Текст книги "Стоунхендж"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

Он нашёл Орэнну в храме Каталло. Она была одета в странное платье из оленьей кожи с многочисленными крохотными разрезами, в которые она воткнула перья сойки, и её одеяние при дуновениях лёгкого ветра переливалось голубым и белым цветом.

– Люди ожидают, что жрица должна особенной, – сказала она, объясняя своё одеяние, а Сабан подумал о том, как она прекрасна. Её бледная кожа до сих пор была ничем не испорчена, её взгляд был уверенным и ласковым, а остриженные волосы вновь отросли, и теперь обрамляли её лицо как мягкая золотистая шапочка. Она выглядела счастливой, даже светящейся, и рассмеялась над опасениями Сабана, что покорённые люди Каталло сожгут его сохнущие брёвна.

– Они будут очень стараться, чтобы храм получился, – пообещала Орэнна.

– Будут стараться? – Сабан удивился.

– Когда храм будет закончен, они вновь обретут свободу. Я пообещала им это.

– Ты пообещала им свободу? – спросил Сабан. – А что говорит Камабан?

– Камабан подчинится Слаолу, – сказала Орэнна. Она вела Сабана через селение, и хотя она утверждала, что люди Каталло с радостью верят ей, Сабану они казались угрюмыми и затаившими зло. Их вождь мёртв, их колдунья исчезла, а они живут под страхом копий воинов Рэтэррина, и Сабан опасался, что они попытаются сжечь длинные брёвна. Так же он опасался за жизнь Орэнны и двоих его детей, но Орэнна посмеялась над его страхами. Она объяснила, почему отказалась от защиты воинов Рэтэррина и теперь ходит без охраны в покорённом селении.

– Они любят меня, – просто сказала она и рассказала Сабану, как она боролась против осквернения храма. Хэрэгг хотел повалить все камни и отправить их в Рэтэррин, но Орэнна убедила Камабана не трогать их.

– Наша задача обольстить Лаханну, а не оскорблять её, – сказала она, и таким образом храм остался на месте, а люди Каталло нашли в этом некоторое утешение.

Они, несомненно, находили ещё большее утешение в самой Орэнне. Она провозгласила себя жрицей Лаханны, и хотя по велению Хэрэгга не позволяла приносить в жертву живые существа, она позаботилась выучить все ритуалы племени. Каждую ночь она пела для луны и на каждом рассвете трижды оплакивала постепенно исчезающую Лаханну. Она советовалась со жрецами Каталло, распределяла еду так, что никто не голодал, и самое главное, зарекомендовала себя такой же способной целительницей, как Санна или Дирэввин. На самом деле, она считалась даже лучше, чем Дирэввин, потому что любила всех детей, и когда женщины приводили к ней своих дочерей и сыновей, Орэнна облегчала их страдания добротой и терпением, которые никогда не выказывала Дирэввин. Дюжина маленьких детей теперь жили в хижине Орэнны, все они были сиротами, которых она кормила, одевала и обучала, а её хижина стала местом собраний женщин Каталло.

– Мне нравится здесь, – сказала Орэнна, когда они с Сабаном вернулись обратно к святилищу. – Я счастлива здесь.

– И я буду счастлив с тобой, – радостно сказал Сабан.

– Со мной? – Орэнна выглядела встревоженной.

Сабан улыбнулся. Он не видел свою жену с середины зимы и соскучился по ней.

– Очень скоро мы начнём перевозку камней. Сначала небольшие, потом самые крупные, и я буду проводить здесь много времени.

Орэнна нахмурилась.

– Не здесь, – сказала она, – не в моей хижине.

Ватага детей под предводительством Леира выбежала из хижины. Сабан подхватил своего сына, закружил его и стал подбрасывать в воздух, но Орэнна, когда ноги мальчика оказались на земле, мягко оттолкнула его в сторону и взяла Сабана за руку.

– Мы не можем быть вместе так, как это было раньше. Это неправильно.

– Что неправильно? – проворчал Сабан.

Орэнна сделала несколько шагов, храня молчание. Дети следовали за ними, их маленькие лица с тревогой следили за взрослыми.

– Ты и я стали служителями храма, который ты строишь, – сказала Орэнна, – а храм – это свадебное святилище Лаханны.

– Какое это имеет отношение к тебе и ко мне?

– Лаханна будет противиться браку, – объяснила Орэнна. – Она пыталась соперничать со Слаолом, а теперь мы будем навсегда передавать её в его власть, и она будет сопротивляться этому. Моя задача убедить её. Для этого я была послана сюда, – она замолчала, нахмурившись. – До тебя доходили слухи, что Дирэввин всё ещё жива?

– Я слышал об этом, – буркнул Сабан.

– Она будет подстрекать Лаханну сопротивляться нам, поэтому я должна сопротивляться Дирэввин, – она безмятежно улыбнулась, словно это объяснение должно было успокоить Сабана.

Он вгляделся в затенённый ров, в котором густо цвели розовые и коричневые орхидеи. Дети столпились вокруг Орэнны. Она отламывала кусочки медовых сот и раздавала их в их нетерпеливые ручонки. Сабан обернулся к ней и как всегда поразился её ослепительной пугающей красоте.

– Я могу жить здесь, – сказал он, указывая на старую хижину Санны. – Лучше жить здесь, чем в Рэтэррине, по крайней мере, пока мы перемещаем камни.

– О, Сабан! – она с упрёком улыбнулась. – Ты не понимаешь ничего из того, что я тебе сказала? Я обрезала свои волосы! Я отказалась от прошлой жизни! Теперь я посвящена Лаханне и только Лаханне. Ни Слаолу, ни тебе, ни кому-либо другому, кроме Лаханны! Когда храм будет построен, мы снова будем вместе, потому что в этот знаменательный день Лаханну с помощью лести и уговоров заставят отказаться от своего одиночества. Но до тех пор я должна делить с ней это одиночество.

– Мы муж и жена! – сердито запротестовал Сабан.

– И мы снова будем мужем и женой, – спокойно сказала Орэнна, – но сейчас я жрица Лаханны, и это моё жертвоприношение.

– Камабан приказал тебе это? – с горечью спросил Сабан.

– Я увидела это во сне, – твёрдо сказала Орэнна. – Лаханна приходит ко мне. Она, конечно, сопротивляется, но я терпелива с ней. Я вижу её женщиной, одетой в длинное ослепительно сверкающее платье! Она так прекрасна, Сабан! Такая прекрасная и страдающая. Я вижу её на небе и зову её, и иногда она слышит меня. А когда мы приведём Слаола в храм, она придёт к нам. Я уверена в этом, – она улыбнулась, ожидая, что Сабан разделит её счастье. – Но до этого дня, – продолжила она, – мы должны быть спокойными, послушными и добродетельными, – она повернулась к детям. – Какими мы должны быть?

– Спокойными, послушными и добродетельными, – хором отозвались они.

Она снова повернулась к Сабану.

– Я не могу помешать тебе приходить в мою хижину, – тихо сказала она, – но если ты сделаешь это, то спугнёшь Лаханну, и храм станет бесполезным и бессмысленным.

По возвращении в Рэтэррин Сабан направился к Хэрэггу и рассказал главному жрецу о том, что говорила Орэнна. Хэрэгг выслушал, подумал некоторое время, затем пожал плечами.

– Это жертва, которую ты приносишь, – сказал он, – и мы все заплатим цену за храм. Твоего брата мучают видения, мне пришлось снова стать жрецом, а ты на некоторое время потеряешь Орэнну. Ничто хорошее не даётся легко.

– Так я не должен настаивать на том, чтобы спать с ней?

– Возьми себе рабыню, – сказал Хэрэгг своим зловещим голосом. – Забудь Орэнну. Сейчас она должна разделить с Лаханной её одиночество, а ты должен строить храм. Поэтому возьми себе рабыню и забудь свою жену. И занимайся строительством, Сабан, только строительством.

* * *

До начала строительства Сабану нужно было доставить камни из Каталло. Он понимал, что не сможет воспользоваться прямой дорогой в Рэтэррин, которая пересекала болота Мадэна, и поднималась по крутым холмам к югу от этого поселения – огромные валуны не преодолеют такие препятствия. Поэтому он провёл всё лето в поисках более удобного пути. Он настоял, чтобы его сопровождал Леир, так как, объяснил он Орэнне, мальчику пришло время научиться выживать вдали от любого селения. Они с Леиром бродили на западе от селения в поисках тропы, которая обошла бы заболоченные земли и высокие холмы. Так они провели большую часть второй половины лета, и случайно Сабан обнаружил тропу, по которой можно было вывезти камни из Каталло – сначала в сторону заходящего солнца, затем сделать широкий разворот, и приблизиться к Храму Неба с запада.

Сабан получал удовольствие от компании Леира. Они зорко выслеживали изгоев, но не встретили ни одного, потому что в этом западном краю было много охотившихся воинов Рэтэррина. Сабан научил Леира пользоваться луком, а в последний день, после того как Сабан одной стрелой ранил годовалого оленя, он позволили Леиру добить животное копьём. Мальчик энергично сделал это, но выглядел удивлённым тем, как много силы необходимо, чтобы проткнуть оленью кожу. Он успешно увернулся от молотящих копыт животного и удачно ударил копьём. Так как это было первое убийство, совершённое его сыном, Сабан смазал лицо мальчика кровью оленя.

– Олень вернётся к жизни? – спросил Леир у своего отца.

– Не думаю, – с улыбкой ответил Сабан. Он содрал кожу с брюха животного, затем достал нож, чтобы разрезать мышцы, покрывающие внутренности. – Мы почти полностью съедим его!

– Мама говорит, что мы все вернёмся к жизни, – серьезно сказал Леир.

Сабан встал на ноги. Его ладони и запястья были покрыты кровью.

– Что говорит?

– Она говорит, что могилы опустеют, когда храм будет построен, – серьёзно сказал Леир. – Все, кого мы когда-либо любили, вернутся к жизни. Вот что она говорит.

Сабану стало интересно. Возможно его сын неправильно понял слова Орэнны.

– Как мы их всех прокормим? – шутливо спросил он. – Сложно прокормить ныне живущих, не говоря уже о мёртвых.

– И никто никогда не будет болеть, – продолжил Леир, – и никто не будет несчастным.

– А именно для этого, мы строим храм, – сказал Сабан, снова принимаясь за тёплую тушу, и разрезая ножом мышцы, чтобы выпустить извивающиеся кишки оленя. Он решил, что Леир должно быть просто сбит с толку, так как ни Камабан, ни Хэрэгг никогда не утверждали, что храм победит смерть. И этой ночью, после того как он и Леир принесли тушу оленя в Рэтэррин, он спросил Камабана о словах Орэнны.

– Не будет смерти, вот как? – сказал Камабан. Он и Сабан сидели в старой хижине их отца, где Камабан держал полдюжины рабынь, чтобы они ухаживали за ним. Братья делили трапезу из свинины, и сейчас Камабан обгрызал зубами рёбрышко. – Так говорит Орэнна?

– Так Леир сказал мне.

– А он умный мальчик, – сказал Камабан, мельком бросив взгляд на своего кроваволицего племянника, уснувшего в одном из углов хижины. – Я думаю, что это возможно, – осторожно сказал он.

– Умершие вернутся к жизни? – в изумлении спросил Сабан.

– Кто может поведать о том, что произойдёт, когда боги вновь соединятся? – спросил Камабан, залезая рукой в чашу за ещё одним рёбрышком. – Зима исчезнет, в этом я уверен, и смерть тоже? Почему бы нет? – он нахмурился, обдумывая это. – Для чего мы молимся?

– Чтобы получить обильный урожай, чтобы дети росли здоровыми, – сказал Сабан.

– Мы молимся, – поправил его Камабан, – потому что жизнь – это не конец. Смерть – это не конец. После смерти мы живём, но где? С Лаханной в ночи. Но Лаханна не дарует жизнь. Её даёт Слаол, и наш храм уведёт умерших от Лаханны к Слаолу. Так что вероятно Орэнна права. Возьми ежевики, это первая в этом году и очень вкусная.

Одна из его юных рабынь принесла ягоды и расположилась рядом с Камабаном. Это была худенькая молодая девушка из Каталло с большими тревожными глазами и копной вьющихся тёмных волос. Она склонила голову на плечо Камабану, и он рассеянно скользнул рукой ей под тунику и стал поглаживать грудь.

– Орэнна долго думала обо всём этом, – продолжил Камабан, – пока я был поглощён храмом. Она уверена, что боги вознаградят нас за то, что мы вновь свели их вместе, и наверняка так и будет, правда? А какая лучшая награда, как не прекращение смертей? – он положил ягоду ежевики в рот девушке. – Когда ты будешь готов перемещать камни?

– Как только земля затвердеет от мороза.

– Тебе понадобятся рабы, – сказал Камабан, скармливая девушке ещё одну ягоду. Она игриво прикусила его пальцы, а он ущипнул её, заставив её визгливо засмеяться. – Я буду посылать вооружённые отряды этой зимой для захвата новых рабов.

– Мне нужны не рабы, – рассеянно сказал Сабан. Он испытывал зависть к своему брату из-за девушки. Он не внял совету Хэрэгга, хотя иногда испытывал искушение это сделать. – Мне нужны волы.

– Мы дадим тебе волов, – пообещал Камабан, – но и рабы тебе тоже понадобятся. Тебе нужно сделать камни прямоугольными, помнишь об этом? Волы не смогут это сделать!

– Прямоугольными? – Сабан спросил так громко, что разбудил Леира.

– Конечно! – сказал Камабан. Он показал свободной рукой на деревянные бруски от модели храма. Леир играл ими незадолго до этого. – Камни должны быть ровными и гладкими как эти бруски. Любое племя может воздвигнуть необработанные камни как в Каталло, а наши будут идеальной формы. Они будут прекрасными. Они будут совершенными.

Сабан скривился от беззаботного требования своего брата.

– Ты знаешь, что камни очень твёрдые?

– Я знаю, что камни будут прямоугольными, и что ты сделаешь это, – настаивал Камабан. – И я знаю, что чем больше времени ты проводишь за разговорами об этом, тем дольше всё это продлится.

Сабан и Леир вернулись в Каталло на следующий день. Кровь оленя, высохшая и потрескавшаяся, всё ещё была на лице мальчика, когда он подбежал к своей матери, и Орэнна пришла в ужас. Она плюнула на пальцы и начала стирать кровь, затем начала ругать Сабана.

– Ему не нужно учиться убивать! – заявила она.

– Это самый главный навык, необходимый мужчине, – сказал Сабан. – Не можешь убивать, не можешь кушать.

– Жрецы не ходят на охоту, – сердито сказал Орэнна, – а Леир будет жрецом.

– Он, может быть, не хочет им быть.

– Я видела это во сне! – вызывающе настаивала Орэнна, вновь предъявив аргумент, против которого Сабан не мог возразить. – Так решили боги, – сказала она и увела Леира.

После сбора урожая Сабан начал двигать первый камень со склона холма. Это был один из небольших камней, тем не менее, понадобилось двадцать четыре вола, чтобы стянуть салазки вниз по холму. Быки стояли в три ряда, по восемь в каждом, а позади каждой линии животных, подобно большой планке позади их хвостов, был ствол дерева, к которому была привязана их упряжь. Каждый ствол был привязан к салазкам двумя длинными верёвками из скрученных коровьих шкур. При первых же шагах Сабан обнаружил, что волы сзади падали, перешагивая через волочащиеся верёвки, когда впереди идущие волы запинались. Поэтому камень пока оставили на месте, а в селении собрали дюжину мальчишек и приказали идти между животными и поднимать волочащиеся верёвки, когда они ослабевали. Мальчикам дали заострённые палки – стрекала, чтобы подгонять волов, а ещё дюжина мальчиков и мужчин выстроились в ряд перед камнем, чтобы удалять упавшие ветки или сбивать кочки, мешающие полозьям салазок. Ещё десять волов брели сзади. Некоторые для того, чтобы заменить заболевшее животное в упряжке, а другие везли корм и запас кожаных верёвок.

Целый день ушёл на то, чтобы перетащить камень с холма и через храм Каталло, где, когда волы неуклюже шли мимо, Орэнна собрала хор женщин, исполняющих песни восхваляющие Лаханну. Хэрэгг прибыл из Рэтэррина, и он лучезарно улыбался, когда первый камень прошёл через храм. Он украсил рога волов венками из фиолетовых цветов, а жрецы Каталло бросали на камень цветы таволги. Эти жрецы первыми примирились с победой Рэтэррина, вероятно потому, что Камабан позаботился заплатить им бронзой, янтарём и чёрным агатом.

Упряжью волов были большие хомуты из кожи, но в первый же день хомуты до крови содрали кожу на шее животных, и Сабан велел мальчикам смазать кожу свиным жиром. На следующий день они дотянули камень до места, где Каталло уже не было видно. Большинство мужчин и мальчиков вернулись в селение ужинать и спать, но несколько человек остались с Сабаном охранять камень. Они развели костёр и поели сушёного мяса с грушами и ежевикой, которые нашли в окрестном лесу. Кроме Сабана у костра сидели трое мужчин и четверо мальчиков. Все они были из Каталло, и сначала чувствовали себя скованно рядом с Сабаном, но когда еда была съедена, а костёр искрами устремлялся к звёздам, один из мужчин повернулся к Сабану.

– Ты был другом Дирэввин? – спросил он.

– Да.

– Она всё ещё жива, – с вызовом сказал мужчина. На его лице был шрам от стрелы, ранившей его в щёку в битве, разрушившей Каталло.

– Я надеюсь, что она всё ещё жива, – ответил Сабан.

– Ты на это надеешься? – мужчина недоумевал.

– Как ты сказал, я был её другом. И если она всё ещё жива, – твёрдо сказал Сабан, – тебе лучше помалкивать об этом, если не хочешь, чтобы ещё больше воинов Рэтэррина искали её в лесах.

Другой человек наигрывал короткую мелодию на флейте, сделанной из ноги журавля.

– Они могут искать всё, что угодно, – сказал он, когда закончил, – но её они никогда не найдут. И её ребёнка.

Первый человек, его звали Веннар, поворошил костёр, вызвав множество искр, и искоса взглянул на Сабана.

– Ты не боишься быть здесь с нами?

– Если бы я боялся, – сказал Сабан, – меня бы здесь не было.

– Тебе не нужно бояться, – очень тихо сказал Веннар. – Дирэввин сказала, что ты не должен быть убит.

Сабан улыбнулся. Всё лето он подозревал, что Дирэввин где-то рядом, и что в тайне от завоевателей Каталло она поддерживает связь со своим племенем. И с ним тоже, так как она приказала оберегать его жизнь.

– Но если вы попытаетесь помешать доставить камни в Рэтэррин, – сказал он, – я буду сражаться с вами, и вам придётся меня убить.

Веннар покачал головой.

– Если мы не будем перемещать камни, – сказал он, – это сделает кто-нибудь другой.

– Кроме того, – добавил игрок на флейте, – наши женщины опасаются гнева Лаханны, если ты погибнешь.

– Гнева Лаханны? – недоумённо спросил Сабан. Мести Рэтэррина, возможно, но гнева Лаханны?

Веннар нахмурился.

– Некоторые из наших женщин говорят, что Орэнна – это сама Лаханна.

– Она очень красива, – сказал второй мечтательно.

– А Слаол не забрал её жизнь, – сказал Веннар. – Разве это не правда?

– Она – не Лаханна, – твёрдо сказал Сабан, испугавшийся мести Дирэввин, если она услышит такие разговоры.

– А женщины говорят, что – Лаханна, – настаивал Веннар, а Сабан заключил из его интонации, что Веннар сам не знает, во что верить – он разрывался между преданностью Дирэввин и благоговением перед Орэнной. Сабан сомневался, что сама Орэнна поддерживала эти слухи, но он подумал – не Камабан ли это. Похоже на него. Люди Каталло лишились колдуньи, а что лучше заменит колдунью как не богиня?

– Разве Чужаки не поклонялись ей как богине? – не унимался Веннар.

– Она – женщина, – настаивал Сабан, – просто женщина.

– Как и Санна, – сказал Веннар.

– Твой брат утверждает, что он Слаол, – сказал игрок на флейте, – так почему же Орэнне не быть Лаханной?

Но Сабан больше не хотел говорить на эту тему. Он лёг спать, или вернее, завернулся в плащ и стал смотреть на сверкающие звёзды, густо усеивающие небо над колеблющимся пламенем костра. Он начал думать, что возможно, Орэнна действительно превратилась в богиню. Её красота не увядала, её безмятежность не исчезала, а самоуверенность была непоколебима.

Одиннадцать дней ушло на доставку первого камня в Рэтэррин, и как только он был на месте, Веннар и его люди повели волов и салазки обратно в Каталло за следующим камнем, а Сабан остался в Храме Неба. Первый камень был одним из самых маленьких, предназначенных для одной тридцатой части Небесного Круга, поднятого на колонны. Камабан обозначил кольцо на земле, нацарапав на земле пару окружностей, и теперь настаивал, чтобы камень уложили на эту полосу.

– Камень должен быть такой формы, – сказал Камаабн Сабану, – чтобы его внешний край изгибался по внешнему кругу, а внутренний край – по внутреннему кругу.

Сабан пристально посмотрел на каменную глыбу. Камень был выпуклым и далеко выступал за границы начертанных кругов, но Камабан настаивал, чтобы ему были приданы размеры маленького отрезка широкого кольца.

– Все тридцать камней небесного круга должны быть одинаковой длины, – с энтузиазмом продолжил Камабан, – но не затупляй их края. – Он взял кусок мела и бросил на плоскую поверхность камня. – Один конец должен иметь выступ, а другой – прорезь, чтобы выступ одного камня входил в прорезь следующего по всей длине кольца.

«Человек может с таким же успехом отрезать кусок солнца, – подумал Сабан, – или высушить море пухом от чертополоха, или подсчитать листья в лесу». А нужно было выточить не только тридцать камней небесного круга, но и тридцать камней, которые поднимут его высоко в небо, и пятнадцать огромных камней Дома Солнца, который будет ещё выше. Камабан рассчитал размеры каждого камня и нарезал по ним ивовые прутья. Сабан держал их в своей хижине, которую он построил возле храма. Эта хижина стала его домом. У него были рабы, собиравшие хворост, носившие воду и готовившие еду, и ещё много рабов, чтобы обтачивать первые шесть камней, которые прибыли к середине зимы.

Шесть серых валунов, как и все камни с гор Каталло, были плитами. Их верхняя и нижняя поверхности были параллельными и почти плоскими. И все камни были почти одинаковой толщины, так что, чтобы сделать колонну или перекладину, было необходимо откалывать края до тех пор, пока углы не станут прямоугольной формы, а размеры не будут соответствовать длине ивовых прутьев из хижины Сабана. Но камень был очень твёрдым, намного тверже, чем валуны из Сэрмэннина, и сначала рабы Сабана просто ломали об него свои молотки, так что Сабану пришлось подобрать камни потвёрже. Каменные топоры представляли собой шары размером с череп, и рабы неустанно поднимали и опускали их, поднимали и опускали. Каждый удар рассеивал вокруг облако пыли и каменных осколков. И кусочек за кусочком, осколок за осколком, крупинка за крупинкой, камень приобретал форму. Рабы постепенно совершенствовали свою работу. Было быстрее, обнаружили они, бить по неглубоким канавкам на поверхности камня, а затем сбивать оставшиеся края. На некоторых камнях были лёгкие темноватые линии, едва видимые на их серых поверхностях, и Сабан догадался, что они выдают изъяны в валунах, которые можно использовать, если они проходит там, где нужно отбить часть камня. Дюжина топоров, ударяющих вместе по коричневой линии, иногда могли отделить крупный кусок. А если это не получалось, Сабан разводил костёр вдоль всей линии, подкладывал в него дров, чтобы разгорелся посильнее, и выливал струйкой свиной жир, который разносил жар по поверхности камня. Жир шипел и горел и камень раскалялся почти докрасна, а затем его работники лили холодную воду на огонь, и почти всегда камень трескался по всей линии. Иногда камни были уже треснувшими, и рабы вбивали клинья в щели и разбивали камень на части. А морозными ночами наполняли щель водой, чтобы она замёрзла и духи воды, заключённые во льду, разбили камень на части, чтобы освободиться. Но большинство камней можно было выточить только тяжёлой однообразной работой – постоянным шлифованием, непрерывными ударами. Так что грохот молотков и скрежетание шлифовальных камней никогда не прекращались. Даже во сне Сабану слышались удары, треск и скрежетание камней друг о друга, его кожа стала такой же серой, как валуны, а волосы и борода были наполнены песчаной пылью.

Восемь камней прибыли на следующий год, ещё одиннадцать на третий, и Сабану понадобилось ещё больше работников, чтобы дробить, отбивать, раскалывать и обжигать камни. А большему количеству работников требовалось на столько же больше рабов, чтобы готовить еду и носить воду в храм. Камабан всё чаще посылал военные отряды во все края в поисках пленников. Некоторые из этих отрядов он возглавлял сам. Теперь он носил меч и был одет в рубаху с нашитыми на неё бронзовыми пластинами, на голове у него был облегающий головной убор, сделанный из бронзовых пластин, хитро скованных друг с другом в форме чаши. Люди считали его таким же великим воином, как Ленгар, и более могущественным колдуном, чем Санна, потому что тех, кого копья не могли одолеть, пугали и приводила к покорности его слава.

Но колдовство не могло придавать форму камням, а Камабан в перерывах между своими захватническими набегами становился всё более нетерпеливым. Он услышал, как рабы поют во время работы, и этот звук разозлил его.

– Заставь их работать усерднее!

– Они работают так усердно, как могут, – сказал Сабан.

– В таком случае, откуда у них дыхание, чтобы петь?

– Песня придаёт работе ритм, – объяснил Сабан.

– Кнут придал бы им ритм побыстрее, – проворчал Камабан.

– Кнутов не будет, – сказал Сабан. – Если ты хочешь, чтобы они работали побыстрее, присылай побольше еды. Пришли шкуры для одежды. Они не враги тебе, брат, а люди, которые строят нашу мечту.

Хоть Камабан и был недоволен медленным продвижением в строительстве храма, но это не останавливало его от усложнения работы для строителей. Он захотел, чтобы колонны соединялись с камнями-перемычками, чтобы Небесный Круг никогда не упал. Сабан считал, что достаточно просто положить камни на вершины их опор, но Камабан настаивал, что они должны быть закреплены, и поэтому на каждой колонне должны быть два выступа, выточенных в верхней части. А потом на нижней стороне камней-перекладин будет необходимо выточить выемки для выступов. Но точно знать, где нужно сделать отверстия можно будет только после того, как будут установлены колонны, и Сабан пока этим не занимался.

А Камабан всё усовершенствовал свой храм. Он посещал Каталло и часами разговаривал с Орэнной. Они беседовали так подолгу, что люди начали перешёптываться об их совместном времяпрепровождении. Хэрэгг опровергал все слухи, объясняя, что эти двое ведут разговоры только о храме. Сабана пугали эти разговоры, так как они неизменно порождали новые и практически невыполнимые требования. На четвёртый год работы Камабан спросил Сабана, замечал ли он когда-нибудь, что некоторые деревянные столбы храма в Рэтэррине кажутся одинаковой ширины по всей высоте от земли до неба.

Сабан укладывал полосу хвороста на боковой части валуна. Он выпрямился, нахмурившись.

– Они выглядят ровными и правильными, потому что они так растут.

– Нет, – сказал Камабан. – Орэнна наблюдала за строительством хижины в Каталло, и заметила, что центральный столб был конической формы, но когда его установили, он выглядел прямым. Я сказал об этом Галету, и он сказал мне, что это иллюзия.

– Иллюзия? Ты имеешь в виду колдовство? – спросил Сабан.

– Слаол, избавь меня от дураков! – Камабан схватил кусок мела и смахнул в сторону хворост, который Сабан так старательно уложил. – Стволы дерева на одном конце шире, чем на другом, – сказал он, рисуя преувеличенно конусовидную фигуру на грубой поверхности камня. – Но иногда Галет находил стволы одинаковой ширины по всей длине, и они, говорит он, наверху выглядят шире. Те, у которых вершина сужается, выглядят ровными, а стволы правильной формы выглядят искажёнными. Поэтому я хочу, чтобы ты сузил камни. Сделай их немного зауженными наверху, – Камабан выбросил мел и потёр руки друг и друга. – Не надо сужать их слишком сильно. Скажем, на ладонь с каждой стороны? И они все будут выглядеть правильными.

Месяц спустя Камабан сказал, что Орэнна видела во сне, что поверхность камней отполирована до блеска, и на этот раз Сабан был так ошеломлён безмерной трудностью этой задачи, что смог только кивнуть. Он не пытался рассказать Камабану, каких неимоверных усилий будет стоить отполировать до блеска все четыре стороны камня, вместо этого он просто велел шестерым самым молодым рабам начать полировать уже законченные колонны. Они растирали камень молотками туда-сюда, туда-сюда, и иногда посыпали осколками кремня, песком и каменной крошкой поверхность и втирали эту смесь в камень. Все лето они размахивали молотками вверх и вниз, сдирая свои руки до кровавых полос, когда счищали кремневую пыль. И к концу лета на камне появился гладкий участок размером со шкуру ягнёнка, а когда он был влажным, то блестел.

– Ещё! – требовал Камабан, – ещё! Сделайте его сияющим!

– Ты должен дать мне больше работников, – сказал Сабан.

– Почему бы не подгонять плетьми тех, что у тебя есть? – спросил Камабан.

– Нельзя подгонять их плетьми, – сказал Хэрэгг. Главный жрец теперь хромал, его спина согнулась, а мускулы ослабли, но грубый голос сохранил свою силу. – Нельзя подгонять их плетьми, – хрипло повторил он.

– А почему нет? – захотелось знать Камабану.

– Этот храм для того, чтобы прекратить земные страдания, – сказал Хэрэгг. – Ты хочешь, чтобы он был рождён в крови и боли?

– Я хочу, чтобы он был построен! – пронзительно закричал Камабан. Несколько мгновений казалось, что он разобьёт свой драгоценный жезл об один из валунов, и Сабан отшатнулся в ожидании того, что гладкий наконечник разлетится на тысячи осколков, но Камабан совладал со своим гневом. – Слаол хочет, чтобы он был построен. Он говорит мне, что всё это можно сделать, но ничего продвигается! Ничего!

– Дай Сабану больше работников, – предложил Хэрэгг, и Камабан повёл военные отряды далеко в северные земли. Он вернулся с пленниками, разговаривающими на незнакомых языках, рабами с красными татуировками на лицах. Они поклонялись богам, о которых Сабан никогда не слышал. Но рабов требовалось ещё больше, так как работа была невыносимо тяжёлой и очень медленной. Сабану нужно было доставить хотя бы один из огромных длинных валунов, из которых будут сделаны колонны Дома Солнца в центре храма. Он вырезал и обтесал большие полозья, и эта древесина сушилась в Каталло, но он не осмеливался даже попытаться сдвинуть с места гигантские камни.

Он пошёл к Галету за советом. Его дядя теперь был старым и немощным, редкие волосы поседели, а от бороды остались только клочки. Лидда, его женщина, умерла, а сам он ослеп, но и слепой он смог представить себе и камни, и рычаги, и салазки.

– Перемещение большого камня ничем не отличается от перемещения маленького, – сказал он Сабану. – Просто всё должно быть больше – салазки, балки и стадо волов.

Галет дрожал. Вечер был тёплым, но в его хижине горел большой костёр, а плечи были укутаны медвежьей шкурой.

– Ты болен? – спросил Сабан.

– Лётняя лихорадка, – отмахнулся Галет.

Сабан нахмурился.

– Я могу построить салазки, – сказал он, – и сделать рычаги, но я не знаю, как поднять камни на салазки. Они слишком большие.

– Тогда ты должен построить салазки под камнем, – предложил Галет. Он помолчал, его тело сотрясала дрожь. – Ничего, – сказал он, – ничего, всего лишь летняя лихорадка.

Он дождался, когда пройдёт приступ дрожи, и рассказал, как он сначала выкопал бы канаву вдоль каждого длинного края камня. «Когда канавы углубятся до подстилающей меловой породы, – сказал он, – большие полозья можно будет положить с обеих сторон. Затем камень можно будет приподнять, используя полозья как рычаги».