Текст книги "По ту сторону рассвета"

Автор книги: Берен Белгарион

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 81 страниц)

– Кому-то придется съесть очень много гороху. Нет, я не смеюсь над тобой, продолжай! Я узнал четыре способа летать, и гадаю, каким же будет пятый!

– Пятый способ пока является плодом только моей игры ума. Все тела падают вниз так или иначе – мудрые говорят, что существует некая земная тяга. Если бы существовала тяга небесная, а земной бы не было, мы бы взмыли к небесам, и не только мы, но и все, что есть на земле, кроме деревьев. Одни говорят, что небесной тяги нет, другие – что она есть, но слишком слаба. Я думаю все же, что небесная тяга есть, ибо приливы и отливы, связаны с тем, как ходит по небу Итиль. Если бы можно было изыскать чары, и при помощи их уговорить землю отпустить меня, то Итиль притянула бы меня как воду.

– Ну, этот способ только для эльфов, ибо людям чары недоступны, – пожал плечами Берен. – Наверное, и шестой способ такой же?

– Нет, он немного походит на первый. От земли поднимаются теплые токи воздуха. Если сделать змея из прочного полого дерева, которое здесь не растет, такого змея, который представлял бы собой как бы одно большое крыло, то он лег бы на эти потоки и поднимался вместе с ними.

– Да, звучит получше, чем чары. Ну, а седьмой и последний?

– Есть вещества, что расширяются при нагревании. Если запаять котел и поставить его на огонь, то пар разорвет котел и куски разбросает в разные стороны. Однако если в котле при этом сделать маленькую дырку, а сам котел будет легким, то его швырнет в сторону, противную той, куда ударит струя пара. Если бы найти вещество, которое расширялось бы еще быстрее, чем вода, но сделать так, чтобы оно расширялось не все сразу, а понемногу, высвобождаясь как бы выдохами…

– Проще отрастить себе перья и полые кости, – Лауральдо заложил руки за голову и вытянулся на траве.

– Не нужно насмешек, доблестный рохир! – вступился за Менельдура Берен. – Первый, второй и шестой способы показались мне вполне осуществимыми. К какому же из них ты прибегнешь, когда мы закончим со своим делом?

– Не знаю, – Менельдур пожал плечами. – Наверное, к восьмому…

– Восьмому? – изумился Берен. – Каков же он?

– Только тело нуждается в чем-то, что оторвало бы его от земли, – хрустальным голосом сказал эльф. – Fea невесома и бесплотна. Когда тело мое погибнет, она воспарит в заоблачный предел и сама собою поплывет на Запад, чтобы найти покой в чертогах Мандоса.

– Мне не нравится этот способ, о нолдо с крылатым сердцем, – покачал головой Берен. – Остановись лучше на любом из первых семи.

* * *

Эльфы проснулись раньше и, проснувшись, растворились в рассветной золотистой мгле. Лютня, заботливо уложенная в чехол, была подсунута под руку Гили, а нераспитый мех яблочного вина – Берену. Кони паслись неподалеку, в гриву Лаэроса был вплетен бубенчик – и больше ничего не говорило о том, что вечером и ночью здесь эльфы праздновали встречу.

Отзвук последней песни, кажется, до сих пор блуждал в утреннем тумане. Тревожить его словом ли, громким ли топотом копыт – не хотелось. Поэтому они ехали молча. Берен все время вертел что-то в ладони, Гили только под самый конец пути разобрал что: погасший, умерший шарик-светильник.

По утреннему холоду лезть в воду они не стали, отъехали вниз по течению почти на лигу, где был в запруженном, заболоченном месте брод – коням по брюхо. Берен храбро направил свою Митринор скачком с довольно высокого берега, и туча грязных брызг, поднятых кобылой, заляпала его красивую чистую рубаху. На что он по своему обыкновению не обратил ни малейшего внимания.

* * *

Разведчики вернулись на четвертый день.

Берен знал о них, как и о приезде Финрода – заранее, каким-то одному ему ведомым способом. Кое-кто замечал серебристое свечение ночью из-под занавески, а утром Берен выходил к людям бледноватый и немного вялый. Оттого пошли разговоры, что князь вызывает к себе в спальный закуток луну, и она рассказывает ему все, что видела, обходя дозором небо, он же платит ей за это своей кровью, оттого и бледен по утрам.

Тем утром, когда он проведал о возвращении разведчиков, он тоже был бледен – но возбужден. Велел Гвайрской тридесятке седлать коней, Гили тоже приказал в седло – и повел отряд на северо-восток.

Разведчика они встретили, когда солнце поднялось на всю осеннюю высоту и начало крепко припекать, вышибая пот. Они были в поту, а разведчика знобило и шатало, и все подивились мудрости князя: не прикажи он поднять отряд, разведчик мог бы и не дойти.

…Звали его Аван, и был он из рода Дреганов, лучших охотников и следопытов Дортониона, исходивших горы вдоль и поперек и чувствовавших себя за линией вечных снегов так же легко и свободно, как у родного очага. Однако и ему эта разведка далась нелегко: одежда висела на нем мешком, лицо обгорело и облезало клочьями, и на ногах он держался с трудом.

Один из Драконов посадил его на своего коня и привязал к себе дирголом. По дороге к кошам Аван потерял сознание.

Придя в себя на постели, напившись мясного отвара, Аван рассказал самое главное: Анах плотно стерегут орки и волки. Нахар – тоже. Второго из их тройки, Дирмада, убил волколак, третий, Садор, погиб уже в горах: они уходили через Тийлирскую седловину, через снега – и Садор, ослепнув от белого блеска, сорвался в пропасть.

Рассказав это, Аван снова провалился в сон – и спал два дня и две ночи без просыпа.

На вторую из этих ночей Гили снова заметил серебристое свечение из-под занавеси.

А утром Берен ушел охотиться один.

* * *

Солнце грело уже по-осеннему: припекали лучи, а воздух оставался холодным. От лагеря они отъехали довольно далеко. С первой встречи Финрод так ничего и не сказал о Бретильских Драконах, а Берен не спрашивал, пока терпение не лопнуло.

– Ну так что же, гсударь? – сказал он. – Как тебе мои ребята? Ты знаешь, сколько орочьих банд мы уничтожили? И скольких человек при этом потеряли?

– Девять отрядов разной численности, – ответил Финрод. – Потеряв четыре человека. За лето ты сделал из этих мальчиков настоящее войско, Берен. Они умеют биться и не знают страха, потому что еще не ведали поражений. Мое золото не пропало зря, ты доказал, что за зиму Хурин и Фингон успеют подготовить несколько таких отрядов… Маэдрос доволен… Это хорошо…

Берен остановился, зацепив ногой и подняв в воздух ворох палой листвы.

– И все? Нет, король мой, я не ждал, что ты придешь в восторг – но, честное слово, ты говоришь сейчас таким тоном, словно я, самое меньшее, пропил твое золото. Что случилось? Где я не прав? Где не прав князь Маэдрос?

– Олень, – Финрод показал глазами на подлесок.

Берен увидел его – красивый широкогрудый бычок, ветвистые рога. Оба – и человек, и эльф – плавно натянули луки. Олень, уже знакомый с этим движением, развернулся прыжком и кинулся в кусты – стрелы сорвались одновременно, судорожный бросок и короткий рев зверя показали, что самое меньшее одна попала в цель. Финрод и Берен побежали по кровавому следу.

Олень был ранен тяжело и не прошел даже тысячи шагов. На холме среди молодых осинок он упал – и теперь умирал, глядя на охотников без гнева и без мольбы, с одной болью. Стрела Берена вошла ему в плечо, стрела Финрода – в печень, а значит, добить животное должен был эльф, и трофей принадлежал ему.

Вырубив слегу и привязав на нее тушу, они пошли к ближайшему ручью, неся оленя на плечах.

– Я знаю, – горько улыбнулся Берен, сощурившись на солнце. – Ты не веришь в военную победу. Ну, может быть, считаешь, что на этот раз мы отобьемся, но не веришь, что мы сможем взять Ангбанд. Так?

Финрод на миг повернул голову.

– Даже в годы нашей силы, – сказал он, – после Дагор Аглареб, во время осады – мы не могли разбить ворота крепости Моргота. Маэдрос верит, что на этот раз получится… Что ж, лучше такая вера, чем никакой. Но проигравшая сторона неизбежно потеряет все.

Они подошли к ручейку и сняли оленя со слеги. Разделали его быстро и ловко – у обоих был большой опыт. Потом развели костерок – зажарить сердце и печень, пока будет стекать кровь.

– Я знаю, что тебе нужно, – проворчал Берен, оттирая руки травой в воде ручья. – Чудо тебе нужно.

Финрод не стал возражать, и Берен продолжил:

– Чтобы я подошел к воротам Ангбанда, постучался: так и так, Моргот, позарез мне нужен Сильмарилл, хоть с моста в реку мне без него. Поэтому вызываю тебя на честный бой, на кулачки, пока один не ляжет. Моргот тут начнет жидко гадить и со страху мне Сильмарилл отдаст. Или, что вернее, лопнет от смеха, и в такой вот способ мне достанутся все три Камня.

Финрод засмеялся, встал, отряхнул мокрые руки.

– Ну, может, не так… – Берен тоже поднялся. – Но чего-то в этом роде ты ждешь. Чуда. Того, что ни с чем нельзя будет спутать. Верно? Или я ошибаюсь?

Фелагунд вернулся к костру, сел на землю, поворошил угли палочкой, перевернул прутики с нанизанными кусочками мяса, достал из поясной сумы мешочек соли.

– Сила Мелькора, – сказал он, – Пронизывает и разрушает всю Арду. Этого уже не изменишь. Даже если убить его, даже если разрушить Ангбанд – его сила пребудет в Арде до ее конца. И исцелить Арду возможно, только исцелив Мелькора. Или уничтожив его полностью, вместе с его могучим духом. Арда же Исцеленная будет выше Арды Изначальной, Неискаженной…

– Ном, государь мой, – Берен опустился на траву напротив него. – Может быть, ты и прав. Но тогда я действительно совсем не то, чего ты ждал. Я – просто человек. Воин. Не инголемо, не истьяр… Может, я сумел бы исцелить кого-то, будь я целителем. Но я не умею – и не хочу, если вести речь о Мелькоре. Мне нужен Сильмарилл, и я не вижу другого пути до него добраться, кроме как снять с Моргота его корону вместе с головой. Исцелить? После того что он сделал со мной и с моей жизнью, с моей землей? Да пусть сдохнет, и будет проклят, и горит вечным пламенем! А уничтожить его – не в моих это силах.

Финрод ничего не ответил. Солнце было чистым, воздух – прозрачным. Последняя улыбка лета перед лицом наползающей осени.

– Я много чего видел, – помолчав, сказал Берен. – Я верю в Единого и в Валар, верю в судьбу. Но не верю в чудеса. Прости, король…

– Когда ты возвращаешься? – спросил эльф.

– В конце нарбелет, – сказал Берен, и в груди у него заныло, как обычно при мысли о возвращении под Тень.

– Через Анах? – король ткнул прутиком в сторону выбеливших виднокрай гор Криссаэгрим.

– Нет. Через Ущелье Сириона.

С полминуты они молча смотрели друг на друга.

– Сколько людей будут с тобой?

– Я один.

– Ты не пройдешь…

– Я бы не прошел, если бы взял с собой отряд. Один – пройду.

– Почему там?

– Я посылал разведчиков… Кайрист и Болдог, они ведь не пальцем деланные. Все проходы через Криссаэгрим или Эред Горгор стерегут, во всех ближних деревнях по доносчику… Саурон настороже, он ждет… Через перевалы не пройти, а через горы… Ты ведь поднимался на Одинокий Клык, ты знаешь, каково это. Когда я спущусь, мне нужно будет несколько дней просто отлеживаться – за это время кто-нибудь меня найдет. Нет, Ущелье Сириона безопаснее как раз потому, что там никто не ждет подвоха. А разъезды там ненамного плотнее, чем во всем остальном Дортонионе. Туда-сюда постоянно шляются банды кочевников, лазутчики и прочая мелкая сволочь… Прорвусь… Но даже если попадусь – и тогда у меня будет возможность остаться в живых. Саурон… похоже, он желает меня больше живым, чем мертвым.

Финрод кивнул.

– Саурон никогда не убивает тех, кого можно использовать. Живой, но предавший своего короля и свою веру Берен Беоринг намного лучше послужит замирению Дортониона, чем Берен мертвый или казненный. Люди, верные тебе и твоему дому, вслед за тобой присягнут Морготу, люди, верные нам, от тебя и твоего дома отвернутся и опустят руки. А после того как ты вместе с остальными предателями искупаешься в крови людей и эльфов Хитлума, обратной дороги тебе не будет… Ты же, в свою очередь, рассчитываешь обмануть Саурона, присягнув ему на словах, а на деле продолжая подготовку к восстанию. Это ошибка, Берен, страшная ошибка – думать, будто Гортхаура можно провести таким образом. Саурон или добьется от тебя полной верности, или получит хотя бы то, что можно получить: прилюдно казнит в Каргонде. Я знаю, для тебя есть вещи дороже жизни… Но если Саурон возьмется за тебя – сможешь ли ты сохранить в тайне все те сведения, которыми набита сейчас твоя голова?

– Смогу, – твердо сказал Берен. – А еще вернее – накормлю его половой по самую завязку. Скажу ему… – он засмеялся. – Скажу, что иду в Ангбанд, добывать Сильмарилл! Расскажу и про Лютиэн, и про Тингола… И мне даже не нужно будет притворяться вконец обезумевшим от любви, потому что я и в самом деле почти готов плюнуть на все и пешком идти в Тангородрим… Самое меньшее – десять лет… Десять лет, прежде чем мы будем готовы наступать… Я за это время сойду с ума.

– Давай поедим, – предложил Финрод. – Что-то подсказывает мне близость решения. А когда решение близко, и при этом нет никаких новых сведений, которые помогли бы его принять – следует на время перестать обдумывать задачу, отпустить свою мысль в вольный поиск.

– …И распустить пояс, – добавил Берен, снимая с огня прутик с нанизанными кусочками мяса. На миг блеснула в синеве летящая паутинка. Молчалив и светел был лес, чист и холоден ручей.

– В Валиноре бывает бабье лето? – спросил Берен.

– На севере, в Арамане – да… Я редко бывал там, и никогда – в эту пору. Но… там все иначе.

– Лучше?

– Иначе… Я очень люблю это время в Белерианде, эти десять дней на излете увядания. И сегодня как-то особенно хорошо.

– Удачная охота.

– Не только. Это как последняя трель вашей горской флейты – звук угасает, но тихое придыхание звучит какое-то время. Если бы я мог остановить это мгновение… Таким, какое оно есть, сейчас – пусть застынет, и ничего больше не нужно… – эльф прикрыл глаза.

– Да… Еще пива баклажку, и – ничего больше не нужно. Если Саурон и в самом деле зацапает меня, я о многом пожалею… И не в последнюю очередь – о том, что сегодня у нас не нашлось пива для такого славного оленя.

Эльф какое-то время молча глядел на него, потом засмеялся.

– Как все-таки забавно порой разнится наше мышление, Берен… Я только что подумал нечто подобное, но подумал совершенно иначе. Такой хорошей охоты у меня не было давно, и вряд ли нечто подобное повторится в ближайшие годы. Я подумал: вот если бы можно было сказать времени: «Замри! Остановись сейчас – лучше не бывает, и больше ничего не хочу!». И в этот самый миг ты вслух пожалел о пиве.

Берен развел руками.

– Но мне и впрямь жаль, что я не захватил того эля, что мои парни купили у халадин. Разве плохо было бы?

– Было бы хорошо – но если бы у тебя был эль, ты пожелал бы, чтоб это было вино, а если бы это было вино, ты пожелал бы, чтоб нас было больше, чтоб здесь были твои друзья и мои эльфы, и этот мальчик, Руско, а когда здесь собрались бы все, кого ты хочешь видеть, ты пожалел бы, что нет второго оленя… Я неправ?

Берену пришлось признать поражение.

– Уж такой мы народ, государь мой, что дареному коню норовим глянуть в зубы, а к меду требуем ложку. Редко, очень редко бывает так, чтобы человек был всем доволен и ничего больше не хотел, и никому не завидовал. Хорошо это или плохо, я судить не возьмусь.

– Как и все в Арде, я думаю, первоначально это было хорошо, а впоследствии подверглось искажению. Мне нравится в людях их неутолимая жажда бытия… И не нравится, что порой… чаще, чем можно подумать… она превращается просто в неутолимую жажду. И такая жажда пожирает человека, ничего не оставляя после себя.

Трапеза их прошла в молчании – оба думали об одном, но каждый по-своему. Потом, забросав кострище, вымыв руки и напившись воды, Финрод спросил:

– Твой недуг, от которого тебя излечила Лютиэн, больше не давал о себе знать?

– То есть, не случалось ли со мной приступов забвения? Нет, король Ном. – Берен отбросил в кусты последнюю палочку с остатками мяса, встал на колени у ручья и погрузил руки в холодную воду по локоть. – А славно было бы, если бы эта болезнь по моему желанию приходила и уходила. Правда, по словам Лютиэн, она пришла как раз по моему желанию… А вот чтобы выгнать ее, госпоже моей пришлось потрудиться.

Финрод разом посерьезнел, и обед они закончили в молчании. Потом забросали костер и увязали оленя на слегу.

– Мне кое-что пришло на ум, – сообщил эльф, когда они прошли полпути до лагеря. – Давай сбросим ношу и я тебе расскажу.

Они положили оленя и сели на землю.

– Я тебе говорил о строении человеческой памяти. О том, что вы на самом деле не забываете ничего, просто накручиваете новые витки событий на старые, это и называется у вас «за-бывать».

– Так.

– Не думаю, что память обнаружит разницу между истинными событиями и наложенными на них видениями.

– Так, – до Берена постепенно доходила суть замысла.

– Но действовать ты должен со своей настоящей памятью. И если дела пойдут совсем плохо, ты не сумеешь сам соткать ложную память… Наверное, ни один воплощенный не может создать ложную память для себя. Я думал. И решил, что ложная память может быть уже создана – но как бы спать… Это возможно… наверное. Она пробудится от сказанного слова – словно ключ откроет замок – и спрячет под собой память настоящую. До времени.

– Государь, – спросил Берен, чувствуя между лопатками холод. – А не страшно тебе от твоей собственной силы? Ведь если ты сумеешь сделать так, чтоб я забыл, что было, и помнил, чего не было – то сумеешь это сделать с любым из людей. А сумеешь ты – сумеет и… тот, кто сильнее тебя и меня. А ведь это власть. Страшная власть, государь.

– Поистине страшная, – согласился Финрод. – Но вот на что я надеюсь. Даже Тот, Кто сильнее всех, никогда не вторгался в то святилище, где царит свободная воля. Всемогущий, Он мог бы с легкостью сорвать этот замок – но не желает. А значит, не желает, чтобы это мог сделать и любой другой. Потому ключ от замка отдан нам и только нам, и ничто не может переломить свободной воли, если она тверда. Против твоего согласия, ни я, ни кто-либо еще не сумеет сделать с тобой того, чего ты боишься.

– И то верно, – согласился Берен, поднимаясь и берясь за свой конец шеста. – Если все обернется так гадко, что я попаду к Саурону в лапы, никакой риск не будет слишком большим. Даже если ты выдумаешь что-нибудь, чтобы я мог сказать слово – и забыть все, что происходило в последний год, даже в бреду не проболтаться – уже будет хорошо. Однако же человеческая воля – солома, король Ном. Ключом, что доверил нам Единый, мы распоряжаемся, как нерадивая хозяйка – ключом от мужнего амбара. Люди продадут свободу за обещание счастья.

– И оттого если задуманное удастся мне, я потребую от тебя клятвы – не выдавать нашей тайны, Берен. Любой ценой.

– А я, хоть и ненавижу клясться – поклянусь, государь. Ради такого случая – поклянусь.

* * *

– Господин? – спросил Гили, приподняв голову на шорох.

– Ты что, не спишь? – недовольным голосом спросил Берен.

– Нет, господин, – Гили дремал, но вполглаза, и оттого почти не соврал.

– Ладно, может, оно и к лучшему. Вставай.

Гили поднялся с постели. По прохладному времени все уже носили нижнее платье и спали, не снимая его. Штаны и сорочка были здесь же, положены под голову. Берен не зажигал каганца, и в темноте Руско сначала надел рубаху задом наперед. Нащупал вырез на затылке, высунул руки из рукавов и поправился.

– Как обуешься – позови сюда Рандира и этого парня, Авана, – Берен нырнул под занавес и зашуршал своей постелью.

Гили натянул вязаные чулки, подвязав их под коленями, сунул ноги в башмаки и, завязав их на ощупь, выскочил из коша.

Луна светила в полглаза. Гили пересек вырубку и сунулся в первый от края леса кош – там со своими ребятами жил Рандир.

– Стой, кто таков? – окликнул его ночной стражник, сидевший на земляной крыше. Их там было двое, оба завернуты в бурые овчинные плащи – так что поначалу Гили их и не заметил среди торчащих из крыши палок, на которые были натянуты для просушки разные вещи.

– Руско, – отозвался он. – Своих не видишь?

– А-а, точно Руско. Чего тебе среди ночи?

– Князь требует Рандира.

Один из стражников спрыгнул с крыши, нырнул в дверь – и не успел Гили сосчитать пять дюжин, как из коша, зевая во весь рот и застегивая на ходу кафтан, вышел Рандир. Часовой вновь полез на крышу, а Руско пошел к другому кошу – вызвать Авана.

Наконец, все трое были в коше у Берена. Тот уже затеплил каганец, поставил на стол ковш с элем, развернул холстину с резаной холодной олениной.

– Ешьте, если кто хочет – я сыт.

– Мне выйти? – спросил Гили, не дождавшись приказа. Иной раз он присутствовал на таких совещаниях, но чаще его выставляли.

– Останься, – строго велел Берен.

На столе лежало еще что-то, накрытое холстиной. Когда Рандир и Аван отпили по глотку эля – есть никто не стал – Берен снял холст, закрывающий странный круглый предмет.

Руско и Рандир при виде его не сумели удержать удивленного вздоха. Это было что-то вроде светящегося стеклянного шарика – только больше, примерно с голову младенца. Каганец отражался в темном стекле, и тени оно отбрасывало тонкие, потому что было очень чистым. Берен взял темный кругляш в ладонь, слегка подбросил – и по увесистому шлепку Гили понял, что шар тяжел.

– Вы никому не расскажете об этой штуке. Под пыткой или при смертной угрозе вы должны молчать о ней. Потому что если она попадет в руки Моргота – ничто в Белерианде не сможет укрыться от его глаз, – Берен не думал, что все будет так ужасно, но нагонял страху на всякий случай.

Гили замер, в животе у него похолодело, когда темный шар на ладони Берена осветился изнутри серебристым сиянием.

– Подойдите ближе и смотрите, – сказал он.

Все они сделали шаг вперед, как зачарованные. Сияние шара уже не было серебристым – это был свет яркого осеннего дня в горах. В глубине кристалла им навстречу летели вершины Эред Горгор.

– Когда в середине хитуи окончатся осенние бури, вы трое должны будете пересечь Эред Горгор в том месте, где пересек его ты, Аван. Вы понесете эту вещь с собой. Что бы ни случилось, вы пойдете и возьмете ее с собой. Узнаете ли вы эти места?

В глубине шара заблистала синевой озерная гладь.

– Тарн Аэлуин, князь… – сказал Рандир.

– Тарн Аэлуин, – повторил Берен. – Западный берег. Маэд и Гваэд, – над озером возвышались два покрытые лесом холма. – И распадок меж ними.

Теперь все в шаре виделось как бы с высоты человеческого роста.

– По весне и по осени этот распадок легко найти из-за вейдх. Там, где над распадком смыкаются деревья – найдите каменный курган.

Курган был высок, выше человеческого роста; весь обомшел и местами был обвит тонкими побегами симбелина.

– Здесь вы спрячете шар, – сказал Берен, – В этом кургане. И будете оставаться неподалеку, пока я не отыщу вас.

Сияние в шаре померкло, а потом и вовсе погасло.

– Никто не должен знать о нем, – напомнил Берен. – Даже никто из наших. Если я… не смогу прийти. Если вы не будете знать, где я – оставайтесь в Дортонионе всю зиму, а весной, перед сходом снегов, пусть любой из вас вернется на то место и возьмет шар в руки, как это делал я. Смотрите в него пристально и думайте о князе Маэдросе. Сосредоточьте на нем все свои мысли, и когда он появится в шаре – говорите с ним. Но делайте это только если за зиму так и не узнаете ничего обо мне. Или если узнаете доподлинно, что я мертв или же в плену. И – никому, никогда не выдавайте тайны шара. Если вам будет суждено умереть – путь она умрет вместе с вами. Клянитесь мне в этом.

– Клянемся, – Гили немеющими губами повторил это за двумя другими.

– Сейчас я скажу вам то, что объявлю завтра всем: я ухожу. Возвращаюсь под тень. Готовьтесь и не ослабляйте бдительности, потому что время близко. Я отправляюсь поднимать Дортонион. Если мне не удастся – это будет вашим делом. Теперь идите.

– Хозяин, – в растерянности проговорил Гили.

– Молчи. Идите, фэррим, а ты, Руско, ложись спать.

Аван и Рандир покинули землянку, а Берен спрятал потухший шар в изголовье постели.

– Дар государя Финрода, – сказал он. – Когда я уйду – береги его пуще глаза, Руско.

– Ты же сказал, что возьмешь меня с собой, мардо, – Гили было стыдно признаться себе – но он испытал облегчение когда узнал, что придется идти еще не скоро.

– Я передумал. Там, куда я пойду, ты не пройдешь со мной. Кроме того, я пойду быстро. Как эльф.

– Медленно полетишь?

– Ага.

Увидев, как Гили приуныл, Берен потрепал его по подбородку.

– Я разрешу тебе проводить себя до того места, где оставлю коня. Оно и хорошо, что Митринор не придется самой искать дорогу назад. Жаль было бы, если бы такая кобыла попалась волкам.

Гили не мог уснуть в эту ночь. Он ворочался, слушая, как за загородкой всхрапывают кони, кутался в одеяло и лишь перед рассветом задремал.

* * *

Листва уже сделалась желтой и ломкой по краям, но держалась на деревьях.

– Когда она облетит, я уйду, – сказал Берен.

– Мудрое решение, – согласился Финрод. – После этого как раз выпадет несколько теплых дней. Предгорья Криссаэгрим поросли лесом – тебе будет где укрыться. Нет лучшей постели, чем листья, недавно опавшие.

– Есть, – непонятно зачем возразил Берен. – Хороший стог сена. Но орки не мечут сено в стога…

Они сели на берегу реки. Желто-зеленые листья время от времени срывались с ясеня и плыли по воде корабликами, или семена, кружась, тревожили гладь Миндеба. На другом берегу – словно облако висело над подлеском – возвышались дубы Дориата.

– Будем дожидаться ночи? – спросил Берен.

– Нет нужды.

Как тогда, в летнюю ночь, из котомки появился Палантир.

– Что мне делать? Куда смотреть? – спросил Берен, сжимая камень в ладонях.

– В себя. В прошлое, – ладони Финрода легли сверху. – Странствуй дорогами своей памяти, растворись в ней и исчезни, не думай больше ни о чем.

…Это была радость – но радость далась ему нелегко. Какой-то частью себя он все время помнил, что переживаемое им – не более чем яркие, зримые образы предельно обостренной памяти. Больно было заново переживать встречу – уже зная о предстоящей разлуке. Словно бы раздвоившись, Берен с одной стороны следил за своими странствиями и метаниями, а с другой – блуждал заколдованными тропинками, обретал речь при обжигающе страшной мысли о том, что Лютиэн сейчас уйдет, бродил с ней по лесным полянам и бежал из дома своего заточения, чтобы признаться ей в любви. И дальше, дальше… Финрод предупредил, что скрывать ничего будет нельзя. Это условие он произнес едва ли не с большим трудом, чем Берен на него согласился. Но теперь ему было все равно. О, что это была за сладкая отрава. Какая радость, что он не додумался до этого сам и раньше – кто знает, а вдруг слабость одолела бы и он бы позволил Камню выпить всю свою жизнь…

Беседа с Келеборном, гнев короля Тингола и смыкающиеся за спиной ветки лещины над Аросом… Берен напряг все силы – и вырвался из видения. По щекам его бежал щекотный и теплый пот, рубаха промокла в подмышках.

Финрод тоже был бледен. Свои пальцы он оторвал от Палантира словно бы с усилием.

– Ложись и отдыхай, – Финрод встал. – С закатом у тебя будет песнь. Какие слова ты хочешь сказать или услышать, чтобы чары вступили в действие? Это не должны быть слова, которые можно услышать в любую минуту, но не должны быть и такие, которые нельзя сказать почти в любую минуту, чтобы не вызвать подозрений…

– Я придумал, – сказал Берен, и назвал гномскую поговорку, слышанную от Мельхара. Финрод не стал сдерживать смех.

– Хорошо, это подойдет, – он разом посуровел. – Теперь же отдыхай.

Какое-то время Берен просто валялся на сухой траве, глядя в небо и следя за колышущимися на ветру паутинками. Потом его сморило. Но вечерний холодок еще не успел прокрасться под плащ, как Финрод разбудил его. Над плечом эльфа горели две ранних звезды – словно пристроилась незримая ясноглазая птица.

– Просыпайся, Берен. Пора.

Горец вскочил и встряхнулся.

– Будешь ли ты тоже погружать меня в чародейский сон, как это делала Тинувиэль?

Финрод улыбнулся.

– Песнь сложена и пропета, Берен. Ты просто забыл – потому что должен был забыть.

– Обидно, король. Твоей лучшей песни так никто и не услышит…

– И хорошо, – отрезал Финрод. – Ее не должно было слышать никому. Ее и петь-то не стоило…

– Что будет теперь? – спросил Берен. – Если боги сохранят от плена – так я и буду с этим ходить до конца жизни?

– Есть слово-замок и слово-ключ, – сказал Финрод. – Замок в твоей власти, а вот ключ ты должен доверить еще кому-то, кроме меня. Ты можешь сказать его даже многим, не объясняя его смысла, – эльф назвал слова ключа.

– Заклятие снять будет легко: ты должен сказать замок, а потом кто-то скажет ключ. И ты свободен. Если я не ошибся, ты будешь помнить эту песнь как песнь.

– А под заклятьем?

– Если бы я мог знать это твердо… Я все сделал для того, чтобы под заклятьем ты помнил песнь как нечто, поистине происходившее с тобой. А так оно будет или нет – боюсь, что не узнаю, прежде чем все кончится.

Они обо многом переговорили, пока ночь не сгустилась – последняя теплая ночь этого года.

* * *

«Ничего не бойтесь, потому что Валар с нами, пока мы правы», – слова эти все еще звучали у Гили в сердце, хотя Берен сказал их утром, а теперь день переломился на вечер.

…Листья опали в одну ночь, словно сговорившись: утром Руско вышел из коша, глядь – а на земле их больше, чем на деревьях. Золотой их цвет был таким живым и свежим, что не верилось в их скорое умирание.

У Гили замерло сердце – Берен назначил свой отъезд на день листопада.

…Луна выходила теперь рано, и долго висела на небосклоне вместе с солнцем. Она уже пошла на ущерб, и смахивала то ли на круг жирного желтого сыра, то ли на лицо толстой старухи, которую перекосило от зубной болячки. Словом, нехороший у нее был вид, совсем не такой, когда она шла в рост – полупрозрачная пепельная белизна. Она скользила за деревьями с той же скоростью, с какой Митринор и Лаэрос перебирали копытами, бледный ее свет путался в темном кружеве ветвей и словно бы отражался в оставшихся листьях.

Выехали они не так чтобы очень рано – Берен не хотел, чтобы все, кто будет его слушать, пребывали в дреме спросонья. Все утро он проговорил с командирами, а прощальное свое слово сказал уже с седла.

– Будьте бдительны, – говорил он. – Потому что я и сам не знаю, когда вернусь. Не ослабляйте внимания ни в какой день, ни в какой час. Ибо не знаете, кто раньше придет с Севера – я или орки. Будьте готовы в два дня собраться и скакать, куда я позову. Будьте готовы отразить удар, если я не вернусь. Надейтесь на Валар и призывайте их каждый день; чтите короля Ородрета и князя Халмира, слушайтесь командиров, остальным же спуску не давайте…

Смерти не бойтесь: от нее никто единожды не убежал и дважды не потерпел. Знамений не ищите, слухам не верьте, на гадания плюйте в левую сторону. Только на север поглядывайте.