Текст книги "По ту сторону рассвета"

Автор книги: Берен Белгарион

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 81 страниц)

– Правду болтают, что он посватался к эльфийской королевне?

– Правду.

– А про то, что эльфийский король потребовал в выкуп Сильмариллы – правду?

– Правду.

– Злой смерти ищет ярн, – вздохнул Радруин.

– А то бывает добрая… – буркнул Брего.

– И чего он делать думает? – спросил Фродда.

Гили набрал воздуха в грудь, чтобы говорить как можно тверже.

– На могиле своего отца он поклялся, что будет мстить, хотя бы ему пришлось идти до ангбандских ворот. А я клялся ему в верности и буду следовать за ним. Хотя бы и туда.

Брего хотел что-то спросить, но осекся, глядя за спину Гили. Тот обернулся и увидел, что к ним легко и быстро бежит Айменел.

– Руско! – крикнул он. – Лорд Берен приехал и зовет тебя. Если ты не поспеешь за мной в полчаса, он рассердится.

Гили сунул бочонок Радруину, подхватил расстеленную на сене куртку, пояс, и побежал вдогонку Айменелу, на ходу застегивая ремень. Поравнявшись, оба перешли на скорый шаг.

– Эй! – крикнул Падда. – А бочонок? А пол-осьмушки? Где тебя искать, чтобы вернуть-то?

Гили, не оглядываясь, махнул рукой:

– Ваша!

– Вот это парень, фэррим, – Радруин хлопнул себя по бедру. – Вот это друг.

* * *

Берен не сердился, и был в самом добром духе.

– Что такой запаренный? – спросил он.

– Это… – Гили пытался отдышаться. – Ходят эльфы… Быстро очень…

– Быстро ходят? – Берен приподнял брови. – Неужто? По-моему, они не быстро ходят. По-моему, они медленно летают. Собери наше имущество и увяжи на коней, сегодня мы должны быть в доме у Хардингов. Я пойду и попрощаюсь с лордом Маэдросом и государем Финродом.

С первым заданием Гили управился скоро: имущества было не так чтобы много, самую тяжелую его часть составляло оружие. На минуту Гили призадумался, что же делать с полученной вчера красивой рубашкой – черной, шитой по вороту багряными цветами и красными стеклянными бусинами. Вчера ему дали эту рубашку после купания, чтобы он, прислуживая Берену на пиру, выглядел как оруженосец благородного господина, а не как оборванец. Сегодня он надел свою, выстиранную и высушенную, а что делать с этой – не знал. Правда, Берен оставил себе свою – тоже черную, только вышитую синими и белыми нитками. Но, может быть, одним господам такое позволено, а он должен вернуть что взял?

– Оставь себе, – раздался голос от дверей. – Это подарок от лорда Маэдроса.

Айменел шагнул в комнату.

– Государь послал меня помочь тебе, – сообщил он.

– Спасибо, – Гили действительно нужна была помощь. Он закинул за спину щит, взял в одну руку копье, в другую – седельную сумку с вещами Берена.

А ведь в бою, подумал он, воин все это надевает на себя. Так, конечно, легче… Но все же Гили поначалу страшно мучился из-за кольчуги и шлема, хоть и легкого, кожаного. А Берен надевал еще и поножи, и наручи, и тяжелый шлем с кольчужной сетью, прикрывающей шею, и брал щит, под которым Гили сгибался, шагая вниз по лестнице. И это еще был не полный доспех, а легкий, походный – полный включал наплечники и набедренники, и личину на шлем, и пластины на грудь и на спину кольчуги, и железные латные перчатки – а не проклепанные с тыльной стороны кожаные. И во всем этом нужно было драться. А если я сделаюсь рохиром, то и мне придется.

Айменел подхватил узел с вещами Гили, лук и колчан со стрелами.

– Я бы с тобой поменялся, – тихо сказал он. – Мне здесь не нравится.

– А с людьми? – спросил Гили. – Ты почему убежал?

– Не знаю… Когда людей слишком много вокруг, становится… как бы шумно.

– Да, поболтать они любят, – согласился Гили.

– Я не об этом.

– А о чем?

Айменел не ответил.

Спустившись в конюшню, они застали там Радруина. Гили ругнул себя за то, что не сообразил позвать за собой и его: ведь Берен наверняка мог приехать только вместе с Хардингом. А впрочем, Радруин ведь и сам понял, что к чему.

– А, это вы, – обрадовался он. – Рыжий, я смотрю, ты сухой как пыль! А мне вдули за пиво.

Судя по его виду, он нимало этим не был огорчен. Работы для него не было почти никакой: вещей Хардинг с собой не брал, а поилку, из которой сейчас похлебывал гнедой жеребец Хардинга, наполнил конюх.

– Слушай, ты это… подержи коня, – попросил Радруин. – я это… сбегаю.

– Дай поводья и иди, – сказал Айменел. По его лицу было видно: он едва не смеется.

– Пиво, – сказал Радруин, возвращаясь, – это такая штука… подлая. Хочешь полежать, а бегаешь.

– Тебе бы все равно не дали полежать, – Гили подергал за ремень сумки, чтобы проверить, хорошо ли он закрепил ее.

– Это верно. Завтра мы поедем на заставы, Рыжий! Может, и врага встретим, ого!

Гили оседлал своего жеребчика.

– Мы ведь еще увидимся, – сказал он Айменелу.

– Конечно, – согласился эльф. – Но только для того, чтобы снова расстаться. С вами, людьми, приходится все время расставаться… Утром вы просыпаетесь иными, чем легли вечером.

– Тебе поэтому с нами тяжело? – Гили взял его за руку. Айменел улыбнулся.

– Поэтому – тоже. Я сегодня подумал: ты ведь станешь стариком, когда меня только начнут считать мужчиной, а когда у меня будет ребенок, уже будут мужчинами твои внуки… И сам ты… Ты не представляешь себе, как ты изменился со времени нашей встречи.

– Да ну, – смутился Гили. – Брось ты это.

– Возьми, – вдруг сказал Айменел, вынимая из уха серьгу. – Возьми, надень.

Он так решительно ткнул украшение Гили в ладонь, что тот поневоле взял.

– Зачем? – удивился он.

Айменел сначала посмотрел грустно, а потом засмеялся:

– Чтобы я узнал тебя при следующей встрече, как бы ты ни изменился.

Он развернулся и убежал.

– Это они так шуткуют, – сказал Радруин, глядя ему вслед. – Вроде как они смертных в лицо не различают. Ага, поверил я сейчас. Мы их хуже различаем, чем они нас. Лорд Маэдрос помнит в лицо всех людей, кто ему служит. Даже вастаков, хотя побей меня гром, если я понимаю, как: они и вправду все на одно лицо, полуорки косоглазые. Дай посмотреть.

Гили разжал кулак. Гранатовая серьга теплилась темно-красным. Сделана она была в виде подвески: гранат болтался на короткой цепочке посередке серебряного кольца.

– Дай я тебе вдену, – сказал Радруин. – Слушай, да у тебя уши не пробиты. Как у маленького.

Внезапно он отшагнул назад, вглядываясь в лицо Гили.

– Ты не беоринг, – сказал он.

Гили обожгла обида. Рывком он выхватил у Радруина серьгу, снова сжал ее в кулаке. Конечно. Как он мог рассчитывать сойти за настоящего оруженосца… И здесь то же самое: мужик, лапотник… А поначалу все так хорошо было!

– Я таргелионец, – сказал он. – Но я принес ярну Берену беор. И я – беоринг не хуже твоего. И мне плевать, что ты будешь говорить остальным. Давай, расскажи всем, что я – мужик, лапотник и уши у меня не пробиты. Пробиты они или нет, а кулаки у меня в порядке.

– Ты чего? – в голосе Радруина удивление мешалось с обидой. – Ну ты даешь! Да очень нужно о тебе сплетничать. Слушай, я разве баба, чтобы принять от тебя ковшик, а потом мыть тебе кости? Или вастак, чтобы брезговать мужиками? Или сам из благородных и хозяев замка? Да ну тебя с твоей гордостью. Иди к свиньям, гордый такой.

Гили разом полегчало.

– Ты прости, – сказал он. – Ты… Сумеешь мне ухо пробить?

– Сделаю, – пообещал Радруин.

На лестнице послышался стук сапог.

– А, вот они, – высокий Берен вошел в конюшню, слегка пригнувшись.

– Видеть твоего оруженосца, лорд, одно удовольствие, – сказал Хардинг. Потом, глядя на своего слугу, добавил: – А видеть моего – другое. Когда мы въедем в замок, старый Фарамир спросит меня: Роуэн, неужели отец этого чучела был таким достойным человеком, что ты в память о нем держишь при себе олуха с соломой в голове? И право же, я не буду знать, что ответить, потому что если я отвечу «да», скажу правду – то выйдет, что мой оруженосец позорит не только хозяина, но и память отца. А если я скажу «нет» – то выйдет, что память достойного человека опозорил я. Вы пили с Руско вместе, почему он трезв и причесан, а ты пьян и похож на пугало?

Радруин опустился на одно колено и склонил голову. Хардинг слегка хлопнул его свернутой плетью по плечу.

– В седло! Если нам придется по дороге из-за тебя останавливаться – выпорю по-настоящему, – сказал он.

Гили, красный, как закатное солнышко, вскочил на спину жеребчику. Не так уж давно он сам, обманутый малой крепостью пива, набрался в Хитлуме до бесчувствия.

Они выехали за ворота – эльфы и люди из привратной стражи уже знали их в лицо. Дорога серой лентой обвивала холм, гравий похрустывал под копытами коней. Вечер был жарким, земля и небо затоплены солнечным золотом, и светлым казался замок, царящий над долиной.

В горское поселение они поспели уже затемно.

* * *

Перед отъездом из Химринга Маэдрос дал Берену еще одну встречу в ауле – и при лордах Химринга объявил, что так сразу решить дела Берена не может, ему на это нужны две недели, поскольку он намерен держать совет со всеми своими братьями, и уже послал за Амросом и Карантиром. Берена это вполне устраивало – как раз о такой отсрочке он и просил Финрода. Эти недели Берен провел среди войска беорингов и на заставах.

То, что он увидел, немало его обрадовало. Дорогой сюда он очень боялся, что застанет то же, что было в Дортонионе до и во время войны: ополчение данов и коненов, объединенное через землячество, неважно обученное и видящее сражение не иначе как рубку лицом к лицу, щит в щит. Именно такое ополчение, собранное Барахиром, было разбито при Кэллагане. Горцы сражались доблестно, и все же доблесть не могла искупить недостаток умения биться так, как бьется дружина: в любое время и в любом месте, перестраиваясь по сигналу рога, отступая и наступая только по приказу.

Но жизнь в окрестностях Химринга многое изменила. Землячества распались, служба на заставах научила горцев сдруживаться с тем, с кем свел в одной крепости жребий, прежнее ополчение, с трудом отходившее от родной деревни и не желавшее наступать из боязни оставить дома на случайных орков и мародеров, сменилось быстрой, легко вооруженной пехотой, скорой на подъем.

Горское ополчение у Химринга становилось к копью в течение одних суток – десять лет назад так скоро могли быть готовы только дружинники. Щиты, мечи, копья, топорики для засек, луки и стрелы, легкий кожаный панцирь и пять фунтов муки у каждого – с таким снаряжением отряд в полсотни горцев делал пешком шесть лиг в день. Хардинг рассказал Берену о случаях, когда настигали и уничтожали орков, отошедших от Химринга на два десятка лиг и чувствовавших себя уже в полной безопасности. Без этих конных головорезов, – не упускал он случая уесть вастаков.

Чем больше Берен узнавал о вастаках, тем меньше они ему нравились. Он понимал: что ни город, то норов, что ни стан, то закон, однако же вид орочьих голов, насаженных на колья в стороне от их городища, его покоробил. Подумалось отчего-то, что вот скажем, государь Финрод такого бы не попустил в своих землях.

Он уже знал от Хардинга историю Нимрет, которую повторил ему Гили, но, по словам Роуэна, особой приязни между горцами и вастаками до этого дикого случая все равно не было. Каждому обычай другого казался несуразным. У вастаков, к примеру, считалось, что всякий труд – занятие не для мужчины; точнее – не для воина. И потому они презирали горцев, которые сами пахали землю и пасти овец посылали сыновей, а не рабов. Пастушество у них вообще считалось самым позорным занятием, и потому каждый горец в их глазах был словно заранее замаран, потому что в горах оно считалось самым подходящим способом воспитать из мальчишки мужчину. На пастбище горец узнает все, что должен знать: как называются звезды и травы, как сплести себе опорки из коры и отбиться от волков ножом и плетью, как принять у овцы ягненка и как заколоть барана, не гневя богов, как в дождь разжечь костер, как сладить лук, как биться на шестах, как остановить кровь и вправить вывих… Мальчишки поют песни и рассказывают сказки, коротая дни и ночи, играют в хэло и борются, бросают ножи и учатся владеть пращой, а боги смотрят на них и улыбаются.

У вастаков же все было совсем не так. Стада у них пасли рабы, которые занимались этим со дней своей юности до дня своей смерти. Берен видел их в степи – это были угрюмые, дикие люди, одновременно злые и трусливые, готовые кланяться сильному и травить слабого. Они были лохматы и грязны, не мылись и не меняли одежды месяцами, так что подъехать к ним можно было только с наветренной стороны; не могли связать двух слов, верили в каких-то темных богов и приносили им странные жертвы – места их стоянок отмечены были целыми рощицами кольев с насаженными бараньими черепами. Вастаки сами презирали своих пастухов, так, что те даже среди рабынь не могли найти себе жену и утоляли свою страсть способом настолько противоестественным, что Роуэн даже сплюнул, говоря об этом, а Берену захотелось промыть уши, едва он это услышал. За такие дела их презирали еще больше, но разве не сами вастаки обрекали человека на такую жизнь?

А главное: презирать труд – это орочий обычай. Значит, где-то по дороге вастаки встретились с орками и нахватались от них всякой дряни. И не может у них быть с лордом-эльфом полного понимания, потому что эльфы почитают труд за благословение.

Поделиться такими мыслями было не с кем, кроме как с Финродом. Тем более, что срок, который Маэдрос во всеуслышание назначил себе на раздумье, подходил к концу. Так или иначе, пора было возвращаться в Амон Химринг.

На последней заставе, в одном переходе от замка, произошла еще одна встреча, которой Берен и хотел, и опасался. Пред закатом полтора десятка всадников показались вдали. Их увидели с башни, все, кто был на заставе, быстро вооружились.

Всадники подъехали поближе – теперь видно было иное устройство доспеха и шлема. Горцы, сопровождавшие Берена, подобрались.

– Вастаки, – сквозь зубы сказал Хардинг. – Их только не хватало.

Один из всадников, одетый богаче всех, подъехал к воротам заставы.

– Что случилось? – спросил один из эльфов. – Орки показались в степи?

– Мир вам! – всадник поднял руку. – Не есть орков. Все спокойно. Я быть посыланный вождем Ваиром, сыном Метсеха, который зовется у вас Бор. Вождь знает, что здесь имеет быть другой вождь, Берен, сын Барахира.

– Это я – Берен высунулся в бойницу. – Чего желает твой вождь?

– Мир тебе, солнце воинов, – глашатай отвесил короткий поклон, прижав руку к сердцу. – Господин мой желает иметь честь пригласить сына Барахира в свой шатер, разделить трапезу с вождем народа Беора.

– Откажи им ярн, – тихо предложил один из данов. – Пусть себе едут. Ну их к Морготу.

– Нет, – ответил Берен. – Я хочу с ними встретиться. Коня.

По движению губ и по тому, как на миг затвердела челюсть старого друга Хардинг понял, что возражать бессмысленно.

– Я с тобой.

– Нет, – Берен тронул его за руку. – Только я и мой слуга. Нельзя показывать недоверие.

– Это плохой народ, ярн. Поклоняются демонам и гадают на кишках жертвенных птиц, – сказал все тот же дан. – Кто знает, что они задумали.

– Уж во всяком случае ничего плохого со мной они не сделают, когда есть столько свидетелей, что они звали меня в гости.

Он крикнул вниз:

– Я принимаю приглашение Бора, сына Метсеха! Ждите, сейчас я покину заставу.

Гили подседлал Митринор и своего жеребчика. Вид у мальчишки был такой горький, что Берен пожалел его и не стал брать с собой, приказав отоспаться как следует. Ворота подняли.

Лагерь вастаков оказался неожиданно близко – они доехали еще засветло, хотя, когда выехали, солнце уже коснулось грудью одной из вершин Эред Горгор и покатилось по ее склону вниз. В степи горели костры, слышалась музыка – непривычная, быстрая и однообразная, но приятная. Шатры в полумраке светились как диковинные фонари – факела внутри них сияли сквозь ткань. Двое мальчишек примерно того же возраста, что и Гили, подбежали и взяли коней под уздцы – видимо, гостям не пристало ехать самим и быстро. Навстречу бежали дети, мужчины молча и с достоинством кланялись Берену, женщин видно не было.

Бор встретил его у самого большого шатра, стоя у распахнутого входа. Тот, кто сопровождал Берена, и его ратники поклонились вождю в пояс, и отошли. Сам Бор поклонился Берену как и посол – неглубоко и коротко, прижав руку к сердцу. Берен ответил таким же поклоном.

– Берен, сын Барахира. – улыбнулся Бор. – Честь для меня принимать такого великого воина.

– А для меня честь такой радушный прием, Бор, сын Метсеха, – сказал Берен. – Но не зови меня великим, пока я жив.

По приглашению хозяина они вошли в шатер. Сидеть пришлось прямо на земле, хоть и застланной коврами. Берен увидел с две дюжины мужчин, одетых так же как Бор – в полукафтанья без застежек и широкие штаны, но попроще, чем у вождя. По левую руку от каждого сидел мальчишка. Слуга взял с жаровни закопченый железный сосуд, налил в одну из маленьких плошек горячего отвара из трав, потом забелил его молоком, сыпанул щепоть соли и подал гостю.

«Все-то им надо изгадить», – подумал Берен. – «Не умеют варить квенилас – поучились бы у эльфов».

Вторую чашку паренек налил хозяину, испортив в ней квенилас точно так же. Затем отдал одному из мальчишек – и те, передавая сосуд один другому, наполнили чашки своих хозяев. Берен отхлебнул, даже виду не подав, как ему противно.

– Ваиралах, сын, – сказал Бор мальчишке. – Поторопи женщин: мы хотим есть.

Берен догадывался, что настоящего разговора при вождях и их слугах, даже при сыне, не будет.

В шатре не очень хорошо пахло и ковры были не очень чистыми, хотя это явно был лучший шатер и лучшие ковры. Берен знал, что после двух недель езды по заставам он и сам не благоухает, но здесь просто ткань накопила запахи нечистого тела, лошадиного пота, застарелой копоти и бараньего жира. Курения, горевшие на жаровне, не могли этого запаха перешибить.

Сам Бор, если его как следует отмыть, выглядел бы благородно. Узкий у переносицы, широкий в крыльях нос и черные брови расходились красивым углом, лысый череп был хорошей, правильной формы. Странного вида зеленое полукафтанье тоже было красиво на свой лад, и красная рубаха под ним – новая, вышитая, и ожерелья с браслетами имели хоть и непривычный, но и не отталкивающий вид. Если не знать про поганые обычаи этого народа, Бор казался благородным князем.

Говорил он на правильном синдарине, но много делал каких-то странных придыханий.

– Я много слышал о тебе, сын Барахира. А теперь ко всем твоим достоинствам узнал и твою скромность. Я слышал от твоих людей, как ты в одиночку сражался восемь лет. Любой из вестханэлет назвал бы тебя великим. Если бы я совершил такой подвиг, я бы не оспаривал тех, кто так меня называет.

– Мы находим, что рано называть так человека прежде его смерти. Никто не знает, где встретит завтрашний день. Только горделивый говорит: «Вот, я верю в себя, в то, что не запятнаю своего имени и не опозорю своего рода». Когда высокие слова говорятся слишком часто – смысл их вытирается, как бархат на сгибе.

– О тебе говорят еще, что ты – один из хранителей мудрости вашего народа, – сказал Бор, испытующе глядя в глаза Берену. – Похоже, что и это правда.

– Что мне Валар помогли не растерять, то я сохранил, – ответил горец.

Кое-как ему удалось допить свою отраву, но чашку он держал в руке, опасаясь, что появится слуга и наполнит ее снова.

Две женщины принесли еду: котел, наполненный… больше всего это походило на человеческие уши, слепленные из теста и густо залитые маслом. Котел поставили между мужчинами, юноша по имени Ваирлах принес большую чашу для омовения рук и обнес всех по кругу. Берен надеялся если не на вилку, то хотя бы на спичку – тщетно: хлебные уши предстояло брать руками.

Они оказались неожиданно вкусны; внутри они были начинены мясом, и если бы не необходимость погружать пальцы в горячее масло, блюдо доставило бы Берену одно удовольствие. Трапеза прошла в молчании – старейшины и в самом деле были голодны. Разговора не получалось еще и потому, что из вождей только Бор да еще двое-трое владели синдарином достаточно хорошо, чтобы вести непринужденную беседу; таким образом из разговора выпадал или Берен, буде речи пойдут на языке вастаков, или большинство старейшин – и то, и другое, похоже, претило правилам вежества как беорингов, так и этого народа.

После трапезы на три четверти полный котел вынесли на улицу – судя по шуму, который поднялся снаружи, вокруг котла с хлебными ушами началась свалка. Невозмутимость Бора показала, что это обычное дело – видимо, пир вождя был одновременно и пиром неимущих племени. Снова пришел юноша с чашей для мытья рук и полотенцем. Потом позвали женщин с музыкальными инструментами. Три играли, одна пела, две танцевали, постукивая в бубен, звеня браслетами и змеино изгибаясь. Берен боролся с искушением опустить глаза. Горцы назвали бы этот танец бесстыдным, и это странно не вязалось со строгими к женщинам обычаями вастаков. Бедра танцовщиц выделывали неописуемые фигуры, а лица оставались закрыты; вокруг пупка у каждой была нарисована узорная кайма, и голые руки были расписаны тонким черным рисунком. Не оскорбит ли хозяев, если он откажется смотреть танец? А танец, если не брать во внимание его нескромность, был хорош. Закончив его, девицы сели рядом с музыкантками.

Один из вастаков, на голове которого от гребня остался лишь жалкий клок на затылке, показал Берену на танцовщиц и что-то сказал.

– Вахайрэ говорит, что ты можешь взять любую из них на эту ночь. Он много слышал о тебе и так восхищается тобой, что готов даже подарить тебе одну.

– Передай почтенному мою благодарность, Бор, – сказал Берен, стараясь не меняться ни в голосе, ни в лице. – Скажи, что я обручен с благородной девой и не могу принять его щедрого дара.

Пожилой вастак выслушал ответ и снова что-то прогундел.

– Он говорит, что они рабыни без рода. К рабыням благоразумные девы не ревнуют.

– Скажи ему, что у нас иные обычаи.

Услышав ответ, пожилой вастак покачал головой и разразился довольно длинной речью.

– Он говорит, что вы, беоринги, подражаете своим богам. – Теперь по кивку отца переводил юный Ваирлах. – Еще он говорит, что и боги здесь неправильные. В прежние времена бог брал дев нашего народа, и от них рождались исполины. Здешние боги ведут себя иначе.

– Эльфы не боги, если он говорит об эльфах, – вырвалось у Берена.

– Он знает. Но он знает со слов эльфов и беорингов, что ваши боги не поступали так, как наш бог. Ваши живут за морем и не появляются здесь, а наш приходил в дом, который мы выстроили для него.

У Берена тревожно стукнуло сердце. Он уже знал одного «бога», который приходил в построенный ему дом.

– Если он сам подражал своему богу, который брал девиц, почему же он возмущен тем, что я подражаю нашим богам?

Выслушав ответ Вахайрэ, юноша снова перевел:

– Бог берет себе благородную деву и рождает от нее героя с высокой судьбой. Воин берет рабыню ради удовольствия. Благородные жены созданы, чтобы рождать воинам детей. Низкие жены созданы, чтобы доставлять усладу и рождать рабов. Поэтому, беря их, мы не подражаем нашему богу. Мы не возвышаем детей, рожденных от низких женщин. Люди не должны вести себя как боги, ибо у них иной удел. Так он говорит, – добавил юноша, словно боясь, что Берен посчитает это его мнением.

– И вновь повтори ему, что у нас иной обычай, и что мы находим низким нарушать клятвы, данные своим невестам. Если же я вновь услышу это предложение, мне будет трудно счесть, что это не попытка оскорбить меня.

Юноша перевел – как показалось Берену, с затаенным удовольствием. Пожилой вастак слегка надулся.

Бор хлопнул в ладоши и музыкантки снова заиграли. На этот раз был не танец, а песня – состоящая, казалось, из одних монотонных рулад, сплошное «Лэй-лэ-эй-элэ-йэ-э-элэ-э»; но какая-то дикая и прекрасная тоска звучала в ней. Мелодия была чуждой и строй непривычным, и Берену она показалась завораживающей.

– На этот раз тебе действительно нравится, – тихо сказал Бор. – Знаешь, о чем эта песня?

Берен, не в силах произнести ни звука, покачал головой и сделал рукой знак, чтобы ему дали дослушать, не прерывая.

Песня понравилась всем – по ее окончании певице начали бросать кольца, браслеты и серьги. Собрав все в подол, женщина с поклоном удалилась; музыкантки и танцовщицы вышли за ней. На лицах присутствующих все еще лежала тень светлой печали.

– Эта песня повествует о путнике в засушливой степи, – сказал Бор. – Он идет один и бредит от жажды. Ему снится тенистый сад, в котором цветет роза. Она пламенеет, как будто светится, и тени меняют свою форму, рождая неясные желания. Каждое ее покрывало, каждый лепесток хранит сладкую тайну, как обещание. Она раскрывается – и он видит все не таким, каким видел прежде. Ему снится дождь, но он, просыпаясь, видит, что небеса все так же раскалены и пусты. Он открывает глаза и его мука усиливается, ибо видение исчезло. Голод и жажда терзают его меньше, чем память о ее сладком аромате. Это очень старая песня, мы все ее очень любим.

Еще один круг отвратительного пойла из испорченного квенилас – и гости стали расходиться. Последним, поклонившись, исчез сын вождя.

– Выпей чистого отвара квенилас, – тихо предложил хозяин. – Смой с языка неприятный тебе вкус.

Он сам ополоснул чашку Берена кипятком, плеснув в угол шатра, за ковры, и налил гостю чистого отвара.

– Я знаю, что обычай белить отвар кобыльим молоком вам кажется отвратительным. И обычай делиться женщинами – тоже.

Берен ничего не сказал на это.

– А нам кажутся отвратительными кое-какие ваши обычаи, – продолжал Бор. – Юноши вашего народа делают рабскую работу. Женщины ваши кажутся нам бесстыдными.

– А что вы называете стыдливостью? – не выдержал Берен. – Готовность лечь под того, под кого прикажут, будь это избранный родителями муж или гость вождя, которому хочется угодить? Если вы так воспитываете своих женщин, не диво, что вам приходится заворачивать их в полотно по самые глаза, опасаясь их блуда – они же не знают, как звучит слово «нет»!

– Ваша откровенность тоже многим не нравится, – невозмутимо продолжал Бор. – У нас ее считают глупостью.

– Ты позвал меня в гости, почтенный Бор, чтобы показать своим соплеменникам глупца, который запятнал свои руки работой трэля и имеет наглость при этом называться вождем?

– Я позвал тебя в гости, сын Барахира, чтобы просить о совете. Узнать, что в иных случаях советует мудрость твоего народа, хранимая тобой.

– Вам не хватает своей мудрости?

– Иным хватает, а мне – нет. Ты слышал эту мудрость из уст Вахайрэ. Он отважный воин, он честен и щедр, и предан мне, но своих мыслей у него нет – он думает теми словами, которые в детстве услышал от мудрых нашего племени, высматривающих судьбу народа в кишках жертвенного барана. Боги создали людей сильными и слабыми, одни рождены воинами, другие – рабами, всеми нами правит колесо судьбы, в старые времена было лучше, потому что бог жил с нашим народом, а теперь мы продались белолицым демонам, за что нужно вскоре ожидать небесных кар.

– Белолицые демоны – это эльфы?

– Так их называет кое-кто. Скажи мне, сын Барахира, поведай мне мудрость своих предков: как отличить правильного бога от неправильного?

– Неправильный бог боится, что люди станут такими как он. Правильный бог этого хочет.

Слова, вышедшие из уст Берена, слегка испугали его самого: они родились как будто не в голове, а сразу на кончике языка.

– И вы считаете, что поклоняетесь правильным богам?

– Мы… не поклоняемся им… – Берен с трудом подбирал слова, потому что эти вещи порой трудно было объяснить и простым беорингам, а тут вастак – что он еще себе надумает? – Те, кого вы считаете нашими богами, Валар… Они, как и мы, как и эльфы, Сотворенные… А есть еще Творец…

– Я знаю это, – мягко сказал Бор. – Но у вас говорят: служитель Намо, служительница Ниэнны…

– Намо – это Закон. Тот, кто помнит законы и участвует в судебных делах от имени князя и короля – служит Намо, то есть, Закону. А мудрая женщина разбирает дела, которые неподзаконны… Или по которым служители закона не могут вынести решения – бывает и так. Она служит Милосердию, то есть – Ниэнне. Но им не приносят жертв… Им не поклоняются.

– Но к ним взывают – я сам слышал.

– Да… правда… Намо поставлен Единым, чтобы в мире был закон. Поэтому слуга закона взывает к Намо.

– Вы не приносите ему жертв – считаете, что он должен помогать вам за так?

– Да ведь у нас нет ничего, что требовалось бы ему! Он Вала, Могущество. Он был до начала мира – что мы, смертные, можем дать ему?

– Но вас учили, что и он подчиняется силе больше себя?

– Да. Единому.

– Они, эти ваши Валар, хотят, чтобы вы были как они? Могущественны, бессмертны, прекрасны?

На этот раз Берену пришлось слегка подумать над ответом.

– Манвэ хочет, чтобы мы были мудры, – сказал он наконец. – Элберет хочет, чтобы мы ходили в правде. Аулэ хочет, чтобы мы были искусны. Йаванна желает, чтобы мы понимали живое. Ульмо хочет, чтобы мы были чисты. Намо хочет, чтобы мы были справедливы. Ниэнна хочет, чтобы мы были милосердны. Тулкас хочет, чтобы мы были доблестны. Оромэ хочет, чтобы мы умели упорно преследовать цель, Вана – чтобы мы умели любить. Нэсса желает, чтобы мы радовались. Ирмо – чтобы мы умели в своих снах различать знаки судьбы. Эстэ хочет, чтобы мы были здоровы телом и духом. Вайрэ хочет, чтобы мы помнили все, что с нами было.

– Я не совсем о том тебя спрашивал. А что если они просто боятся, что мы уподобимся им в могуществе – и сокрыли от нас какое-то знание?

– Ну так попробуй его отыскать, если думаешь, что это тебе поможет, почтенный Бор. У нас есть короткая притча: козленок хвалился, что, когда вырастет большим, сделается горным туром. Увы, он вырос и остался козлом. Если кто-то вроде твоего Вахайрэ получит могущество и бессмертие Валы – боюсь, он останется все таким же Вахайрэ, который думает не своей головой, а мозгами жрецов.

– Неплохо сказано, – усмехнулся Бор. – Итак, правильные боги хотят, чтобы мы им уподобились – а неправильные боятся этого. Есть ли у вас предание о войне правильных богов с неправильными богами?

«Осторожней!», – сказал Берен сам себе. – «Эти разговоры не просто так!»

– Такое предание у нас есть, – сказал он. – Неправильный бог восстал против Отца богов, эльфов и людей, был побежден и заточен на долгие годы.

– Вы верите, что это и есть тот владыка, против которого сражаются эльфы?

– Да.

– Отчего же правильные боги им не помогают?

– Они помогают, но незримо. Ты служишь лорду Маэдросу – и тебе неизвестно, почему эльфам отказано в помощи?

Бор кивнул.

– Наша мудрость находит это странным, – сказал он. – В наших преданиях боги не отказывали любимцам в помощи. Что бы те ни творили. Все знают, что лучше не становиться на дороге любимцу и сыну бога. А здесь я услышал о богах, отказавшихся биться против своего злейшего врага только потому, что пролилась кровь.