Текст книги "Краткая история быта и частной жизни"

Автор книги: Билл Брайсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)

Технологические проблемы тормозили развитие сантехники. Отливка цельной чугунной ванны – не слишком толстой и тяжелой – отнимала много сил и труда. В некотором смысле легче было построить чугунный мост, чем отлить тонкостенную чугунную ванну Кроме того, ванну приходилось покрывать каким-то защитным слоем: горячая мыльная вода была чрезвычайно активной коррозионной средой.

Оцинкованные или покрытые медью, а затем отполированные чугунные ванны выглядели роскошно, пока были новыми, однако полировка быстро приходила в негодность. Только в 1910 году, когда изобрели эмалированные покрытия, ванны стали долговечными и достаточно привлекательными внешне. На чугун распыляли порошок и многократно его обжигали – до тех пор, пока ванна не приобретала фарфоровый блеск. На самом деле эмаль не имеет никакого отношения к фарфору: это особая разновидность стекла. Эмалированные поверхности были бы совершенно прозрачными, если бы в стекло не добавляли белый или какой-то другой краситель.

Мир наконец получил ванны, которые отлично выглядели и долго служили. Но они по-прежнему были крайне дорогими. В 1910 году ванна стоила 200 долларов – это было не по карману большинству домовладельцев. Но изготовители постепенно отладили массовое производство, и цены упали; к 1940 году американская семья могла купить полный комплект сантехники: раковину, ванну и унитаз – всего за 70 долларов, по цене, доступной почти каждому.

Во всех других странах ванна оставалась роскошью. Одной из проблем была нехватка места для ванных комнат в тесных европейских домах. Даже в 1954 году душем или ванной дома пользовался лишь один француз из десяти. Репортер журнала Women s Own Кэтрин Уайтхорн вспоминала, что в конце 1950-х ей и ее коллегам не разрешали писать о ванных комнатах, поскольку они имелись далеко не в каждом британском доме и их описания могли бы разжечь в читательницах зависть.

Что касается нашего старого дома приходского священника, то в 1851 году в нем, конечно, не было ванной комнаты, и это совершенно неудивительно. Зато архитектор, не устающий нас восхищать Эдвард Талл, включил в план ватерклозет – совершеннейшую новинку по тем временам. Еще более удивительным было место, которое он выбрал для уборной: на лестничной площадке главной лестницы, за тонкой перегородкой. Помимо странного расположения, уборная имела еще один минус: перегородка должна была закрыть лестничное окно, оставив лестницу в абсолютной темноте.

Отсутствие канализационных труб на чертежах здания позволяет предположить, что Талл все же недостаточно хорошо все продумал. Но все это неважно, так как в действительности до строительства уборной дело так и не дошло.

Глава 17
Гардеробная

I

В конце сентября 1991 года Гельмут и Эрика Симон, два немецких туриста из Нюрнберга, шли по высокогорному леднику в Альпах южного Тироля у австрийско-итальянской границы и наткнулись на тело мужчины. Труп был высохшим и сморщенным, однако целым.

Симоны сделали крюк длиной в две мили, дошли до горной хижины в Симилауне и рассказали там о своей находке. Вызвали полицию, но когда полицейские прибыли, стало ясно, что это не их случай: нужно было вызывать археологов. При трупе были найдены медный топор, кремневый нож, стрелы и колчан – все по виду доисторические.

Последующее радиоуглеродное исследование показало, что мужчина умер свыше 5000 лет назад. Его окрестили Этци, по названию ближайшей горной долины Этцталь[84]84
  По-немецки Otzi, первая буква читается примерно как «е» в русском слове «лед». В русском языке нет буквы, передающей этот звук в начале слова.


[Закрыть]; некоторые прозвали его «Ледяным человеком». Этци не только имел при себе разнообразное оружие – сохранилась и вся его одежда. Никогда прежде не обнаруживали столь хорошо сохранившихся первобытных останков.

Вопреки расхожему мнению, человеческие тела, оказывающиеся в леднике, почти никогда не оказываются потом на поверхности в безупречно сохранившемся виде. Ледник перемалывает свои жертвы – медленно, но безжалостно, так что попавшая в него плоть растирается в порошок. Изредка трупы расплющивает и растягивает, и тела становятся похожи на персонажей мультфильмов, по которым проехал каток. Если к телу не поступает кислород, труп может претерпеть процесс под названием «омыление», при котором плоть превращается в дурно пахнущую субстанцию, называемую жировоск. Такие тела выглядят так, как будто их вырезали из мыла, и почти полностью утрачивают свою первоначальную форму.

Тело Этци так хорошо сохранилось из-за сочетания необычайно благоприятных обстоятельств. Во-первых, он умер на открытом воздухе; день был сухой, но становилось все холоднее; в результате тело замерзло и высохло. Затем прошла серия сухих легких снегопадов, и замерзший Этци, скорее всего, лежал под снегом в течение нескольких лет, а потом его медленно поглотил ледник. Однако Этци остался на самом краю ледника; это спасло и тело, и, что не менее важно, вещи, которые сохранились целыми и невредимыми. Если бы Этци умер на несколько шагов ближе к леднику, чуть ниже по склону, под дождем или солнцем, его бы сейчас не было с нами.

Каким бы обычным человеком ни был Этци при жизни, после смерти он превратился в уникальный археологический артефакт.

Главный интерес для историков заключается в том, что Этци не был похоронен, что он отошел в мир иной вдали от своих сородичей и что при нем остались его личные вещи, те, которыми он пользовался в повседневной жизни. На радостях первооткрыватели чуть не уничтожили свою находку.

Случайным людям и каким-то зевакам разрешили рубить лед и помогать в извлечении тела. Один из таких горе-помощников схватил валявшуюся рядом палку и попробовал ею копать, но палка сломалась. «Как оказалось, эта палка, – писал позднее журнал National Geographic, – была частью деревянной рамы от рюкзака Ледяного человека, сделанной из ореха и лиственницы». Короче говоря, добровольцы пытались отрыть один бесценный артефакт при помощи другого.

В конце концов в дело снова вмешалась австрийская полиция, и замороженное тело увезли в Инсбрук и поместили там в холодильник. Последующее GPS-позиционирование показало, что Этци был найден на итальянской территории, и после юридических препирательств австрийцам пришлось отдать драгоценное тело: Этци отправился через перевал Бреннер в Италию.

Сегодня Этци лежит в комнате-холодильнике археологического музея в городе Больцано, на севере Италии. Его кожа туго обтягивает кости и имеет цвет и текстуру тонкой выделанной кожи животного. На его лице застыло выражение, очень напоминающее усталое смирение. Поскольку его нашли почти двадцать лет назад, Этци подвергся самой дотошной в истории судебно-медицинской экспертизе.

Ученые с поразительной точностью сумели описать множество деталей его жизни. С помощью электронных микроскопов они узнали, что в день своей смерти он ел козлятину и оленину, хлеб, сделанный из полбы, и какие-то неидентифицированные овощи. По пыльце, обнаруженной в его толстой кишке и легких, они определили, что он умер весной и что сравнительно незадолго до момента смерти он был еще внизу, в долине.

Изучив следы изотопов в зубах Этци, ученые вычислили даже, чем он питался в детстве и, следовательно, откуда он родом. Как утверждают специалисты, он вырос в долине Айзак, сейчас эта территория относится к Италии, а затем переехал в долину Финшгау, которая расположена дальше на запад, возле швейцарской границы.

Больше всего поражает возраст этого человека: на момент смерти ему было от сорока до пятидесяти трех лет, и это значит, что он был довольно стар по меркам того периода. Однако ученые сумели объяснить далеко не все. Им неизвестно, как он умер и что он делал на момент смерти на высоте двух миль над уровнем моря. Его лук был без тетивы и вообще не совсем доделан; спрашивается, зачем он взял с собой такое бесполезное оружие?

Обычно немногие туристы посещают маленькие археологические музеи провинциальных городков, расположенных вдали от традиционных экскурсионных маршрутов, но музей Больцано никогда не пустует. Сувенирная лавка бойко торгует изображениями Этци. Посетители стоят в очереди, чтобы взглянуть на него в маленькое окошко. Он лежит обнаженный на спине на стеклянной плите. Его смуглая кожа блестит в тумане, который образуется из-за постоянного орошения воздуха с целью предотвращения разложения.

В самом Этци нет ничего выдающегося. Это совершенно обычный человек, разве что чрезвычайно старый, но он хорошо сохранился. Гораздо больший интерес вызывают его многочисленные пожитки.

Этци был хорошо экипирован: обувь, одежда, два сосуда, сделанных из бересты (в одном он носил тлеющие угольки, завернутые в кленовые листья, при помощи которых мог развести костер), ножны, топор, лук и стрелы, разные мелкие инструменты, какие-то ягоды, кусок козьего мяса и два круглых куска березового трутовика, каждый размером с большой грецкий орех, аккуратно нанизанные на сухожилия. Некоторые предметы откровенно удивляли. Особенно загадочными казались березовые трутовики: Ледяной человек ими явно дорожил, однако совершенно непонятно, как он их использовал.

Его снаряжение было сделано из восемнадцати различных видов древесины – поразительное многообразие! Самым странным предметом был топор с медным лезвием, относящийся к культуре Ремеделло (названной так по одному местечку в Северной Италии, где были сделаны важные находки). Однако топор Этци был на несколько сот лет старше самого древнего топора из Ремеделло. По словам одного ученого, «это примерно то же самое, что найти в могиле средневекового воина современную винтовку». Этот топор изменил временные рамки медного века в Европе, сместив их ни много ни мало на тысячу лет.

Но самой любопытной была одежда Ледяного человека. До него мы не представляли себе (вернее, представляли, но лишь теоретически), как одевались первобытные люди. Дошедшие до наших дней ткани существовали лишь в виде маленьких фрагментов. На Этци же был полный комплект одежды, поразивший ученых. Его одежда была сделана из кожи и меха целого ряда животных – благородного оленя, медведя, серны, козла и домашней коровы. Кроме того, при нем была сплетенная из травы четырехугольная подстилка длиной в три фута. Возможно, Этци укрывался ею от дождя или спал на ней. Подобных вещей раньше никто не видел.

На ногах у Этци были меховые штаны, которые держались на кожаных бретельках, прикрепленных к поясному ремню. В них Ледяной человек выглядел почти комично. Штаны чем-то напоминали нейлоновые чулки с подвязками, которые носили голливудские красотки времен Второй мировой войны. Никто не мог даже предположить, что доисторические люди ходили в таком виде. На Этци были также набедренная повязка из козлиной кожи и шляпа, сделанная из меха бурого медведя, – вероятно, это был его охотничий трофей. Шляпа явно была очень теплой и выглядела весьма стильно. Остальная его одежда была сшита в основном из кожи и меха оленя. Вопреки ожиданиям, материалов, полученных от домашних животных, оказалось совсем немного.

Сапоги удивляли больше всего. Они походили на пару птичьих гнезд, укрепленных на подметках из затвердевшей кожи оленя, и казались крайне неумело сделанными и непрочными. Однако чешский обувщик Вацлав Патек изготовил копию этих сапог – того же фасона и из тех же материалов, а потом попробовал походить в них по горам. Как ни странно, они оказались более удобными, чем любые современные ботинки, которые ему доводилось носить. Они не так скользили на камнях, и в них почти невозможно было натереть ноги до мозолей. И самое главное, они эффективно защищали от холода.

Несмотря на все судебно-медицинские исследования, прошло целых десять лет, прежде чем кто-то заметил наконечник стрелы, вонзившийся в левое плечо Этци. Более тщательная экспертиза показала также, что его одежда и оружие забрызганы кровью еще четверых людей. Значит, Этци был убит в жестокой схватке.

Трудно сказать, почему убийцы загнали его на высокогорный перевал. И почему они не взяли его вещи, которые представляли большую ценность, особенно топор. Враги долго преследовали Этци, а потом, судя по пятнам крови, сошлись с ним в рукопашной, но по какой-то причине оставили его лежать там, где его нашли, и не позарились на его имущество. Разумеется, нам сильно повезло, так как по вещам Ледяного человека мы теперь можем ответить на множество вопросов, но один вопрос остается неразгаданным: что же все-таки там произошло?

Мы с вами сейчас находимся в гардеробной – во всяком случае, эта комната называлась гардеробной на первоначальных чертежах Эдварда Талла. Один из курьезов, характерных для работы этого архитектора, состоит в том, что он не позаботился обеспечить прямой доступ из гардеробной в спальню мистера Маршема. Между этими двумя комнатами проходит лестница. Значит, чтобы одеться или раздеться, преподобный должен был покинуть спальню и пройти несколько шагов по коридору к гардеробной – довольно странный маршрут, если учесть, что совсем рядом находилась «спальня для женской прислуги», то есть для преданной старой девы мисс Уорм. Такое расположение наверняка было неудобным: мистеру Маршему пришлось бы сталкиваться со своей горничной в коридоре, и эти столкновения ставили бы их обоих в неловкое положение. Впрочем, возможно, мы ошибаемся. Отдельный вопрос – почему вообще их комнаты находились рядом.

Во всяком случае, потом мистер Маршем внес в проект изменения, поскольку сейчас гардеробная и спальня в нашем доме все же соединяются между собой. Мы используем гардеробную как ванную – наверное, так было и на протяжении большей части столетия. Но иногда мы там все же одеваемся, и поэтому сейчас мне хотелось бы перейти к длинной и весьма загадочной истории нашей одежды.

Как давно люди начали одеваться, вопрос весьма непростой. Здесь можно сказать лишь одно: примерно сорок тысяч лет назад, после нескончаемо долгого периода, в ходе которого люди только производили потомство и выживали, появились кроманьонцы – весьма разумные существа с весьма современным взглядом на жизнь. Среди них оказался некто находчивый, чье величайшее изобретение – веревка – до сих пор не оценено по достоинству.

Веревка на удивление простая вещь: это всего лишь два куска волокна, скрученных вместе. В результате получается крепкий шнур, который можно сделать весьма длинным даже из коротких волокон. Представьте себе, что бы мы сейчас делали без этого крайне нужного приспособления. У нас не было бы ни одежды, ни рыболовных сетей, ни веревок, ни хирургических петель, ни поводков… в общем, тысяч полезных вещей. Элизабет Уэйленд Барбер, историк текстиля, вряд ли преувеличила, когда назвала веревку «оружием, которое позволило человечеству покорить Землю».

Исторически двумя самыми распространенными волокнами являются льняное и пеньковое. Льняное волокно делалось из льна и было очень удобно, потому что лен быстро вырастает до четырех футов высотой. Урожай льна можно собирать уже через месяц после посадки. Недостаток заключается в том, что изготовление льняного волокна требует много сил и терпения. Для того чтобы отделить эластичное волокно от стеблей и размягчить его для прядения, необходимо выполнить около двадцати различных операций: мятье, мочка, трепание, чесание и т. д., но главными процедурами являются трамбовка, волокно-отделение и размачивание.

В результате всех этих усилий получалась крепкое льняное волокно. Хотя мы привыкли думать о льне как о белоснежном материале, его натуральный цвет – коричневый. Чтобы он стал белым, его надо выбелить на солнце – это медленный процесс, занимающий несколько месяцев.

Пенька, или конопляное волокно, похожа на лен, но более грубая, и носить одежду из нее не слишком удобно, поэтому ее обычно пускают на изготовление веревок и парусов. Однако конопля была распространена в древнем мире еще и потому, что ее можно было курить. Поэтому-то ее и выращивали в куда больших количествах, чем нужно для производства веревок и парусов.

В Средние века главным материалом была шерсть. Она гораздо теплей и лучше носится, чем лен, но у шерсти короткие волокна; из них было трудно делать пряжу, тем более что у древних овец была на удивление короткая шерсть, сплошной подшерсток. На выведение рунных овец ушло несколько столетий. К тому же первоначально шерсть с овец не состригали, а выдергивали, причиняя боль животным; неудивительно, что овцы такие пугливые, и недаром они боятся людей.

Для того чтобы превратить кучу шерсти в какой-нибудь предмет одежды, требовалось произвести целый ряд операций – вымыть ее, вытрепать, вычесать гребнем, протравить, свалять и так далее. В результате того или иного набора этих операций получались ткани различной фактуры и качества. Иногда в шерсть добавляли мех ласки, горностая и других животных, чтобы полученная ткань блестела. Словом, это был очень трудоемкий процесс.

Четвертой популярной тканью был шелк – это редкая роскошь, которая ценилась буквально на вес золота. В списках преступлений XVIII и XIX веков часто значатся кражи носовых платков или связки кружев. За это сажали в тюрьму или даже ссылали в Австралию. В то время, когда пара шелковых чулок стоила 5 фунтов стерлингов, а связка кружев – 20 фунтов (на такую сумму можно было жить пару лет), подобные кражи для любого торговца означали серьезную потерю.

Шелковый плащ ценой в 50 фунтов мог себе позволить лишь очень богатый аристократ. Большинство людей либо вовсе обходились без шелка, либо носили его в виде лент и прочей отделки. Китайцы рьяно охраняли секреты производства шелка; вывоз из страны единственного семечка тутового дерева карался смертью. Впрочем, в Северной Европе тутовое дерево никогда бы не прижилось из-за морозов, так что китайцы зря беспокоились. Британцы в течение ста лет пытались изготавливать шелк и иногда получали неплохие результаты, но суровые зимы мешали этому процессу.

Из этих немногочисленных тканей (плюс отделка из перьев и меха горностая) люди умудрялись шить поразительно красивые вещи. В Средние века неоднократно вводились законы, мелочно регламентировавшие, какие ткани и каких цветов позволительно использовать в одежде представителей разных сословий.

Во времена Шекспира человек с годовым доходом в 20 фунтов имел право носить атласный камзол, но не атласный халат, а тот, у кого годовой доход достигал 100 фунтов, мог без ограничения носить любые атласные вещи, однако из бархатных – только камзол, но ни в коем случае не малиновый и не голубой: эти цвета дозволялись лишь самым высокопоставленным вельможам.

Ограничения касались также количества ткани, которую можно было использовать для пошива конкретных видов одежды; оговаривалось даже наличие плиссировки. Когда король Яков I в 1603 году взял под свое королевское покровительство Шекспира и артистов его театра, он подарил им четыре с половиной ярда алой ткани – это была великая честь для людей столь презираемой в обществе актерской профессии.

Система сословий удерживала людей в рамках класса, в котором они родились, и одновременно стимулировала британскую промышленность, поскольку сдерживала импорт иностранных продуктов. По этой же причине был издан Указ о кепках, призванный поддержать британских производителей кепок; в нем предписывалось носить кепки, а не шляпы. По неясным причинам пуритане воспротивились этому закону, из-за чего часто платили штрафы. Но в целом закон социальных сословий исполнялся не слишком строго. Указы, регламентирующие одежду, издавались в 1337, 1363, 1463, 1483, 1510, 1533 и 1554 годах, но многие источники свидетельствуют, что эти правила далеко не всегда соблюдались. Все они были отменены в 1604 году.

Мода часто кажется чем-то совершенно непонятным. Если рассмотреть большинство исторических периодов, может показаться, что целью моды было сделать внешность как можно более смешной; чем неудобней, тем лучше.

Если кто-то надевал непрактичные вещи, он тем самым показывал, что ему нет необходимости работать физически. На протяжении истории у различных культур это, как правило, было куда важней комфорта. Так, например, в XVI веке в моду вошел крахмал. В результате появились огромные воротники, отделанные кружевом. Из-за них человек не мог нормально есть, поэтому стали популярны ложки с длинными ручками, чтобы обедающему было легче донести пищу до рта. Несмотря на это, люди, должно быть, часто портили жирными пятнами свои драгоценные костюмы, а подчас и вовсе вставали из-за стола голодными.

Даже самые простые вещи нередко использовались не по назначению. Когда появились пуговицы (примерно в 1650 году), люди начали нашивать их в декоративных целях где только можно: на спинки платьев, на воротники и рукава – в общем, там, где они вообще не были нужны. До наших дней дошел пережиток этой нелепой моды: короткий ряд бесполезных пуговиц, нашитый на рукав пиджака. На протяжении трехсот пятидесяти последних лет мы нашиваем их на наши рукава, как будто в этом есть хоть какой-то смысл.

Пожалуй, самым нелепым модным аксессуаром, продержавшимся при этом целых сто пятьдесят лет, были мужские парики. Сэмюэл Пипс жил, когда парики еще только входили в моду; он записал в своем дневнике, что собирается купить себе парик; дело происходило в 1663 году. Пипс боялся, что люди засмеют его в церкви, но этого не случилось, и он испытал великое облегчение и некоторую гордость. Он также беспокоился (и, возможно, не без основания), что волосы для париков берут у больных чумой. Наверное, это ярче всего демонстрирует великую силу моды: Пипс продолжал носить парики, даже зная, что они могут его убить.

Парики делали из самых разных материалов – человеческого, конского или козьего волоса, хлопковой нити, шелка. Один умелец рекламировал модель, выполненную из тонкой проволоки. Парики изготавливались в разных стилях: короткая стрижка, седина, косичка, завитки и т. д.

Они были дорогими: цена на парики доходила до 50 фунтов стерлингов, их передавали по наследству и нередко крали. По размеру парика определяли социальный статус его владельца. Недаром слово bigwig (буквально «большой парик») означает «важная персона», «шишка».

Нелепость огромных париков высмеивали в комедиях. У Джона Ванбру в «Неисправимом» некий мастер хвастается сделанным париком – «таким длинным и лохматым, что в случае непогоды его можно использовать как шляпу и плащ одновременно».

Ходить в парике было неудобно и жарко, кожа головы под ним чесалась. Многие мужчины наголо брили голову, чтобы чувствовать себя комфортней. Мы бы сильно удивились, увидев знаменитостей XVII и XVIII столетий бритыми наголо – такими, какими их видели их жены по утрам. Это было странно: в течение полутораста лет мужчины избавлялись от собственной шевелюры и нахлобучивали на голову чужие неудобные волосы. Хотя очень часто парики делали из своих же волос. А те, кто не мог позволить себе купить парик, пытались сделать такие прически, которые выглядели бы как парики.

За париком приходилось много ухаживать. Примерно раз в неделю его отправляли к парикмахеру, чтобы освежить букли (от французского boucles, «кудри»). Локоны парика накручивали на нагретые бигуди, предварительно раскалив последние в печи. В XVIII веке в моду вошли парики, обсыпанные белой пудрой (сделанной в основном из обычной муки) – в этом, разумеется, тоже не было никакого практического смысла. Когда в 1770-х годах во Франции случился неурожай пшеницы, по всей стране начались бунты; голодные крестьяне понимали, что скудные запасы муки расходуются не на выпечку хлеба, а на пудру для привилегированных аристократических голов. К концу столетия пудру для париков стали окрашивать в разные цвета – особенно популярными были голубой и розовый – и ароматизировать.

Парик пудрили на специальной деревянной подставке, однако, по мнению многих, он выглядел более стильно, если его обрабатывали прямо на голове у владельца. Надев на клиента парик, парикмахер или слуга накрывал ему плечи и верхнюю часть туловища простыней, давал ему бумажную воронку, через которую клиент дышал во время процедуры, а затем распылял ему на голову целые облака пудры.

Некоторые франты шли еще дальше. Некий принц Рауниц приказывал четырем лакеям одновременно распылять в воздух четыре разноцветных облака пудры, а принц ходил взад-вперед, добиваясь нужного эффекта. Лорд Эффингем нанял пятерых французских парикмахеров, которые заботились о его париках; у лорда Скарборо парикмахеров было шесть.

А потом парики довольно неожиданно вышли из моды. Парикмахеры в отчаянии взывали к Георгу III, призывая его издать указ об обязательном ношении мужских париков, однако король отклонил их петицию. К началу XIX века уже никто не хотел носить парики, и сегодня они сохранились лишь в некоторых судах Великобритании и стран Содружества. Сегодня парик судьи, сделанный из конского волоса, стоит, как мне сказали, около 600 фунтов стерлингов. Чтобы «состарить» новый парик, вид которого мог бы навести на мысль о неопытности юриста, его предварительно вымачивают в чае.

У женщины были иные отношения с париками. Сплетая смазанную жиром шерсть, конский волос и собственную шевелюру, они возводили у себя на головах внушительные сооружения, достигавшие порой двух с половиной футов высоты, отчего рост модницы достигал семи с половиной футов. Отправляясь на светские мероприятия в карете, дамы иногда садились прямо на пол или высовывали голову из окна, поскольку прическа не помещалась внутри. Стоило неосторожно задеть свечу – и все сооружение запросто могло загореться.

Прически женщин стали такими сложносочиненными что для них понадобился целый новый словарь, в котором отдельные локоны или системы локонов получили собственные названия: frivolite, des migraines, I’insurgent, monte la haut, sorti, frelange, flandon, burgoigne, choux, crouche, berger, confident и многие другие. Слово «шиньон», обозначающее пучок на затылке, – практически единственное, что осталось в современном языке из этого лексикона.

Для того чтобы создать столь затейливую прическу, требовалось немало труда, поэтому женщины нередко месяцами не трогали свои прически, время от времени добавляя в них какое-нибудь связующее вещество, чтобы конструкция не распалась. Спать приходилось, подложив под шею специальную деревянную подставку, и, само собой, нельзя было мыть голову. В волосах часто заводились насекомые, особенно жуки-долгоносики. У одной беременной светской дамы случился выкидыш, когда она обнаружила, что в верхней части ее парика поселилась мышь.

Порой расцвета женских причесок-башен стали 1790-е годы, когда мужчины уже отказались от париков. Женские парики обычно украшались лентами и перьями, но иногда в них вплетали и более сложные элементы. Джон Вудфорд в своей «Истории тщеславия» упоминает женщину, которая носила на голове модель корабля с парусами и пушками, который словно бы плыл по волнам ее прически.

Рис. 17. Сверхвысокая прическа: мисс Щебетунья консультируется с доктором Двоехватом по поводу своей прически «Пантеон» (гравюра 1772 г.)

В тот же период вошли в моду искусственные родинки, так называемые мушки. Со временем они приобрели различные формы – например, звездочек или полумесяца; их лепили на лицо, шею и плечи. Иногда это были целые картины; так, по щекам одной дамы ехала карета, запряженная шестеркой лошадей.

На пике моды люди буквально обклеивали себя искусственными родинками, и казалось, будто на них сидят живые мухи. Мушки носили и мужчины, и женщины; говорят, что мушки выражали политические пристрастия человека: на правой щеке их носили виги, на левой – тори. Сердечко на правой щеке означало, что ее обладатель (обладательница) женат (или замужем), а на правой – что он (или она) помолвлен (помолвлена). Мушки стали такими затейливыми, что для их описания тоже появился целый словарь. К примеру, мушка на подбородке называлась silencieuse, на носу – Vimpudente или Veffrontee, в середине лба – majestueuse и так далее. В 1780-х годах на короткое время в моду вошли фальшивые брови, сделанные из мышиных шкурок, – воистину, нелепость не знала границ.

Но, по крайней мере, мушки были не так токсичны как многие другие модные ухищрения, к которым прибегали на протяжении веков. В Англии существовала давняя традиция отравлять свой организм во имя красоты. Чтобы расширить зрачки, женщины закапывали в глаза белладонну или паслен – крайне ядовитое растение.

Но самыми опасными были свинцовые белила – паста, сделанная из белого свинца и обычно называемая «краской». Свинцовые белила были очень популярны в течение довольно долгого времени. Дамы со следами оспы на лице использовали их в качестве замазки, но и многие женщины, лишенные дефектов кожи, наносили белила, чтобы придать лицу романтическую бледность. Первое упоминание о них как о косметическом средстве относится к 1519 году, в нем говорится, что модницы «белили лицо, шею и грудь»; а в 1754 году журнал Connoisseur замечает, что «каждая встречная дама вымазана свинцовыми белилами».

У таких белил было три основных недостатка: они трескались, когда женщина улыбалась или гримасничала; они через несколько часов становились серыми; а если ими пользовались достаточно долго, они могли и убить (как минимум, из-за них опухали веки и выпадали зубы). По крайней мере две знаменитые красавицы, куртизанка Китти Фишер и светская львица Мэри Ганнинг, графиня Ковентри, умерли из-за отравления свинцовыми белилами; обе не дожили даже до тридцати лет, и никто не знает, сколько еще барышень принесли свое здоровье и жизнь в жертву свинцовым белилам.

До середины XIX века многие женщины, чтобы улучшить цвет лица, пили так называемый «раствор Фаулера», представлявший собой не что иное, как слабый раствор мышьяка. Поэтесса Элизабет Сиддал, жена художника Данте Габриэля Россетти (она позировала Джону Эверетту Милле для его знаменитой «Офелии»), регулярно употребляла это снадобье, и оно почти наверняка способствовало ее ранней смерти в 1862 году[85]85
  Раздавленный горем муж бросил в гроб жены пачку ее рукописей, не оставив себе копий; семь лет спустя он передумал, приказал разрыть могилу и в следующем году опубликовал эти стихи (прим. авт.).


[Закрыть].

Мужчины тоже красились и примерно в течение столетия стремились поразить окружающих своей женственностью, иногда в самых неожиданных обстоятельствах. Брат короля Людовика XIV, герцог Орлеанский, «самый известный гомосексуалист в истории», как без обиняков называет его историк Нэнси Митфорд, прослыл храбрым, но экстравагантным солдатом. Митфорд пишет в своей книге «Король-солнце»:

Он появлялся на поле брани накрашенный, напудренный, со склеившимися ресницами, весь в лентах и бриллиантах. Он никогда не носил шляпу, чтобы не помять парик. В бою он был храбр, как лев, однако сильно беспокоился о том, что солнце и пыль ухудшат его цвет лица.

Мужчины, как и женщины, украшали свои прически плюмажем и перьями, повязывали ленты на каждый завиток. Некоторые носили обувь на высоком каблуке – не тяжеловесные платформы, а изящные шпильки длиной до шести дюймов – и меховые муфты, чтобы руки были в тепле. Летом иные мужчины гуляли под зонтиками. Почти все обильно поливали себя духами. Таких женоподобных джентльменов, набравшихся европейских манер, называли macaronis – в честь популярного в их среде блюда, которое они пробовали во время путешествий в Италию.