Текст книги "Предновогодье. Внутренние связи (СИ)"
Автор книги: Блэки Хол
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)
– Вроде бы все. Пока.
Я отключилась. Лицо пылало, в голове было пусто. Но, как говорил Капа, нам наср*ть.
– И как? – полюбопытствовала Аффа.
– Главное, чтобы за ночь ему не взбрело в голову, – пробормотала я, пытаясь скрыть непонятное разочарование, – и чтобы он опять не решил, будто что-то скрываю.
Девушка хихикнула:
– Ну, свои гигиенические дела ты описала подробно. Не думаю, что он беспредельщик. Все-таки ты выполнила его условие.
– Спасибо, Аф, но вечно напрашиваться к тебе не могу. Подумаю, как связываться с Мелёшиным по-другому.
На автопилоте я почистила зубы, умылась. На автопилоте улеглась.
Перед глазами стояли красочные картинки Мелёшина в окружении роскошных красоток. Почему-то Эльза блекла рядом с ними. Неужели бывают девушки красивее ее?
Это его мир, – отрезвила меня мысленная оплеуха. Крыскам опасно соваться туда – могут прищемить хвост или спустить свору собак.
Повздыхав и поворочавшись, я все-таки уснула, подумав напоследок, что от насыщенных дней на лице появляются преждевременные морщины. Рука почти перестала болеть, но все же я берегла её и лежала на левом боку.
Все-таки Мелёшину в голову взбрело. Посреди ночи громкий стук вырулил меня из тревожного сна. Открыв дверь, я увидела растрепанную и злую Аффу.
– Сама с ним разбирайся, но чтобы он больше не звонил, – сунула в руку телефон и хлопнула дверью своей комнаты.
Я спросонья поглядела на экран. Было полтретьего ночи, и был звонок от Мелёшина. И сам он висел на том конце потрескивающей тишиной.
– Обалдел, что ли? – прошипела в трубку. – Если не спится, то обязательно нужно разбудить половину общаги?
– Кто такой Рябушкин? – холодно поинтересовался он.
Ничего не скажешь, бодрый голосок. Будто на дворе не глубокая ночь, а самое что ни на есть утречко. Или день.
Это могла быть 19.1 глава
– Мелёшин, – простонала я, – дай поспать!
– Как хочешь. На лекции увидимся.
– Постой-постой. Не было уговора, чтобы дежурить у телефона круглые сутки и как справочное бюро на вопросы отвечать.
– Еще раз повторяю, дело твое.
– Зараза! И играешь нечестно! – выпалила я и притихла. Что ответит? Утром точно по скамье размажет.
Телефон помолчал.
– Придешь за полчаса до занятий и доложишь.
Есть, мой генерал!
– Ладно, – согласилась вяло. Этот раунд я выиграла.
Мелёшин отключился первым. И, похоже, выигрыш остался за ним, потому что своим звонком он сорвал мне сон. Часа два я возилась в кровати, заново переживая впечатлившие меня события, то есть, практически, начиная первого дня пребывания в институте. Заснула лишь под утро.
Когда Аффа постучала в стенку, я совершенно не выспалась. Зевала не хуже соседки и перепутала левый сапог с правым.
Болезненные ощущения в правой руке прошли, но при резких движениях возникала легкая ноющая боль в мышцах. Думаю, перо смогу удержать. А Капа так и не объявился.
Мелёшин, хитрый лис, назначил встречу рано, чтобы никто не увидел, как он общается со мной. Наверняка стыдился стоять на одном квадратном метре рядом с цирковой крыской. Ему-то что, за пять минут домчится на машине до института, я не успею позавтракать. Со слов Аффы проректриса обещала, что сегодня общепит снова распахнет двери перед страждущими отведать столовской пищи, но по милости одного динозавра мне грозили урчащий желудок и мечты о еде как минимум на полдня.
Пирожки Марты запихались в отяжелевшую сумку вдобавок к ценным вещам, которые я решила не оставлять в комнате без присмотра.
Утро ознаменовалось крейсерскими скоростями. На полпути в институт пришлось вернуться за забытым ватманом и заново бежать в альма-матер. Зато я взбодрилась, забыв о морозце.
Темная громада института выглядела обманчиво сонной. На деле парадные двери давно открылись, а под козырьком всеми цветами радуги переливалось северное сияние. Произошла смена иллюзорных декораций, приуроченная к встрече Нового года.
Сумрак поглотил холл, в вахтерской горел свет, и доносились звуки работающего пылесоса. Чистюля-охранница наводила блеск перед началом тяжелого трудового дня. Монтеморта я вообще не заметила, уж очень удачно неподвижная глыба слилась с темнотой. Постамент у святого Списуила пустовал. Неужели элитный мальчик подшутил или проспал? Утомился, поди, бедный, полночи глаз не смыкал, – промелькнула злорадная мыслишка.
На всякий случай я сбегала к лекционной аудитории и похвалила себя за эту идею. Мелёшин, как ни в чем не бывало, восседал на подоконнике и болтал ногой, поглядывая то в окно, то в свой любименький телефон. Поза у него была непринужденная и расслабленная, словно у кота, объевшегося сливок.
Ничего не берет гада: ни бурный вечер, ни бессонная ночь – подумала я со вспышкой раздражения и удивилась. Мне-то какое дело, чем он в свободное время занимается?
– Давай по-быстрому, – сказала, подбежав. – Хочу ватман отнести.
Мелёшин оторвался от телефона, окинул меня быстрым взглядом, и мы начали общаться по-деловому: вопрос – ответ, ответ – вопрос.
– Зачем ватман?
– Для плафона.
– Подробнее.
– Отнесу к внутренникам, они обещали изготовить плафон для лампочки.
Мелёшин слабо улыбнулся, но не стал острить.
– О Рябушкине, – напомнил.
– Тоже с внутреннего, познакомились в библиотеке, – отрапортовала я.
– Значит, книжечки вместе почитываете?
– Почитываем.
– Куда пригласил?
– В институтскую кузню.
– Куда? – изумился Мэл.
– В кузню.
Мелёшин вникал-вникал, а потом засмеялся. Красивый у него оказался смех, да и сам он, когда смеялся, становился очень привлекательным. Или я с утра плохо умылась, и Мэл симпатичным показался?
– И зачем же? Меч ковать? Или забрало?
– Тебе-то какая разница?
– Ну, мне интересно, куда можно пригласить девушку в свободное время, – развеселился Мелёшин. – Неужто стоящее развлечение?
– По крайней мере, интереснее, чем выслушивать стоны в телефонной трубке, – вылепила я в лоб, а потом сообразила, что разговор получается дерзковатым.
Мелёшин оборвал смех.
– Хочешь сказать, плохо развлекаюсь? А ты, смотрю, сразу ушки навострила. В трубку вцепилась и не дышала, да?
Я фыркнула:
– Больно надо! Наоборот, затыкала. Ваши сладострастные вздохи на другом конце общаги всем проели мозги. Кстати, благодаря твоему ночному звонку я лишилась возможности звонить с соседского телефона.
– Твоя проблема.
– Конечно, моя, – согласилась я. Зачем спорить и раздражать с утра пораньше? Вдруг опять надумает повоспитывать или введет новое правило беспрекословного соглашательства? – Но виноват в ней ты, и придется срочно ее решать, – добавила, имея в виду, что к вечеру мне нужно уговорить Аффу или найти другой способ дозвониться до Мелёшина. – И будь любезен, обозначь часы приема хотя бы потому, что ночью очень хочется спать. К тому же мне нужно распланировать дела, чтобы до тебя дозвониться.
– Сообщу позднее, – сказал официальным тоном Мелёшин. Его настроение резко изменилось. Я заметила это по поджатым губам и сведенным к переносице бровям.
– Могу идти, или есть вопросы?
– Можешь, – обронил он нелюбезно и пошел по коридору.
Я пожала плечами. Достаточно ему объяснений, или снова решит, что недоговариваю?
Стрелки на часах предупредили, что за содержательным диалогом время пролетело стремительно, а мне нужно добежать до внутренников и вернуться обратно. Что я и сделала, помчавшись ураганом в другое крыло, в аудиторию третьего курса Петиного факультета.
Петя сидел впереди на среднем ряду, и, видимо, ждал меня, потому что активно замахал рукой и пошел навстречу. Он волновался и слегка нервничал. Проходящие мимо студенты поглядывали на нас и рассаживались по местам. Вообще, внутренники показались мне деликатными. Они не тянули шеи, любопытствуя, и не шушукались, обмениваясь многозначительными взглядами и шуточками. Тем не менее, интерес я ощутила.
Мы поздоровались и Петя, приобняв, закрыл меня от посторонних взглядов.
– Вот ватман.
– Хорошо. Как будет готово, сообщу, – сказал парень. – Не передумала насчет кузни?
– Нет, конечно. Как тебе пришло в голову подобное?
– Тогда встретимся в субботу после занятий у Списуила.
– Только, Петь, сначала хочу пообедать в столовке.
– О, а давай там и встретимся! – предложил он.
Я согласилась и зевнула во весь рот, успев прикрыться рукой.
– Не выспалась? – посочувствовал парень. – Я тоже полночи сидел за книгами.
Знал бы он, что за книжка мне попалась.
– У тебя все получится, не сомневайся. – Зевнула еще шире. – Ну, я побежала, а то до звонка не успею.
Петя проводил до первого этажа. Постамент святого Списуила облюбовала большая группа парней, у зеркал кружились девчонки, прихорашиваясь.
– Тебе, наверное, не понравилось, что наши пялились, – предположил Петя.
Я рассмеялась:
– Разве они пялились? Ты еще на нашем курсе не был. У нас не успеешь зайти, а тебя уже на части разрежут и каждую обсосут, причем громко и не стесняясь в выражениях.
Парень облегченно вздохнул и неловко пояснил:
– К нам нечасто заходят с нематериалки, тем более девушки.
– Знаешь, Петя, надо поднимать твою планку самозначимости. Я, например, считаю, что ваш факультет – более важный и нужный, чем нематериалка и элементарка, вместе взятые.
– Спасибо. Мне приятно.
– И мне приятно, что тебе приятно, – сказала я, и мы рассмеялись.
– Кстати, как дела с анализами? – поинтересовался парень.
– С какими анализами?
– За которыми Стопятнадцатый лично наблюдает.
– А-а, с этими… – Я мысленно утерла пот со лба. Чуть не спалилась! – Представляешь, декан решил, что мне нужна консультация Вулфу. Говорит, пусть подтвердит, стабильно или нестабильно, – самозабвенно соврала и прикусила язык.
– Ну, и как? Стабильно? – спросил участливо Петя.
Бедный парень! Простой и доверчивый. Но вранье не давало выйти из образа.
– Откуда мне знать? Я не пошла на консультацию. Отказалась.
– Почему? – воскликнул Петя. – Нестабильность может быть очень опасна.
Не знаю, какую нестабильность он имел в виду. Для меня опасна одна нестабильность – врущего языка.
– Может быть, и опасна, но к Альрику не пойду. У нас с ним конфликт.
Парень поразился:
– Я думал, ты сломя голову побежала.
– Почему это? – слегка обиделась.
– Наши девчонки поголовно без ума от него. Альрик то, Альрик сё.
– Ваши девчонки молятся на идола, – пробурчала я, – а за красивой рожей обычно прячется бездна недостатков.
– Смешная ты, Эва, – сказал Петя и заправил мне за ухо выбившуюся прядь волос. Наверное, спонтанный жест стал для него таким же неожиданным, как и для меня. Мы засмущались.
– Ну, пока?
– Пока, Петь. Спасибо, что проводил.
Прибежав в заполненную аудиторию, Мелёшина я не обнаружила, зато Касторский поприветствовал меня свистом и недвусмысленным жестом. Мэл появился за полминуты до звонка одновременно с лектором. Прошел и сел на свое место.
И началось утро в сонном царстве. Я усердно пыталась записывать и слушать, но глаза слипались сами собой, а мозг отказывался вникать в тему лекции. Руки вяло повисли, голова клонилась к парте, пытаясь провалиться в глубокий сон. Чтобы взбодриться и удержать себя в тонусе, я подперла подбородок кулаком и как истуканчик уставилась на преподавателя да еще пошире раскрыла глаза, и тут почувствовала на себе взгляд Мелёшина. Он буравил затылок, потом медленно сполз, пересчитав шейные позвонки, и неторопливо сместился в область лопаток. Ну, в чем опять провинилась? Что недосказала или утаила? Решил дырку в голове прожечь и высушить имеющиеся извилины?
В общем, лекция текла как ручеек, я возилась под инквизиторским взглядом дрессировщика и старалась не заснуть сидя.
А потом третий курс начали по одному выводить из аудитории. Сперва пришла скромная очкастая девушка, как оказалось, секретарша проректрисы. Переговорив в сторонке с лектором, она ушла со студенткой. По рядам прошел шепоток. Минут через десять студентка вернулась, сказала что-то парню на соседнем ряду, и он вышел.
Я встрепенулась. Лекция шла, преподаватель терял нить каждый раз, когда студенты входили-выходили, но возмущаться не решался.
Шепотки росли в геометрической прогрессии, и до меня докатилось известие: первый отдел вызывал на допросы. Судя по всему, на беседы по душам поднимали с мест в алфавитном порядке, потому что Касторский ушел в числе первых, а Мелёшина вызвали спустя несколько человек.
Что он расскажет? Что дрессирует меня? Или что нес на руках после того, как силком утащил из горящей столовой? А может, сообщит, что кое-кто умудрился пробраться в институт, не имея ни грамма способностей? Сразу в лоб, чтобы посмотреть, какой фурор произведет новость.
К тому моменту, когда Мелёшин вернулся, я извертелась на месте. Пыталась поймать его взгляд, пока он поднимался по ступенькам. Напрасно.
В итоге лекция прошла впустую как для лектора, так и для учащихся. Когда прозвенел звонок, до меня очередь не дошла.
Следующую лекцию вел Лютеций Яворович. Как оказалось, его не уволили. Видимо, нашлись веские основания для того, чтобы сохранить преподавательский ранг Лютика. Опять пришла секретарша Царицы и увела студента.
Лютик психовал, но сдерживался. В рядах стоял глухой бубнеж. Обсуждали, в основном, допросы первоотдельщиков. Побывавшие на них делились впечатлениями с теми, кого еще не вызвали.
Но самое интересное состояло в том, что Мелёшин пропал. Просто-напросто не пришел на занятие. Мне бы сидеть и радоваться, но беспокойство не позволило. Спина казалась незащищенной, и я вздрагивала, ожидая удара сзади.
Напряжение нарастало. Вместе с Лютецием переживала и я. Может, по каким-то причинам меня опять решили выделить из присутствующих? Хотя нет, Эльзу тоже не вызывали. Полный упитанный парень вернулся в аудиторию, и по рядам прошелестела фамилия: "Папена…"
Я встала и пошла на допрос.
Это могла быть 19.2 глава
Волновалась безумно. Теребила дрожащими пальцами рукав свитера.
Для допросов выделили шикарный кабинет, обшитый деревом. Лакированные панели создавали впечатление респектабельности. Раздвинутые багровые шторы пропускали в окна морозное утреннее солнце, освещавшее ярким пятном дальний угол помещения. По кругу расставили мягкие кресла, в центре между ними втиснули небольшой столик, на котором водрузили графин с водой и три стакана.
Напротив меня сидели двое мужчин. Один, приветливо улыбающийся, краснощекий, с носом картошкой – словом, свой человек. Он и вел себя по-простому, располагая к себе, однако глаза румяного незнакомца были холодны и внимательно сканировали собеседника, в то время как рот улыбался и шутил. Рядом с ним утонул в просевшем кресле грузный человек с тремя подбородками, одутловатым лицом и свинячьими глазками.
По одну сторону от меня сидела Евстигнева Ромельевна, по другую – Стопятнадцатый. Поздоровавшись, проректриса представила присутствующим:
– Третий курс, нематериальная висорика, Папена Эва Карловна. Перевод из другого ВУЗа, подробности в анкете.
– Чудесно! – воскликнул "нос картошкой" и, закинув ногу на ногу, принялся перелистывать пачку бумаг. – Кстати, представлюсь. Бобылев Евграф Исподьевич. Так сказать, приставлен наблюдать и наставлять на путь истинный, – захохотал он. Смех у него был искусственный, как у робота.
Я вежливо улыбнулась. Декан стрельнул в меня глазами и сложил руки на груди.
– Это наш коллега из Первого департамента, Салават Мансурович, – представил неподъемного толстяка Бобылев, лучащийся жизнерадостностью и оптимизмом, словно только что съел ведро вкусностей. Коллега прикрыл глаза и начал посапывать. Ясно, что ему осточертела бесконечная лента из мельтешащих студенческих лиц.
– Очень приятно, – кивнула я.
– Отличненько, – разулыбался дознаватель. – Не буду ходить вокруг да около. Позавчера в институте имело место быть чрезвычайное происшествие с тяжелейшими последствиями, поэтому наш долг выяснить произошедшее, восстановив прозрачность картины, а ваш долг, как сознательной гражданки, помочь нам.
– Конечно.
– Прекрасно! Итак, коротенько. Где были, что делали, как вышли, – сказал Бобылев и засмеялся, посчитав, что сказал ужасно смешную шутку: – Ха. Ха. Ха. Ха. Ха. Ха.
Долго смеялся, будто выдавливал из себя каждое "ха", а у меня лицевые мышцы устали улыбаться.
– Была в столовой, собиралась поесть, вышла через служебный выход.
– Великолепно! Самостоятельно покинули или с кем-то?
Я задумалась. Что сказать? Не будут ли разниться мои показания со словами Мелёшина и Эльзы?
– Точно не помню. Вместе со мной много людей выходило.
– Что-нибудь слышали или видели?
– Например? – не поняла я.
Бобылев наклонился и сказал громким заговорщическим шепотом:
– Имею в виду что-нибудь достойное внимания. Вы меня понимаете? – подмигнул по-свойски и снова засмеялся неживым смехом.
К чему шептать? Все равно слышат все, кроме храпящего толстяка. Я задумалась:
– Нет, вроде бы ничего достойного не происходило.
– Как давно знакомы с братьями Чеманцевыми?
Ох, вовремя я встретилась с Петей! – выдохнула облегченно.
– Около недели. Они мои соседи по общежитию.
– Какие отношения у вас с братьями?
– А какие могут быть отношения? Оба шумные, но веселые.
– Конкретнее. Например, с Капитолием Чеманцевым, – уточнил Бобылев.
– Хороший парень. Жалко, что нарушил правила.
– Вы с ним близки?
– Насколько могут быть близки соседи по общежитию? – рискнула ответить я вопросом на вопрос и заметила предостерегающий взгляд декана. Тут же исправилась и ответила как раскаивающаяся школьница, потупив глазки: – Встретились, выпили, переспали.
– Чеманцев что-нибудь говорил? Упоминал имена, названия мест? Может, высказывался о чем-нибудь? – как гончая напал Бобылев на след. – Нам важно всё, любая мелочь.
– Да мы ни о чем таком не говорили, – засмущалась я. – Некогда было.
Евстигнева Ромельевна залилась румянцем, Стопятнадцатый поперхнулся и принялся усиленно вглядываться в окно. Какая разница, говорила я правду или нет. В любом случае, сколько не уверяй в невинности совместного сна с Капой, а перед всеми не оправдаешься. Главное, поверили те, чье мнение важно для меня. Ну, и Мелёшин, естественно.
Бобылев, поставив локоть на подлокотник кресла, постукивал пальцем по щеке. Как оказалось, распутному поведению студентки он нисколько не удивился. Я же скрестила за спиной пальцы, ожидая, что дознаватель вот-вот изобличит меня, сказав, что Капа вспомнил, чем мы занимались позапрошлой ночью, или что с Капы сняли дефенсор, и теперь первому отделу всё известно.
– Почему не пришли на помощь в столовой? – задал Бобылев очередной вопрос, перебежав с темы половой распущенности студентов.
Я потупила взгляд. Хотела сказать, что собиралась помочь и даже бросилась обратно. Вместо этого губы выдавили: – "В нестандартной ситуации, связанной с вис-возмущением, самостоятельных решений не принимать, выполнять указания первого по старшинству специалиста".
Стопятнадцатый шумно засопел, а Евстигнева Ромельевна чуть слышно выдохнула. С облегчением? Чему радоваться, если студентка струсила и пошла на поводу сухих правил, а не совести?
– Ничего подозрительного около вас не случалось? Странные разговоры, необъяснимые поступки, явления? – продолжал выпытывать дознаватель.
Я пожала плечами. Царица напряглась.
– Не знаю. Ну… пожалуй, вчера. Не уверена, можно ли отнести к странностям.
– Конечно, конечно! – поддержал с восторгом Бобылев.
– Мне показалось, что когда я ушла на занятия, в моей комнате в общежитии кто-то побывал.
– Не может быть! – всплеснул руками дознаватель, и от вскрика встрепенулся и проснулся толстяк. Пожевал губы и поднял на меня поросячьи глазки. – Вы уверены? Сколько их было?
– Двое. Хотя маловероятно, ведь здание охраняется.
– Господи! Вот ужас! – продолжал возмущаться Бобылев. – Представляете, среди бела дня несанкционированное проникновение в общежитие! Как таковое могло произойти?
Проректриса устремила долгий взгляд в окно.
– Неужто двое? Как думаете, что-нибудь украли? – допытывался дознаватель.
– Двое. В куртках на меху. Ничего не взяли, да, собственно, у меня нечего брать, – повела я смущенно плечом.
– Кошмар! – Бобылев разошелся не на шутку, выражая сочувствие. – Уважаемая администрация, прошу обратить внимание на вопиющий факт посягательства на частную жизнь студентки института. В общежитии творятся безобразия! – Поднял он указательный палец. – Прошу либо подтвердить, либо опровергнуть.
Стопятнадцатый выдохнул с заметным облегчением, опав в кресле, а на лице Царицы промелькнул бледный отблеск улыбки.
Декан огладил бородку и пробасил:
– Несомненно, Евграф Исподьевич. Замечание взято к исполнению и сегодня же будет устранено. Виновных в допущенной халатности накажем, соответствующие меры примем.
– То-то же, – кивнул Бобылев и сделал отметку в бумагах. – Рад видеть вас, Эва Карловна, в стенах славного многолетними традициями института. Более того, немыслимо рад, что вы пошли по стопам батюшки.
Я вздрогнула, а декан впился пальцами в подлокотники. Было бы удивительно, если бы первый отдел не владел подробностями моей биографии. Дознаватели знали всё.
– Спасибо, – потупила глаза.
– Спешу обрадовать и сообщить, что ваш батюшка преданно служит делу отечества верой и правдой. Недаром ему выпала великая честь доказывать на высоком посту свою лояльность и приверженность идеям висоратства.
– Я горжусь им, – механически выдала давно заученную фразу.
– Конечно же, первый отдел с интересом следил за судьбой вашей семьи, – продолжал Бобылев, как ни в чем не бывало, не подозревая, что каждое его слово скребло по сердцу как стальные когти по стеклу, и от скрежета содрогались в равной степени слух и память. – Ваш батюшка поступил весьма дальновидно, оставив вам фамилию матери.
– Да, – сказала я заученно. – Сделаю все возможное, чтобы стать достойной отца и добиться положения в обществе, не пользуясь его именем.
– Похвальная скромность! – воскликнул Бобылев и громко зааплодировал. Евстигнева с деканом поддержали редкими хлопками. – Для меня сегодня удивительный день! Я лично познакомился с молодыми представителями многих висоратских династий! На вашем факультете, Генрих Генрихович, собрался цвет нации. Прелестно!
Стопятнадцатый кисло улыбнулся. Бобылев продолжил, обратившись ко мне:
– Но больше всего я рад тому, что могу с уверенностью заявить: наследственность вашего батюшки подавила гены родительницы.
Противно, мерзко, отвратительно. Такое впечатление, что он говорил о результатах скрещивания двух ценных видов.
– Я тоже очень рада, – прошептала неслышно.
Евстигнева Ромельевна прокашлялась:
– Можно приглашать следующего?
– Конечно, конечно! Сердечно рад с вами познакомиться! – вскочил "нос картошкой" и протянул ладонь для рукопожатия. – Хочу попрощаться крепким мужским жестом, выражающим всю степень уважения к вашему батюшке и к вам, Эва Карловна! Мы рассчитываем на ваши дальнейшие успехи и наше плодотворное сотрудничество! – рассмеялся своим металлическим "Ха. Ха. Ха".
Я протянула руку. Ладонь Бобылева была влажной и такой же красной как его щеки. Как же разительно отличалось сегодняшнее прощальное рукопожатие от вчерашнего приветствия Олега! Казалось, будто паук захватил в плен конечность, чтобы утащить меня в уголок и обмотать липкой удушающей паутиной.
– До свидания, Эва Карловна. Прошу никогда не забывать о величии и избранности висоратства! – разговорился на прощание Бобылев, тряся мою руку.
До самой смерти не забуду. Оно дается не каждому.
– Сочувствую вашей беде, Эва Карловна, – сказал дознаватель. – Вернее, темному пятну в биографии. А ведь я знавал вашу родительницу. Но, думаю, при соответствующем прилежании вы искорените то немногое, что делает вас с ней генетическими родственниками.
– Несомненно, – подтвердила я и как заводная игрушка пошла к двери.
Проректриса встала, помогла открыть дверь и сказала, погладив по спине:
– Передайте, следующий Перовский.
Последнее пожелание дознавателя Бобылева никогда не сбудется. Прежде всего, потому что я пошла в мать: и лицом, и фигурой, и способностями. Вернее, отсутствием таковых.
На ватных ногах я вернулась в аудиторию, машинально назвала фамилию следующего студента и с невидящими глазами уселась на свое место. Первый отдел знал обо мне всё.
Аффа оказалась на редкость прозорливой, недаром она училась на элементарном факультете. Вчерашнее посещение инкогнито моей швабровки стало ничем иным, как проверкой на вшивость. Грубой, но все же проверкой. Возможно потому, что под сомнение поставили мою принадлежность к висоратам?
Я мысленно поблагодарила соседку, послав ей горячую признательность. Волей случая Аффа помогла мне, не просто выручив. Я чувствовала сердцем, что выкарабкалась из страшной передряги. Ведь беседа могла закончиться тем, что меня вывели бы из кабинета под руки и без дефенсора на плече.
Уф! – содрогнулась.
Бобылев сказал, что знает мою мать, а я совсем не помню её. Возможно та женщина, что изображена на кусочке фотографии, спрятанной в кармашке сумки, вовсе не она, но мне хотелось думать иначе.
Живя у тетки, родной сестры отца, однажды я застала ее выдирающей фотографии из семейных альбомов. Она рвала и резала их, бросая в горящий камин. Ковер усеяли черно-белые и разноцветные обрезки и обрывки. Не знаю, что мной двигало, но я схватила кусочек одной из фотографий и бросилась бежать.
– Стой, паршивка! – закричала тетка. – Немедленно верни! Найду, будет хуже!
Из-за неповоротливости она поднялась на второй этаж, когда я успела забиться в узкую щель под широкой двуспальной кроватью. Тетка, конечно, нашла меня, но как ни выкуривала, я вцепилась намертво, и никакие посулы, угрозы, швабры и заклинания не помогли. Заставить меня вылезти она не могла, потому что отец надел дефенсор на мое худое плечико сразу же, как привез в мрачный двухэтажный дом на краю поселка и строго-настрого запретил снимать браслет.
Я выбралась из-под кровати на второй день и угодила в одну из ловушек, расставленных теткой. Но самое важное дело было сделано: обрезок фотографии с молодой улыбающейся женщиной надежно спрятался под плинтусом.
Разозлившись, тетка потащила меня в чулан, громко ругаясь по дороге:
– Ублюдочное отродье! От тебя сплошные проблемы! Невоспитуемость и дебилизм налицо! Отвратительная наследственность!
Она заталкивала меня в большой кованый сундук, а я плакала и выдиралась, царапаясь. В ответ заполучила увесистую пощечину и отлетела в угол тесной тюрьмы.
– Мелкая дрянь! Посиди-ка здесь, а завтра я выдеру щипцами твои когти! Ишь, расцарапала до крови!
Тетка с грохотом захлопнула сундук, закрыв на замок.
Пугала, она, конечно, и никаких щипцов не принесла, но я, приняв угрозу за чистую монету, помертвела от ужаса. Держась за горящую щеку и подвывая от боли, плакала и умоляла выпустить, хотя знала, что просить бесполезно. Тетка заперла меня минимум на полдня, и продолжительность банкета зависела от ее настроения. Непонятные звуки за стенками сундука страшили до безумия. Неволя темного и тесного пространства сделала свое дело, и вскоре я провалилась в забытье.
Погрузившись в воспоминания, я не сразу сообразила, что прозвенел звонок, и лекция закончилась. Подхватив сумку, поплелась из опустевшей аудитории, и скарб оттягивал плечо не хуже пятидесятикилограммового мешка.
Прислонившись к стене, на меня смотрел Мелёшин. Засунул руки в карманы брюк и перекрестил ногу, поставив на носок. Словом, картинка, а не парень. Может, Мэл вовсе не меня ждал? Не стал бы он изобретать небрежно-элегантную позу специально для крыски.
– Как собеседование?
Я огляделась. Коридор опустел, значит, Мелёшин ко мне обращался.
– Неплохо, – вздохнула, чувствуя себя разбитой.
– На все вопросы ответила?
– На все.
– Это хорошо. На, держи. – Он протянул небольшую черную коробочку.
На секунду наши руки встретились, и я дернулась, едва не уронив ее. Пальцы Мелёшина были гибкими и горячими. В моем воображении тут же промелькнули картинки того, как он целует, сжав чье-то лицо ладонями, и жар от них проникает глубоко под кожу и растекается по венам.
Опомнившись, я с трудом сообразила, где нахожусь. Черт, о чем думаю? Принялась крутить коробочку в руках, изучая.
– Зачем?
– Это телефон, – пояснил Мелёшин. – Снимаешь крышку и говоришь.
Я уставилась на него в изумлении.
– Ты, наверное, заболел, или тебя Монтеморт укусил.
Мэл ответил раздраженно и торопливо:
– Не рассчитывай на что-то особенное. Это прямая линия. Звонить будешь по вечерам в любое время после девяти.
Развернулся и ушел. Еще бы ему не торопиться – в конце коридора показалась толпа второкурсников. Элитному мальчику нельзя терять репутацию.
И все же, чьи губы он целовал с неудержимой страстностью в моей фантазии? Эльзы? Телефонной красотки? Конечно, не мои. Мэл не сделал бы этого даже под угрозой расстрела, пусть и воображаемого.
Я изучала, изучала и выяснила, что Мелёшин оказался величайшим хитрецом, всучив простейшую модель: экран и две кнопки с нарисованными на них зеленой и красной трубочками. При нажатии на зеленую трубочку высветился номер. Один-единственный.
Я нажала повторно, и послышались гудки.
– Ну, что еще? – спросил недовольный голос. – Не уяснила, что ли? Всего десять слов сказал. Трудно запомнить?
– А как платить за разговор?
– Платить не надо. Это прямая связь.
– Понятно. – Хотя все равно непонятно. – А когда заряжать?
Мне показалось, что на другом конце Мелёшин, прикрыв рукой микрофон, что-то сказал, извиняясь перед кем-то.
– Он уже садится? – поинтересовался у меня предгрозовым голосом.
– Нет, просто нет других кнопок. Как узнать, когда заряжать?
– Узнаешь. Экран потухнет.
Я фыркнула.
– А как заряжать?
– Отодвинешь сбоку хлястик, под ним вилка. Вставишь в розетку, будет заряжаться.
– А…
– Всё, мне некогда, – отключился он.
Ой-ёй-ёй, ах, какой я занятой! – выдал экспромтом проснувшийся талант рифмоплетства. Становлюсь, как Стопятнадцатый, гениальным стихотворцем.
А кушать хочется всегда, несмотря на мелкие и крупные проблемы. Разбитое корыто потащилось в столовую, с трудом передвигая ногами.
После пожара в помещении не осталось ничего, что могло напоминать о случившемся. Та же казенная голубая краска, те же столики и стулья, та же раздача и та же угрюмая тетка на кассе. Народу, правда, значительно меньше, а незанятых столов – больше.
Изменилось кое-что другое. В центре зала за столиком сидел Мелёшин, и не один, а с великолепной, незнакомой мне холеной блондинкой.
Набрав еды, я поползла к парочке, поскольку Мелёшин не отменил второе правило. Вроде бы.
В итоге сама оказалась виноватой. Пожадничав, набрала полный поднос тарелок, да еще тяжелая сумка оттягивала плечо. Неокрепшая после вчерашних трудностей рука задрожала, и поднос с грохотом брякнулся о стол. Стакан завалился, и сок вытек, слава богу, в пространство, ограниченное буртиками подноса.
Парочка, увлекшаяся беседой, замолчала. Мелёшин посмотрел на меня так, будто я сошла с ума, посмев приблизиться к их столу и нарушить уединенную идиллию. Блондинка откинула изящным движением тяжелые длинные волосы за плечо, открыв миру ушко с переливающимся синим камушком в мочке. Блеск камня оттенял невероятную синеву глаз красавицы.
