Текст книги "Стоунхендж"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)

– Многие люди ошибаются, – сказал Камабан. – Мир заполнен глупцами, вот почему мы должны изменить его.

Он жестом показал Хэрэггу и Сабану сесть на корточки, хотя сам остался стоять словно учитель, обращающийся к ученикам.

– Ленгар согласился вернуть золото Эрэка, если Сэрмэннин даст ему храм. Он дал согласие, потому что не верит, что храм может быть доставлен в Рэтэррин, но мы докажем, что он ошибается.

– Забирай этот храм, – сказал Хэрэгг, кивая в сторону застывших столбов Храма Моря.

– Нет, – сказал Камабан. – Мы отыщем самый лучший храм Сэрмэннина и возьмём его.

– Зачем? – спросил Сабан.

– Зачем? – огрызнулся Камабан. – Зачем? Слаол послал в Рэтэррин своё золото. Это знак, глупец, что он чего-то хочет от нас. А чего он хочет? Он хочет храм, конечно. Потому что храмы, это то место, где боги соприкасаются с землёй. Слаол хочет храм, и он хочет его в Рэтэррине, и он послал нам золото из Сэрмэннина чтобы показать, откуда должен прибыть этот храм. Неужели это так трудно понять?

Он бросил на Сабана взгляд полный жалости, и начал расхаживать из стороны в сторону по короткому дерну.

– Он желает храм из Сэрмэннина, потому что именно здесь почитают Слаола больше других богов. Здесь люди познали часть истины, и эту истину мы должны принести в центральные земли. Но есть и величайшая истина, – он перестал ходить и возбуждённо посмотрел на своих слушателей. – Я осознал суть всего, – сказал он тихо, затем подождал, оспорит ли его кто-нибудь, но Хэрэгг только почтительно смотрел на него, а Сабану было сказать нечего.

– Жрецы верят, что мир неизменен, – продолжил он презрительно. – Они верят, что ничто не меняется, и что, если они будут подчиняться правилам и совершать необходимые жертвоприношения, ничто никогда не изменится. Но мир меняется. Он изменился. Рисунок мира нарушен.

– Рисунок? – спросил Сабан. Хэрэгг упоминал рисунок в далёкой северной стране, но ничего тогда не объяснил. Теперь расскажет Камабан.

Для этого Камабан наклонился и вытащил стрелу из колчана Сабана, так как тот никуда не ходил без своего тисового лука, который был символом того, что Сабан уже не раб. Камабан кремневым наконечником стрелы начертил на дёрне широкий круг, вдавливая его так, что показалась коричневая земля под желтеющей травой. Он сказал:

– Круг – это солнечный год. Мы знаем этот цикл. Мы отмечаем его. Здесь в Сэрмэннине они убивают девушку каждую зиму, чтобы показать, когда один год заканчивается и такой же год начинается снова. Ты понимаешь это?

Он смотрел на Сабана, так как Хэрэгг уже знал о нарушенном рисунке.

– Я понимаю, – сказал Сабан. В Рэтэррине тоже отмечали окончание года и его начало в середине лета, но они делали это принесением в жертву тёлки на рассвете, а не девушки на закате.

– Теперь к тайне, – сказал Камабан, и выдавил намного меньший круг, поместив его на большой начерченный круг, подобно бусине на браслете из бронзовой проволоки.

– Это Лаханна, – сказал он, прикасаясь к маленькому кругу. – Она зарождается, растёт, – он обводил пальцем вокруг бусины, – и исчезает снова. Затем она снова рождается, – он начертил новый круг, такого же размера, как первый, и вплотную к нему, – она растёт и исчезает, и затем рождается вновь.

Он нарисовал третий круг. То, что нарисовал Камабан, выглядело подобно трём бусинам, которые почти заполнили одну четверть большого солнечного круга.

– Она зарождается, она исчезает, – говорил он снова и снова, ещё вычерчивая круги, пока их не стало двенадцать, и затем он остановился.

– Ты видишь? – сказал он, указывая наконечником стрелы на промежуток между первым и последним кругом.

Кольцо теперь содержало двенадцать бусин.

– Двенадцать лун каждый год, – сказал Камабан, – но секрет здесь.

Он постучал по небольшому пространству, оставшемуся между первым и последним кругом луны.

Хэрэгг повернулся к Сабану, страстно желая, чтобы тот понял.

– Лунный год короче, чем солнечный год.

Сабан слышал об этом. Жрецы в Рэтэррине, на самом деле, жрецы повсюду, давно заметили, что лунный год из двенадцати зарождений и угасаний луны, был короче, чем большой круговорот солнца на небе, но Сабан никогда не задумывался об этом несоответствии. Это была одна из неизменных тайн жизни, подобной тем, почему олени носят рога только часть года, или куда зимой улетают ласточки. Он увидел, что Камабан достал человеческую бедренную кость из своей сумки.

– Когда я был ребёнком, – сказал Камабан, – я сидел в нашем Старом Храме, и наблюдал за небом. Я пошёл в Место Смерти и стащил там кости, и я делал отметки на костях, как на этой.

Он протянул кость Сабану.

– Смотри, – велел он ему, указывая на ряд мелких зарубок на одной боковой стороне кости. – Эти отметки – дни солнечного года.

Сабану поднёс кость очень близко, так как зарубки были крошечные, но он смог разглядеть сотки зазубрин, слишком много чтобы сосчитать, и каждая крошечная зарубка обозначала день и ночь, добавляющиеся к году.

– А эти отметки, – Камабан показал Сабану на второй ряд зарубок, который лежал параллельно первому, – дни роста и убывания луны. Они показывают двенадцать рождений и двенадцать угасаний.

Второй ряд зарубок был немного короче первого.

Сабан снова поднёс кость близко к глазам, ногтём подсчитал добавочные дни на линии солнца.

– Одиннадцать дней? – спросил он.

– Похоже, что так, – сказал Камабан. Его презрительный тон исчез, сменившись искренним смирением. – Но дни трудно подсчитать. Я использовал много костей в течение многих лет, иногда было слишком много облаков, и я должен был предполагать о днях луны, а в некоторые годы эта разница была больше одиннадцати, а иногда – меньше.

Он взял обратно кость у Сабана.

– Но эта кость помечена в самый удачный год, и она сообщает о том же, что и все остальные кости. Она говорит мне, что рисунок нарушен.

– Рисунок?

– Круги должны соединиться! – горячо сказал Камабан, похлопывая по рисунку, начерченному на земле.

– Этот разрыв, – он указал своим пальцем на пространство между бусинами, – длится одиннадцать дней. Но его не должно быть здесь.

Он встал и опять начал шагать из стороны в сторону.

– Для всего в мире есть назначение, – сказал он, – потому что без цели всё бессмысленно. А смысл заключается в строении рисунка. Ночь и день, мужчина и женщина, охотник и добыча, времена года, приливы! Они все имеют свой рисунок! У звёзд есть рисунок! Солнце следует рисунку! Луна следует рисунку! Но эти две линии расходятся, и мир расколот надвое!

Он указал пальцем в сторону моря.

– Что-то следует за солнцем, что-то – за луной. Урожай высеивается и собирается по солнцу, но приливы подчинены луне – почему? И почему Дилан прислал золото Эрэку? – он использовал имена Чужаков для богов солнца и моря, затем сам возбуждённо ответил на свой вопрос. – Он послал его, для того чтобы солнце вернуло морские приливы в свой рисунок!

– Женщины живут по рисунку луны, – угрюмо сказал Хэрэгг.

– Правда? – удивился Камабан.

– Мне так говорили, – пожал плечами Хэрэгг.

– Но всё, – объявил Камабан, – абсолютно всё должно подчиняться солнцу! Всё должно быть правильным, но всё неправильно.

Он указал на рисунок на траве:

– Тайна в том, как сделать рисунок правильным!

– Как? – спросил Сабан.

– Ты скажи мне, – сказал Камабан, и Сабан понял, что вопрос был задан не случайно.

Он посмотрел на рисунок.

«Представь, – сказал он себе, – что это бусины на бронзовой нити», – и ответ вдруг стал очевидным. Человек может сделать больше бусин, маленьких, и попытаться нанизать их, пока вся нить полностью не заполнится, но это будет трудоёмкая задача. Простой путь сделать бусины соответствующими, это укоротить проволоку, задача легко выполнимая для любого кузнеца. А если проволока будет короче, большой круг станет меньше, и бусины сомкнутся.

– Слаола нужно приблизить к земле? – неуверенно предположил Сабан.

– Отлично! – горячо сказал Камабан. – И что для этого надо сделать?

Сабан думал долго и напряжённо, затем пожал плечами:

– Я не знаю.

– Мы рассказываем легенды о том, как Слаол и Лаханна любили друг друга, а потом стали врагами, но это всего лишь легенды. Они кое-что упускают из виду. Нас. Для чего мы здесь? Мы знаем, что боги создали нас, но зачем? Для чего мы что-то создаём? Ты делаешь лук – чтобы убивать. Создаёшь горшок – чтобы что-то в нём хранить. Ты делаешь брошь – чтобы застёгивать плащ. Также и мы сами были созданы для какой-то цели, но какова эта цель?

Он подождал ответа, но ни Хэрэгг ни Сабан ничего не сказали.

– А почему у нас есть недостатки? Разве ты сделаешь лук, который будет слабым? Или горшок, который раскалывается? Мы не были созданы с недостатками! Боги не создали нас с изъянами, так же как гончар не сделал бы чашу, которая раскалывается, или кузнец не сделал бы тупой нож, однако же, мы болеем, калечимся и уродуемся. Боги создали нас совершенными, а мы с недостатками. Почему? – он умолк, перед тем как предложить ответ. – Потому что мы оскорбили Слаола.

– Оскорбили? – спросил Сабан. Он привык к истории, что Лаханна оскорбила Слаола, пытаясь затмить его свет, но сейчас Камабан обвинял людей.

– Мы обидели его поклонением незначительным богам так же горячо, как мы поклонялись ему. Мы оскорбили его, и поэтому он отдалился, и мы должны притянуть его обратно преклонением перед ним так, как он считает, чтобы мы преклонялись. Возвеличив его выше всех остальных богов, и построив ему храм, который покажет, что мы поняли его рисунок. Тогда он придёт обратно, а когда он вернётся, больше не будет зимы.

– Больше не будет зимы? – в изумлении спросил Сабан.

– Зима – это наказание Слаола, – объяснил Камабан. – Мы обидели его, и поэтому он наказывает нас каждый год. Как? Отодвигаясь от нас. Каким образом мы узнаём об этом? Потому что чем дальше ты стоишь от огня, тем меньше тепла ты чувствуешь. Летом, когда Слаол рядом с нами, мы чувствуем его тепло, но зимой, когда всё застывает, его тепло исчезает. Оно исчезает, потому что он далеко от нас, и если мы сможем привлечь его обратно, больше не будет зимы, – он повернулся лицом к солнцу. – Больше не будет зимы, – повторил он, – не будет болезней, не будет горя, не будет детей, плачущих по ночам.

В его глазах стояли слёзы, и Сабан вспомнил ночь, когда умерла мать Камабана, и скрюченный ребёнок выл как волчонок.

– И не будет больше девушек, прыгающих в пламя, – тихо сказал Хэрэгг.

– А ты, – Камабан не обратил внимания на слова Хэрэгга, повернувшись к Сабану, – не будешь воином.

Он снял лук с плеча Сабана, и с усилием, заставившим его скривиться, переломил его через колено. Он швырнул сломанный лук через вершину утёса, и он упал в море.

– Ты будешь строителем, Сабан, и ты поможешь Хэрэггу доставить храм из Сэрмэннина в Рэтэррин, и таким образом вернуть нам обратно бога.

– Если мой брат позволит это, – сказал Хэрэгг, говоря о Скатэле.

– В своё время, – уверенно сказал Камабан, – Скатэл присоединиться к нам. Потому что он поймёт, что мы познали истину.

Он упал на колени и поклонился солнцу.

– Мы познали истину, – сказал он смиренно, – и мы изменим мир.

Сабан почувствовал необыкновенное душевное волнение. Они изменят мир. В этот момент над бурлящим морем он понял, что они смогут это сделать.

* * *

Орэнна во время между её возведением в богини и смертью в костре Солнца должна была совершить обход по стране и выслушать молитвы людей, которые она потом отнесёт своему мужу. Она покинула селение Керевала в сопровождении четырёх копьеносцев, двух женщин-прислужниц, трёх жрецов и десятка рабов. А также толпы людей, которым просто хотелось следовать по пятам за обручённой с солнцем.

Страна Керевала была обширнее, чем владения Рэтэррина, однако не такая заселённая из-за того, что в Сэрмэннине была более скудная почва. Обязанностью Орэнны было показать себя всем людям, и живущим, и умершим, покоящимся в общих могилах. Каждую ночь хижина освобождалась от населявших её людей и домашнего скота, чтобы обручённая с солнцем могла спать в уединении, а каждое утро толпа просителей ожидала у входа. Женщины просили её даровать им сыновей, родители умоляли излечить их детей, воины просили благословить их копья, а рыбаки почтительно кланялись, когда она притрагивалась к их лодкам и сетям. Жрецы водили её из храма в храм, и от одной могилы к другой. Они открывали могилы, отодвигая в сторону большие закрывающие камни, чтобы Орэнна могла, наклонившись, ступить в эти склепы и поговорить с мёртвыми, чьи кости в виде беспорядочно лежали в сыром полумраке.

Камабан и Сабан тоже сопровождали её, следуя за золотоволосой девушкой по долинам на южном побережье Сэрмэннина, где люди возделывали землю и выводили свои удлинённые рыболовецкие лодки в море. А затем поднялись наверх на высокие обнажённые горы на севере, где коровы, овцы и производство каменных топоров давали скудные средства к существованию для редких мелких хозяйств. И везде, куда бы они не приходили, Камабан обходил все храмы, выискивая тот, который он захотел бы отправить в Рэтэррин. Люди, узнавая в нём колдуна, низко кланялись.

– Ты умеешь колдовать? – однажды спросил его Сабан.

– Я ведь превратил тебя в раба, не так ли? – огрызнулся Камабан.

Сабан посмотрел на шрам на своей руке.

– Это было жестоко, – сказал он.

– Не будь глупым, – устало сказал Камабан. – А как иначе я должен был сохранить тебе жизнь? Ленгар хотел убить тебя, что было весьма разумно с его стороны, но я надеялся, что ты сможешь быть полезным для меня. Поэтому я придумал для него глупую сказку о том, что боги мстят тем, кто убивает своих сводных братьев, а затем подкинул ему идею отдать тебя в рабство. Ему понравилось это. И я хотел, чтобы ты встретился с Хэрэггом.

– Он мне нравится, – тепло сказал Сабан.

– Тебе все нравятся, – презрительно сказал Камабан. – Хэрэгг очень умный, – продолжил он, – но ты не можешь доверять всем его идеям. Его сильно потрясла смерть дочери! Он разуверился в ритуалах, но с ними всё в порядке. Они показывают богам, что мы признаём их власть. Если мы прислушаемся к идеям Хэрэгга, мы не будем сжигать Орэнну, а какая ещё цель существования девушки, как не быть сожжённой?

Сабан взглянул вперёд на Орэнну, шествующую между сопровождающими её жрецами. Он ненавидел Камабана в этот момент, но ничего не сказал, а Камабан, совершенно точно догадавшийся, о чём думает его брат, рассмеялся.

Во второй половине дня они посетили ещё один храм. Это был простой круг из пяти камней, который был обычным святилищем для северной части Сэрмэннина. Редко в каком храме была хотя бы дюжина камней, и все камни были намного меньше тех, которые стояли внутри стен Каталло. Камни Сэрмэннина редко были выше и шире человека, но почти все они были колоннами правильной четырёхугольной формы.

Камабану не понравилось ни одно из святилищ, которые они посмотрели.

– Нам нужен храм, который вызовет восхищение, – говорил он Сабану. – Мы должны найти храм, который расскажет Слаолу, что мы предприняли грандиозные усилия для его пользы. Что это за достижения, переместить в Рэтэррин четыре-пять маленьких камней?

Сабан считал, что доставка даже одного камня будет большим успехом, и он начал сомневаться, что Камабан когда-нибудь найдёт храм, который ему подойдёт.

– Почему мы просто не возьмём любой храм? – спросил он однажды ночью. – Слаол узнает, как много усилий мы приложили, чтобы переместить его.

– Если бы я хотел, чтобы работа была сделана быстро и небрежно, – сказал Камабан, – я бы позволил тебе самому подобрать храм, чем тратить на это своё собственное время. Не будь глупым, Сабан.

Они кушали в набитой людьми хижине, где сопровождающих Орэнну приветствовали дарами, состоящими из рыбы, мяса, шкур и чашами с хмельным напитком. Одна чаша напитка могла лишить человека способности мыслить и двигаться, но на Камабана он никогда не оказывал никого влиянию. Он пил его как воду, срыгивал, пил ещё, но никогда не шатался, и его язык никогда не заплетался. Утром, когда у Сабана раскалывалась голова, Камабан был полон энергии.

В этот вечер они гостили в хижине вождя клана, главного среди всех своих родственников, чьи хижины ютились на подветренной стороне горы. Вождь – старый беззубый человек – в честь прибытия Орэнны надел на шею кольцо из золота. Его жёны приготовили общее кушанье из водорослей и моллюсков на дымном костре, а когда еда была съедена, один из его сыновей, который выглядел таким же старым и беззубым, как его отец, снял подвешенный на стропилах отполированный панцирь морской черепахи. Он стал выбивать на нём ритм, и петь бесконечную песню о подвигах своего отца на землях, лежащих за западным морем, где он убил много врагов, захватил много рабов, и привёз домой много золота.

– Это означает, – сказал Камабан Сабану, – что старый дурак три дня бродил по берегу и вернулся с пригоршней гальки и пёрышком чайки.

Во время исполнения песни подошли люди из других хижин. Внутрь набивалось всё больше и больше народа, пока Камабана и Сабана не оттеснили к низкой каменной стене хижины. Люди, должно быть, слышали эту песню много раз, потому что они часто подпевали, а пожилые люди радостно кивали, когда звучал этот хор. Но затем совершенно неожиданно бой барабана и пение прекратились. Старик открыл глаза, негодуя на наступившую тишину, пока он не увидел Орэнну, которая, поев в своей хижине, только что вошла внутрь. Вождь клана улыбнулся и показал жестом, что обручённая с солнцем может присесть рядом с ним. Но Орэнна покачала головой, осмотрела хижину, а затем, аккуратно ступая через людей, села рядом с Сабаном. Она кивнула певцу, показывая, что он может возобновить песню, и тот захлопал по черепашьему панцирю, закрыл глаза, и подхватил нить своей песни.

Сабан остро ощущал близость Орэнны. Он говорил с ней несколько раз во время их странствий по крутым тропам Сэрмэннина, но она никогда не искала его общества, и её близость сделала его неловким, смущённым и онемевшим. От мысли, что произойдёт с ней в ближайшее время, ему было больно даже смотреть на неё. Судьба Дирэввин и её так связались в его голове, что ему казалось, что душа Дирэввин вселилась в тело Орэнны, и теперь будет вновь украдена у него. Он прикрыл глаза и попытался отогнать прочь мысли о насилии над Дирэввин и приближающейся смерти Орэнны.

Затем Орэнна близко склонилась к нему, чтобы он смог расслышать её голос сквозь песню.

– Вы нашли себе храм? – спросила она.

– Нет, – сказал он, дрожа от волнения.

– Почему нет? – спросила Орэнна. – Вы наверное каждый день видели новый храм?

– Они слишком маленькие, – краснея, ответил Сабан. Он не смотрел на неё из-за боязни начать заикаться.

– А как вы переместите ваш храм? – спросила Орэнна. – У вас есть бог, который заставит его перелететь в Рэтэррин?

Сабан пожал плечами:

– Я не знаю.

– Ты должен поговорить с Льюэддом, – сказал она, показывая на одного из своих охранников, сидевших на корточках возле центрального столба хижины. – Он говорит, что знает, как это можно сделать.

– Если Скатэл вообще позволит нам забрать храм, – хмуро сказал Сабан.

– Я одержу верх над Скатэлом, – уверенно сказала Орэнна.

Сабан осмелился взглянуть ей в глаза. Они были очень тёмными, и в них отражались отблески огня, и ему внезапно захотелось зарыдать из-за того, что она должна была умереть.

– Одержишь верх над Скатэлом? – спросил он.

– Я ненавижу его, – тихо сказала она. – Он плевал на меня, когда меня впервые привели в храм. Вот почему я не позволила ему бросить тебя в яму. А когда я отправлюсь в огонь, скажу своему мужу, что он должен позволить тебе забрать храм в Рэтэррин.

Она отвернулась от Сабана когда другой человек взял барабан из черепашьего панциря и начал другую песню, на этот раз в честь самой наречённой солнца. Орэнна внимательно слушала в знак уважения к исполнителю, когда он начал описывать одиночество бога солнца и его тоску по земной возлюбленной. Но когда певец начал описывать красоту невесты солнца, Орэнна, казалось, вновь потеряла интерес, так как она снова наклонилась к Сабану.

– Это правда, что в Рэтэррине вы не посылаете невесту к богу?

– Да.

– И в Каталло тоже?

– Да.

Орэнна вздохнула, затем пристально стала смотреть на огонь. Сабан смотрел на неё, а её охранники следили за ним.

– Завтра, – Орэнна снова качнулась вплотную к Сабану, – я должна возвращаться в селение Керевала. Но вы должны подняться на гору за этим селением.

– Зачем?

– Потому что там есть храм, – сказала она. – Здешние люди сказали мне об этом. Это новый храм Скатэла, тот, который он построил, когда выздоравливал от своего безумия. Он говорит, что освятит его, когда вернутся сокровища.

Сабан улыбнулся, думая о том, как будет злиться Скатэл, если узнает, что его собственный храм может быть отправлен в Рэтэррин.

– Мы посмотрим на него, – пообещал ей Сабан, хотя он предпочёл бы остаться с Орэнной – для чего, он не мог сказать. Скоро она будет мёртвой, мёртвой и унесённой к своему торжеству в сияющие небеса.

На следующее утро, когда густой туман накатывался с моря, Орэнна начала свой путь на юг, а Камабан с Сабаном отправились на север, поднимаясь в гору сквозь густую пелену тумана.

– Опять только потеряем время, – ворчал Камабан. – Ещё один простенький круг из камней.

Но он, тем не менее, вёл Сабана наверх по сырой траве и по покрытым осыпанным щебнем склонам, пока, наконец, они не выбрались из облаков на ослепительный солнечный свет. Теперь они были над туманом, расстилающимся вокруг них подобно белому безмолвному морю, в котором вершины гор были островами расколотых скал, таких спутанных и искромсанных, как будто бог в гневе разбил молотком их вершины. Сабан теперь понял, почему все колонны в храмах Сэрмэннина были похожи. Потому что камни, отколовшиеся от вершин, имели естественную прямоугольную форму, и всё, что нужно было человеку, чтобы построить храм, это просто доставить вниз с высокогорья обломки скал.

Храма было не видно, но Камабан предположил, что он стоит где-то внизу в густом тумане, и поэтому он уселся на край камня и стал ждать. Сабан расхаживал взад-вперёд, затем спросил Камабана:

– Зачем нам храм Скатэла, если Скатэл враг?

– Он мне не враг.

Сабан презрительно усмехнулся.

– Тогда кто же он?

– Он человек, похожий на тебя, братец, – сказал Камабан, – человек, который ненавидит что-то менять. Но он верный служитель Слаола, и в своё время он станет нашим другом.

Он повернулся и посмотрел на восток, где вершины гор виднелись подобно гряде островов над белоснежным морем.

– Скатэл хочет триумфа Слаола, и это очень хорошо. А вот чего хочешь ты, братец? И не говори об Орэнне, – добавил он, – так как она всё равно скоро умрёт.

Сабан покраснел

– А кто говорит, что я хочу её?

– Твоё лицо об этом говорит. Ты смотришь на неё, как голодный телёнок на вымя.

– Она прекрасна.

– Дирэввин тоже была прекрасна, и какое значение имеет красота? В тёмной хижине ночью, какая разница? Я не об этом, скажи, чего ты хочешь?

– Жену, – сказал Сабан, – детей. Хороший урожай. Много оленей.

Камабан рассмеялся.

– Ты говоришь как наш отец.

– А что в этом плохого? – вызывающе спросил Сабан.

– Ничего плохого в этом нет, – сказал Камабан устало, – но как это ничтожно! Ты хочешь жену? Так найди себе какую-нибудь. Детей? Они появляются, хочешь ты того или нет. И одни разобьют тебе сердце, а другие умрут. Урожай и олени? Так они и сейчас есть!

– А чего же хочешь ты? – спросил Сабан, уязвлённый презрением брата.

– Я говорил тебе, – спокойно сказал Камабан. – Я хочу всё изменить, а потом ничего не менять, потому что мы достигнем точки равновесия. Солнце не будет удаляться, и не будет зимы, не будет болезней и слёз. А чтобы добиться этого, мы должны построить для Слаола подходящий храм, и это то, чего я хочу.

С этими словами он внезапно замолчал, и широко раскрытыми глазами стал всматриваться вниз в туман. Сабан повернулся, чтобы посмотреть на то, что привлекло внимание его брата.

Сначала он не видел ничего кроме тумана, но затем медленно, как земля проявляется на рассвете, сквозь белизну проявились очертания.

И какие очертания. Это был храм, не похожий ни на один из всех, которые видел Сабан. Вместо одного круга камней было два, один внутри другого, и сначала Сабан мог видеть только тёмные вершины этих камней в тумане. Он попытался сосчитать столбы, но их было очень много. А на дальней стороне двойного круга, смотрящей на место захода Зимнего Солнца, был проход, сделанный из пяти пар каменных колонн, поперёк которых лежали камни-перекладины, создавая ряд из пяти дверных проёмов для заходящего солнца. Сабан изумлённо смотрел, и в течение недолгого волшебного времени весь храм, казалось, парил в туманном воздухе. Затем туман стал рассеиваться из высокогорной долины, оставив камни вросшими в тёмную землю.

Камабан встал, его рот был открыт.

– Скатэл не безумен, – тихо сказал он, затем издал громкий крик и, перепрыгивая через камни, побежал вниз по склону, распугивая черношёрстных овец. Сабан медленно последовал за ним, и, остановившись между сдвоенными кругами камней, обнаружил Камабана присевшего на корточки у северо-восточной стороны храма, где он всматривался в тоннель, созданный камнями с перекладиной.

– Ворота Слаола, – восхищённо произнёс Камабан.

Храм был построен в высокогорной ложбине, которая возвышалась над низиной к югу, и в день Зимнего Солнца, заходящее солнце светило над морем и землёй, пронзая двери из камней.

– Всё вокруг в темноте, – тихо сказал Камабан. – Всё закрывается тенью от камней, но в центре теней будет полоска света! Это храм теней!

Он поспешил к камню противоположному от прохода, и там, встав лицом к воротам солнца, он раскинул в стороны руки и вплотную прижался к камню, как будто луч заходящего солнца пригвоздил его.

– Скатэл великолепен! – закричал он. – Великолепен!

Камни, естественно природной формы, были небольшими. Те, которые находились в проходе солнца, были немногим выше человеческого роста, остальные были пониже, а некоторые из них даже не выше маленького ребёнка. Все камни были вытащены с раздробленных горных вершин, и скольжением доставлены на этот плоский участок высокогорья, где были неглубоко вкопаны в скудную землю. Сабан толкнул один из камней, и он опасно закачался. Камень, к которому прислонился Камабан, на самом деле состоял из двух колонн, обоих очень тонких, но они были соединены между собой с помощью отверстия на боковой стороне одного, и вырезанным выступом на боковине другого камня.

– Две половинки круга, – почтительно сказал Камабан, заметив соединённые камни. – Солнечная половина, – он махнул рукой на юг, показывая на камни, по которым солнце проделывало свой ежедневный путь, – и ночная половина, и они соединяются здесь, и их единение должно быть торжественно скреплено кровью на закате солнца.

– Откуда ты это знаешь? – спросил Сабан. Он подсчитывал камни, и уже насчитал более семидесяти.

– А как иначе? – резко спросил Камабан. – Это же очевидно, – он закружился от возбуждения. – Храм Моря для середины лета, и Храм Теней для зимы! Скатэл чудесный! А этот храм будет нашим! Он будет нашим!

Он сначала пошёл вокруг кольца, с треском проводя своей палкой по камням, пока не дошёл до камней с перекладинами, где склонился, пристально вглядываясь в тоннель из пяти каменных арок.

– Входной путь для Слаола, – с восторгом сказал он, затем выпрямился и протёр рукой ближайший камень. Влага от тумана придавала камням необычный голубовато-зелёный блеск, исчезающий под действием восходящего солнца и морского ветра. Камабан к ужасу Сабана, попытался столкнуть одну из перемычек, но она не пошевелилась.

– Как они закрепили её? – спросил он.

– Откуда я знаю?

– Я и не предполагал, что ты знаешь, – беззаботно сказал Камабан, затем нахмурился. – Я говорил тебе, что Санна умерла?

– Нет.

Сабан был потрясён, не потому что он испытывал какие-то добрые чувства к старой женщине, а скорее потому, что, сколько он себя помнил, она была частью его мира, и не просто какой-то частью, а чем-то постоянно угрожающим.

– Как?

– Откуда я знаю? – огрызнулся Камабан. – Умерла, и всё. Торговец принёс новости, а так как она была врагом Слаола, то это хорошие новости.

Он обернулся, чтобы вновь посмотреть на храм. Теперь, освобождённый от влаги тумана, это был тёмный двойной круг в тёмной долине, зажатой тёмными скалами. Он был просторный и восхитительный, дань безумного жреца своему богу, и у Камабана в глазах стояли слёзы.

– Это наш храм, – благоговейно сказал он, – и он прогонит зиму.

Теперь они должны были как-то убедить Скатэла позволить им забрать его, и затем перевезти его в Рэтэррин.

Густой туман, окутывающий Храм Теней, оставил после себя тихие тёплые солнечные дни. Старые люди восхищались этим ранним летом, говоря, что не припомнят ничего подобного, а Керевал тем временем объявил, что хорошая погода, это знак одобрения богом своей новой невесты. Некоторые из рыбаков из просолённых хижин возле реки, приносящие подношения богу погоды Мэлкину, предрекали сильнейшие шторма, но день за днём их пессимизм таял. Любимая колдунья Керевала, слепая женщина, выдающая свои пророчества во время приступов страшных судорог, тоже предсказывала шторма, но небеса оставались упорно чистыми и безветренными.

Грозные воины Керевала совершали свои летние походы в соседние территории, возвращаясь обратно с рабами и товарами; торговцы, привозили золото из страны, лежащей за западным морем; подрастающий урожай зеленел на полях. Всё было хорошо в Сэрмэннине, или должно было бы быть, за исключением того, что когда Камабан и Сабан вернулись в селение Керевала, они обнаружили людей помрачневшими.

Причиной было возвращение Скатэла. Главный жрец кипел гневом и настраивал всех против соглашения Керевала с Рэтэррином, объявляя, что Ленгар никогда не вернёт сокровища, если его не заставить. За то время, когда Камабан и Сабан путешествовали с Орэнной, главный жрец выкопал огромную яму перед хижиной Керевала и накрыл её сверху решёткой из толстых веток, чтобы эта яма могла служить местом заточения для Сабана. Там Скатэл смог бы истязать Сабана, уверенный, что каждое увечье магически перенесётся на Ленгара. Но надежды Скатэла были сорваны Керевалом, отказавшимся дать своё разрешение на это. Керевал упорно настаивал, что Ленгар вернёт сокровища, и постоянно указывал на сияющее небо и спрашивал, какое лучшее предзнаменование может пожелать племя.

– Бог уже любит свою невесту, – объявил Керевал, – а когда она отправится к нему, он вознаградит нас. Нет нужды использовать магию братьев.

Тем не менее, Скатэл постоянно твердил, что нужно выдавить Сабану глаза и отрубить руки. Он обходил хижины в селении и посещал небольшие хозяйства, расположенные в полудне пути, и произносил речи перед людьми Сэрмэннина, и они прислушивались к нему.