Текст книги "Стоунхендж"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

– Ты видищь? – спросил Камабан, опустив молоток, а потом, его гнев вскипал как всегда, когда храм встречал препятствие, он встал между треснувшим камнем и соседней колонной и начал биться всем телом в треснувший камень, раскачиваясь из стороны в сторону между колоннами.

– Ты видишь? – визжал он. Рабы с тревогой глядели на Сабана.

Колонна не разрушилась. Камабан последний раз бросился на камень, потом попытался раскачать его руками.

– Ты видишь? – снова спросил он, натягивая свой плащ. – Он готов. Он закончен.

Камабан попятился от Небесного Круга и посмотрел на его камни-перемычки.

– Он закончен, – он с триумфом прокричал последние слова, затем неожиданно повернулся и обнял Сабана. – Ты всё сделал хорошо, Сабан, ты всё сделал хорошо. Ты построил храм. Он закончен! Он закончен! – он визжал последние слова и прыгал в неуклюжем танце, а потом упал на колени и распростёрся на земле.

Он и правда был закончен. Оставалось только разобрать последнюю платформу и вычистить осколки и мусор, накопившиеся за долгие годы. Камни из Сэрмэннина лежали в низине на востоке от храма, а салазки из брёвен уже были свалены в две большие кучи, которые сожгут в день освящения храма. Эта церемония должна была состояться через три дня, и Камабан, закончив свои молитвы, сказал, что в этот день хижины рабов будут разобраны, а их брёвна и солома добавлены в костры.

– Хижины хорошо горят, – злобно сказал он.

– Если будут разрушены хижины рабов, – спросил Сабан, – то где они будут спать?

– Они будут свободны, конечно, – пренебрежительно сказал Камабан.

– Прямо сейчас?

– Ещё нет, – Камабан нахмурился. – Я хотел бы отблагодарить их. Устроить им праздник?

– Они заслужили его, – сказал Сабан.

– Тогда я распоряжусь об этом, – беззаботно сказал Камабан. – У них будет праздник в канун Дня Зимнего Солнца. Грандиозный праздник! А ты снесёшь хижины рабов утром в день церемонии.

Он ушёл прочь, постоянно оглядываясь, чтобы посмотреть на камни.

Леир и Ханна теперь жили в хижине Сабана. Пара вернулась с острова, где Леир оставил золотой ромбик, однако от Дирэввин ответа не было, и Сабан опасался, что она мертва. Леир, который вовсе не был шокирован происхождением Ханны, казался очень возбуждённым этим, и хотел послушать истории о Каталло и Рэтэррине, о Ленгаре и Хэнгалле, о Дирэввин и Санне.

– Дирэввин жива, – упрямо утверждала Килда в ночь окончания храма. Среди камней было безлюдно, и Сабан и Килда держась за руки прохаживались среди колонн, так освещённых светом луны, что небольшие вкрапления в серых камнях блестели как отражения бесчисленных звёзд. Почему-то ночью камни казались выше – выше и теснее, и когда Сабан и Килда шли между двумя колоннами Дома Солнца, камни словно окружили их. Кости Хэрэгга были скрыты тенью, но кислый запах крови держался в холодном воздухе.

– Изнутри он кажется меньше, – сказала Килда.

– Как гробница, – откликнулся Сабан.

– Может быть, это храм смерти? – предположила Килда.

– Именно этого и хочет Камабан, – раздался хриплый голос из темноты, окружающей разлагающиеся кости Хэрэгга. – Он думает, что храм будет дарить жизнь, но это храм смерти.

Килда охнула, когда голос вмешался в их разговор, а Сабан обнял её за плечи. Они повернулись и увидели фигуру в капюшоне, поднявшуюся от костей и направляющуюся к ним. В первое мгновение Сабан подумал, что это Хэрэгг вернулся к жизни, но потом Килда резко высвободилась из его рук, подбежала к темной фигуре и припала к её ногам.

– Дирэввин! – кричала она. – Дирэввин!

Фигура скинула капюшон, и Сабан увидел, что это действительно Дирэввин. Постаревшая Дирэввин, с седыми волосами и с таким худым и напоминающим череп лицом, что была очень похожа на Санну.

– Ты оставлял ромбик, Сабан? – спросила она.

– Мой сын и твоя дочь оставили его.

Дирэввин улыбнулась. Килда обнимала её ноги, и Дирэввин мягко высвободилась и направилась к Сабану. У неё осталась лёгкая хромота, наследие стрелы, ранившей её в бедро.

– Твой сын и моя дочь, – спросила она, – любовники?

– Да.

– Я слышала, что Леир хороший человек, – сказала Дирэввин. – Так почему ты послал за мной? Потому что твой брат хочет убить всех рабов? Я знаю об этом! Я знаю всё, Сабан. Нет ни одного шёпота в Рэтэррине или Каталло, который я не слышала бы, – она огляделась вокруг себя, посмотрела вверх на высокие камни. – Здесь уже пахнет кровью, но он хочет ещё больше. Он будет пропитывать его кровью, пока не произойдёт его чудо, – она презрительно засмеялась. – Остановить зиму? Остановить даже смерть? Но предположим, что чудо не произойдёт, Сабан, что будет делать твой брат? Построит ещё один храм? Или просто будет этот храм поливать кровью, кровью и кровью, пока сама земля не станет красной?

Сабан ничего не сказал. Дирэввин ударила по боковой части Камня Земли, который отражал свет луны ещё ярче, чем камни из Каталло.

– Или может быть, его чудо произойдёт, – продолжила Дирэввин. – Может быть, мы увидим, как придут умершие. Все умершие, Сабан, с белыми и худыми телами будут выходить из камней, поскрипывая суставами, – она сплюнула. – Вы больше не будете копать могилы в Рэтэррине, да? – она прошла через колонны Небесного круга и стала смотреть на огни костров возле хижин рабов в маленькой долине. – Через два дня, Сабан, твой брат собирается убить всех этих рабов. Он притворится, что устраивает для них празднество, но его воины окружат хижины с копьями и пригонят их в эти камни, чтобы убить. Откуда я это знаю? Я слышала это, Сабан, от женщин Каталло, куда наведывается твой брат, чтобы спать с твоей женой. Они спят вместе, только естественно они это так не называют. Спать вместе – это то, чем мы занимались с тобой, что вы делаете с Килдой, чем, наверное, твой сын занимается с моей дочерью, пока ты стоишь здесь с отвисшей челюстью. Нет, Камабан и Орэнна репетируют бракосочетание Слаола и Лаханны. Это их священная обязанность, – она злобно ухмыльнулась, – но это всё равно спать вместе, как ты ни украшай это молитвами, а когда они заканчивают, они разговаривают, а ты думаешь, женщины Каталло не передают мне каждое подслушанное слово?

– Я послал ромбик, чтобы ты помогла мне. Я хочу, чтобы рабы остались в живых.

– Даже если это будет значить, что чудо Камабана не произойдёт?

Сабан пожал плечами.

– Я думаю, что Камабан сам боится, что оно не произойдёт, именно поэтому он впадает в безумие, – тихо сказал он. – И это безумие не закончится, пока не будет освящён его храм. А может быть Слаол придёт? Хотелось бы.

– А если нет? – спросила Дирэввин.

– Тогда я построил великий храм, – твёрдо сказал Сабан, – и когда безумие пройдёт, мы будем приходить сюда, будем танцевать здесь, будем молиться, а боги воспользуются камнями так, как посчитают нужным.

– И это всё, что ты сделал? – кисло спросила Дирэввин. – Построил храм?

Сабан вспомнил слова Галета, которые тот сказал незадолго перед смертью.

– А во что верили люди Каталло, когда притаскивали с холмов свои огромные валуны? – спросил он Дирэввин. – Какое чудо должны были совершить те камни?

Дирэввин посмотрела на него мгновение, но ничего не ответила. Она повернулась к Килде.

– Завтра, – сказала она, – ты скажешь рабам, что их убьют в канун Дня Зимнего Солнца. Скажи им это от моего имени. И скажи им, что завтра ночью появится тропинка огней, которая отведёт их в безопасное место. А ты, Сабан, – она повернулась и указала на него костлявым пальцем, – завтра ночью будешь спать в Рэтэррине, а Леира и мою дочь отошлёшь обратно на остров. Если Ханна останется в Рэтэррине, она вероятнее всего погибнет, потому что она всё ещё рабыня этого храма, не смотря на то, что спит с твоим сыном.

Сабан нахмурился.

– Я увижу когда-нибудь моего сына?

– Мы вернёмся, – подтвердила Дирэввин. – Мы вернёмся, и я обещаю тебе кое-что своей жизнью. Твой брат прав, Сабан. В то день, когда храм будет освящён, вернётся мертвец. Ты увидишь его. Через три дня, когда на Рэтэррин спустится ночь, мертвец придёт.

Она накинула капюшон на голову и, не оглянувшись, ушла прочь.

Килда не хотела идти с Сабаном в селение.

– Я рабыня, – сказала она ему. – Если я останусь в Рэтэррине, меня убьют.

– Я не позволю это, – сказал Сабан.

– Храм сделал твоего брата безумным, – ответила Килда, – и то, чего ты не будешь позволять, доставит ему удовольствие. Я останусь здесь и уйду по тропинке огней Дирэввин.

Сабан смирился с её выбором, хотя и без особого удовольствия.

– Я старею, мои кости болят. Я не перенесу потери третьей женщины.

– Ты не потеряешь меня. Когда безумие пройдёт, мы опять будем вместе.

– Когда безумие пройдёт, я женюсь на тебе.

С этим обещанием он пошёл в Рэтэррин. Он был сильно взволнован, и, как он обнаружил, и всё селение было наполнено беспокойным предвкушением. Все ждали освящения храма, и все, кроме Камабана, не знали, какие изменения произойдут через два дня, и даже Камабан был немного рассеянным.

– Слаол вернётся в достойное его место, – всё, что он говорил, – и все наши трудности исчезнут вместе с зимой.

Сабан в этот вечер ужинал в хижине Мерета, где собралась дюжина других людей. Они принесли еду, пели и рассказывали старинные предания. Такими вечерами Сабан наслаждался в годы своего детства, но песни этим вечером были вялыми, так как все в хижине думали только о храме.

– Ты можешь сказать нам, что произойдёт, – спросил один человек у Сабана.

– Я не знаю.

– По крайней мере, наши рабы будут счастливы, – сказал другой.

– Счастливы? – спросил Сабан.

– У них будет праздник.

– Праздник с медовым хмельным напитком, – вставил Мерет. – Всем женщинам в селении было приказано сварить по три кувшина, а завтра мы отнесём их в храм как вознаграждение нашим рабам. В Рэтэррине совсем не осталось мёда!

Сабану хотелось бы поверить, что Камабан действительно намеревается устроить празднество для рабов, но он подозревал, что хмельной напиток только для того, чтобы одурманить рабов перед смертью. Он прикрыл глаза, думая о Леире и Ханне, которые в этот момент должны идти на север вдоль реки Мэй. Он обнял их обоих, а потом долго смотрел, как они уходили, унося с собой только оружие Леира. Сабан дождался, когда они скрылись среди зимних деревьев, и подумал о том, какой простой была жизнь, когда его отец поклонялся Мэй, Эррину, Слаолу и Лаханне, и когда боги не выдвигали сумасбродных требований. А потом появилось золото, а вместе с ним желания Камабана изменили всё.

– Ты болен? – спросил Мерет, обеспокоенный бледным и измученным видом Сабана.

– Я устал, – сказал Сабан, – просто устал.

Он прислонился спиной к стене хижины, когда стали исполнять песню о победе Камабана над Раллином. Он послушал песню, потом улыбнулся, когда жена Мерета затянула песню Сэрмэннина. Это было сказание о рыбаке, поймавшем морское чудовище, и боровшемся с ним весь путь на берег по пенным бурным волнам. Это напомнило Сабану годы, когда он жил на берегу реки в Сэрмэннине. Жена Мерета пела на своём родном языке, и люди Рэтэррина слушали скорее из вежливости, чем из интереса. А Сабан вспоминал счастливые дни в Сэрмэннине, когда Орэнна не стремилась быть богиней, а он с радостью строил лодки и перевозил камни. Он вспоминал, как Леир учился плавать, когда внезапный крик раздался из темноты снаружи, и Сабан подбежал к выходу из хижины и увидел копьеносцев, бегущих на юг в сторону огромного зарева на горизонте. Он смотрел на это, и в какой-то безумный момент, он подумал, это яркое сияние означает, что сами камни охвачены огнём. Он закричал Мерету, что что-то странное происходит в храме, и выбрался наружу в темноту ночи.

Дирэввин, это могла быть только она, подожгла большие груды хвороста и деревянных полозьев, ожидавших дня освящения. Она подожгла не только это. Когда Сабан дошёл до Священной Тропы, он увидел, что хижины рабов, и его хижина в том числе, тоже охвачены огнём, и потрескивающее пламя освещает камни, в темноте делая их очень красивыми.

Потом один из воинов прокричал, что все рабы сбежали.

Или почти все. Несколько, слишком напуганные, чтобы убежать, или не поверившие слухам, которые Килда неутомимо распространяла весь день, сбились возле Камня Солнца. Но остальные убежали на юг по тропинке огней, устроенной Дирэввин. Сабан поднялся на холм к югу от храма, и увидел тропу, отмеченную факелами, воткнутыми в землю и подожжёнными, чтобы их огни отмечали дорогу к безопасному месту. Факелы уже догорали. Они змейкой вились между холмов и исчезали между деревьев за Местом Смерти. Тропинка огней была пуста, потому что рабы давно убежали. «А сейчас, – подумал Сабан, – они должны быть глубоко в лесах». Оплывшие факелы уже начали угасать.

Камабан кипел гневом. Он кричал, чтобы принесли воды для тушения огня, но река была слишком далеко, а костры слишком большими.

– Гундур! – кричал он. – Гундур!

Когда воин подошёл к нему, он приказал чтобы все воины и все охотничьи собаки были посланы на поиски беглецов.

– А пока этих отведите в храм и убейте! – он указал своим мечом на группу оставшихся рабов.

– Убить их? – спросил Гундур.

– Убей их! – завизжал Камабан, и подал пример, ударив мечом мужчину, пытавшегося объяснить, что произошло ночью. Мужчина, раб, оставшийся возле храма в ожидании вознаграждения, сначала выглядел удивлённым, затем упал на колени, когда Камабан начал яростно рубить своим мечом. Он был весь забрызган кровью, когда закончил. Его жажда крови осталась неудовлетворённой, и он огляделся в поисках следующей жертвы, и увидел Сабана.

– Где ты был? – спросил Камабан.

– В селении, – сказал Сабан, глядя на свою пылающую хижину. Всё его имущество осталось там – оружие, одежда и горшки. – Не надо убивать рабов.

– Я решил, что надо! – Камабан визжал. Он замахнулся своим окровавленным мечом. – Что здесь произошло? Что здесь произошло?

Сабан проигнорировал угрожающий меч.

– Ты мне скажи, – холодно сказал он.

– Я тебе скажу? – меч Камабана оставался поднятым. – Откуда я знаю?

– Здесь ничего не происходит, брат, без твоего разрешения. Это твой храм, твоя мечта, твоих рук дело, – Сабан боролся с закипающим гневом. Он посмотрел на поблёскивающие красные языки пламени, освещавшие храм и наполнявшие храм подрагивающим узлом переплетённых теней. – Это всё твоих рук дело, брат, – сказал он с горечью, – а я не делал ничего, кроме того, что ты велел.

Камабан пристально посмотрел на него, и Сабан подумал, что меч сейчас нанесёт удар. В освещённых огнём глазах его брата было ужасное безумие, но совершенно неожиданно, Камабан начал плакать.

– Здесь должна быть кровь! – всхлипывал он. – Ни один из вас этого не понимает! Даже Хэрэгг не понимал! Здесь должна быть кровь!

– Храм сочится кровью, – сказал Сабан. – Зачем нужно ещё больше?

– Должна быть кровь. Если не будет крови, бог не придёт. Он не придёт! – Камабан снова визжал. Люди смотрели на него с побледневшими лицами, так как он согнулся, словно от резкой боли в животе. – Я не хочу, чтобы здесь была смерть, – кричал он, – но этого хотят боги. Мы должны дать им кровь, или они не дадут нам ничего! Ничего! А ни один из вас не понимает этого!

Сабан направил меч вниз и охватил брата за плечи.

– Когда ты впервые увидел в мечтах этот храм, – тихо сказал он, – ты не видел кровь. Кровь не нужна. Храм уже ожил.

Камабан взглянул на него с недоумением на полосатом лице.

– Правда?

– Я почувствовал это, – сказал Сабан. – Он живёт. А боги вознаградят тебя, если ты отпустишь рабов.

– Правда? – как-то испуганно спросил Камабан.

– Правда, – сказал Сабан. – Я обещаю это.

Камабан прислонился к Сабану и рыдал на его плече как ребёнок. Сабан утешал его, пока тот наконец не выпрямился.

– И всё будет хорошо? – спросил он, вытирая кулаком слезы.

– Всё будет хорошо, – подтвердил Сабан.

Камабан кивнул, осмотрелся, словно хотел что-то сказать, но вместо этого пошёл прочь. Сабан смотрел ему вслед, глубоко вздохнул и пошёл в храм. Он приказал Гундуру оставить рабов в живых.

– Но бегите отсюда, – сказал он рабам, – бегите прямо сейчас и как можно дальше!

Гундур плюнул в сторону тени камней.

– Он сумасшедший, – сказал он.

– Он всегда был сумасшедшим, – сказал Сабан, – с того дня, когда родился скрюченным, он был сумасшедшим. А мы заразились его безумием.

– Но что произойдёт, когда храм будет освящён? – спросил Гундур. – Куда направится его безумие?

– Эта мысль делает безумие ещё страшнее, – сказал Сабан. – Но мы зашли уже так далеко, что можем посвятить ему следующие две ночи.

– Если умершие не вернутся, – угрюмо сказал Гундур, – другие племена набросятся на нас как волки.

– Поэтому держи свои копья острыми, – посоветовал Сабан.

Ночью ветер изменил направление и отнёс клубы дыма на север. Он принёс проливной дождь, затушивший костры и смывший последнюю каменную пыль с камней. Когда небо прояснилось перед рассветом, люди видели сову, кружившую над храмом, а потом полетевшую навстречу восходящему солнцу. Лучшего знамения и быть не могло.

Храм был готов, и боги были рядом. Мечта воплотилась в камне.

* * *

Орэнна пришла в Рэтэррин утром, приведя с собой Лэллик и дюжину рабов. Она направилась в хижину Камабана и осталась там. День был удивительно тёплым, и мужчины и женщины ходили без плащей, и поражались новому южному ветру, который принёс такую погоду. Слаол уже смягчил зиму, говорили они, и это тепло убедило людей, что храм действительно имеет силу.

В Рэтэррине было много чужестранцев. Никого не приглашали, но все пришли из любопытства. Они прибывали в течение многих дней. Большинство были из соседних племён – из Друинны и племён вдоль южного побережья, но некоторые пришли издалека с севера, а другие отважились на морское путешествие, чтобы увидеть чудо камней. Многие из посетителей были из племён, жестоко страдающих от набегов Рэтэррина за рабами, но они пришли с миром и принесли с собой свою собственную еду, и поэтому им было позволено построить шалаши среди богатых ягодами кустарников в близлежащих лесах. На следующий день после побега рабов прибыл Льюэдд из Сэрмэннина с дюжиной копьеносцев. Сабан обнял своего старого друга и устроил его в хижине Мерета.

Льюэдд теперь стал вождём Сэрмэннина, его борода поседела, а на покрытом серыми татуировками лице появились две новых.

– Когда погиб Керевал, – рассказал он Сабану, – наши соседи решили, что нас легко можно завоевать. Я провёл в сражениях много лет.

– Выиграл их?

– Большую часть, – кратко ответил Льюэдд. Потом он расспросил о Хэрэгге и Орэнне, Леире и Лэллик, и покачал головой, выслушав все новости Сабана. – Тебе нужно было вернуться в Сэрмэннин.

– Я всегда хотел этого.

– Но ты остался и строил храм?

– Это был мой долг, – сказал Сабан. – Для этого боги послали меня на землю, и я счастлив, что занимался этим. Никто не будет помнить битвы Ленгара, могут забыть даже поражение Каталло, но люди всегда будут видеть мой храм.

Льюэдд улыбнулся.

– Ты построил хорошо. Я нигде не видел ничего подобного, – он протянул руки к очагу. – Так что произойдёт завтра?

– Ты должен спросить Камабана. Если он захочет говорить с тобой.

– Он не разговаривает с тобой?

Сабан пожал плечами.

– Он ни с кем не говорит, кроме Орэнны.

– Люди говорят, что Эрэк придёт на землю, – предположил Льюэдд.

– Люди многое говорят, – сказал Сабан. – Они говорят, что мы станем богами, что мёртвые вернутся, а зима исчезнет, но я действительно не знаю, что произойдёт.

– Очень скоро мы об этом узнаем, – утешил Льюэдд.

Весь день женщины готовили еду. Камабан не открывал планов по освящению храма, но День Зимнего Солнца всегда был праздником, и поэтому женщины жарили, варили и перемешивали, и весь огромный заградительный вал был заполнен запахами еды. Камабан оставался в своей хижине, и Сабан был рад этому, так как опасался, что его брат хватится Леира, и будет расспрашивать, где он, но ни Камабан, ни Орэнна не заметили его отсутствия.

Немногие крепко спали в эту ночь в Рэтэррине, все были охвачены предвкушением. Леса светились от костров гостей, на западе висел молодой месяц. На рассвете он скрылся в тумане, а люди Рэтэррина надели свои лучшие одежды. Они причесали волосы и повесили на шеи ожерелья из костей, гагата, морских ракушек и янтаря. Погода была необычно тёплой. Туман рассеялся, и внезапный дождь загнал людей в хижины, но когда дождь окончился, в западной части неба появилась великолепная радуга. Один конец этой радуги опускался в храм, и люди забирались на оградительный вал, чтобы подивиться на это хорошее знамение.

Облака медленно плыли на север, оставляя небо чистым и светлым. В полдень уже сотни людей из десятка племён собрались на лугах вокруг храма. И хотя было выпито множество чаш с хмельным напитком, никто не был пьян. Кто-то танцевал, кто-то пел, дети играли, однако никто не осмелился пересечь ров и валы, кроме дюжины мужчин, которые выгнали из храма коров и убрали навоз внутри священного круга. Люди стояли рядом с низким внешним валом и смотрели на камни, которые выглядели великолепными, чистыми, спокойными и наполненными тайной. Люди хвалили Сабана, и он снова и снова рассказывал истории строительства храма: как некоторые колонны оказались слишком короткими, как он поднимал камни-перемычки, сколько тяжёлого труда было потрачено на каждый камень.

Ветер стих, и стало удивительно тепло, что только обостряло настроение ожидания. Солнце клонилось к юго-западу, но процессия ещё не вышла из Рэтэррина. Люди говорили, что видели танцоров и музыкантов, собирающихся возле храма Эррина и Мэй. Сабан провёл Льюэдда через Вход Солнца и рассказал ему, как укреплял камни в земле и поднимал на высоту. Он погладил Камень Земли, единственный камень из Сэрмэннина, оставшийся в круге, затем подобрал несколько обломков камней, всё ещё лежавших в траве возле костей Хэрэгга. Дождь смыл кровь последнего жертвоприношения, и в храме пахло свежестью. Льюэдд поднял глаза на арки Дома Солнца и, казалось, потерял дар речи.

– Это… – начал он, но не смог закончить.

– Это прекрасно, – сказал Сабан. Он знал каждый камень. Он знал – какие камни было трудно установить, а какие легко встали в свои лунки. Он помнил, где раб упал с платформы и сломал ногу, где другого раба раздавило камнем, который переворачивали для обтачивания, и ему очень хотелось надеяться, что все тяготы жизни закончатся сегодня, когда Слаол огнём войдёт в свой новый Дом.

Тут кто-то закричал, что идут жрецы, и Сабан поторопил Льюэдда к выходу, оставив храм пустым. Они протолкнулись сквозь толпу и увидели, что процессия, наконец, вышла из селения.

Дюжина танцующих женщин вышла первыми, подметая землю голыми ветками ясеня, следом за ними шли барабанщики и другие танцоры. Потом шли жрецы, чьи обнажённые тела были в меловых узорчатых рисунках, а на головах были надеты рога оленей и баранов. Последними шла большая группа воинов, все с лисьими хвостами, вплетёнными в волосы и подвешенными на копьях. Сабан никогда не видел, чтобы оружие вносили в храм в день освящения, но предположил, что в этот день ничто не будет как обычно, потому что искривлённый ребёнок будет выпрямлять мир.

У одного из приближающихся жрецов в руках был символ племени, и Сабан видел, как белый череп останавливался и вновь продолжал движение после того, жрецы умиротворяли духов. Они помолились в том месте, где один человек упал замертво, вознесли молитвы богу медведей там, где до смерти был растёрзан ребёнок, потом остановились у гробниц, чтобы рассказать предкам, какое великое событие происходит в Рэтэррине в этот день. Вид черепа напомнил Сабану о его лживой клятве, и он притронулся к паху и стал молить богов о прощении. Позади приближающихся жрецов дым в селении вертикально устремлялся в небо, которое всё ещё было безоблачным, хотя первая слабая тень ночи уже темнела на севере.

Процессия вновь продолжила движение, спустилась в долину, затем поднялась через валы Священной Тропы. Толпа начала танцевать при приближении ударов барабанов, шаркая ногами влево и вправо, выступая вперёд и отступая. Шаги не прекращались до тех пор, пока барабаны не затихли.

Камабан и Орэнна не пришли вместе с процессией. Жрецы встали вокруг храмового рва, а танцоры обмели ветками из ясеня всё вокруг мелового круга, чтобы изгнать злобных духов. Воины, как только меловой круг был выметен, встали в защитное кольцо вокруг мелового рва.

Женщины Рэтэррина запели свадебную песню Слаола. Они танцевали под звуки своих голосов, останавливаясь, когда песня прекращалась, и снова начиная двигаться, когда прекрасная мелодичная песнь возобновлялась. Мелодия была такой протяжной и красивой, что у Сабана выступили слёзы на глазах, и он почувствовал воодушевление. Вся многочисленная толпа вокруг него раскачивалась и передвигалась, голоса повышались и останавливались, понижались и пели. Солнце уже стояло низко, но было всё ещё ярким и не подёрнутым кроваво-красным цветом своего зимнего угасания.

Приглушённый звук голосов раздался позади толпы, и Сабан обернувшись увидел три фигуры, вышедшие из Рэтэррина. Одна была вся в чёрном, другая в белом, третья одета в рубаху из оленьей кожи. В рубахе была Лэллик, она шла между Камабаном и Орэнной, которые были облачены в украшенные перьями плащи. Плащ Камабана был покрыт перьями лебедя, а Орэнна – её волосы так же блестели, как в тот день, когда Сабан впервые увидел её – была окутана перьями ворона. Белое и чёрное, Слаол и Лаханна, и лицо Орэнны светилось от восторженной радости. Она казалась отрешённой от ожидающей толпы, от молчавших жрецов, и даже от возвышающихся камней, потому что её душа уже была в новом мире, который должны возродить камни.

Камабан приказал сложить две новых кучи дров с обеих сторон храма, но подальше от камней, и сотня людей весь предшествующий день восстанавливала то, что сожгла Дирэввин. Теперь всё это подожгли. Пламя сердито поднялось по высоким кучам, в которых были сложены целые брёвна деревьев, чтобы костры могли гореть всю долгую зимнюю ночь. Пламя шипело и потрескивало, и это был самый громкий звук этого вечера, так как бой барабанов, пение и танцы прекратились, когда три фигуры поднялись на Священную Тропу.

Камабан остановился возле Камня Солнца, а Лэллик, послушная его тихому приказанию, встала перед камнем лицом к храму.

– Твоя дочь? – шёпотом спросил Льюэдд.

– Моя дочь, – признал Сабан. – Она будет здесь жрицей.

Он захотел подойти ближе к Лэллик, но ему моментально преградили дорогу двое копьеносцев.

– Не двигайся, – сказал один из них и направил своё копьё в грудь Сабану. – Камабан настаивал, что мы все должны стоять и не шевелиться, – пояснил воин.

Орэнна продолжала идти к длинным теням камней и скрылась в самом храме.

Толпа ждала. Солнце было уже низко, но тень храма ещё не дотянулась до камня солнца. Небо слегка розовело, и камни с южной стороны окрасились этим же цветом, но внутри храма было уже темно. Тень от камней постепенно удлинялась, и рисунок теней становился всё более чётким, и в этот момент из темноты храма Орэнна начала петь.

Она пела долго, и толпа вытягивала шеи, чтобы послушать, так как её голос был тихим и заглушался высокими камнями. Но те, кто стояли ближе всех к копьеносцам, могли услышать слова, и они шёпотом передавали их стоящим сзади.

«Слаол создал мир, – пела Орэнна, – и создал богов, чтобы они оберегали его. Он создал людей, чтобы они населяли этот мир, создал растения и животных, чтобы они кормили и давали приют людям. В начале, когда всё это было создано, существовали только любовь и радость, потому что люди были спутниками богов. Но некоторые из богов завидовали Слаолу, потому что ни один из них не был таким ярким и сильным, как их создатель, а Лаханна завидовала сильнее всех и попыталась затемнить яркость Слаола, проскальзывая перед его лицом. А когда она потерпела неудачу, то убедила всех людей, что может изгнать смерть, если они будут поклоняться ей вместо Слаола. И с этого, – пела Орэнна, – начались страдания людей. Невзгоды, болезни, тяжкий труд, боль и смерть не были побеждены, потому что Лаханна лгала, а Слаол отдалился от мира и чтобы люди смогли осознать его силу, позволил зиме опустошать землю».

«Но сейчас, – пела Орэнна, – мир должен вернуться к своему началу. Лаханна поклонится Слаолу и он вернётся, а на земле закончатся страдания. Больше не будет зимы, не будет горестей, потому что Слаол займёт достойное его место, а умершие уйдут к Слаолу вместо Лаханны, и будут блаженствовать в его бесконечном сиянии. – Голос Орэнны был слабым и пришёптывающим, и казался исходящим из камней от неземного существа. – Мы будем жить в сиянии Слаола, – пела она, – и пользоваться его покровительством». При этих словах тень самой высокой арки дотянулась до Камня Солнца. А Слаол, ослепительный, устрашающий и огромный, висел прямо над своим храмом. Становилось прохладно, и первые дуновения ночного ветра относили в сторону дым от костров.

«Слаол даритель жизни, – пела Орэнна, – единственный даритель жизни, и он вернёт нам жизнь, если мы отдадим жизнь ему». Тень поползла вверх по Камню Солнца. Вся земля между этим камнем и храмом теперь была погружена в темноту, а остальная часть холма зеленела под последним светом уходящего года. «Сегодня вечером, – пела Орэнна, – мы отдадим Слаолу земную невесту, и он вернёт её нам».

Сабан не сразу осознал смысл этих слов и понял назначение Лэллик. То же самое назначение, которое Орэнна избежала в Храме Моря в Сэрмэннине, и он понял, что его клятва возвращена ему таким кровавым образом.

– Нет! – закричал Сабан, нарушив торжественно мрачное безмолвие. Один из копьеносцев ударил его по голове древком копья. Он повалил Сабана на землю, а другой прижал свой клинок к шее Сабана. Камабан даже не обернулся на шум, не пошевелилась и Лэллик. Орэнна спокойно продолжала.

«Мы отдадим невесту солнцу, – пела Орэнна, – и мы увидим, что она возвращается к нам живой, и мы узнаем, что бог услышал нас, что он любит нас, и что отныне всё будет хорошо. – Мёртвые вернутся, – пела Орэнна, – мёртвые будут танцевать, а когда невеста вернётся к жизни, больше не будет слёз по ночам, не будет горестных рыданий, потому что люди будут жить вместе с богами и станут похожими на них». Сабан боролся, пытаясь подняться, но оба копьеносца крепко удерживали его. Он увидел, что солнце уже спряталось за самой высокой аркой и ярко освещает всю внешнюю часть храма.

Камабан повернулся к Лэллик. Он улыбнулся ей. Он вытащил руки из-под своего плаща с белыми перьями и нежно развязал тесьму на горловине её рубахи. Она подрагивала, и тихонько хныкала.

– Ты отправишься в путешествие, – успокоил её Камабан, – но это будет не долгое путешествие. Ты поприветствуешь Слаола лицом к лицу и принесёшь его приветствие обратно к нам.