Текст книги "Краткая история быта и частной жизни"

Автор книги: Билл Брайсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)

Очень странно, что английские денди, которые и привнесли в мужскую моду некоторые ограничения, ассоциируются в массовом сознании с чересчур расфранченными людьми. На самом деле это прямо противоположно действительному положению вещей. Воплощением подобной сдержанности был Джордж Браммел по прозвищу Красавчик (1778–1840). Браммел не отличался ни богатством, ни талантами, ни особым умом. Просто он одевался лучше всех остальных – не так пестро и не так экстравагантно, но зато гораздо более тщательно.

Он родился в привилегированной семье правительственного чиновника; его отец был доверенным советником премьер-министра лорда Норта. Браммел учился в Итоне, потом (недолго) в Оксфорде, после чего поступил на военную службу в Десятый гусарский полк принца Уэльского. Если у него и были какие-то военные способности, то они остались невостребованными. Его основная роль заключалась в том, чтобы хорошо выглядеть в униформе и быть компаньоном и помощником принца на официальных собраниях. В результате они с принцем стали близкими друзьями.

Браммел жил в Мейфэре, и в его доме происходил один из самых невероятных ритуалов в истории Лондона: каждый день туда приходили взрослые, самостоятельные и высокопоставленные мужчины, чтобы посмотреть, как одевается еще один взрослый мужчина. Среди регулярных посетителей были принц Уэльский, три герцога, один маркиз, два графа и драматург Ричард Бринсли Шеридан. Они сидели в почтительном молчании и наблюдали, как Браммел начинает свой ежедневный туалет с принятия ванны. Большинству казалось удивительным, что он каждый день принимает ванну «и моет все части тела», уточняет один внимательный наблюдатель. Более того, он мылся в горячей воде, иногда добавляя в нее молоко. Это чуть было не вошло в моду, однако прошел слух, что морщинистый и скаредный маркиз Куинсберри, живший по соседству, тоже взял в привычку принимать молочные ванны и что он возвращает молоко молочникам после того, как омоет в нем свое дряхлое, покрытое струпьями тело; продажи молока в районе резко упали.

Костюм денди был нарочито приглушенным. В одежде Браммела присутствовало всего три простых цвета: белый, темно-желтый и черный с синим отливом. Настоящего денди отличало не богатство наряда, а та тщательность, с которой он его подбирал. Самым главным было добиться безупречного силуэта. В погоне за совершенством они часами подгоняли каждую складочку. Как-то один посетитель, придя к Браммелу и увидев пол, заваленный галстуками, спросил у его терпеливого слуги Робинсона, что происходит?

– Все это наши ошибки, – вздохнул Робинсон.

Денди одевался и переодевался бесконечно. За день он обычно менял по меньшей мере три рубашки, две пары брюк, четыре или пять галстуков, две жилетки, несколько пар чулок и целую пачку носовых платков.

Моду отчасти диктовала все более округлявшаяся фигура принца Уэльского (за глаза его называли Prince of Whales – «принц Китовый»), К тридцати годам принц так раздобрел, что его приходилось затягивать в корсет – «настоящую Бастилию из китового уса», как выразился один денди, которому позволялось присутствовать при этой процедуре. Камердинеры принца тактично именовали корсет «поясом». Жирная шея принца вылезала из воротника, как зубная паста вылезает из тюбика, поэтому в моду вошли высокие воротнички, способные скрыть двойной подбородок.

В костюме денди самым примечательным предметом были брюки. Панталоны-лосины шили узкими; они обтягивали ноги подобно второй коже и порой надевались прямо на голое тело, без белья. Джейн Карлейль, увидев на одном званом вечере графа д’Орсе, ошеломленно заметила в своем дневнике, что панталоны графа были «цвета кожи и облегали его подобно перчатке». Такая мода пошла от жокейских брюк конного полка, в котором служил Браммел.

Фраки имели фалды сзади и вырез спереди, который акцентировал внимание на причинном месте. Впервые в истории мужская одежда стала более сексуальной, чем женская.

Браммел наверняка мог заполучить любую даму, которая привлечет его внимание, а также многих мужчин. Но, как ни странно, нам ничего неизвестно о его любовных похождениях. Судя по всему, Браммела не интересовал секс. Этот мужчина прославился своей внешностью, однако мы совсем не знаем, как он выглядел. Сохранилось четыре его портрета, на удивление непохожих один на другой, и теперь уже невозможно сказать, который из них наиболее близок к оригиналу.

Прошло какое-то время, и Браммел впал в немилость. Он поссорился с принцем Уэльским, и они перестали разговаривать. На одном светском мероприятии принц, нарочито игнорируя Браммела, завел беседу с его приятелем. Когда принц отошел, Браммел обернулся к приятелю и произнес одну из самых опрометчивых фраз в истории высшего света.

– Кто таков этот ваш полный друг? – надменно спросил он.

Подобное оскорбление в адрес монаршей особы было равносильно самоубийству. Браммелу пришлось уехать во Францию, и последние двадцать пять лет жизни он провел в нищете. Он жил в Кале, постепенно теряя разум, однако все эти годы умудрялся отлично выглядеть, сохраняя свой сдержанный аккуратный стиль.

II

В то время, когда Красавчик Браммел блистал своей элегантностью в Лондоне и за его пределами, еще одна ткань начала менять мир (особенно мир промышленности). Я имею в виду хлопок. Его роль в истории трудно переоценить.

Сегодня хлопок – это самый обычный материал, и мы забыли, что когда-то он стоил дороже шелка. В XVII веке Ост-Индская компания начала импортировать из Индии ткань, которая называлась calico (от названия индийского города Калькутта) и была вполне доступной по цене. Термин calico объединял разные виды набивных тканей – муслин, миткаль, перкаль, которые очень понравились европейским потребителям, ведь эти материалы были легкими, хорошо стирались и не линяли.

Хотя хлопок давно культивировали в Египте, Индия держала первенство в торговле этим материалом, в результате чего в английский язык вошло много индийских слов: khaki (хаки), dungaree (дангери – грубая хлопчатобумажная ткань), gingham (гинем – легкая хлопчатобумажная ткань, в полоску или клетку; используется для дамского и детского платья), muslin (муслин), pyjamas (пижама), shawl (шаль), seersucker (сирсакер – легкая жатая ткань в полоску) и т. д.

Внезапное обилие индийского хлопка радовало потребителей, но не производителей льняных тканей. Не в силах соперничать с индийскими мануфактурщиками, европейские ткачи просили защиты у правительств и почти везде ее получали. На большей части Европы в XVIII веке был запрещен импорт готовых хлопчатобумажных материй.

Хлопок-сырец по-прежнему ввозился из-за границы, и это давало британской текстильной промышленности мощный стимул для его использования. Проблема состояла в том, что хлопок очень трудно прясть и ткать. Проблему решила промышленная революция.

Для того чтобы превратить кипы пушистого хлопка в полезные вещи, такие как постельное белье или джинсы, требуются две основные операции – хлопок надо прясть и ткать. Прядение – это процесс преобразования коротких хлопковых волокон в длинные нити: короткие волокна наращиваются понемногу и скручиваются между собой – точно такой же процесс используется для производства веревки.

Ткачество предусматривает переплетение двух нитей или волокон под нужными углами, в результате чего получается густая сеть из петель. Поперечные нити ткани (уток) переплетаются с продольными (основа). Большинство тканей для дома – простыни, носовые платки и тому подобное – по-прежнему делаются таким способом.

Прядением и ткачеством традиционно занимались в деревнях, и это обеспечивало работой большое число людей. Традиционно прядением занимались женщины, а ткачеством – мужчины. Однако прядение занимает гораздо больше времени, чем ткачество, и это несоответствие стало еще более явным после того, как в 1733 году Джон Кей, молодой человек из Ланкашира, изобрел механический челнок для ручного ткацкого станка – это стало одной из первых революционных инноваций промышленной революции.

Челнок Кея вдвое увеличил скорость ткацкого процесса. Прядильщицы, которые и так не поспевали за ткачами, стали безнадежно отставать. Поставки готовых тканей замедлялись, и это приводило к огромному экономическому напряжению.

Согласно традиционной версии, в конце концов и прядильщицы, и ткачи так разозлились на Кея, что напали на его дом и Кею пришлось бежать во Францию, где он и умер в нищете. Эта история повторяется во многих книгах с «догматическим пылом», по словам историка промышленности Питера Уиллиса. Однако на самом деле, настаивает Уиллис, все это неправда.

Кей действительно умер нищим, но только потому, что не сумел как следует организовать свое дело. Он предлагал фабрикантам в аренду свои станки, но запрашивал непомерно высокую цену, которую никто не мог бы заплатить. Поэтому его изобретение стали незаконно копировать, и Кей потратил все свои сбережения на безуспешную судебную борьбу за компенсации. Он уехал во Францию, тщетно надеясь на то, что там его дела поправятся. После изобретения ткацкого станка он прожил еще почти пятьдесят лет. На него никто не нападал, никто не выгонял его из страны.

Сменилось целое поколение, прежде чем люди нашли решение проблемы прядения, и пришло оно с неожиданной стороны. В 1764 году неграмотный ткач из Ланкашира по имени Джеймс Харгривз изготовил простое до гениальности устройство – прядильную машину, получившую прозвище Дженни, которая выполняла работу десяти прядильщиц за счет использования нескольких веретен.

О Харгривзе известно немного. Он родился и вырос в Ланкашире, рано женился и быстро обзавелся двенадцатью детьми. До наших дней не дошел ни один его портрет. Он был самым бедным и невезучим героем ранней промышленной революции. В отличие от Кея, Харгривз действительно пережил трудные времена. Толпа разгневанных местных жителей как-то явилась к нему домой и сожгла двадцать наполовину законченных прядильных машин и большую часть его инструментов. Это было жестокой потерей для бедняка; на какое-то время он перестал делать станки и занялся бухгалтерией. Часто пишут, что он назвал свою машину по имени собственной дочери, однако это не так: на диалекте северной Англии jenny означает просто «станок».

Станок Харгривза, если судить по иллюстрациям, не представляет собой ничего особенного: всего лишь десять катушек на раме и колесо для того, чтобы их вращать. Однако это приспособление способствовало промышленному росту Британии. К сожалению, оно также привело к использованию детского труда, поскольку дети, которые проворнее и меньше ростом, чем взрослые, умели лучше всех управляться с прядильной машиной.

До этого изобретения надомные рабочие пряли вручную по 500 тысяч фунтов хлопка в год. К 1785 году, благодаря станку Харгривза и последовавшим вслед за ним усовершенствованным моделям, эта цифра достигла 16 миллионов фунтов. Однако Харгривз не разбогател на своем изобретении – по большей части из-за махинаций некоего Ричарда Аркрайта, менее привлекательного и менее одаренного, зато самого успешного из всех деятелей раннего периода промышленной революции.

Как Кей и Харгривз, Аркрайт был выходцем из Ланкашира (как знать, случилась бы промышленная революция без ланкаширцев?). Он родился в Престоне в 1732 году, был на одиннадцать лет моложе Харгривза и почти на тридцать лет моложе Кея. Следует помнить, что промышленная революция свершилась не в одночасье и представляла собой постепенные усовершенствования в разных областях на протяжении многих лет. Прежде чем заняться индустрией, Аркрайт был трактирщиком, парикмахером и брадобреем-хирургом, в обязанности которого входило вырывать зубы и отворять кровь.

Он заинтересовался текстильной промышленностью благодаря дружбе с Джоном Кеем (другим Джоном Кеем – часовщиком и полным тезкой изобретателя ткацкого челнока). С его помощью Аркрайт начал собирать станки и компоненты, необходимые для механического производства тканей. Будучи человеком бессовестным, Аркрайт без колебаний украл у Харгривза отдельные элементы его Дженни (естественно, не выплачивая никаких компенсаций), мошенничал в делах и предавал друзей и партнеров ради собственной выгоды.

У него, без сомнения, были определенные познания в механике, но, что важнее, он был отличным дельцом-организатором. Тяжкий труд, удача, гибкость и жестокость сделали Аркрайта в кратчайшие сроки фактически монополистом в области производства хлопка в Англии.

Люди, чьи рабочие места были уничтожены станками Аркрайта, не просто были расстроены – они впали в отчаяние. Предвидя такой поворот событий, Аркрайт построил свою фабрику в отдаленном уголке такого же отдаленного графства Дербишир как настоящую крепость, оснастив ее пушками и копьями (в количестве пятисот штук). Он стал монополистом на рынке механического производства тканей и в результате стал баснословно богат. На момент смерти Аркрайта в 1792 году на него работало пять тысяч человек, а его состояние насчитывало полмиллиона фунтов стерлингов – гигантская сумма для кого угодно, не говоря уж о бывшем брадобрее.

На самом деле промышленная революция стала по-настоящему эпохальной во многом благодаря одному человеку – преподобному Эдмунду Картрайту (1743–1823). Картрайт вышел из обеспеченной и по местным меркам влиятельной семьи из Ноттингемшира; он очень хотел стать поэтом, но в результате стал приходским священником в Лестершире. В 1785 году, после случайного знакомства с одним текстильным фабрикантом, он разработал – кажется, без всякой предварительной подготовки – мощный ткацкий станок.

Станки Картрайта полностью изменили мировую экономику и сделали Британию по-настоящему богатым государством. К моменту открытия «Великой выставки» 1851 года в Англии работали 250 000 мощных ткацких станков, и число их росло в среднем на 100 000 в десятилетие, пока их не стало 805 000 в 1913 году; к этому же времени по всему миру разошлось около 3 000 000 станков.

Если бы Картрайт получил адекватную компенсацию за свое изобретение, он стал бы богатейшим человеком своего времени, как в разные эпохи становились Джон Рокфеллер или Билл Гейтс, но этого не случилось. Напротив, он залез в долги, пытаясь защитить и внедрить свои патенты. В 1809 году парламент наградил его премией в 10 000 фунтов стерлингов – это было ничто по сравнению с аркрайтовским полумиллионом, – но Картрайту этого хватило, чтобы прожить свои оставшиеся дни в комфорте.

У Картрайта была настоящая страсть к изобретательству, и он предложил также станки для производства веревок и чесания шерсти (оба они оказались очень успешными), а также новые виды печатных машин, паровых двигателей, новые типы кровельной черепицы и кирпичей. Последним изобретением Картрайта, запатентованным незадолго до его смерти в 1823 году, стал экипаж, управляемый мускульной силой человека и «способный передвигаться без лошадей». В патенте было заявлено, что для управления таким экипажем требуется два человека; если они будут постоянно, но не особенно напрягаясь, нажимать на педали, то экипаж пройдет 27 миль в день даже по сильно пересеченной местности.

С ткацкими станками производство хлопка уж точно должно было бы резко пойти в гору, но не тут-то было: фабрики нуждались в гораздо большем количестве хлопка, чем могли обеспечить поставщики. Самым подходящим районом для выращивания хлопка оказался юг Соединенных Штатов. Климат, слишком жаркий и сухой для многих других сельскохозяйственных культур, как раз подходил для хлопка. Однако наладить прибыльное хозяйство долго не удавалось из-за трудностей сбора. Каждая семенная коробочка хлопчатника набита клейкими семенами (три фунта семян на каждый фунт хлопкового волокна), которые приходилось отделять вручную, одно за другим. Эта операция была крайне трудоемка и экономически невыгодна даже с использованием рабского труда. Стоимость еды и одежды рабов, пусть и ничтожная, все равно намного превосходила стоимость получаемого в итоге хлопка.

Эту проблему решил человек, выросший вдали от плантаций. Его звали Эли Уитни, он был родом из Уэстборо, штат Массачусетс, и, если источники не врут (а мы скоро увидим, что источникам никогда не следует чрезмерно доверять), прославился Уитни благодаря невероятно счастливому случаю.

Согласно общепринятой версии, он окончил Йельский университет в 1793 году и нанялся домашним учителем в семью из Южной Каролины. Однако, приехав туда, Уитни обнаружил, что ему платят лишь половину от обещанного жалованья. Оскорбившись, он отказался от места, потешив таким образом свое самолюбие, но оставшись без копейки денег вдали от дома.

Он отправился еще дальше на юг и по дороге познакомился с жизнерадостной молодой женщиной по имени Катарина Грин; это была вдова покойного генерала Натаниела Грина, героя американской революции. Грин поддерживал Джорджа Вашингтона в самое тяжелое военное время, и благодарное правительство наградило его плантацией в Джорджии. К сожалению, Грин, уроженец Новой Англии, не вынес жаркого климата Джорджии и в первое же лето умер от солнечного удара. Уитни обратился к его вдове.

К тому времени миссис Грин открыто жила с другим выпускником Йельского университета, управляющим на ее плантациях, по имени Финеас Миллер; они с радостью пригласили Уитни к себе в качестве работника. Там Уитни и узнал о проблеме хлопковых семян. Осмотрев семенную коробочку, он тут же придумал решение, пошел в мастерскую и изготовил простой вращающийся барабан с гвоздями, которые отделяли хлопковые волокна от семян. Его новое устройство было таким эффективным, что могло заменить работу пятидесяти рабов. Уитни запатентовал свою хлопкоочистительную машину, или волокноотделитель (по-английски – gin, сокращенно от engine, двигатель), и приготовился загребать деньги лопатой.

Это традиционное изложение событий, но во многом оно похоже на выдумку. Скорее всего, Уитни уже был знаком с Миллером (недаром же они окончили один и тот же университет), заранее знал о проблемах выращивания хлопка на американской почве, ехал на юг уже по приглашению Миллера, и задачей его было именно изобретение хлопкоочистительной машины. И потом, даже опытную модель такой машины не сколотишь за пару часов в сарае на плантации; Уитни наверняка работал над своим станком в течение недель или даже месяцев в мастерской Уэстборо.

Каковы бы ни были обстоятельства ее изобретения, машина получилась чудесная. Уитни и Миллер стали партнерами и рассчитывали разбогатеть, но оказались никудышными бизнесменами. За право пользоваться своей машиной они запрашивали одну треть урожая вне зависимости от его размеров – плантаторы и законодатели Юга сочли такие условия откровенно грабительскими.

То, что Уитни и Миллер оба были северянами-янки, не добавило им популярности. Они упрямо отказывались изменить свои требования, убежденные, что южане-плантаторы не устоят перед лицом такого эффективного технологического новшества. В этом они были правы, но им не пришло в голову, что их агрегат можно запросто скопировать, что любой мало-мальски приличный плотник смастерит копию их машины за пару часов.

Вскоре плантаторы по всему югу Америки обрабатывали хлопок на самодельных хлопкоочистительных машинах. Уитни и Миллер подали в суд Джорджии шестьдесят исков (и еще множество – в другие суды), но не нашли там поддержки. К 1800 году – всего через семь лет после изобретения волокноотделителя – нужда заставила Миллера и Грин продать плантацию.

Вскоре, однако, хлопок сделался самым ходовым товаром в мире, и южные штаты США, производившие две его трети, сильно разбогатели. Экспорт американского хлопка вырос почти с нуля (до изобретения хлопкоочистительного агрегата) до двух миллиардов фунтов стерлингов (к началу гражданской войны). 84 % всего хлопка покупала Британия.

До того как хлопок стал популярен, рабовладение не имело большого экономического значения, но сейчас появился большой спрос на рабочую силу, так как сбор коробочек хлопка, в отличие от их обработки, по-прежнему требовал больших затрат труда. В тот момент, когда Уитни изобрел свою волокно-отделительную машину, рабство существовало всего в шести американских штатах; к началу гражданской войны оно распространилось уже на пятнадцать.

Северные рабовладельческие штаты, такие как Вирджиния и Мэриленд, где хлопок не выращивался, начали продавать рабов на Юг, разбивая семьи и делая несчастными десятки тысяч людей. С 1793 года до начала гражданской войны в южные штаты было переселено свыше 800 000 рабов.

В то же время появившиеся в Англии фабрики по производству хлопчатобумажных тканей требовали огромного числа рабочих – прирост населения не мог его обеспечить, поэтому там начали использовать дешевый детский труд. Дети были послушными, юркими, они ловко сновали между станками и успешно устраняли мелкие неполадки. Даже самые просвещенные фабриканты эксплуатировали детей – у них не было выбора.

Таким образом, хлопкоочистительная машина Уитни не только помогла разбогатеть многим людям по обе стороны Атлантики, но и стимулировала работорговлю и детский труд, а в результате привела к гражданской войне в Америке. Пожалуй, Эли Уитни был первым человеком, чье изобретение привело к таким серьезным последствиям: обогащению одних и личной трагедии других.

В конце концов некоторые южные штаты все же согласились выплатить Уитни небольшие суммы за его изобретение. Всего он заработал на своей машине 90 000 фунтов – в самый раз, чтобы окупить расходы.

Вернувшись на север, он обосновался в Нью-Хейвене, штат Коннектикут, и там его посетила еще одна идея, которая наконец-то сделала его богатым. В 1798 году он заключил контракт на производство десяти тысяч мушкетов для федерального правительства. Оружие было изготовлено новым методом, получившим название «система Уитни» или «американская система». Уитни построил станки, которые изготавливали бесчисленное множество одинаковых деталей; затем эти детали собирались, чтобы получился конечный продукт. Рабочему не нужны были никакие особые навыки. За них все делали машины. Идея оказалась блестящей. Дэниел Бурстин назвал это «инновацией, сделавшей Америку богатой».

Правительство отчаянно нуждалось в оружии, ибо в то время Америка стояла на грани войны с Францией. Контракт был заключен на 134 000 долларов (это был первый американский контракт на такую большую сумму) несмотря на то, что у Уитни еще не было ни станков, ни опыта производства ружей. Но в 1801 году Уитни продемонстрировал президенту Джону Адамсу и еще не вступившему в должность президента Томасу Джефферсону, как можно в один момент собрать ружье из заранее заготовленных деталей.

Конечно, Уитни столкнулся с целым рядом проблем, прежде чем его система заработала. Мушкеты были поставлены с опозданием больше чем на восемь лет; политический кризис, стимулировавший их производство, уже давно закончился. Более того, современное исследование ружей Уитни, сохранившихся до наших дней, показало, что некоторые из деталей все же сделаны вручную. В знаменитой демонстрации для президентов Уитни прибег к обману. И вообще на протяжении этих восьми лет Уитни не так уж много времени работал над заказом; аванс, полученный им по ружейному контракту, он использовал на новые попытки добиться компенсации за свою хлопкоочистительную машину.

III

По сравнению со всеми остальными тканями того времени хлопок был на удивление легким и приятным материалом, однако он почти никак не повлиял на стремление людей, особенно женщин, одеваться как можно нелепее. В XIX веке дамы старались нацепить на себя как можно больше вещей. В 1840-х годах женщина могла надеть под платье сорочку до колен, кофту, до шести нижних юбок, корсет и панталоны. Как заметил один историк, «дамы изо всех сил пытались сгладить любой намек на фигуру».

Такие туалеты наверняка были страшно тяжелыми. Женщина носила на себе до 40 фунтов одежды. На вопрос, как же наряженная таким образом дама пользовалась уборной, у историков моды нет ответа. Появление объемных юбок – кринолинов или фижм – с каркасом из китового уса или стальных полос сделало женщину еще более неуклюжей.

«Интересно, как викторианские дамы умудрялись ходить по гостиным, не смахивая своими пышными кринолинами все, что стояло и лежало на маленьких столиках?» – задается вопросом Лайза Пикард. Чтобы сесть в карету, им также требовались крайняя осторожность и изобретательность. Один мемуарист того времени вспоминает:

Мисс Клара поворачивалась то так, то эдак, как павлин, пытаясь решить, какой стороной лучше зайти. В конце концов она смело протиснулась боком; внутри кареты ее смятая было юбка снова приобрела былой объем, и поэтому, когда за мисс последовали ее сестры, места для майора уже не осталось.

Кроме того, кринолин слегка приподнимался, когда дама наклонялась – например, чтобы ударить по мячу во время игры в крокет, – и взорам галантных мужчин, пропустивших ее вперед, открывался чарующий вид ее отделанных рюшами лосин. Когда женщина выпрямлялась, кринолин перекручивался и сдвигался вперед, как зонт на ветру.

Леди Элинор Стенли записала в своем дневнике, как герцогиня Манчестерская «запуталась в юбках, перелезая через забор». Зачем она полезла через забор в кринолине? На этот вопрос у нас нет ответа. Так или иначе, клетчатые панталоны герцогини «увидели все, в частности герцог Малаховский».

Сильный ветер тоже создавал проблемы, ступеньки таили в себе серьезную опасность, но главной угрозой был огонь. «Многие женщины, носившие кринолины, погибли из-за того, что по неосторожности подошли слишком близко к огню», – отмечают С. Уиллетт и Филлис Каннингтон в своем неожиданно мрачном сочинении «История исподнего белья». Один производитель с гордостью рекламировал свои кринолины, заявляя, что они «не вызывают несчастных случаев и ни разу не упоминались в судебных расследованиях».

Золотым веком кринолинов стал период с 1857 по 1866 год; потом их перестали носить – не потому, что они были опасными и нелепыми, а потому, что в них начали щеголять представительницы низших классов. «Ваша горничная обязана ходить в кринолине, – наставлял один дамский журнал, – он необходим даже для фабричных работниц». Легко представить себе, насколько опасны были фижмы в окружении вращающихся шестеренок и жужжащих ремней фабричных станков.

То, что дамы забросили кринолины, еще не означало, что эра бессмысленных неудобств наконец подошла к концу. Ничуть не бывало! Кринолины уступили место корсетам, которые мучили своих обладательниц ничуть не меньше. Как ни странно, многих эта мода воодушевляла; считалось, что дама в корсете демонстрирует самоотречение и целомудренность.

Журнал Englishwoman's Domestic Magazine, который издавала миссис Битон, одобрительно отмечал в 1866 году, что ученицы одного пансиона для девочек надевают свои корсеты в понедельник утром и ходят затянутыми до субботы, когда им разрешается на час расшнуроваться и помыться. Подобный режим, по мнению журнала, позволял девушкам всего за два года уменьшить обхват талии с двадцати трех до тринадцати дюймов.

В самом деле, женщины в ущерб собственному комфорту любыми путями стремились похудеть, однако рассказы, будто некоторые из них хирургическим путем удаляли себе нижние ребра, чтобы сделать талию более тонкой, по счастью, всего лишь вымысел. Валери Стил, написавшая книгу «Культурная история корсета», не нашла доказательств того, что подобная операция когда-либо имела место. Прежде всего, хирургия XIX века просто еще не умела этого.

Во второй половине XIX века тугие корсеты стали для врачей самым страшным кошмаром. В организме женщины не осталось ничего, что не страдало бы и не разрушалось из-за сдавливания шнуровкой и китовым усом. Корсеты не позволяли сердцу свободно биться, в результате кровь застаивалась, что в свою очередь приводило ко множеству болезней – от недержания мочи, диспепсии и печеночной недостаточности до застойной гипертрофии матки и даже потери рассудка. Журнал Lancet регулярно исследовал опасности, которые представляло ношение тугих корсетов. Рассказывали, что по крайней мере одна женщина умерла из-за сдавливания грудной клетки: ее сердце не выдержало такой нагрузки. Некоторые врачи считали, что тугие корсеты сильно снижают сопротивляемость туберкулезу.

Ношение корсетов неизбежно связывалось со стремлением женщины выглядеть сексуально. Появилось немало литературы, где ношение корсета сравнивалось с мастурбацией. Авторы опасались, что, сжимая органы вблизи репродуктивной зоны, корсеты чрезвычайно усиливают «эротические желания» и, возможно, даже вызывают непроизвольные «сладострастные спазмы».

Постепенно эти страхи распространились на все части тела, которые женщины «упаковывали» в тугую одежду. Даже тесные туфли предположительно вызывали «опасное покалывание», если не «полномасштабный спазм». Некто Орсон Фаулер написал книгу под названием «Тугая шнуровка и ее влияние на физиологию и френологию, или Вред, причиняемый разуму и телу путем сдавливания органов, отвечающих за плотские наслаждения; наблюдаемые при этом замедление и ослабление жизненно важных функций»; автор утверждал, что неестественное кровообращение вызывает прилив крови к мозгу женщины, что может привести к необратимым изменениям психики.

Единственная функция организма, которая действительно страдала из-за ношения тугих корсетов, это репродуктивная. Многие женщины носили корсеты, будучи уже на последних месяцах беременности, и даже шнуровали их потуже, чтобы как можно дольше скрывать свое интересное положение: ни одна из них не хотела явно признавать, что участвовала в действе, вызывающем непристойные «сладострастные спазмы».

В викторианскую эпоху дамам запрещалось даже задувать свечи в смешанной компании, чтобы мужчины не видели, как они вытягивают губы. Они не могли сказать, что идут «в постель», ибо эта фраза вызывала возбуждающие образы; в данном случае им следовало говорить, что они отправляются «отдыхать». Обсуждая одежду, также прибегали к эвфемизмам. Брюки стали называться «нижняя часть облачения» или просто inexpressibles («невыразимые»), а нижнее белье – linen («полотно»). Между собой женщины могли шушукаться о нижних юбках и чулках, но остальные предметы одежды, надеваемые на голое тело, были абсолютно запрещено упоминать в разговоре с кем бы то ни было.

Впрочем, на самом деле общество было далеко не таким ханжеским, каким хотело казаться. В середине века появились химические красители, зачастую весьма насыщенные и яркие; первыми предметами одежды, на которых применялись такие красители, стало нижнее белье. Встал логичный, но скандальный вопрос: для чьих глаз предназначаются столь пестрые вещи?