Текст книги "Краткая история быта и частной жизни"

Автор книги: Билл Брайсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 33 страниц)

Даже самые аккуратные инструкции иногда понимались совсем не так, как надо. Эдвин Тунис в книге «Колониальная жизнь» рассказывает историю о человеке, который вложил в конверт с заказом изображение родового герба, который он хотел бы видеть на обеденном сервизе. Чтобы его указания были абсолютно понятны, он добавил жирную стрелку, указав на некую важную деталь герба. Когда посуда прибыла, заказчик с ужасом обнаружил, что стрелка абсолютно точно воспроизведена на каждом предмете.

Для многих посредников было обычным делом отправить американцам одежду и мебель, которая вышла из моды и уже не пользовалась спросом в Европе. «Ты и представить себе не можешь, каким барахлом завалены лучшие здешние магазины!» – писала домой из Америки английская туристка Маргарет Холл. Английские коммерсанты весело повторяли фразу: «Для Америки сойдет». Заказчики, соответственно, все время подозревали, что переплачивают за товар. Вашингтон гневно писал в Лондон после получения очередного заказа, что многие поставленные товары «плохого качества, зато по цене превосходят все, что у меня когда-либо было».

Небрежность агентов и торговцев приводила американцев в крайнее раздражение. Полковник Джон Тейлоу, строя свой знаменитый восьмиугольный дом «Октагон» в Вашингтоне, заказал камин на лондонской фабрике Элизабет Коуд и год ждал, пока его доставят; открыв ящик, полковник разразился ругательствами: отправитель забыл положить каминную полку. Тейлор не стал дожидаться доставки полки и заказал новую, деревянную, надежному американскому плотнику. Камин – по-прежнему с деревянным верхом – остается одним из немногих изделий из камня Коуд в Америке.

Из-за трудностей с поставками плантаторам часто приходилось самим делать собственные кирпичи. Джефферсон тоже сам их обжигал – целых 650 000 штук, – но это было трудным делом, поскольку из каждой партии только около половины оказывались пригодными для строительства: самодельные обжиговые печи Джефферсона нагревали очень неравномерно. Джефферсон начал также делать и собственные гвозди.

Отношения с Британией становились все более напряженными. В 1774 году Континентальный конгресс принял резолюцию о запрете импорта. Джефферсон, к своему разочарованию, обнаружил, что четырнадцать пар очень дорогих створчатых окон, которые он заказал в Англии и которые ему действительно были очень нужны, теперь до него не дойдут.

Все эти ограничения свободы торговли сильно возмущали шотландского экономиста Адама Смита (чья работа «Богатство народов» неслучайно была опубликована в том же году, когда Америка объявила о своей независимости), но гораздо больше были возмущены американцы, которым совершенно не нравилось, что их рынок монополизировал один-единственный поставщик. Было бы преувеличением предположить, что проблемы в торговле стали единственной причиной американской революции, но они наверняка сыграли значительную роль.

III

Пока Томас Джефферcон бесконечно занимался делами Монтичелло, в 120 милях к северо-востоку, в той же Виргинии, его коллега и добрый друг Джордж Вашингтон сталкивался с теми же препятствиями и трудностями (и справлялся с ними с той же находчивостью), перестраивая Маунт-Вернон, свое поместье на берегу реки Потомак, совсем рядом с современным округом Колумбия. Когда Вашингтону поручили выбрать место для новой федеральной столицы, он выбрал его рядом со своей плантацией, чтобы было недалеко ездить.

Когда в 1754 году после смерти своего сводного брата Лоуренса Вашингтон переехал в поместье Маунт-Вернон, здесь стоял скромный фермерский дом в восемь комнат. Вашингтон провел следующие тридцать лет, перестраивая и расширяя здание с целью превратить его в роскошный особняк из двадцати комнат, элегантно спроектированных и красиво отделанных (с оглядкой на Палладио). В юности Вашингтон совершил короткое, но увлекательное путешествие на Барбадос, однако после этого ни разу не покидал своей «лесной колыбели», как он однажды поэтически выразился. Тем не менее гостей поместья Маунт-Вернон поражала его изысканность; казалось, будто Вашингтон совершил экскурсию по дворцам и садам Европы и тщательно отобрал все самое лучшее, что там увидел.

Он продумал каждую деталь. В течение восьми лет, пока шла Война за независимость, несмотря на трудности и лишения, он каждую неделю писал домой, спрашивая, как идут дела, и давая новые указания, касающиеся отделки. Подрядчик, по понятным причинам, то и дело спрашивал заказчика, стоит ли в такое неспокойное время вкладывать столько средств и сил в дом, который в любой момент может быть захвачен и разрушен врагом.

Вашингтон почти всю войну провел на севере, оставив ту часть страны, в которой находился его дом, открытой для нападения. По счастью, британцы так и не добрались до Маунт-Вернон. Случись такое, они почти наверняка захватили бы в плен миссис Вашингтон, а дом и поместье сожгли бы.

Несмотря на опасность, Вашингтон продолжал строительство. Перед самым концом войны, в 1777 году, дом получил два своих самых поразительных архитектурных элемента: купол и открытую парадную веранду, известную как пьяцца, с красивыми квадратными столбами, тянувшимися по всей длине восточного фасада. Купол, который придумал сам Вашингтон, не только изящно венчает здание, но и служит чем-то вроде кондиционера, поскольку направляет внутрь дома потоки воздуха. Пьяцца, также спроектированная самим Вашингтоном, поистине великолепна. «На сегодняшний день, – пишет Стюарт Брэнд, – это одно из красивейших мест в Америке, предназначенных для того, чтобы просто спокойно посидеть».

– Пьяцца – очень удачный элемент, – объясняет Деннис Поуг, заместитель директора музея Маунт-Вернон. – Она сберегает дом от солнца и жары, а кроме того, украшает фасад. Вашингтон был гораздо лучшим архитектором, чем о нем думали.

Поскольку Вашингтон постоянно добавлял элементы к уже существующему сооружению, ему приходилось идти на компромиссы. По структурным соображениям он должен был выбирать: или переделывать большую часть интерьера, или отказаться от симметрии в той части дома, которую первой видели приходящие гости. Он решил отказаться от симметрии.

– В то время это было весьма смело и необычно, – говорит Поуг. – Он предпочел удобный интерьер строгой симметрии, надеясь, что люди этого не заметят.

Насколько можно судить, половина посетителей действительно этого не замечала. Надо сказать, что отсутствие симметрии не слишком бросается в глаза, хотя человеку, который ценит равновесие и упорядоченность, трудно не заметить, что купол и фронтон смещены от центра здания вбок на целых полтора фута.

В отсутствие строительного камня Вашингтон облицевал дом деревянными планками с тщательно выполненными фасетами по краям, отчего планки выглядят как блоки тесаного камня. Они были покрашены, чтобы скрыть сучки и неровности, а пока краска сохла, ее обсыпали песком, чтобы придать поверхности «каменную» зернистость. Эта хитрость оказалась настолько успешной, что даже сейчас посетители думают, будто дом облицован камнем: гидам приходится стучать костяшками пальцев по стенам, чтобы убедить их в обратном.

Вашингтону не довелось долго наслаждаться Маунт-Верноном. Даже когда он бывал дома, у него не было ни минуты покоя. Согласно традициям того времени, следовало накормить и приютить любого приличного с виду человека, который постучит к вам в дверь. У Вашингтона от гостей не было отбоя – был год, когда его посетило 677 человек, – и многие оставались не на одну ночь.

Вашингтон умер в 1799 году, всего через два года после выхода в отставку, и Маунт-Вернон начал медленно сдавать. К середине прошлого века он был практически заброшен. Наследники Вашингтона предложили его государству по разумной цене, но Конгресс рассудил, что в его обязанности не входит заботиться о домах бывших президентов, и отказался выделять средства.

В 1853 году женщина по имени Луиза Далтон Берд Каннингем, проплывая по Потомаку на пассажирском пароходе, пришла в ужас, увидев, в каком состоянии находится поместье, и основала фонд «Женская ассоциация Маунт-Вернон». Фонд купил участок и начал его долгую и самоотверженную реставрацию. Он до сих пор с умом и любовью ухаживает за бывшим имением Вашингтона. Еще большим чудом кажется то, что им удалось сохранить бесподобные виды Потомака. В 1950-х годах стало известно о плане строительства крупного нефтеперегонного завода на противоположном берегу реки. Еще одна женщина – конгрессмен из Огайо по имени Фрэнсис Пейн Болтон – успешно вмешалась и сумела сохранить для потомков восемьдесят квадратных миль береговой полосы штата Мэриленд, и сегодня вид из поместья остается таким же приятным и красивым, как и во времена Вашингтона.

Поместье Монтичелло также пострадало после смерти Джефферсона, хотя и на момент смерти хозяина оно уже было в довольно плохом состоянии. Потрясенный посетитель в 1815 году писал, что почти все стулья были насквозь протерты и из сидений торчали куски обивки. Джефферсон умер в возрасте восьмидесяти трех лет 4 июля 1826 года – ровно через пятьдесят лет после подписания Декларации независимости, оставив после себя огромные долги (более 100 000 фунтов) и запущенное поместье.

Будучи не в состоянии ухаживать за домом, дочь Джефферсона выставила его на продажу за 70 000 фунтов, но покупателей так и не нашлось. В конце концов поместье продали всего за 7000 человеку по имени Джеймс Баркли, который попытался превратить его в шелководческую ферму. Предприятие с треском провалилось. Баркли сбежал в Палестину и занялся там миссионерской работой, а дом превратился в руины. Через половицы проросла трава, по пустым комнатам бродили коровы. Знаменитый бюст Вольтера работы Гудона был найден валявшимся в поле.

В 1836-м, всего через десять лет после смерти Джефферсона, Монтичелло купил за 2500 фунтов – даже тогда это была пустяковая сумма за такой дом – необычный человек по имени Урия Филлипс Леви. Биография Леви и впрямь поражает. Начнем с того, что он был единственным евреем среди офицеров ВМС США. А еще он был тяжелым и шумным человеком – качества, которые были неприятны его военно-морскому начальству и которые подпитывали антисемитские предрассудки. Пять раз за свою карьеру Леви оказывался под трибуналом и все пять раз был оправдан. У янки-еврея, уроженца Нью-Йорка, было мало друзей в Виргинии. Когда разразилась гражданская война, поместье Монтичелло было захвачено южанами, и Леви пришлось бежать в Вашингтон, где он обратился за помощью к президенту Линкольну. Президент, оценив его качества, назначил Леви на должность в коллегию федерального военно-полевого суда.

Семья Леви владела Монтичелло на протяжении девяноста лет – гораздо дольше, чем сам Джефферсон. Без них дом бы не сохранился. В 1923 году они продали его за 500 000 фунтов стерлингов только что созданному Фонду памяти Томаса Джефферсона, который запустил длительную программу восстановления поместья. Работа завершилась лишь в 1954 году. Почти через двести лет после того, как Джефферсон начал возводить Монтичелло, дом наконец-то обрел первоначально задуманный облик.

Будь Томас Джефферсон и Джордж Вашингтон простыми плантаторами, которые построили интересные дома, это уже было бы большим достижением, но они также стояли во главе американской революции, вели длительную войну за независимость, создали новую страну и без устали ей служили, по многу лет не бывая дома. Несмотря на все это, не имея ни должного опыта, ни материалов, они умудрились построить два самых замечательных здания, когда-либо видевших свет. Это и впрямь настоящее достижение.

Знаменитые технические приспособления Монтичелло: почти бесшумные кухонные лифты, двойные двери и тому подобное – иногда не принимают всерьез, но на самом деле они лет на 150 предвосхитили пристрастие американцев к трудосберегающим устройствам и позволили сделать Монтичелло не только самым модным домом Америки, но и самым современным.

Но наиболее важное влияние на будущее из этих двух домов оказал Маунт-Вернон. По его образу и подобию было построено бессчетное множество других домов, а также банков, мотелей, ресторанов и придорожных кафе. Пожалуй, ни одно другое здание в Америке не копировали так часто – к сожалению, не всегда с безупречным вкусом, но это вряд ли вина Вашингтона и уж точно не пятно на его репутации.

Вашингтон первым в Америке построил у себя в поместье ров-изгородь (ha-ha) у так что он вполне может считаться отцом американского газона. Он посвятил годы основательных усилий, пытаясь создать безупречную лужайку для игры в боулинг, и тем временем стал ведущим специалистом Нового Света по семенам газонной травы.

Удивительно, что Джефферсона и Вашингтона от «позолоченного века» отделяет меньше чем половина столетия. За эти годы повседневная жизнь людей радикально изменилась. Те семьдесят четыре года, которые отделяют смерть Томаса Джефферсона в 1826 году от начала следующего века, по случайному совпадению обозначают временные рамки спокойной жизни преподобного мистера Маршема – английского приходского священника.

Добавлю к этой главе маленькое послесловие. Летом 1814 года британцы сожгли здание американского Капитолия (этот акт вандализма так разгневал Джефферсона, что он хотел отправить в Лондон американских агентов, чтобы те спалили тамошние достопримечательности), вместе с ним сгорела и библиотека Конгресса. Джефферсон тут же предложил подарить государству собственную библиотеку «на любых условиях, которые Конгресс сочтет приемлемыми». Джефферсон полагал, что у него порядка десяти тысяч книг, но когда делегация из федерального правительства пришла осматривать коллекцию, обнаружилось, что их всего 6487.

Хуже того, когда представители делегации взглянули на книги, они сильно усомнились, что нуждаются в них. Многие, по их мнению, были не нужны Конгрессу, поскольку касались таких тем, как архитектура, виноделие, поваренное дело, философия и искусство. Примерно четверть книг была на иностранных языках, «которые невозможно прочесть», мрачно отметила делегация, а многие другие были «аморального и атеистического характера». В конце концов конгрессмены выделили Джефферсону 23 900 долларов за его библиотеку – значительно меньше половины ее настоящей стоимости – и весьма неохотно забрали ее. Джефферсон, как и следовало ожидать, тут же принялся собирать новую коллекцию, и к моменту его смерти в следующем десятилетии в его библиотеке снова было около тысячи новых книг.

Пусть Конгресс и не был особенно рад этой неожиданной удаче, но покупка дала юным Соединенным Штатам самую прихотливую библиотеку в мире и полностью изменила роль национальной библиотеки. Раньше правительственные библиотеки были просто справочными учреждениями, предназначенными для строго утилитарных целей, но эта коллекция оказалась всеобъемлющей и универсальной.

Сегодня библиотека Конгресса – самая крупная по объему фондов библиотека в мире, хранящая более 115 миллионов книг и других носителей информации. К сожалению, вклад Джефферсона был быстро утрачен. Через тридцать шесть лет после покупки библиотеки Джефферсона, рано утром на Рождество загорелась сажа в одном из дымоходов Капитолия. Поскольку был ранний час и к тому же праздник, пожар заметили не сразу. Огонь успел распространиться, и к тому времени, когда его потушили, большая часть коллекции Джефферсона была уничтожена, в том числе и его драгоценный экземпляр I Quattro Libri Палладио.

Стоит ли уточнять, что пожар случился в 1851 году?

Рис. 14. «Перспектива лестницы» Томаса Молтона

Глава 14
Лестница

I

А теперь перейдем к самой опасной части дома – лестнице. Никто не знает точно, насколько опасны лестницы, так как письменных свидетельств на удивление немного. Статистика смертности в большинстве стран мира регистрирует смерти и травмы в результате падений, но не всегда отмечает, что именно вызвало падение. Например, в Соединенных Штатах примерно 12 000 человек в год падают и уже больше никогда не встают, но откуда именно они упали – с дерева, с крыши или с крыльца, – неизвестно.

В Британии до 2002 года велся весьма скрупулезный учет падений с лестниц, но потом Министерство торговли и промышленности решило, что регистрировать такие вещи нет смысла, и теперь трудно сказать, как дорого обходятся обществу травмы в результате падений. Последние данные показали, что в 2002-м при падениях с лестниц серьезно пострадали и обратились за медицинской помощью 306 166 британцев, так что вопрос довольно серьезный.

Джон А. Темплер из Массачусетского технологического института, автор наиболее полной работы по данной теме, которая называется «Лестница: исследование рисков, падений и безопасных проектов», предполагает, что все цифры, связанные с травмами в результате падений, крайне занижены. Даже по самым консервативным подсчетам, лестницы убивают несколько меньше людей, чем дорожно-транспортные происшествия, но гораздо больше, чем пожары, водоемы и другие источники неприятностей. Если подсчитать, во сколько пропущенных рабочих часов обходятся обществу падения и здоровью какого количества людей они наносят урон, то покажется странным, что они так небрежно исследуются. На предотвращение пожаров, их изучение и соответствующее страхование тратится огромное количество средств и времени, зато на изучение и предотвращение падений не выделяется почти ничего.

Каждый из нас хоть раз спотыкался на лестнице. Подсчитано, что, когда человек пользуется лестницей, он пропускает ступеньку в среднем каждые 2222 раза; с ним происходит незначительный несчастный случай каждые 63 000 раза, серьезный несчастный случай – каждые 734 000 раза, и в одном из 3 616 667 раз он получает травму, которая в лучшем случае приведет его на больничную койку.

Восемьдесят четыре процента людей, умирающих после падения с лестницы в собственном доме, старше шестидесяти пяти лет. И это не потому, что пожилой человек менее осторожен, а потому, что возраст не позволяет ему поправиться после падения. По счастью, дети очень редко погибают после падения с лестницы, хотя в семьях с маленькими детьми наблюдается самый высокий процент менее серьезных травм – отчасти потому, что там чаще пользуются лестницами, отчасти потому, что дети имеют привычку бросать на ступеньках разные вещи.

Холостяки падают чаще, чем женатые; разведенные – с большей вероятностью, чем холостяки и женатые вместе;

люди в хорошей физической форме – с большей вероятностью, чем люди полные и нездоровые (главным образом потому, что первые гораздо чаще прыгают через две ступеньки и вообще далеко не так осторожны).

Предрасположенность к несчастным случаям – тема, к которой наука относится скептически, однако что-то в этом есть: четыре человека из десяти, получивших травмы при падении с лестницы, падали с нее и раньше.

Люди падают по-разному в разных странах. В Японии, например, вероятность упасть с лестницы в офисе, магазине или на вокзале гораздо выше, чем в Соединенных Штатах. Но это не потому, что японцы хуже умеют пользоваться лестницами, а потому, что американцы редко поднимаются или спускаются по лестницам в общественных местах, предпочитая оснащать эти места лифтами и эскалаторами.

Зато американцы чаще получают травмы, сваливаясь с лестницы у себя дома – это почти единственное место, где они регулярно пользуются ею. По этой же причине женщины падают чаще мужчин: они чаще бывают дома.

Когда мы падаем с лестницы, мы обычно виним самих себя, связывая падение с неосторожностью или невнимательностью. На самом деле на вероятность вашего падения и степень травмы сильно влияет конструкция вашей лестницы. Плохое освещение, отсутствие перил, дезориентирующий узор на ковровой дорожке, необычно высокие, низкие, широкие или узкие ступени, неправильно спланированные лестничные площадки, сбивающие ритм шагов, – вот основные недостатки лестниц, приводящие к несчастным случаям.

По словам Темплера, сделать лестницу более безопасной можно двумя способами: надо либо «избегать особенностей, которые приводят к несчастным случаям», либо «проектировать лестницу таким образом, чтобы свести к минимуму травмы, если несчастный случай все же произойдет». Темплер рассказывает, как на одном из нью-йоркских вокзалов (правда, он не говорит, на каком именно) края ступенек были оснащены противоскользящими элементами таким образом, что трудно было различить, где край ступеньки. За шесть недель на лестнице споткнулось или упало больше тысячи четырехсот человек – поистине ошеломляющая цифра, – и лишь после этого проблему ликвидировали.

У лестницы есть три пространственные характеристики: подъем и ширина ступеней, а также наклон. Лестница с наклоном больше 45 градусов ощущается как слишком крутая, а с наклоном менее 27 градусов – слишком пологая и монотонная; на удивление трудно ходить по слишком пологой лестнице. В общем, угодить довольно сложно.

Неизбежная проблема, связанная со ступеньками, состоит в том, что по ним должно быть безопасно ходить как вверх, так и вниз. Это не так просто рассчитать, поскольку механика подъема и спуска у нашего тела разная. Вы наклоняетесь к ступенькам, когда поднимаетесь наверх, но во время спуска переносите свой центр тяжести чуть назад, как бы тормозя. Поэтому лестница, которая безопасна и удобна для подъема, может быть не так уж хороша для спуска, и наоборот. Расположение выступающих кромок ступеней может существенно повлиять на вероятность несчастного случая. В идеале ступеньки должны слегка менять свою форму в зависимости от того, идет ли человек вверх или вниз. На практике любая лестница – это компромисс.

Давайте рассмотрим падение в рапиде. Спуск по ступенькам – это своего рода контролируемое падение. Вы подаетесь всем телом вперед и вниз, и это движение может быть опасно. Задача мозга состоит в том, чтобы различить, когда он все еще контролирует момент остановки, а где начинается неконтролируемое падение. Человеческий мозг очень быстро реагирует на опасность, но все же ему требуется какая-то доля мгновения – чтобы быть точным, 190 миллисекунд – для того, чтобы понять: что-то пошло не так (что вы, скажем, наступили на брошенный на лестнице скейтборд) и приказать телу сгруппироваться для безопасного приземления.

Во время этого короткого интервала тело наклоняется в среднем еще на семь дюймов – слишком далеко для изящного приземления. Если вы где-то в нижней части лестницы, то все обходится более-менее благополучно, не считая задетого самолюбия и легких ушибов. Но если это случается выше по лестнице, ваши ноги просто не в состоянии вернуться в первоначальное положение и вам остается надеяться лишь на перила – если они у вас есть. В ходе одного исследования 1958 года было обнаружено, что три четверти падений с лестницы происходят там, где у лестницы не было перил.

Надо дважды проявить особую осторожность на лестнице – в начале и в конце восхождения или спуска. Как раз в эти моменты мы больше всего отвлекаемся. Одна треть всех несчастных случаев на лестнице происходит как раз на трех первых или последних ступеньках. Самый опасный вид лестницы – с одной ступенькой: высокий порог, расположенный в неожиданном месте. Почти так же опасны лестницы с четырьмя и менее ступеньками. Похоже, что они вселяют ложное чувство уверенности.

Неудивительно, что спускаться по лестнице опасней, чем подниматься. Свыше 90 процентов травм случается во время спуска. Вероятность получить серьезную травму составляет 57 % на прямом пролете и всего лишь 37 % – на лестнице с поворотом. Площадки на поворотах тоже должны быть определенной ширины – обычно берут ширину ступени плюс ширина шага, – чтобы они не сбивали ритм ходьбы. Сбой ритма обычно приводит к падению.

В течение долгого времени считалось, что человек, идущий вверх и вниз по лестнице, инстинктивно нащупывает правильный ритм: делает более широкие шаги на пологих лестницах и более короткие шаги на крутых лестницах. Однако в классических справочниках по архитектуре неожиданно мало написано про лестницы. Витрувий, например, просто рекомендует хорошо их освещать. Его заботило не столько снижение риска падений, сколько предотвращение столкновений на темной лестнице (еще одно напоминание о том, как темно было в мире без электричества).

Только в конце XVII века француз Франсуа Блондель обнаружил, что длина шага укорачивается при подъеме и вывел «формулу шага», которая математически установила отношение между крутизной подъема и шириной шага. Формула была широко распространена, и даже сейчас, более трехсот лет спустя, приводится во многих строительных справочниках, хотя плохо работает в случаях, когда ступеньки либо необычно высокие, либо необычно низкие.

Крайне серьезно относился к лестницам великий ландшафтный архитектор Фредерик Лоу Олмстед. Это довольно странно, поскольку почти ничто в его работе не было связано с лестницами. Тем не менее Олмстед в течение девяти лет привередливо – иногда до одержимости – измерял высоту и ширину ступеней самых разных лестниц, пытаясь вывести формулу, которая обеспечила бы комфортность и безопасность в обоих направлениях. Математик Эрнест Ирвинг Фриз преобразовал его наблюдения в два уравнения. Вот они:

R = 9 – V7 (G – 8) (G – 2)

и

G = 5 + V 1/7 (9 – R)2 + 9

Здесь R – это высота ступени, a G – ширина. Первое уравнение, как мне объяснили, описывает ситуацию равномерной ходьбы, вторая – неравномерной.

Темплер предполагает, что высота ступени должна составлять от 6,3 до 7,2 дюйма, а ширина не должна быть меньше 9 дюймов, оптимально – одиннадцать, однако если вы оглянетесь вокруг, то увидите большое разнообразие размеров. В целом, согласно «Британской энциклопедии», американские ступеньки, как правило, чуть выше британских, а европейские – чуть выше американских. Однако точные расчеты не приводятся.

Что касается истории лестниц, то здесь можно сказать немного. Никто не знает, где и когда появились лестницы, даже приблизительно. Самые ранние, однако, были созданы не для того, чтобы подниматься на верхние этажи, как можно было бы предположить, а для того, чтобы спускаться в шахты. Самая древняя деревянная лестница из когда-либо обнаруженных (ей примерно три тысячи лет) была найдена в 2004 году на глубине ста метров в соляной шахте бронзового века в австрийском Гальштате. Вероятно, это был первый случай, когда возможность спускаться и подниматься лишь с помощью ног (в отличие от приставной лестницы, где нужны еще и руки) была жизненно необходима, поскольку обе руки были заняты тяжелым грузом.

Стоит отметить один лингвистический курьез. Слова upstairs («наверху», доел, «наверху лестницы») и downstairs («внизу», доел, «внизу лестницы») появились в английском языке сравнительно недавно. Слово upstairs впервые встречается на письме в 1842 году (в романе писателя Сэмюэля Лавера), a downstairs – в следующем году, в письме, написанном Джейн Карлейль. В обоих случаях из контекста понятно, что эти слова давно уже были в обиходе – Джейн Карлейль уж точно не придумывала новых слов, – однако в более ранних текстах отсутствуют. Странно, что люди по меньшей мере уже три века жили в домах, имеющих несколько этажей, однако настолько редко употребляли слова, описывающие эту ситуацию.

II

Поскольку мы затронули вопрос о том, каким образом наши дома могут нам навредить, давайте на мгновение задержимся на лестничной площадке и рассмотрим еще один элемент, который на протяжении истории не раз убивал людей. Это стены, точнее, то, что их покрывает: краска и обои. В течение долгого времени и то и другое представляло для человека нешуточную опасность.

Обои только начали появляться в обычных домах в то время, когда мистер Маршем строил свой пасторский дом. Сначала (и очень долгое время) обои очень дорого стоили. На протяжении столетия они облагались большим налогом, к тому же их производство было крайне трудоемким. Обои делали не из древесной массы, а из тряпья. Сортировка тряпья была грязной работой, и тряпичникам постоянно грозило заражение различными инфекционными заболеваниями.

В 1802 году изобрели станок, который мог изготавливать длинные полосы бумаги (до этого максимальный размер листа был всего два на два фута), и значит, обои нужно было состыковывать с большой тщательностью и умением. Графиня Суффолкская в 1750-е годы заплатила 42 фунта за обои, которых хватило лишь на одну-единственную комнату (аренда хорошего дома в Лондоне обходилась в те времена всего в 12 фунтов в год). Тисненые обои, сделанные из окрашенной шерсти, наклеенной на поверхность бумаги, были чрезвычайно модными в середине XVIII века, но они грозили производителям дополнительным риском, так как клей зачастую был токсичен.

Когда в 1830 году налог на обои наконец был отменен, их продажи резко выросли. Количество рулонов, проданных в Британии, возросло с одного миллиона в 1830-м до тридцати миллионов в 1870 году; и именно тогда из-за обоев начались болезни. Обои издавна красили пигментами, в состав которых входили опасные вещества: мышьяк, свинец и сурьма. А с конца XVIII века их к тому же нередко обрабатывали особым красителем – арсенитом меди, который был изобретен великим, но на удивление невезучим химиком Карлом Шееле[77]77
  Шееле открыл восемь химических элементов: хлор, фтор, марганец, барий, молибден, вольфрам, азот и кислород, – но при жизни не удостоился признания ни за одно из этих открытий. У него была опасная привычка пробовать на вкус каждое вещество, с которым он работал, чтобы лучше почувствовать его свойства; и в конце концов это его погубило. В 1786 году Шееле нашли бездыханным на его рабочем месте: он умер от случайного отравления каким-то ядовитым соединением (прим. авт.).


[Закрыть].

Цвет, который при этом получался, стал очень популярен, и его назвали «зеленый Шееле». Позднее, с добавлением ацетата меди, пигмент сделался еще более насыщенным, изумрудно-зеленым. Он использовался для окраски самых разных вещей – игральных карт, свечей, одежды, тканей для штор и даже некоторых продуктов питания. Но особенно он был популярен у обойщиков. Это было весьма небезопасно не только для них самих, но и для тех, кто жил в комнатах, оклеенных такими обоями.

К концу XIX века 80 % английских обоев содержало мышьяк, часто в очень больших количествах. Особым энтузиазмом отличался дизайнер Уильям Моррис, который не только любил насыщенные мышьяком зеленые оттенки, но и состоял в совете директоров некоей фирмы в Девоне, которая производила красящие пигменты на основе мышьяка.

Во влажной среде – а в английских домах среда редко была иной – обои издавали специфический затхлый запах, многим людям напоминавший запах чеснока. Было замечено, что в спальнях с зелеными обоями обычно не бывает клопов. Кроме того, вполне возможно, что именно из-за отравленных обоев на самом деле возникло и укрепилось мнение, что смена воздуха идет на пользу хроническим больным. Во многих случаях это действительно было так: больные попросту переставали медленно травиться мышьяком. Одной из таких жертв обоев стал Фредерик Лоу Олмстед – человек, с которым нам приходится сталкиваться чаще, чем мы могли бы этого ожидать. Он медленно, но верно отравлялся мышьяком, который выделяли обои; как раз в этот момент, в 1893 году, люди наконец поняли, почему им так нехорошо в спальне. Олмстеду потребовалось целое лето на восстановление – разумеется, в комнате без обоев.