Текст книги "Предновогодье. Внутренние связи (СИ)"
Автор книги: Блэки Хол
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)
Это могла быть 27 глава
На редкость сладкий и крепкий сон прервался громким стуком в дверь. Спросонья мне показалось, что стоявший в коридоре тарабанил двумя руками и между делом подпрыгивал, добавляя ногами. За окном рассвело, поэтому сонные глазки, щурясь, разглядели силуэт комендантши, загородившей проем.
– Хватит, звезда моя, бока наминать. Кто рано встает, того весь день подгоняет удача.
Я зевнула во всю ширь. Моя удача убежала, задрав хвост, еще при рождении.
– Тебя вызывают в администрацию, звезда моя, – сообщила важно тетка и добавила для непонятливых: – В институтскую.
– Зачем? – Еще шире зевнула я и потянулась. Тут до меня дошел смысл слов, и повторный вопрос задался бодренько и с затаенным страхом: – Зачем вызывают? Сегодня же воскресенье. Институт не работает.
– Еще как работает, – сказала многозначительно комендантша и, вытащив из кармана замусоленного халата обрывок бумажки, зачитала с выражением: – "Папене Эве Карловне явиться в деканат до одиннадцати ноль-ноль". Сам позвонил и велел срочно передать телефонограмму.
– Кто "сам"? – спросила я машинально, а в голове завертелись колесики. Если институт открыт в выходной день, значит, случилось что-то из ряда вон выходящее. Неужели из-за меня? Приду, а там дожидается краснощекий дознаватель Бобылев и разрабатывает связки механическим "ха. ха. ха. ха".
– Который сам, – сказала тетка со значением в голосе. – Давай ноги в руки и бегом к начальству.
После чего удалилась, перекатывая громадные арбузные половинки, обтянутые жеваным халатом.
На улице наступила оттепель, которую принес заблудившийся южный ветер. Снег чавкал под сапогами, на белесо-голубом небе стремительно неслись перьевые облака, набегая легкими тенями, и отчего создавалась непонятность: то ли сегодня солнечный день, то ли пасмурный.
Зайдя в холл, я поняла, почему институт внепланово работал в воскресенье. Его украшали к предстоящему празднику.
В центре зала, освещенного прожекторами, возвышалась громоздкое механическое сооружение, по которому проворно лазили несколько человек и устанавливали новую люстру. Внизу стояли двое мужчин в рабочих комбинезонах и давали умные советы – как держать, как крепить, как закручивать. Лучше бы взяли да показали, чем тренировать мышцы языка.
Покружив по холлу, я полюбовалась гирляндами разноцветных перемигивающихся фонариков, обвивших зеркала и арочные входы. Святой Списуил красовался с бородой из белой мочалки и в красном цилиндре, державшемся на честном слове. Даже прячущегося в полумраке Монтеморта не забыли. На его толстой как секвойя шее красовался черный галстук-бабочка. Но псина почему-то не испытывала удовольствия по поводу приобщения к атмосфере праздничного веселья и настороженно наблюдала из угла за возней в центре зала.
По пути в деканат я любовалась свисавшими с потолков пушистыми еловыми ветвями, увешанными игрушками и мишурой. На стенах кружила искусно нарисованная метель, а каждая дверь на административном этаже украсилась новогодней бутафорией. Иллюзии выглядели реалистичными и рождали в душе праздничный настрой и нетерпеливое ожидание светлой новогодней сказки. Лишь деканат факультета нематериалки ущербно выделялся одинокой снежинкой, вырезанной из бумажной салфетки и приляпанной к двери на кусочке пластилина.
Миновав неосвещенную и неукрашенную приемную, я с замиранием сердца постучалась в дверь деканского кабинета.
– Входите, Эва Карловна, – крикнул зычно Стопятнадцатый.
В отличие от принаряженного института, в кабинете декана царил аскетизм и витал яростный дух учебы, словно декан вывесил перед входом незримый указатель "запрещено" для предновогодней эйфории. Вместо праздничных украшений в помещении добавилось несколько столбиков с книжками, и стало еще теснее.
Кроме хозяина в неизменном костюме-тройке, иных личностей в помещении я не углядела и поэтому вздохнула с облегчением.
– Присаживайтесь, – указал декан на единственное протертое до дыр кресло. Сев, я чуть не свалилась, потеряв равновесие. Видимо, предыдущий посетитель доломал седалище, и теперь оно пребывало в состоянии клинической смерти. Но Стопятнадцатый не обращал внимания на земные мелочи в виде ущербных кресел. Его манил стол, заваленный бумагами и стопками раскрытых книг. Между штабелями макулатуры ютилась прозрачная желтоватая стела с полки, обычно соседствовавшая с любимым зеркалом декана.
– Что ж, не будем медлить, – сказал Генрих Генрихович. – Вчера вечером стали известны окончательные результаты обследования Касторского, Болотова и Крестовича. Быстро и оперативно.
Я застыла, чувствуя, как стучит пульс в висках.
– У пострадавших полностью отсутствует память. Вместо нее чистый лист, на котором придется рисовать заново, – вздохнул Стопятнадцатый. – Пока неизвестно, сохранится ли у юношей способность осязать вис-волны.
– Неужели вся беда произошла из-за горна? – выдохнула я потрясенно.
– Да, – констатировал мужчина. – После встречи с вами студенты раздухарились и вообразили, что им не хватает острых ощущений. Они спустились в подвал, где и попали под ударную волну. В результате получили сильнейшую контузию.
– Но как вы узнали?
– Восстановили картину события, – пояснил декан.
Значит, приглашали умельцев, которые, как Аффа, видят прошлое. Об этом я и поинтересовалась у Стопятнадцатого.
– Привлечение специалистов по элементарной висорике не имеет смысла. Суть в том, что при строительстве института подвалы окружили защитным щитом наподобие дефенсора. Поэтому прочитать тайны наших подземелий не представляется возможным, – пошутил мужчина с иронией. – Театр абсурда: море секретов, и один противоречит другому. Не мы их установили, однако нам им следовать. Поэтому выводы сделаны путем логических умозаключений.
– А когда контузия пройдет, Касторский вспомнит?
– Вы не поняли, Эва Карловна. Пропавшие студенты будут заново учиться ходить на горшок и держать ложку в руке, заново читать по слогам. При удачном исходе память перепишется полностью.
Я уставилась на декана пораженно:
– То есть? Неужели они стали растениями?
– Не совсем. Мозг пострадавших активен, а значит, есть надежда на восстановление мыслительных процессов. Но гарантирую стопроцентно, что юноши о вас не вспомнят.
Невероятно! Запретное приключение обернулось катастрофическими последствиями.
– А родители парней? Отец Касторского?
– Потрясены, конечно. Для них это большой удар. Однако правила есть правила, студенты их нарушили, и даже Касторский-старший не в силах повлиять на выводы комиссии по расследованию.
Я покусала губу:
– Не знаю, радоваться или нет. Если бы отец не перевел меня в институт, я не встретилась бы с Касторским, не вызвала его неприязнь, не столкнулась с ним позавчера вечером. Глядишь, он поехал бы спокойно домой, вместо того, чтобы… – замялась, подбирая слова, – снимать с меня дефенсор. И ему не взбрело бы в голову спуститься в подвалы.
– В вашем умозаключении много условий, Эва Карловна, а, как известно, каждое "если" понижает вероятность события в несколько раз. Поэтому не стоит винить себя в случившемся. Также советую не афишировать имевший место конфликт. При желании можете оставить угрызения совести для мемуаров, а сейчас нас ждут насущные дела. Ваше трудоустройство.
Я уставилась на Стопятнадцатого словно на чудо наяву. Наверное, у меня глаза стали такими же большими и круглыми как окно в деканском кабинете.
– Почему? – ляпнула, а потом исправилась: – В смысле, куда? То есть зачем?
– В штатном расписании института есть вакантная должность младшего помощника архивариуса. Она вакантна продолжительное время из-за…эээ… незначительного размера заработной платы. Поскольку вы студентка, предлагаю четверть ставки, чтобы совмещать работу и учебу. Два часа ежедневно, пять дней в неделю будете направлять руки и голову на усреднение, каталогизацию и разбор архивных завалов. Подробнее об обязанностях сотрудника архивного отдела прочтёте в памятке.
Я внимала Стопятнадцатому с ошалевшими мыслями. Вот она, подработка, сама идет в руки, вернее, ее подсовывает ненаглядный декан, с которого давно пора сдувать пылинки, холить и лелеять. Но потяну ли нагрузку?
Видя мое замешательство, мужчина начал выдвигать аргументы, вдавливая в расшатанное кресло их весомостью:
– Во-первых, Эва Карловна, вам не придется ехать в другой конец города. Выйдете из библиотеки и побежите отрабатывать свои два часа. Во-вторых, для работы в архиве не требуются особый ум и таланты. В-третьих, деньги не будут лишними. В-четвертых, статус сотрудника института дает кое-какие льготы. Ну, как?
– Не могу сориентироваться, – выдавила я, опешив. – Как успевать и учиться, и работать?
– А куда деваться, милочка? – улыбнулся декан. – Придется выкручиваться. Сессию сдавать надо, но и безденежье поджимает.
– Поджимает.
– Десять висоров еженедельно, – сказал Стопятнадцатый и сощурился, проверяя, куплюсь ли на эту сумму или побрезгую. – Аванс в день трудоустройства.
Услышав о причитающемся вознаграждении, я подскочила от радости и едва не кинулась к декану на шею, но сдержалась и усидела чинно и благородно, как подобает будущему сотруднику института. Меня хватило ненадолго и через пару секунд прорвало:
– Да! Да! Да! Согласна!
– Отлично! – улыбнулся Генрих Генрихович. – Знал, что не подведете. Почитайте пока памятку.
Порывшись в ящике стола, Стопятнадцатый протянул небольшой буклетик. Схватив его, я принялась с жадностью изучать. Десять висоров на дороге не валяются. Потребуется – затянем пояс потуже. Нам не привыкать, выкарабкаемся.
В памятке сообщалось, что меня, как неполноценного сотрудника, не обеспечат щитом неприкосновенности. Зато поставят укол типуна под язык в виде облегченной версии обета молчания. Еще младшему помощнику архивариуса полагались льготы: богатства библиотеки по своему усмотрению, правда, в пределах института, и питание в отдельной столовой. Вторая привилегия мне не светила, зато первая понравилась. Хоть какое-то облегчение. Буду читать на большом перерыве и во время перемен.
– Генрих Генрихович, а почему учебники по висорике нельзя продавать в обычных магазинах? Куда проще – пошел, купил и сиди, учи дома.
– Видите ли, милочка, в любом запрете есть смысл, по крайней мере, его вкладывают устроители запрета. Если висорической литературой будут торговать в каждой лавке, то любой невидящий сможет купить, изучить и воспользоваться знаниями. И неизвестно, во благо или во вред обществу.
– Зачем им нужно? Слепые не видят волн!
– Вы тоже не видите, Эва Карловна, но многое знаете и кое-что умеете, не так ли? – сказал мягко декан, и я потупилась. – Для того чтобы поднять недовольство или бунт, необязательно уметь использовать вис-волны. Можно обратить полученные знания против существующего режима. Когда в кодекс о преступлениях ввели пункт об уголовной ответственности за незаконную продажу и хранение книг по висорике, один мой друг сказал: "Правильное решение. Нельзя, чтобы враги узнали наши тайны". Поэтому литература по этой науке сконцентрирована в определенных местах, защищена от копирования, подлежит строгому учету, и доступ к ней ограничен. А мой друг перестал быть таковым.
Я помолчала. Неприятно знать, что тебя опасаются и заведомо считают предателем, огораживаясь запретами.
– А как быть с семейными библиотеками? Помню, у тетки в гостиной стоял шкаф с книгами.
– Не в любой семье найдется литература по висорике. Каждая книга имеет фамильный оттиск и зарегистрирована в реестре, который ведет Первый департамент. Владелец несет личную ответственность за сохранность, а регистраторы первого отдела делают плановые выезды, проверяя наличие и должное состояние книг.
Я вздохнула. Все же абсурдно думать, что не видящие могут представлять угрозу.
Стопятнадцатый прервал невеселые размышления:
– Жду вас, милочка, в понедельник с утра. Отсюда и начнете оформление. Прежде чем побежите решать задачи, сообщу две новости, а вы обдумайте и в будущем распланируйте распорядок дня, чтобы хватило времени. Во-первых, помня вашу просьбу, я поговорил с Ромашевичевским. Он согласен принять вас на практические занятия по снадобьям, но на общих основаниях. Придется вклиниться в основной поток накануне сессии и сдавать экзамены наравне со всеми. Устроит такой расклад дел?
Поколебавшись, я кивнула. Теория и практика снадобий усваивалась мной лучше, чем остальные предметы, вместе взятые.
– Прекрасно. Искренне надеюсь, что у вас сложатся отношения с Максимилианом Эммануиловичем, – пожелал декан. – Он человек сложного характера, но яркого ума.
Ну, да, складывать и раскладывать отношения у меня получается божественно.
– Также вам придется наведываться в лабораторию к профессору Вулфу.
– Зачем? – воскликнула я, не дав Стопятнадцатому договорить.
– Поверьте, милочка, визиты к Альрику ничем не угрожают, – начал успокаивать мужчина. – Обговорите с профессором периодичность осмотров. Не думаю, что они займут много времени и будут чаще двух-трех раз в неделю.
– Это из-за моих анализов? – спросила я с запинкой, страшась услышать правду.
– Да, с анализами не всё ладно, – подтвердил декан, – но не смертельно. Жить будете. Милочка, не делайте испуганное лицо, а то мне тоже становится страшно.
Пришлось согласиться с тяжелым сердцем.
Распрощавшись с Генрихом Генриховичем, я спустилась в холл. Утро опять перевернуло мою судьбу, сделав похожей на святого Списуила. Ему хорошо: замер в одной позе навечно, а меня крутит как белку в колесе – до того надоело, что уже тошнит. Я ощущала себя крошечным корабликом, взбирающимся по валам бурного жизненного моря. Меня то швыряло вниз, то поднимало на макушку гребня, а с него проглядывалась впереди новая глубокая яма.
Пустой холл ярко освещался, и после затяжного полумрака, к которому успели привыкнуть глаза, большое открытое пространство выглядело незнакомым.
Новая люстра выглядела роскошно. На круглом ободе крепились длинные оптические нити. Они закручивались спиралью, опускавшейся к центру люстры, и каждая нить была усыпана множеством маленьких светодиодов, льющих холодный голубоватый свет.
В отличном освещении мне удалось подробно разглядеть Монтеморта, а ему – меня. Институтский страж поразил воображение своими габаритами и натолкнул на подозрение о том, что обычное и нормальное животное не может иметь столь ужасающие размеры. Его короткая шерсть с бронзовым отливом лоснилась, собираясь глубокими складками во всех возможных местах. Одно ухо безжизненно висело, а второе стояло торчком, развернувшись в мою сторону, словно радар.
Мы посмотрели друг другу в глаза с взаимным подозрением, и я побежала в общежитие, чтобы пустить мысли в учебное русло. Ну, и не забыть о фляжке.
Одно дело сказать, а другое – воплотить в жизнь. С чего начать? Для начала спрошу у Аффы, но зайду издалека, а не напрямик.
Соседка подкрашивала ресницы у раковины, и не успела я открыть рот, как девушка начала оживленно рассказывать:
– Представляешь, позвонила троюродная сестра брата отца… тьфу ты. Словом, седьмая вода на киселе. Последний раз эта мымра видела меня в коляске с соской, а тут непонятным чудом откопала номер и пригласила в гости. Неудобно отказываться, придется съездить. А ты как думаешь?
– Езжай, конечно. Аф, посоветуй. К кому обратиться, если надумаю продать улучшенную вещь?
Соседка закрутила колпачок с тушью.
– Документы имеются?
– Неа. А какие документы?
– Примерно такие же, как у собаки с родословной. Они гарантируют качество заявленных улучшений.
– И где взять гарантии? – растерялась я.
– Обычно подтверждающие документы идут в комплекте. Например, мы всей родней покупали коллекционные шахматы на семидесятилетие деда, и к подарку прилагалась куча гарантийных писем. Если твоя вещь приобретена законно, можешь сдать ее в ломбард. А без подтверждения придется продавать нелегально и за бесценок, – заявила девушка со знанием дела. – В любом случае, не связывайся со слепыми. Если их заметут, то узнают про тебя. С висоратов тоже считают память, если поймают, но безопаснее иметь дело с ними. И надежнее.
– Афка, откуда ты столько знаешь?
– Оттуда, – ответила она резковато.
Неожиданно заурчал мой желудок. Все утро он прислушивался к хозяйке, недоумевая, почему его не кормят, и наконец решил напомнить о себе.
– Аффа, займи два висора до завтра, – попросила я жалостливо.
– Могу занять пять, – предложила она великодушно. – Мне родители подкинули деньжат в честь нового года.
– Спасибо, но мне хватит и двух.
Не стоит рисковать большой суммой, пока аванс не звякает в моем кармане.
Сбегав в квартал, я купила в кондитерской большой пакет сухарей и плитку плавленого сахара. Живем, хрустим! Окна в лавке украсились настоящими еловыми веточками и бумажным серпантином. В уютном помещении витали аппетитные запахи, щекотавшие обоняние, и у меня началось повышенное слюноотделение. Продавец сообщил, что мой визит удачно совпал с неделей предпраздничных скидок, и вдобавок к скромной покупке вручил сливочную тянучку. Я планировала приберечь конфетку на утро, но не утерпела и съела по дороге. Вкуснятина!
На обратном пути хотела заглянуть в мастерскую к Олегу и Марте, но передумала. Они заметят голодный блеск в глазах и насильно накормят. А мне неудобно. Лучше зайду перед Новым годом и поздравлю.
Оставшуюся часть дня я посвятила вгрызанию в гранит науки, затачивая зубы и осваивая хищную улыбку студента-висората. Параллельно учебе грызла сухари и запивала чаем с кусочками сахарной плитки.
А вечером появился Капа. Поставив греться очередной чайник, я столкнулась с парнем при выходе из пищеблока. Он был в брюках и свитере, не успев переодеться с дороги.
– Привет, – поздоровался, будто никуда не исчезал. Оказывается, я забыла, какой он высокий. Как каланча.
– Привет, Капа. Ты надолго?
– Вроде бы, – ответил он сдержанно. Парень выглядел бледным, похудевшим и отрешенным.
– Как Сима?
– Восстанавливается.
– Как отец?
– А ты знаешь? – удивился он.
– Мне Стопятнадцатый рассказал. Рада, что все обошлось. Очень-очень рада.
– Спасибо, Эвка, – сосед неожиданно улыбнулся, став самим собой. – Я понимаю, что бестолочь и балбес, и что не вернулся бы в институт без отцовского авторитета. Придется поднажать и нагонять пропущенное. Поможешь?
– Чем смогу, – согласилась я осторожно. Скорее, мне нужно помогать, а не Капе.
Решив устроить передых от заумной учебы, я растянула на столе ватман и разрисовала красками. В итоге на листе изобразилась салатово-желтая пятнистость. Затем, вырезав в нужных местах дырочки, свернула три конуса и скрепила. Хрупкая конструкция получилась необычной.
Призванный на помощь Капа закрепил плафон около лампочки. Парень вел себя серьезно и не хохмил как обычно. Наверное, от переживаний разучился подшучивать.
Отойдя к окну, мы любовались игрой света, обтекавшего фигурную бумажную преграду. Плафончик оказался настоящим произведением искусства. Благодаря прорезям в нем, на побелке запрыгали крошечные фигурки животных, птицы раскинули крылья в полете, а экзотические рыбы бороздили настенные просторы.
– Класс! – выдохнул сосед, и его неподдельное восхищение стало лучшей похвалой таланту Серого, создавшего шедевр из убогого ватманного листа.
Отдых плавно перетек в труд. Сухари постепенно исчезали, рефераты писались, курсовые работы оформлялись. Слева за стенкой чем-то жужжал Капа, справа у соседок негромко играла музыка. Я представила, как Лизбэт, накинув вместо фаты полотенце на голову, кружится по комнате, репетируя вальс молодоженов. Нетрудно догадаться, кому предстояло стать счастливым супругом.
Это могла быть 28.1 глава
Бегом, навстречу новой жизни, вернее, новому ее изгибу! И быстрее – от нетерпения мне не сиделось на месте, словно кто-то периодически покалывал шилом.
Перед выходом я нагрызлась сухарей и напилась чаю. Теперь это мое меню на ближайшие… словом, повседневный рацион на время сессии. Вдобавок положим сухарики в сумку, чтобы жевать в институте.
Выскочив на общежитское крыльцо, я чуть не расстелилась на ступеньках. Расквашенный снег подмерз за ночь и покрылся льдистой коркой. Утоптанная дорожка превратилась в укатанную траншею, поэтому пришлось семенить мелкими шажками, старательно вписываясь в повороты.
Помахав Монтеморту, я побежала в деканат. Стопятнадцатый словно и не уходил домой, встретив меня примерно в той же позе, что и вчера перед расставанием. Разве что снова поздоровался.
– Доброе утро, Эва Карловна! Не терпится?
– Здрасте. Не терпится.
– Держите чистый бланк заявления. Заполняйте и постарайтесь не испортить. На нем проставлена виза работодателя.
Внизу отпечатанного листа стояла резолюция: "Принять", аккуратная роспись с расшифровкой: "И.о. ректора Е.Р. Цар" и важная круглая печать с голографией.
Подкатив дряхлое посетительское кресло к деканскому столу, я примостилась с краешка и, высунув от усердия язык, заполнила бланк. Стопятнадцатый проверил правильность, написал: "Согласовано" и подтвердил размашистой росписью в качестве и.о. проректора по науке. Однако интересно распределилась вертикаль институтской власти в отсутствие ректора.
– Чтобы оформиться, придется пропустить первую лекцию, – предупредил Генрих Генрихович. – Сперва зайдете в отдел кадров, где получите учетную карточку. В ней поставите необходимые визы, утвердите у Монтеморта и снова сдадите в отдел кадров. Вопросы есть?
– Пока нет, – ответила я бодро.
– Если возникнут, обращайтесь за помощью. Что ж, Эва Карловна, в добрый путь! У вас все получится.
Поблагодарив Стопятнадцатого, я побежала наматывать круги местного чиновничьего ада. Старт произошел с отдела кадров, в котором мне посчастливилось однажды побывать и стать свидетелем героической гибели диковинного пукодела. Теперь роковой угол занимала пестролистная лиана, густо обвивавшая длинный шест.
Меня встретила единственная кадровичка, решившая, что все-таки следует приходить с утра на работу – пышненькая Катин.
– Значит, решили влиться в наш дружный коллектив? – полюбопытствовала она.
– Да, – ответила я кратко.
– Очень интересно, – заключила Катин, тряхнув обесцвеченными кудряшками, и начала оформление.
Покуда девушка сновала от стола к стойке, занимаясь моим вливанием, растение в углу поворачивало иссеченные ромбовидные листья в сторону Катин, следя за ней. Мне почудилось голодное сглатывание в рабочей обстановке кабинета.
– Что за красивое деревце? – кивнула я на лиану, возмущенно затрепетавшую листьями.
– Это заглатеция, – пояснила Катин и для верности отодвинулась от растения, накренившегося к ней. – Из южных стран. Нинелле Леопардовне подарил супруг на годовщину совместной жизни.
– Миленько, – похвалила я. – И прелестно выглядит.
Заглатеция встрепенулась и развернула листья в мою сторону.
– А что ей сделается? – Махнула рукой девушка. – Лопает всё движущееся в радиусе двух метров. Держите карточку. После заполнения и утверждения у Монтеморта вернете нам.
Ну, конечно, самый главный в этом институте вовсе не ректор, а славный добрый Монтеморт. Но до него как до луны пешком.
Первой строчкой в карточке стоял медпункт Морковки, а именно укол типуна под язык и нанесение фискальной полоски на подошву ноги. Погодите, о полоске речь не шла!
Дождавшись звонка на первую лекцию, я резво побежала на медпроцедуру, потому что если буду шаркать как старушка, то и за неделю не успею оформиться.
Как ни надеялась, а Кларисса Марковна меня не забыла. Ее недовольное лицо не растаяло даже при виде учетной карточки.
– Архивное дело. Укол типуна первой степени. Базовый объем – тысяча слов, – просветила она сухо и удалилась в процедурный кабинет, чтобы навести содержимое.
Я задрожала.
– А-анестезия будет?
– Нет, – отрезала фельдшерица из-за приоткрытой двери. – Иначе типун не подействует.
Мамочки!
– А-а это больно? – допытывалась я с нарастающим испугом.
– Кому как, – ответила немногословно Морковка, звякая и бренча.
Ай-яй-яй! – заблеял внутри тоненький голосок. Но сбежать не получилось.
– Проходите, – фельдшерица распахнула дверь. Осталось вползти на подгибающихся коленках и сесть на подготовленный стул. – Откройте рот. Имеете представление об уколе?
– Э-э, – покачала я головой. Очень неудобно говорить "нет" с открытым ртом.
Кларисса Марковна пшыкнула из баллончика на язык чем-то холодным и безвкусным.
– Тысяча слов в жидкорастворимой форме являются маячками. Стоит случайно упомянуть любое из них, как язык онемевает, и его притягивает к небу.
Я захлопнула рот. О последствиях никто не предупреждал.
– Как узнать, какие слова можно произносить, а какие – нет? И пусть не смогу сказать, зато получится написать.
– Вам не разрешали закрывать рот, – отчитала Морковка, и я исправилась. – Типун предохраняет от излишней болтливости, не более того.
Она выудила из-за спины шприц с розовым раствором. Спасите меня кто-нибудь! Колющее орудие вмещало, наверное, пол-литра жидкости, в которой плавала запретная тысяча слов. Караул!
– Сомкнуть глаза! – скомандовала фельдшерица.
Вцепившись обкусанными ногтями в стул, я сдалась на милость Клариссы Марковны, попискивая от страха. Что и говорить, укол оказался будь здоров. Язык онемел и опух. Но всё плохое имеет свойство заканчиваться, после чего начинается самое плохое.
Морковка занесла информацию в обе карточки: медицинскую и кадровую, пока я трогала пальцами увеличившийся в размерах язык. По ходу дела она разъясняла:
– Нечувствительность и припухание тканей – первичная реакция, которая исчезнет через десять минут. Во второй половине дня наступит вторичная реакция. Основные симптомы: слуховые галлюцинации и расстройство речи.
Здрасте, приехали. Если бы Стопятнадцатый предупредил, что меня ожидает, я не согласилась бы на зверскую экзекуцию ни за какие коврижки.
– Симптомы кратковременны и быстро проходят. К вечеру придете в норму, – утешила Кларисса Марковна. – Держите перечень.
На листочке мелким шрифтом с двух сторон перечислялись слова, исключенные с сегодняшнего дня из моей речи.
– Выносить список за пределы института запрещено, – отчеканила Морковка очередное правило. – Теперь фискальная полоска.
Я внимала с помутневшим взором:
– З-зачем?
– В карточке записано: согласно трудовому режиму. Трудовой режим четверти ставки – два часа ежедневно. Переступили порог архива – рабочее время пошло. Понятно?
Я обреченно покивала. Толку-то отказываться? Все равно процесс запущен, и язык, вываливающийся изо рта, – тому подтверждение.
Морковка принесла небольшой приборчик, похожий на считыватель. Пришлось разоблачаться и извлекать голую пятку на свет.
– А можно в другое место? – спросила я робко. Вернее, получилось так: " А мофно ф дфугое мефто?"
– Не положено.
Приборчик проехался по пятке.
– Одевайтесь, – велела фельдшерица.
В ожидании боли я приоткрыла один глаз:
– Уже все?
– Всё, – ответила сварливо Кларисса Марковна, снова сделала отметки в карточках, заставила меня расписаться в полученном удовольствии, после чего распрощалась, не удосужившись помахать на прощание.
С онемевшим языком и с просканированной ногой я поплелась в библиотеку. Несмотря на утро, несколько столов были заняты студентами, охочими до учебы.
Бабетта Самуиловна с видимым расстройством расписалась в строчке, ей причитающейся. Своей росписью она подтвердила согласие на свободную выдачу книг из библиотечных фондов в мои загребущие ручки. Конечно же, библиотекарша давно классифицировала меня как тайного вандала, читающего учебники жирными пальцами, загибающего уголки у страниц или, того хуже, склеивающего листочки жевательной резинкой. Но ведь я не такая! Однако Бабетта Самуиловна, как все возвышенные и утонченные натуры, делила окружающее на черное и белое, и не подозревала о существовании сереньких личностей вроде меня. Хотя в общежитии до сих пор томились в заложниках три институтских учебника, которые следовало вернуть обратно.
После библиотеки пунктом назначения стала бухгалтерия на осточертевшем полуторном этаже. Искомый кабинет скрывался за дверью с мозаичными стеклянными вставками. Стены и потолок помещения являли собой какофонию форм и цвета. Желтые круги наслаивались на фиолетовые овалы, цепочка оранжевых ромбиков пронзала розовый эллипс, пятна зеленых квадратов теснились рядом с голубыми треугольниками. Аляповатая штора с зигзагами дикой расцветки дополняла визуальный стресс.
Из-за массированной атаки на глаза неподготовленное зрение разъехалось, и я не сразу заметила, что, кроме меня, в кабинете находились живые люди. Женщина с изможденным лицом уткнулась в бумажную скатерть со столбиками цифр, щелкая на счетах с бешеной скоростью. За ближайшим столом обитал молодой мужчина.
– П'ошу, – указал он на стул. – П'исаживайтесь.
Мужчина был в подтяжках и с длинными патлами, торчавшими во все стороны. Не мешало бы ему причесаться, прежде чем садиться за работу. Хотя в красочном месте, наполненном экспрессией, у кого угодно волосы встанут дыбом.
– От'ично, – поведал мужчина, изучив содержимое карточки. Не стану спорить, ему виднее. Наверняка передо мной очень умный бухгалтер.
Между тем он прошествовал к шкафу, выставив приличный пивной животик. Молодой, а совершенно не следит за собой, – разглядывала я мужчину, невольно сравнивая с Альриком, с Петей, и с тем же Мэлом, будь он неладен.
Бухгалтер вернулся с небольшой книжечкой.
– Ваш счет, – помахал ею и углубился в чтение, возя носом. – Начис'ения составят десять висо'ов каждую неде'ю. Вникаете?
Я неуверенно кивнула, с трудом воспринимая дефект речи. Похоже, в дополнение к ужасам зрения начались ужасы слуха. Может быть, это обещанные Морковкой галлюцинации? Хотя рановато. Острые ощущения гарантированы во второй половине дня.
Нервная женщина у окна застучала на счетах громче.
– Оп'ата по сде'анной 'аботе, – вещал мужчина. – К'оме того, на вас чис'ится до'г в сумме пятьдесят шесть висо'ов за невозв'ащенные та'оны. Как будем возмещать: с'азу и'и постепенно?
– Постепенно, – закивала я, почувствовав с облегчением, что к языку вернулась прежняя подвижность.
– Не менее двух висо'ов каждую неде'ю на вычет.
Если с моей зарплаты будут удерживать по два висора еженедельно, то придется возвращать долг до лета. Однако большей суммы на погашение стоимости талонов мне не потянуть.
– Давайте по два.
– Сейчас офо'мим о'де', – сообщил важно мужчина и принялся заполнять бумажки.
Я задумалась. Фактически каждую неделю буду получать на руки восемь висоров. Сносно, но надолго моего здоровья не хватит. На сухарях вскорости загнусь, тем более во время напряженной сессии. Поэтому следует поторапливаться с реализацией отцовой фляжки, пока не закис коньяк.
– Вычет автоматический. Деньги будете по'учать в кассе, – сказал бухгалтер, вручая квитанцию.
