Текст книги "Предновогодье. Внутренние связи (СИ)"
Автор книги: Блэки Хол
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)
Собрав сумку, я помазала губы. Сбегала и в последний раз погляделась в зеркало. Отразилась припухшая физиономия, но, слава богу, с осмысленным взглядом и заработавшими мозгами. Через мучения – к цели! То есть через вонючие отвары – к приличному человеческому образу.
В комнате близнецов стояла тишина. Наверное, парни из группы поддержки, подхватив Капу, ушли в институт. Оглядев побоище в швабровке, я вздохнула. Нет времени на уборку, займусь приведением комнаты в порядок вечером после занятий.
Однако прилично мы с Капой набрались всего лишь с двух стопок коньяка. Постойте-ка! С каких двух стопок? В памяти проносились вереницы бесконечных возлияний, опрокидываний и закусываний. Складывалось впечатление, что я присосалась к фляжке и пила из нее, не отвлекаясь на мелочи в виде культурного распития из стаканов. Батюшки! Или парень бегал за добавкой? Я-то думаю, отчего нам сегодня так плохо? А это, оказывается, мы понамешали всякой гадости в желудках.
Хороший был коньяк. Он навсегда останется в моей памяти светлым воспоминанием. Спиртное употребилось на благородные цели, связанные с поднятием повисшего носа Капы. Решив по пути в институт выбросить фляжку в мусорный бачок, я, порыскав по углам, вытянула ее из-за тумбочки. Серебряная баклажка оказалась тяжелой и наполненной. Странно. Что могло булькать? Хоть убей, а не припомню, чтобы мы измывались над фляжкой. Если Капа решил спросонья не ходить в туалет, я вылью ему на голову ночное творчество!
Аккуратно отвинтив колпачок, я осторожно понюхала. Сивушные пары ударили в нос, и меня затошнило. Отдышавшись, засунула в горлышко мизинчик и окунула в жидкость, а затем лизнула подушечку пальца. Подозрения подтвердились: внутри плескался коньяк отменного качества. Полная нетронутая фляжка спиртного.
Некогда раздумывать. Не для того я прочищала голову, чтобы забить ее проблемами, не успев дойти до института. Сунув фляжку в сумку, рванула на занятия, хотя в юбке не особо разбежишься.
Я бежала на лекцию. Опаздывала катастрофически. Расталкивала студентов, шмыгала между чьими-то спинами, читая на ходу расписание занятий. Теория символистики, профессор А.Г. Вулфу, кафедра материальных процессов. Ничего себе! Материальная висорика!
Обогнала какого-то серьезного дяденьку, пихнув легонько в бок и не успев извиниться – потому что спешила – заскочила в аудиторию и метнулась к своему месту перед Мелёшиным. Мельком глянула на него, он низко склонил голову к парте, видимо, опять развлекался со своим телефоном. Даже не удосужился проверить, тут я или нет. Ладно, после лекции поблагодарю за спасение в столовой.
При моем виде гул в аудитории усилился, но тут же стих. Вместо этого по рядам прошла непонятная возня, в основном, среди студенток. Одновременно со звонком в помещении появился тот самый дяденька, которого я нахально оттолкнула на повороте в коридоре. Подошел, прихрамывая, к преподавательскому столу и небрежно сложил пачку журналов, которые принес под мышкой. Обошел стол, оперся об него спиной и, оглядев ряды, сказал:
– Рад видеть вас после недельной разлуки, а в особенности тех, кто накопил долги по практическим и лабораторным работам.
Ряды нервически захихикали, в основном, девушки, вытягивающие шеи и поедающие преподавателя восторженными взглядами. Даже Эльза, на что высокомерная особа, и то с интересом поглядывала на мужчину у доски.
Приглядевшись к стоящему, я чуть не ахнула вслух. Язык не поворачивался назвать его преподавателем. Лицом к учащимся стоял мужчина в самом настоящем смысле этого слова. Белоснежная рубашка не скрывала его широких плеч, а безупречно сидящая жилетка из темно-синего атласа выгодно подчеркивала пропорции классической мужской фигуры. Короткие светлые волосы лежали в беспорядке, что придавало внешности загадочность и притягательность.
Я поняла, почему все девчонки закапали тетради слюной. Мужчина был идеален. Хотелось прижаться и крепко вцепиться в сильные плечи, чтобы принадлежать навечно лишь ему одному. Лектор А.Г. Вулфу фонтанировал первобытными флюидами вдобавок к невероятному природному магнетизму и мужественному обаянию.
Преподаватель повернул голову влево, и я увидела, что на его лице вдоль линии волос, ото лба и до подбородка, проходила узкая полоска шрама, задевавшая глаз. Но разве сей крохотный недостаток мог перевесить тонны достоинств?
Институтские преподы были шепелявыми, грузными, кривоногими, лысыми, пузатыми, сутулыми, тщедушными, носатыми, картавыми, косолапыми, и среди них не нашлось ни одного, при взгляде на которого сладко заныло бы сердце и отнялись, дрожа от непонятной слабости, ноги.
В полной прострации я наблюдала за перемещавшимся у доски образчиком роскошной мужской красоты. Такие, как А.Г. Вулфу, не должны работать преподавателями. Им на роду предписано завоевывать, повелевать и управлять, раздавая милости и собирая славу и почести.
Невероятный мужчина начал читать лекцию негромким глубоким голосом. В аудитории стояла тишина. Студентки, а вместе с ними и я, пожирали преподавателя влюбленными глазами, совершенно не вникая в суть лекции и позабыв о конспектировании.
Неожиданно, отвлекая меня от любования лектором, по руке от плеча до запястья пробежала судорога, и зажатое кистью перо вывело в тетради неровным почерком с завитушками: "Как спалось?", а следом пониже еще строчку: "Не замерзла?"
Я оторопело разглядывала руку, вытворявшую непонятные вещи в собственной тетради. На всякий случай потрогала ее другой рукой. Судорога прошла, и я пошевелила пальцами, прогоняя онемение, после чего нарисовала знак вопроса под фразами. Несколько раз обвела его и задумалась. Вопросы были понятными, но кто их задавал? Неужто перепившее вчера сознание на пару с мозгом решили пошалить после тяжелого похмелья, отдавая приказы конечностям? Что-то я ни разу не слышала о подобных последствиях попоек.
Руку снова свело судорогой, и сильнее, чем в первый раз. Как я ни пыталась удержать перо, а оно снова вывело знакомым почерком: "Ты нарушила третье правило. О последствиях знаешь".
Мэл!
Это могла быть 17.2 глава
Не успела я как следует изумиться, удивиться и насторожиться, как кисть снова свело в спазматическом приступе, и перо начало строчить с бешеной скоростью. Из-под моей руки, ведомой чужою волей, появлялись одна за другой громоздкие трехэтажные математические формулы, системы уравнений, параграфы с текстами, сноски, ссылки, комментарии и пояснения.
Страницы отлетали одна за другой. Не успев перевернуть один лист, я принималась за другой. Текст оказался знакомым. Моя рука дословно переписывала справочник-решебник задач по нематериальным заклинаниям, который я недавно пролистывала в библиотеке.
На смену первоначальному изумлению пришла злость. Ах, вот как! Решил меня уморить?
Мышцы руки вскоре онемели, на указательном пальце от пера натерлась мозоль. Ну, мы еще поглядим, кто кого!
Я пыталась сопротивляться, борясь с насилием всеми доступными методами. Но какие способы борьбы могли быть у студентки, абсолютно не владеющей вис-способностями? Исписанные страницы перелистывались, и перо с неумолимой жестокостью водило по пустым строчкам, заполняя их убористым печатным шрифтом.
Чего добивался Мелёшин? Устраивая наказание, он знал, что я не смогу противостоять заклинанию. Рассчитывал услышать вопль боли и унижения на всю аудиторию? Вряд ли. Мэл знал, что я промолчу и буду сидеть как мышка, потому что иначе публично распишусь в собственной беспомощности.
Злость сменилась отчаянием, отчаяние перетекло в безнадежность. Рука ужасно устала, я не чувствовала пальцев. Где-то в глубине зрело и копилось нечто, грозившее обвалиться истерикой. Склонившись над столом, чтобы никто не заметил закушенную губу и слезы в глазах, я выводила пером ненавистные доказательства и следствия из теорем. Тетрадка заканчивалась. Оставалось несколько листочков. Что будет, если Мелёшин не остановит заклинание? Продолжу писать на столе?
Плотину прорвало, и я нечаянно шмыгнула. Ведь не хотела, чтобы он заметил малейший намек на признание моей слабости, а не смогла удержаться. Снова шмыгнула. Горячая соленая капля упала на лист, промочив его, отчего часть строчки расплылась.
Скорость писанины несколько замедлилась, будто Мелёшин растерялся. Однако рука продолжала выводить текст.
Я изо всех сил кусала губы, чтобы не расплакаться, но предательские слезы снова закапали на тетрадку. Целых три штуки. Склонившись еще ниже, свободной рукой утирала полные влаги глаза, пытаясь сдержать слезливый поток. Снова швыркнула пару раз носом и утерла его рукой.
Перо, замедляясь, вывело еще пару строк и замерло. Не в силах поверить, я разглядывала руку, будто она была чужой, а не моей, и толстую тетрадь на столе, исписанную идеальным типографским почерком.
Надумал пожалеть? Сейчас как вскочу и заору при всех на Мелёшина, что не нужны его подачки и что гордости мне не занимать – пусть пытает на здоровье! Но вместо этого я предпочла баюкать ноющую руку. Мышцы тянуло, к запястью было невозможно прикоснуться – оно горело.
И я собиралась поблагодарить Мелёшина за свое спасение из столовой?! Ни за что! Мэл, сам того не подозревая, срубил на корню всё положительное, что надумалось о нем за последние сутки. Своими ногами растоптал жалкие крошки хорошего – мизер, что откопался из кучи г*вна.
Я укачивала руку и не чувствовала пальцев. Ладонь опухла и безжизненно лежала на коленях. Наверное, после сегодняшней поучительной лекции Морковка ампутирует руку по плечо. А какая польза от инвалидной конечности? Все равно суставы разбиты в щепки и мышцы до невозможности растянуты изнурительным наказанием.
Предаваясь скорби, я не сразу обратила внимание, как сзади шею обдувает легкий ласкающий сквознячок, вызывая трепет кожи. Потерла раздраженным и недовольным жестом, чтобы мучитель понял – меня так просто не задобрить после пережитого потрясения. Вполне возможно, что Мелёшин и не думал извиняться, а приводил в чувство, словно нокаутированного боксера, готовя к следующему тяжелому раунду.
Сквознячок затронул мочку уха, прогулялся туда-сюда по шее и, зацепившись у левой ключицы, принялся настойчиво тереться. Я демонстративно передернула плечами, сбрасывая наваждение, словно навязчивую секарашку. И начала злиться. Какое может быть перемирие после устроенной репрессии? Потом сгорбилась и предалась меланхоличным раздумьям о своей разнесчастной жизни.
В это время прозвенел звонок, и студенты кинулись из аудитории. Вернее, рванули парни, а девушки обступили преподавателя шумною толпой и наперебой стали выспрашивать о подробностях поездки, причем все как одна кокетничали и вели себя навязчиво и призывно.
Рядом раздались шаги. Конечно же, ко мне подошел никто иной как Мелёшин. Егорчик. Вспомнила! При бегстве из столовой брюнетка назвала его по имени. Егор. Егорушка. Игоряшка. Игогошка. Конь. Змей ползучий. Ненавижу.
Уперся руками, отгородив меня от попытки сбежать, да я бы и не улизнула. Сидела и жалела себя. Вскинула на Мэла глаза, и подбородок непроизвольно задрожал, а к глазам опять подступили предательские слезы, хотя я изо всех сил сдерживалась, чтобы не показать слабину.
Мелёшин хмурился. Перевел взгляд на тетрадку с расплывшимися кляксами строчек. Я тут же закрыла её, и, поджав губы, отвернулась.
– Следовало всего лишь позвонить, – раздалось сбоку.
– У меня нет телефона! – выкрикнула я обиженно. Хорошо, что из-за гвалта у доски на наш разговор никто не обращал внимания. – Не-ту!
– При желании всегда можно найти, откуда позвонить, – продолжал гнуть свою линию Мэл. – С вахты или от соседки.
– Попрошайничать не собираюсь, а лишних денег, чтобы оплачивать разговоры с тобой, у меня нет.
Черт, ну, почему голос дрожит плаксиво, и опять расшмыгался нос?
– Понятно, – констатировал Мэл после короткого молчания. – Или причина в том, что вечером нашлись более приятные дела, чем короткий телефонный звонок? А?
Вместо ответа я ткнула пальцем в тетрадную обложку:
– По твоей воспитательной милости исписалась вся тетрадь, а другой у меня нет. Что прикажешь делать?
– Что прикажу? – хмыкнул Мелёшин. – Почитывать на досуге. Там, кстати, описан пример того, как можно снять заклинание certus exempul[16]16
certus exempul, цертус эксэмпул (перевод с новолат.) – точная копия
[Закрыть].
Тут он наклонился ко мне и изрек на ухо:
– Хотя тебе зачем? Все равно не сможешь воспользоваться.
Вся кровь, что циркулировала в моем организме, бросилась в голову. Бесил он меня жутко, этот самоуверенный наглец. Не осознавая, что делаю, наобум сотворила под столом "холодный укол" и направила в ухмыляющуюся физиономию. Судя по всему, попала, потому что Мэл отскочил как ошпаренный.
– Что это? – оглядел свои руки. – Отдача?
Ура! У меня получилось! – злорадно запело и запрыгало внутри.
– А я почем знаю? – пожала плечами с невинным видом. – Ты же умненький – разумненький, вот и догадывайся. Итак, что с возмещением убытков?
При этом гордо умолчала, что никакая взятка не способна компенсировать боль, что растекалась обжигающей лавой по руке, захватив территорию от плеча до подушечек одеревеневших пальцев.
– Держи. – Мелёшин вытащил из своей сумки толстую тетрадь с зеленой обложкой. – На первой странице всего две строчки. Тебя устроит?
– Вполне. – Я невозмутимо сложила обе тетрадки стопочкой, приготовившись убрать.
– Постой-ка!
Мелёшин схватил подаренную мне тетрадь и вырвал из нее последнюю страницу. Я мельком заметила на ней какие-то каракули. Он скомкал листок, засунув в карман брюк, и снова перегородил путь.
– Скажи напоследок. Спрашиваю из чистого любопытства: Капа хорош в постели, да?
Я задохнулась. Лицо запылало, слова застряли где-то в районе связок. Потом задрала подбородок и ответила с вызовом:
– А твоё какое дело?
– Да так, – пожал Мэл плечами. – Набираю материал для научного доклада по теме: "Почему убожества притягиваются друг к другу".
Я бы врезала ему и уже поднялась со скамьи, чтобы это сделать. И почти замахнулась, но тут у доски послышалось покашливание. Мы синхронно обернулись. Кроме меня, Мелёшина и преподавателя в аудитории никого не осталось. Он стоял и смотрел на нас, расставив ноги и засунув руки в карманы брюк. Ладно, не лепить же пощечину при преподе. Кстати, надо поучиться на подушке, чтобы выходило звонко и с красным пятном на всю щеку, а то еще никому ни разу не давала оплеух.
Закинув здоровой рукой сумку на плечо, я спустилась вниз по ступенькам, прижимая уработавшуюся конечность к груди. Следом за мной шел Мелёшин. Проходя мимо лектора, хотела сказать "до свидания", но тот опередил меня.
– Учащаяся Папена?
Удивившись, притормозила. Откуда препод узнал, что я – это я?
– Д-да, – призналась растерянно.
– Вы впервые на моем занятии, – утвердил мужчина.
– Она недавно перевелась, – пояснил Мелёшин. Он тоже остановился позади меня.
– Очень интересно, – ответил А.Г. Вулфу. – Перевод в середине учебного года.
Я отвела глаза.
– По семейным обстоятельствам, – опять вставил Мелёшин и легонько двинул меня в спину.
– Да, – кротко кивнула я.
– Хотелось бы обсудить с вами несколько вопросов, – сказал препод и посмотрел поверх моей головы на Мелёшина.
– Разговаривайте, я подожду, – разрешил тот.
Я чуть на пол не села от его наглости. Студент разговаривает с преподавателем в развязной манере?
По губам Вулфу пробежала тень улыбки, а глаза сделались ледяными как айсберг.
– Рассчитываю побеседовать со студенткой в приватной беседе, – отрезал мужчина. От властности его голоса моя кожа покрылась гусиными пупырышками. Ну, чем не король?
Мелёшин, не ответив, медленно направился к выходу. У двери развернулся всем корпусом, окинул меня и препода взглядом, и вышел.
Я осталась наедине с самым невероятным мужчиной на свете.
Преподаватель прохромал к выходу, нарисовал мелом по бокам от двери четыре символа и вернулся обратно. Присев на краешек стола, он принялся меня разглядывать. Очень мне не понравилось его пристальное внимание: будто рентгеном насквозь просвечивал и видел все тайны.
Я растерялась. Тяжесть взгляда брутального красавчика путала мысли, рождая плохое предчувствие.
– Что я сейчас делал у двери? – спросил преподаватель.
– Аналог "покрова тишины", только в символьной форме… наверное, – ответила неуверенно и с запинкой.
– Сколько волн связано на каждой руне? – продолжил допрос Вулфу, впившись в меня взглядом.
Я опустила глаза:
– По две.
– Неправда. Я их вообще не связывал, – сказал преподаватель и усмехнулся.
Моя голова опустилась еще ниже, чтобы полюбоваться текстурой древесины на паркете.
– Чем вы занимались на лекции?
– Конспектировала.
– Неправда. Вы увлеченно писали что-то, не имеющее отношения к теме занятия.
Неужели препод наблюдал за мной, читая лекцию? Но зачем? И как ему удалось с первого взгляда раскрыть мою конспирацию? Может, у меня написано на лбу большими буквами: "лгунья"?
– Признайтесь, зачем вам аттестат, если вы совершенно не имеете желания учиться? – сказал обвиняюще мужчина, осторожно скрестив ноги. – Я мог бы принять с натяжкой обман, если бы у вас были достаточно веские основания для получения висорического образования плюс стремление к учебе. Но поистине хамское отношение к символистике неприемлемо для меня.
Это мое-то хамское отношение? Да я изо всех сил боролась с мерзавцем Мелёшиным, подложившим большую свинью со своими дурацкими правилами и наказаниями!
– Уверен, аналогичное пренебрежение наблюдается и к другим предметам. Зачем мучиться, изображая приязнь к тому, что вы ненавидите? Если нет таланта и ума, незачем было лезть в учреждение со специальным уклоном.
Мужчина сознательно унижал и был прав, называя меня той, кто я есть на самом деле. Однако превосходство, источаемое его словами, подняло волну глухого раздражения. Пусть у меня подлая и мерзкая душонка, никто не давал преподавателю право сыпать оскорблениями.
– Отношение к предметам у меня не хамское, – ответила я с вызовом. Голос дрожал. – И не моя проблема, что для вас приемлемо, а что нет.
Вулфу с некоторым удивлением изогнул бровь.
– Думаете, если последуете по стопам выскочки Мелёшина, дерзость сойдет вам с рук? Всегда найдется управа на длинный язык и наглую ложь.
Я вскочила. Меня затрясло от обиды на паршивца Мелёшина, на высокомерного преподавателя, на свою жалкую участь смиренно глотать оскорбления тех, кто знал мою тайну и не упускал случая потыкать носом как щенка.
– Да пожалуйста! Делайте, что хотите!
Всхлипнула разок, другой и заревела. Истерика накатила стремительно как майская гроза. Я размазывала по щекам слезы и, глотая и давясь словами, выплескивала накопившиеся страхи и горечь обид:
– Сто лет не сдалось ваше хваленое висоратство! И вы с вашим мнением тоже сто лет не пригорели! Отстаньте от меня, ради бога! Идите и кричите на всех углах, что распознали слепую, такую-разтакую отпетую мошенницу! За это первый отдел медаль выпишет и личный значок подарит! Знаете такую блестящую циферку? Прикрепите и будете носить с гордостью!
Неожиданно меня встряхнули, возвращая на грешную землю.
– Немедленно прекратите разводить сырость, – процедил Вулфу. Его лицо оказалось совсем рядом, и сквозь пелену слез почудилось, что в глазу, затронутом шрамом, зрачок стал вертикальным, а радужка загорелась насыщенным янтарным цветом. – Распустили нюни. Поздно плакать, залезши в середину гнезда.
– А я… и…не… плачу… – промямлила, судорожно всхлипывая.
– Прекрасно. Сядьте и успокойтесь.
За моей спиной очутился невесть откуда взявшийся стул, и мужчина помог сесть, придерживая за здоровую руку. Его озадачил поток бурных слез, и он не знал, что делать. Моя незапланированная истерика стала отдаленным последствием измывательств Мёлешина и не предназначалась для глаз и ушей преподавателя.
– У вас есть платок?
Я помотала головой. Все беды решались одним взмахом – рукавом свитера. В мою ладонь всунули большой мужской носовой платок в крупную клетку. От него вкусно пахло, и желудок тут же заурчал.
– Я не могу, – пролепетала, пытаясь вернуть тряпочку, но ее настойчиво впихнули обратно.
Вулфу сел напротив меня и изучал с непонятной досадой. Шумно высморкавшись и утерев слезы, я забегала глазами по сторонам. Смотреть куда угодно, но только не на красивое и сердитое лицо.
– Я несколько погорячился, – сказал вдруг преподаватель. – Не думал, что вы отреагируете столь… эмоционально. Старательно сдерживая хлюпанья носом – последствия затяжного плача, – я мяла платочек в руках. У меня не получится отстирать его до совершенной чистоты, коей он блистал перед тем, как коснулся моего носа.
– Генрих Генрихович попросил осмотреть рисунок на вашей руке. Поддавшись настойчивым расспросам, он рассказал о вашей роли в институте.
Я сжала платок в кулаке. Выходит, передо мной сидел специалист, которого с нетерпением ожидал Стопятнадцатый! Ну, что за болтливый декан? Осталось собрать в холле весь институт и объявить, чего уж тянуть? Вулфу заметил мое напряжение.
– Не волнуйтесь, я дал обет молчания.
Не веря ушам, подняла глаза на мужчину. Обет молчания подразумевал, что давший его тут же подавится собственным языком, едва проговорится, а если попробует изложить на бумаге, то самозадушится своей же рукой. Сие было железно, и даже щит неприкосновенности не являлся помехой для клятвы.
– Но как же… первый отдел и всё такое? – промямлила гундосо и снова высморкалась.
– Опять вы за свое, – раздраженно стукнул по колену преподаватель. – В общем так. После занятий жду вас в лабораторном крыле. Знаете, где это?
Я кивнула.
– Пятый этаж, ограниченный доступ. Чтобы вас пропустили, – Вулфу в задумчивости потер подбородок, – сделаем оттиск любого из ваших пальчиков.
Мне не послышалось? У меня на руках были не сосиски, не грабли, не щупальца, а пальчики! Я начала разглядывать их, словно в первый раз. Преподаватель протянул листок.
– Приложите к бумаге. Она запомнит.
Неловко прислонила большой палец здоровой руки к белому листу и для пущей уверенности надавила посильнее. Лист смялся, и я сконфузилась. Лицо Вулфу осталось непроницаемым.
– Генрих Генрихович настаивал на моей консультации. В ней точно есть необходимость? – спросил он у меня. – Быть может, вы нанесли временную татуировку и забыли?
Я опешила. Теперь ко всем моим прочим достоинствам еще и идиотизм добавился? Уж если многоуважаемый профессор занят, то незачем отвлекаться на малоумную студентку. Пусть лучше в свободное время любуется в зеркале своей неотразимой внешностью и наводит пробор на голове.
– Необходимости нет, – сказала, поднимаясь. Грозовая истеричная туча прошла, зато начала посверкивать сухая зарница. – Я нанесла временную татуировку и забыла.
Вулфу тоже поднялся. Мой ответ его не устроил.
– Что вы повторяете как попугайчик? Скажите, имеет смысл тратить время на осмотр?
– Нет! – ответила я обиженно. Пусть подавится своим бесценнейшим временем! Вот хотя бы займется охмурением красоток, чтобы не тратить профессорское внимание на безмозглую крыску-врушку. – Могу идти?
Видимо, мужчине не понравился подозрительный блеск в моих глазах.
– Идите. Если после занятий не появитесь в течение получаса, консультацию не получите.
– Не появлюсь, будьте уверены, – пробурчала я под нос, отвернувшись.
Опустошенная и обессиленная, я выползла из аудитории. Предстояло топать на занятие к Стопятнадцатому, а ноги отказывались передвигаться. На подоконнике сидел Мелёшин, любуясь на свой телефон. Увидев меня, соскочил и, подойдя, нахмурился. Наверное, заметил краснущие как у кролика глаза, и нос, распухший от соплей. Между прочим, сей мерзопакостный вид я заполучила по вине стоявшего напротив гиппопотама.
– Чего он хотел? – кивнул Мелёшин в сторону покинутой аудитории.
– Чего-то, – мстительно ответила, не договаривая.
– Папена… – он начал с угрозой, но я оборвала:
– Опостылели угрозы, хоть вешайся. И твои, и твоей Эльзушки-свинюшки.
– За Эльзу не беспокойся, всё улажено, – быстро вставил Мэл.
– Нету моченьки соблюдать твои правила и терпеть так называемые методы воспитания, – пожаловалась и провела по шее большим пальцем. – Скажи, что сделать, чтобы ты потерял интерес, а?
Мелёшин поджал губы:
– И правда, зачем ношусь с тобой как со списанной торбой? Вот кстати, сегодня Касторский опять предлагал отдать тебя. Намекал, что ты отбилась от рук и без моего разрешения спишь, с кем попало.
Я открыла рот, да так и захлопнула. В голове зашумело, а Мелёшин продолжил, как ни в чем не бывало:
– Знаешь, что бывает, когда бросают обвинение в небрежной дрессировке? Тогда спор решают в парке, тремя заклинаниями на выбор. А у меня нет особого желания мараться. В следующий раз попросит – отдам. Слышал, Касторский любит "удавку" и заставляет прислуживать на коленях. Если тебе по нраву мой вариант, можешь в любой момент уйти к нему или к кому-нибудь другому. Не держу.
С каждым последующим словом безнадежность опутывала меня тугими витками уплотнявшегося кокона. Оставалось умереть в ловушке, задохнувшись.
– А можно просто уйти? К самой себе, например? – спросила я с надеждой.
– Можно. Если отобьешься в парке. Своё имя придется отстаивать самой.
Опустив голову, я ковыряла носком сапога царапинку на полу. Свою честь мне подавно не защитить, а Мэл дал ясно понять, что ему не нужны проблемы из-за меня. Но хлыст старосты, маячивший на горизонте, пугал безумно.
– Я не спала с Капой!
– Надо же, – усмехнулся Мелёшин. – И как вы оказались в одной постели? Комнаты перепутали?
– Мы напились, а потом Капа отрубился.
– А спихнуть с кровати не судьба?
– Он же тяжелый как мамонт, как его сдвинешь?
Зеленые ободки в глазах Мелёшина блеснули и погасли.
– Ладно. На будущее звони сразу, если случится что-нибудь непредвиденное.
– Но как? – взъерепенилась я.
– Изыщи способ. Предупреждаю, еще раз случится так, что Касторский выставит меня дураком, этот раз будет последним. Поняла?
Я опустила глаза. Куда ни кинь, всюду клин. Получается, Мелёшину надо сказать спасибо за его экзекуции? За то, что изысканными наказаниями он спасает меня от изувера Касторского?
– О чем Альрик беседовал я тобой?
– Какой такой Альрик? – нахмурила я лоб.
– Символистик хренов, – кивнул Мелёшин в сторону аудитории.
– Не твое дело.
– По-хорошему советую, держись от него подальше.
– Мелёшин, ты сыплешь угрозами как из рога изобилия. Я уже устала бояться.
– Бойся не меня, а его фанаток. Если выделит тебя, как Стопятнадцатый, – усмехнулся Мэл, – готовься к тому, что однажды в темном углу отделают, и родная мама не узнает.
Мама меня в любом виде не узнает. Она восемнадцать лет дочь не видела.
– Не волнуйся. Как Стопятнадцатый, он меня точно не выделит.
Неожиданно Мелёшин схватил меня за локоть. Хорошо, что за здоровую руку ухватился, а то я бы взвыла на весь этаж.
– Что он тебе сделал?
– Ничего.
– Ничего он не сделал… – пробормотал Мэл. – Он к тебе прикасался?
– С чего ты взял? – пожала я плечами и, наверное, покраснела.
– Ты бы еще короче юбку одела! – выпалил Мелёшин. – И задницей посильнее виляла!
Это моя-то юбка короткая? Да она ниже коленок на целых пять сантиметров. Я специально замеряла.
– Козел! – отпихнула его и побежала прочь, не оглядываясь.
