем закончилась бы перепалка, не успевшая толком начаться, но в это время пукодел, решив, что о нем забыли, переключил внимание на себя. С него отвалились еще два листочка, и знакомое зловоние охватило наши бедные тела.
Мавочка взвыла, не выдержав. Подскочив к растению, она принялась разрывать руками уродливо закрученные стволики. Пукодел оказал сопротивление: желтый сок из поврежденных тканей забрызгал кадровичке лицо и джинсовый сарафанчик.
– Ах ты подлое существо! – взвизгнула девушка и с новой яростью набросилась на куст, явно превосходя того в одержимости. Пукодел, очевидно, понял, что терять ему нечего, и пошел в последнюю атаку: массово сбросил все листочки.
И вот тогда я пожалела, что не ношу с собой противогаз. Зажав нос и схватив бумажки, метнулась к двери, с радостью отмечая, что та приветливо распахивается навстречу.
Загораживая всё свободное пространство, в дверном проеме высилась нерушимой скалой дородная дама с французским пучком на голове и ярко-красными губами бантиком. Это первое, что я увидела, прежде чем врезаться во внушительных размеров живот.
А затем второе, что услышала:
– Немедленно прекратить безобразие!
И следом нарастающий вопль, зашкаливший все мыслимые пределы слышимости по силе децибелов:
– Невозможно оставить отдел на пять минут, как подчиненные тут же перевернут его с ног на голову!.. Чудовища! Как вы посмели прикоснуться к нему?… Да я вас! Да я вам!.. Накажу! Уволю! Сгною!
По мере того, как мои ноги, пробравшись мимо бушевавшей начальницы кадрового отдела, уносили тело стремглав по коридору, вопли постепенно затихали, и я вдруг осознала, что обрела слышимость обоих ушей.
Это могла быть 4 глава
Любил ли меня попутный ветер – не знаю, но вскоре я оказалась на первом этаже в центральном холле института. До следующего звонка оставался вагон времени и маленькая тележка, и надлежало потратить их с пользой.
Следующим в плане стоял визит в хозчасть. Вспомнив о флористической битве в отделе кадров, я внутренне содрогнулась, и желудок отозвался приступом острой рези. Надо же, и у него закончилось терпение. Посему посещение хозчасти отошло на второй план, вытесненное необходимостью пожевать что-нибудь материальное и желательно съедобное.
Выйдя в центр пустынного холла, я вертела буклетик, определяя направление до студенческой столовой. Красивое это помещение – центральный холл. Он имел форму вытянутого овала, из которого расходились радиальными лучами семь арочных коридоров, не считая главного входа. У парадных дверей дислоцировался пост вахтерши-людоедки и ее ручного пса. В развешенных по периметру зеркалах отражалось бесконечное множество маленьких фигурок, гуляющих по гулкому пустынному залу – это я прохаживалась по траектории Броуновского движения.
Купольный потолок украшали красивейшие пейзажи, соответствующие каждому времени года: зимний заснеженный лес плавно перетекал в журчащий весенний ручей, который сменялся летним луговым зноем, уступавшим место осенней хандре сжатых полей, соседствующих опять же с глубокими сугробами. Времяоборот, замкнутый в кольцо, символизировал извечное движение по кругу из года в год.
По центру купола свисала фундаментальная люстра, занимавшая две трети потолочного пространства. К толстозвенным цепям крепились в виде каскада несколько мощных дисков, обильно усыпанных длинными прозрачными сосульками то ли из стекла, то ли из хрусталя. В каждой из миллиардов сосулек светилась лампочка. И под этой махиной устрашающе поблескивало острие кончика люстры, похожее на жало гигантской осы.
Напротив парадных дверей, у стены расположилась скульптурная композиция в виде многоуровневого каменного торта, на вершине которого замерло непонятное существо. Вернее, вблизи оно казалось непонятным, зато издали отдаленно напоминало человека, перевернутого вверх тормашками и запутавшегося в тонких длинных рулонах. Тремя конечностями скульптура тщетно пыталась разорвать стягивавшие ее металлические ленты-путы, а оставшейся четвертой конечностью, вернее, мизинчиком, опиралась о верхний ярус постамента. Разглядывая симбиоз камня, металла и дерева, воплощенный в гротескной конструкции, я поразилась гению архитектора, фантазия которого идеально уравновесила громоздкое сооружение.
Табличка на пьедестале утверждала, что передо мной материализованный образ покровителя всех студентов – святого Списуила. Отшлифованная блестящая поверхность тортового постамента и легкая намусоренность свидетельствовали о том, что скульптурный уголок считался излюбленным местом встреч развеселого студенчества.
Тишину холла разбило хлопанье парадных дверей, и мимо меня прошла компания парней, свернувших в один из арочных коридоров. Сверка с план-схемой первого этажа показала, что они направились в спортивное крыло. Однако же, в какой стороне столовая?
Постепенно пропитываясь студенческим духом, я еще раз оглядела впечатляющий зал. Ничего не скажешь, передовой столичный ВУЗ, а не какая-нибудь захудалая периферия.
Шмяк! – на нижний слой каменного торта-постамента приземлились две девчонки, швырнув рядом сумки. Та, что повыше, раздраженно выговаривала подружке – мелкой, худенькой и с острой лисьей мордашкой. Подружки были одеты так, что сразу становилось ясно – парочка находилась в конфликте с окружающими и с самими собой. Словом, по-хулигански были одеты девчонки, вдобавок имели воинственный макияж и богатый пирсинг во всех видимых частях тел.
"Надо сваливать", – промелькнула мысль. Как оказалось, поздно – мою пресветлую персону заметили.
"Лисичка" толкнула подружку локтем и они воззрились на меня, после чего мелкая приблизилась, правда, держась на расстоянии.
– Понравилась? – кивнула на скульптуру
– Ничего так. Симпатичненько, – подтвердила я.
– У нас просмотр не бесплатный, – скривила "лисичка" мордашку. – С тебя тысяча висов[1]1
висы (разг., жарг.) – купюры от ста висоров и больше
[Закрыть] в фонд для пожертвований. Если каждый будет интенсивно лупиться, скоро вся позолота отвалится. А на реставрацию нужны денежки.
У меня даже рот от удивления приоткрылся. Вот загнула – отвалить целую тысячу на ободранную скульптуру! У девочки губа не дура.
Если учесть, что родитель выделил свободных денег всего пятьдесят висоров, то заявленная сумма пожертвования в фонд разваливающихся архитектурных шедевров отливала запредельной наглостью. Отец, вручая деньги мелкими разменными монетами, предупредил:
– Продержишься до Нового года, еще подкину. Жаль тратить на тебя больше, чем того заслуживаешь, но приходится.
"Лисичка" обернулась за моральной поддержкой к подружке. Та встала с постамента и направилась к нам.
– Могу пожертвовать, но только полвисора, – вежливо согласилась я с необходимостью восстановления красоты институтского святого.
Девчонки переглянулись и засмеялись.
– Очумела, что ли? Ей говорят, тысячу гони, а она из себя трудную строит.
Парочка надвинулась на меня, и неожиданно мелкая начала выделывать пальцами воздушные вензеля. Я похолодела – она накручивала петли, создавая заклинание.
Пришлось отступать к центру холла. И как назло, поблизости – никого.
Я, конечно, успела прочитать в буклете первый пункт студенческого кодекса, в котором шла фраза жирными буквами: "Учащиеся несут персональную ответственность за случаи несанкционированного возмущения вис-полей в пределах института, кроме случаев, оговоренных пунктами такими-то…", и дальше шло перечисление пунктов, являющихся исключением из пункта первого. Жаль, до них не дошли руки. Однако надежда, что студенческое прилежание пересилит жажду дармовых денег, угасла при взгляде на ставшую хищной мордашку "лисички".
– Кому деньги-то сдавать? Вам, болезным? – сделала я шаг назад.
– Нам, нам, – подтвердила подружка мелкой, наступая. – Мы передадим, куда надо.
В "лисичкиной" ладони заискрились белые огоньки, и я поняла, что девчонка собиралась шарахнуть по мне piloi candi[2]2
piloi candi, пилой канди (перевод с новолат.) – электрический сгусток
[Закрыть].
Устраивая показательное выступление, подружки закинули пробный шар. Они приглядывались, оценивали и ждали ответную реакцию. Однако слепить из меня героя еще никому не удалось. Поворачиваться спиной стало бы большой трусостью, но и смотреть в глаза предстоящему унижению я не хотела. Внезапно парочка остановилась, мелкая с разочарованным видом опустила руку, и белое свечение в ее ладони погасло. А я уперлась спиной во что-то.
Этим чем-то или кем-то оказался невысокий мужчина с большими залысинами и редкими светлыми волосенками. Шею незнакомца обматывал шарф крупной вязки, на концах которого болтались миленькие розовые помпончики.
– Возникли проблемы, учащиеся? – обратился к нашей троице мужчина. Говорил он с едва уловимым акцентом, осипшим простуженным голосом.
– Нет, господин Рамши, – ответила с неудовольствием "лисичка", пряча ладони за спиной.
– Почему не на занятиях? – не отступал мой неожиданный защитник, сипя.
– Сначала её спросите, – кивнула в мою сторону вторая поборница денежных средств.
Мужчина повернулся, наклонив вопросительно голову. Небрежностью движений он напоминал художника или поэта, словом, личность творческую, на мелочи не распыляющуюся.
– Перевелась из другого ВУЗа. Сегодня оформляюсь, – отрапортовала я по-военному.
– И вы, учащиеся, не нашли ничего лучше, чем создавать конфликты с новым членом вашего славного коллектива? Какое же впечатление сложится у этой чудесной девушки об институте? – осипшим голосом мужчина принялся наставлять на путь истинный бандюганскую парочку. Его речь пропиталась возвышенными и благородными интонациями, и я утвердилась во мнении, что г-н Рамши относился к людям искусства.
Мелкая прикусила губу.
– Не ваше дело, – ответила она негромко, но достаточно грубо.
– Повторите, учащаяся, я не расслышал объяснение, – прохрипел г-н Рамши.
– Случилось недоразумение, – подтвердила "лисичкина" подружка, буравя меня взглядом.
– Об отсутствии на занятиях будет доложено декану вашего факультета, – предупредил сипло любитель заматываться в шарфики и обратился ко мне: – Советую поспешить с оформлением. Скоро звонок.
И, расставив точки над i между нами, девочками, направился в сторону арочного коридора.
Покуда я соображала, что редковолосый мужчина – на самом деле преподаватель, мелкая вдруг сузила глаза щелочками и, злобно прошипев: "Членов ему подавай, педерасту убогому!", выбросила с ладони piloi candi. Потрескивающий шарик понесся вслед удаляющемуся преподавателю и ударился в спину, не причинив ни малейшего вреда. Сила отдачи оказалась такова, что заставила г-на Рамши пошатнуться и потерять равновесие, а заклинание, срикошетив, отскочило к толстому металлическому крюку, на котором крепилась люстра. Электрические заряды, рассыпавшись на несколько частей, пробежали змейками по цепям люстры и затухли, погаснув.
Преподаватель развернулся к девчонкам, и его на лице нарисовалось полнейшее изумление. "Лисичка" в растерянности разглядывала свои руки, в то время как ее подружка, поняв, что дело запахло керосином, трусливо попятилась к стене.
В это время раздался короткий тренькающий звук, как если бы порвалась струна гитары. И точно, кое-что лопнуло в зале. Одна из цепей, удерживавших каскадную люстру.
Г-н Рамши принялся растерянно теребить кончик шарфа: у преподавателя нашлись проблемы поважнее, чем прислушивание к какому-то треньканью. Он начал осознавать, что на него только что напали самым подлым образом, и замешательство на лице мужчины сменилось гневной маской. Преподаватель не мог выбрать – бежать ли ему с жалобой в деканат или напрямую к ректору. В то же время г-н Рамши едва удерживался, чтобы не опуститься до банального бегства, а неторопливо покинуть холл с оскорбленным видом. Эти сомнения дорого ему стоили.
Я же застыла в нерешительности, потому что, во-первых, из головы улетучились все мысли, а во-вторых, рядом находился преподаватель, на которого следовало полагаться. Он знал, что и как нужно делать. Об этом гласил следующий пункт студенческого кодекса, замигавший аварийной сиреной в моей памяти: "В нестандартной ситуации, связанной с вис-возмущением, самостоятельных решений не принимать, выполнять указания первого по старшинству специалиста". В общем, как послушная и исполнительная студентка, я решила, что случилась самая что ни на есть нестандартная ситуация.
Щелк! – лопнула еще одна цепь.
Наша компания синхронно задрала головы к потолку, разглядывая перекошенную люстру.
Щелк. Щелк. Щелк, – лопнули поочередно три цепи.
С каждой обрывающейся цепью сооружение из металла и стекла кренилось все сильнее, и теперь напоминало диагональные кольца Сатурна с картинки из учебника астрономии.
Щелк, щелк, щелк, щелк…. – тросы толщиной с руку разрывались точно волосинки.
"…пять, шесть, семь, восемь, девять…" – бормоча, подсчитывала я рвущиеся цепи, а глаза прилипли к накренившейся люстре, не в силах оторваться от апокалиптичной картины.
Да, правда состоит в том, что люди не могут жить без зрелищ, насыщающих мозг адреналином. При этом зрачки у зрителей расширяются, дыхание учащается, пульс зашкаливает. Падкие до зрелищ зеваки не понимают, что стоят аккурат под люстрой, и осиное жало ее кончика зловеще поблескивает, нацеливаясь им в лоб. То есть мне.
Каскад колец съехал в одну кучу, громада подвесок жалобно позвякивала, часть лампочек потухла.
Оказывается, до нестандартной ситуации люстра покоилась на двенадцати прочнейших металлических цепях-канатах, и сейчас тяжеленная конструкция обреченно повисла на последней уцелевшей из них.
Затем и эта ниточка лопнула с жалким треньканьем.
Смешалось в кучу.
И почему вся биография не промелькнула перед глазами? Ведь обещали же!
"В последние мгновения жизни воспоминания проносятся метеором". Ну, и где метеор? Теперь знаю, что неправду говорят. Вместо этого чистый экран, звуки, будто через толщу воды и полнейшее опустошение.
Ничего не пронеслось и ни капельки не вспомнилось. Хоть бы мельком увидеть мамино лицо – ан нет его, лишь ослепительная белизна.
Ну, если биография отказалась прокручиваться, может, это вовсе и не последние мгновения жизни? А предпоследние.
Хорошая шутка.
Заходилась нездоровым истерическим смехом "лисичка", показывая пальцем на покореженную люстру посреди холла. Прислонившись к стене, раскачивалась на корточках подружка мелкой, с окровавленным лицом. Девчонка не успела отвернуться от стеклянного крошева, брызнувшего в стороны при ударе о пол.
Где-то в углу, сжавшись в комочек, подвывал господин преподаватель:
– А-а-а, убили… покалечили… как же я с израненной душой творить буду… а-а-а…
Меня держали на руках, похлопывали по щекам – небрежно, но несильно. Потом уложили на пол, наспех смахнув ковер из осколков, и начали тормошить, делать искусственное дыхание, прикладывать ухо к груди и стимулировать сердцебиение ритмичными продавливаниями грудной клетки.
А и не надо! Жива я, жива. Дайте только отдохнуть немножко.
– Дыши уже! – сердито сопел кто-то над ухом. – Или на органы порежу.
Я открыла глаза. Пыль давно осела, покрыв горизонтальные поверхности, святого Списуила, меня и моего спасителя, уже отчаявшегося вернуть сознание в бренное тело.
– Жива! – раздался облегченный вскрик, и мой взгляд натолкнулся на круглую как блин физиономию, русый чубчик и встревоженные серые глаза.
