Текст книги "По ту сторону рассвета"

Автор книги: Берен Белгарион

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 81 страниц)

Берен, затаив дыхание, ждал, что же скажет Финрод, а тот все молчал, погруженный в раздумье.

– Я полагаю, – медленно сказал он наконец, – Моргота победит сам Моргот. Сейчас он уже не тот, что был прежде. Он слабеет день ото дня, век от века, и я, похоже, знаю, почему. В своем творчестве он остался тем же ревнивцем. Он так и не понял главного: завершенное творение не есть собственность творца. Отделившись, оно должно жить своей жизнью, иначе погибнет… Моргот же не хочет делиться. Однажды создав ядро Земли, он продолжает считать ее своей собственностью, забыв, что она давно населена существами со свободной волей, изменяющими ее лик в меру своего понимания… Чтобы сохранить величие, нужно умалиться.

– Не понимаю…

– Иди сюда! – Финрод распахнул дверь на балкон. – Смотри!

Берен думал, что после Менегрота его ничто не может удивить. Он ошибался.

К чистому озерцу на дне долины террасами спускались улицы Нарготронда, и мало что на свете могло сравниться с этим зрелищем. Невесомые, ажурные арки взлетали над морем зеленых деревьев, стрельчатые шпили соперничали с ними в красоте, те части домов, что не прятались в пещерах, представляли собой причудливые беседки, ни одна из которых не повторяла другую, но вместе они создавали ощущение единого замысла, воплощенного в камень, дерево и металл. Здесь были не фрески, как в Менегроте, а статуи – сотни, тысячи… И все это мерцало разноцветными огнями фиалов и обычных светильников – созвездие Нарготронд на земле Белерианда…

– Я знаю, кто изваял каждую статую, – сказал Финрод, положив руку на плечо Берена, а другой – опершись на перила. – Я могу показать тебе каждый камень, который положил сам – а их здесь тысячи и тысячи. Я назову тебе имена тех, кто трудился над каждым украшением. Эти перила, – он хлопнул ладонью по мрамору, – вырезал Хумли, сын Хундина, камнерез из Белегоста. Еще много его работ в Розовом зале и у фонтанов Звездной Россыпи. Его отец – мастер узорного бронзового литья, перила Радужных Мостов – его рук дело…

– Я верю, – быстро сказал Берен.

– Я вложил в этот город сердце. Я люблю его и готов за него умереть – но скажи, на что он был бы похож, если бы я захотел всей этой красоты для себя одного? Никому не позволил бы жить здесь, или того хуже – все, кроме меня, были бы рабами – моими и города? Берен, это была бы тюрьма. Красота погибла бы – она не нужна рабам, безразлична им. И я был бы занят только тем, что следил, понукал, заставлял и казнил. Все мое время уходило бы на это, все мои силы. И – рано или поздно – я упустил бы что-то из виду, и возник бы мятеж, или, что вероятнее, один из моих рабов, жаждущий стать господином, перерезал бы мне горло во сне, снял корону и, обтерев с нее кровь, надел ее себе на голову. Вот как придет конец Мелькору – он захватит больше, чем сможет удержать.

– Может, оно и так, – согласился Берен. – Только я не могу сидеть, прости за грубость, на заднице и ждать, пока Моргот подавится слишком большим куском. У меня мало времени.

– Я помню…

Финрод смотрел на него. Ветер доносил обрывки песен из рощицы над озером.

– Мелькора можно любить, – сказал король. – Но сам он любит только себя, и других любит лишь как часть себя. И потому творить добро его именем нельзя, ибо он поглощает тех, кто его любит, и тот, кто от его имени творит добро и вызывает любовь к нему в других – готовит их к тому, чтоб быть поглощенными. Орки могут уничтожить Нарготронд и всех его жителей, но бессильны превратить его в ничто. А вот если бы мы полюбили Мелькора, и он поглотил бы и нас, и Нарготронд – этот город был бы поистине уничтожен. Орки могут убить тебя или меня – и это все самое плохое, что они могут сделать с нами, потому что мы одни распоряжаемся своими душами, это величайший дар Единого: свобода воли. И если мы благодаря этому дару предадим свои души Мелькору – они будут поглощены и погибнут навсегда. Я не могу себе представить участи страшнее. Поэтому вина добрых рыцарей Мелькора больше, чем вина орков. Те, что убивают лишь тело, не так страшны, но проку жить, если после ждет лишь пустота? Что проку выращивать хлеб, если люди едят его на гибель? Мелькора можно любить, и то, что он возбуждает любовь к себе – самое страшное его преступление.

Финрод выпрямился и Берен удивился произошедшей с ним перемене; только что такой простой и доступный – теперь это был эльфийский король, закованный в броню своего достоинства, и то, что он, босой, был одет только в простые штаны и шелковая рубашка была распахнута на груди – все это ничего не значило: величием он не уступал Тинголу в его серебряной мантии и короне.

– Я хочу сказать тебе, Берен, сын Барахира, что ты замыслил дело, за которое до тебя ни человек, ни эльф не брались. Оно изменит лицо Арды, навсегда и необратимым образом. Оно решит судьбу Старшего Народа.

– Не много ли для одного смертного? – вырвалось у Берена.

– Ровно столько, сколько смертный сам взвалил на себя. Никто не знает своих пределов – ни я, ни ты, ни Тингол, ни Мелькор. Эти пределы могут лежать гораздо дальше – а могут гораздо ближе, чем мы сами думаем. Берен, Келегорм и Куруфин рано или поздно узнают о Сильмарилле. Что мы тогда будем делать?

– Лучше сказать им сразу. Я все равно не сумею это скрыть: уже знает весь Дориат, скоро узнает весь Бретиль, а потом – и все остальные.

– Тогда держись. Завтра я соберу ради тебя королевский совет, и ты сам скажешь феанорингам о своей цели. Я поддержу тебя. Расставим башни по местам, сделаем первый ход, дождемся ответного – и посмотрим, как упадут кости.

* * *

Скверно упали кости. В высоком зале королевского совета собрались высокие эльфы Нарготронда, главы домов и цехов (23), нолдор и синдар. Финрод, в золототканой мантии, восседал на высоком троне напротив входа, по правую руку от него, на креслах пониже, сидели брат его Ородрет – молчаливый, бледный эльф, который казался старше Финрода, хотя был младше – и племянница Финдуилас, по левую он посадил Берена, рядом с Береном занял место высокий нолдо с лицом вроде бы строгим и серьезным, но смеющимися глазами; синий плащ, заколотый фибулой в форме арфы говорил, что он бард, а место во внутреннем кругу Совета – что он из самых уважаемых.

В креслах, которые были расставлены по кругу Совета, сидели князья Нарготронда, среди которых – почти напротив Берена – заняли места и двое сыновей Феанора. Келегорм Прекрасный был одет в черное с серебром, у ног его лег огромный белый пес. Куруфин носил черное с красным. Из семерых феанорингов этот, по преданиям, более всего походил на отца и лицом и нравом, и унаследовал отцовское имя. Берен изо всех сил старался не глазеть на него, Куруфин же, напротив, так и вонзил в человека свой серебряно-серый взгляд.

Позади Куруфина сидел сын его Келебримбор, тоже в черном и алом, как отец, похожий на отца и лицом, и статью, но мягкий, задумчивый взгляд из-под ресниц словно бы сглаживал его резкие черты. Келебримбор сидел среди прочих нолдор, пришедших с феанорингами – те заняли места на ярусах за своими вождями, и оттого казалось, что над сыновьями Феанора поднимается черно-красно-серебряная стена.

Прочие нолдор были одеты не так мрачно, хотя тоже предпочитали чистые, яркие и глубокие цвета пестрым тканям, отделывали нарядную одежду только по краю неширокой тесьмой, нередко – с золотом или серебром, и ничто не отвлекало взгляда от их гербов, вышитых на груди, на плече или изображенных эмалью на фибулах плащей. Нолдор также любили литые либо кованые украшения из металла. Покроя их платья были самого простого, но собиралось в обильные складки и закалывалось многочисленными пряжками; браслеты повыше и пониже локтей держали рукава, наплечные пряжки – широкие воротники, из под которых смотрело тонкое нижнее платье, чаще всего – белое. По этому признаку их можно было отличить от синдар – те по праву гордились искусством своего узорного тканья и делали торжественные одежды неярких расцветок, но с пестрым, сложным рисунком. Из украшений они любили кость и поделочный камень с искусной резьбой по ним, щедро расшивали верхнюю одежду речным жемчугом, мелкими самоцветами и стеклянными бусинами. Большого количества складок они не любили, и подгоняли платье по себе не пряжками и завязками, а кроили его согласно очертаниям тела, верхнее же платье украшали чаще не тесьмой, а вышивкой. Еще нолдор любили убирать свои волосы обручами и гребнями, а синдар – заплетать их в косы, унизывая при этом точеными или литыми бусинами. Отличались два народа Нарготронда также тем, что со стороны синдар в совете сидело мало женщин, а со стороны нолдор – больше. Берен знал, что по обычаям и тех, и других девица может, войдя в возраст, отделиться и зажить собственным домом, и вдова может возглавить дом, заступив место мужа, но синдар поступали так гораздо реже.

Сам же Финрод явил в своей одежде смешение обычаев своих подданных: его верхнее платье было узорного тканья, светло-зеленого с серым, но забрано складками и пряжками по нолдорскому образцу. На груди его лежало тяжелое ожерелье – знаменитый Наугламир, подаренный гномами Ногрода. Ожерелье представляло собой три мира – верхний, средний и нижний, и в верхнем ряду звенья были образованы из разнообразных птиц, в среднем – из зверей, а в нижнем – из рыб и гадов, и ни одна тварь не попадалась дважды, и все они несли в зубах и в клювах адаманты. Соединялись же меж собой ряды драконами, которые есть на треть птицы, на треть звери и на треть – гады.

В нолдорское платье из синдарской ткани одевались и те, кто занял места по левую руку от Короля и выше: барды, судьи и хранители обычаев. Они говорили только тогда, когда их спрашивали, но слова их оспаривались так редко, что любому из здешних эльфов хватило бы пальцев на одной руке, чтобы пересчитать эти случаи.

На самом же широком верхнем ярусе располагались те, чье положение не обязывало их присутствовать на Совете, но кто пришел по своему желанию.

Первым заговорил Финрод. Вкратце он напомнил, как десять лет назад едва не погиб или хуже того – не попал в плен к Морготу. Отряд Барахира пришел тогда ему на помощь, и среди этого отряда был находящийся здесь Берен. Король Нарготронда в долгу перед ним, и намерен этот долг выполнить. Берен попросил совета и помощи, и король находит разумным предоставить эту помощь.

Подав знак, Финрод сел, а Берен вышел на середину зала, где был на полу выложен солнечный круг. Он пересказал то, что нашел нужным, как можно короче и точнее. Свои соображения по поводу того, что нужно сделать и что собирается делать он сам, он держал при себе – по совету Финрода, который просил изложить сначала самое главное. Берен перевел дыхание и приступил.

– Пусть никто не подумает, будто я что-то скрываю. На пути судьба занесла меня в Дориат, где я встретил Лютиэн, дочь короля Тингола. Мы поклялись друг другу в верности, но ее отец потребовал от меня выкуп за невесту – Сильмарилл, камень Феанора…

Среди эльфов поднялся тихий ропот, причем со стороны синдар чаще поминали Лютиэн и Дориат, а со стороны нолдор – Феанора и Сильмарилл.

– Что вы можете посоветовать, эльдар? – сказал король, когда шум слегка стих. – Мы в долгу у этого человека; как мы отплатим долг?

– Мне все равно, король Фелагунд, какие у тебя обязательства перед смертным, – встал Келегорм. – У меня никакого долга по отношению к этому бродяге нет, и если он хотя бы глянет в сторону Сильмариллов, я убью его без зазрения совести.

– Келегорм, ты у меня в гостях, и Берен тоже. В моем городе гости друг друга не убивают.

– Только поэтому он еще жив, – Келегорм обнажил меч. – Вот на этом клинке я в свое время поклялся, что буду преследовать любого, кто покусится на Сильмариллы – Вала он, эльф, человек или какая другая тварь. Ты слышишь, Берен?

– Я слышу, – спокойно ответил Берен. – Я знаю эту историю с детства, Келегорм, сын Феанора. Знаю, о чем говорит ваша клятва. И понимаю, что в отношении меня сдержать ее куда проще, чем в отношении Моргота. Ибо Моргот в двухстах лигах отсюда, за стенами Ангбанда и спинами многотысячной армии. А я здесь один. Я тоже при мече, но не размахиваю им попусту, боюсь ненароком кого-то поранить. И я не собираюсь драться с тобой, потому что каждая жертва с нашей стороны – это жертва Морготу. Я мог бы вовсе ничего не говорить, и вы узнали бы обо всем очень не скоро. Но я не хочу, чтобы в союз эльфов и людей вошел обман.

– Союз людей и эльфов? – ухмыльнулся Келегорм, вложив меч в ножны. – Я не вижу здесь, с кем можно заключить союз. Не с этим же бродягой в дориатских обносках.

– Ладно, – Берен надеялся, что выглядит таким же бесстрастным, как Финрод. – Значит, тебя можно сбрасывать со счетов – тем проще для меня.

Келегорм вспыхнул и открыл было рот, чтобы ответить, но тут слово взял его брат, Куруфин. Берен от всего сердца надеялся, что разговор наконец-то от ругани перейдет к делу и первые слова Куруфина вроде как оправдали эту надежду.

– Насколько я понял, Берен, сын Барахира, дело здесь касается не только нас четверых: тебя, короля Фелагунда и нас с братом. Речь идет ни много ни мало – о судьбе Нарготронда. Чего ты хочешь? Какого совета и какой помощи просишь? Ты требуешь, чтобы Нарготронд начал войну с Морготом?

– Я ничего не требую, лорд Куруфин: я не вправе. Я свидетельствую: следующей весной настанет срок Хитлума. Неужели Нарготронд оставит Государя Фингона сражаться в одиночку?

– Правду говоря, этому трудно поверить, Берен. – Куруфин покачал головой. – Я охотно признаю, что сам ты честен, но вот положился ты на слова заведомого предателя. А вдруг все это – сауронова хитрость? Вдруг он – подсыл?

– Его слова слишком хорошо сходятся с тем, что я видел своими глазами. В Дортонионе идет подготовка к наступлению.

– Но следующей ли весной? И именно ли на Хитлум? А если – через Тол-Сирион на владения Нарготронда? Если мы выступим – и обнаружим свои силы и свое расположение?

По залу совета прошел тихий гул – слова Куруфина произвели должное впечатление. Никто не сомневался, что Берен честен – но многие сошлись на том, что он может быть обманут. Берен не знал, какими словами их убедить. Он не мог начать рассказывать о своих замыслах, ибо замыслы эти были такого рода, что их нельзя вываливать на всеобщем совете. А без этого ему оставалось только просить поверить ему на слово.

– Народ Беора будет воевать, даже если его оставят союзники, – сказал он. – Дортонион – наша земля.

– И наша тоже, – голос короля звучал сильно и ровно. – И эльфы тоже умирали за нее. И не сложено им кургана. Повторяю: я за то, чтобы помочь Берену. Если сыновья Феанора так пекутся о безопасности Нарготронда – я готов поручить защиту города именно им.

Скулы Куруфина взялись легким румянцем, но больше он ничем не выказал, что задет.

– Мы не можем пойти против своей клятвы, – сказал он. – Но трусами нас еще никто не называл. Мы можем внять словам Берена и отправиться в Хитлум, дабы поддержать Фингона. Но даже если Берен прав – кто-нибудь подумал, чем кончится его затея? Ты желаешь, Финрод, чтобы мы поддержали вас оружием? У нас с братом под началом две тысячи с небольшим конных латников. Нарготронд может выставить еще две тысячи конников и шесть тысяч пехоты. Если верить Берену, в одном Дортонионе собирается армия в три раза большая. Фингону хватит своих сил, чтобы оборониться – перевалы в горах защищать легко. Всего три года прошло с тех пор, как Саурон получил от хитлумцев хорошую трепку. Он не так глуп, чтобы повторять ошибку. Я думаю, что Берен прав, армия действительно собирается – но удар ее будет направлен сюда.

Куруфин выдержал нужную паузу. По рядам прошла волна тревожного шепота.

– Наших сил недостаточно для нападения, – продолжил Куруфин. – Но вполне достаточно для обороны, если враг все-таки прорвется. Город надежнее всего защищен тайной – куда она денется, если мы выступим всеми силами? Мы все знаем ответ, эльдар. Нарготронд не устоит.

Кто из вас был той ночью в Тирионе, кто помнит, как навсегда для всех нас померк свет? Пусть расскажут тем, кто не был. Ибо скоро им тоже предстоит испытать смертное отчаяние. Когда Нарготронд падет – оставшиеся в живых будут завидовать мертвым. Нашим уделом были отвержение и битва – их удел будет стократ горше: рабство, пытки и нескончаемый страх.

Боюсь ли я смерти? Нет. В роду Финвэ не родилось еще труса. Сыновья Феанора не прекратят преследовать убийцу и похитителя – до самой смерти, их или его. Губы мне жжет с того самого дня, когда я вдохнул пепел отца; ни вода, ни эль, ни вино не в силах остудить жжения. Мы не отступим. Но вам-то все это зачем, народ Нарогарда? Вы не произносили слов страшной клятвы, не стояли над телом Финвэ и не видели, как тело Феанора было сожжено огнем его духа. Вы не вдыхали того пепла, ваши пища и вода еще не горьки вам. Но клянусь, что вы будете солить свой хлеб слезами, а воду мешать с кровью, если тайну Нарготронда откроет враг. Я верю в мужество народа Беора – но и среди нолдор не водилось трусов, и все же врат Ангбанда мы не открыли. Что же мы сможем сделать теперь, выступив в открытую? Нанести Морготу щелчок, который лишь разъярит его. Нет, действовать нужно иначе. Как? Да пусть сам Берен будет нам примером и подсказкой: тайные, быстрые удары там, где враг не ждет. Нападения из засад, ловушки и отравленные стрелы. Зачем собирать войско и идти в землю, что будет гореть у нас под ногами? Лучше оставить войско здесь и зажечь землю под ногами у того, кто попытается проникнуть сюда!

Одобрительный гул был ответом словам Куруфина. Нолдо, слегка улыбаясь, обвел зал взглядом – почти все были на его стороне. Берен и сам готов был поверить каждому его слову – так страстно и убедительно говорил он, так пылали глаза под черными бровями. Чтобы успокоить слушателей, Куруфин поднял руку.

– И все же, – сказал он, едва шум стих. – если король просит – мы готовы рискнуть. Мы будем драться вместе с Береном за Дортонион – если он откажется от Сильмарилла. Он не клялся. Тингол не может взять свои слова назад, мы, сыновья Феанора, не можем – но может Берен. Возьми, сын Барахира, докажи свою добрую волю, и тогда – вот тебе моя рука.

Зал умолк. У Берена пересохло и загорчило во рту – словно сам он вдохнул того пепла, которым рассеялось тело Феанора.

– Если я это сделаю, Куруфин, – ответил он, чувствуя, как от лица отливает кровь. – Я умру на месте. Только мой труп долго еще будет ходит по земле и смердеть, прежде чем успокоится в гробу. Поэтому я не могу взять свои слова назад. Я не откажусь от Лютиэн, не откажусь от Сильмарилла.

Шум обрушился на него лавиной. Эльфы громко, не стесняясь, принялись обсуждать сказанное: сыновья Феанора согласились помочь, а неблагодарный смертный отшвырнул протянутую руку ради своей несбыточной мечты! Безумец!

– Ты сказал, – пожал плечами Куруфин.

– И все-таки… – голос Финрода раскатился под сводами зала, хотя, казалось, король не повышал его. – Я стою за то, чтобы послушать Берена и оказать ему помощь. Не ставя никаких условий. Ибо обороной, Куруфин, не выигрывалась еще ни одна война. Кто еще не согласен со мной – пусть встанет и скажет об этом.

– Я скажу! – поднялся тонкий темноволосый нолдо. – Я, Гвиндор, брат Гельмира, взятого в плен в Теснине Сириона. Валар свидетели, Берен, тут мало кто больше меня хочет сравнять Ангбанд с землей, и здесь я с тобой согласен: давно пора собраться всем вместе и загнать Моргота под землю. Но с Куруфином я согласен в другом: ты не имеешь права на сокровище Феанора. Сейчас ты нуждаешься в нашей помощи, а не наоборот, так что поступиться своими желаниями должен ты.

– Гвиндор, – глядя ему в глаза, сказал Финрод. – Если бы не Берен и его отец, ты разделил бы судьбу брата.

– Я не спорю с этим, – возразил Гвиндор. – Я готов сражаться с Береном под одними знаменами, биться за него как за себя – но я не стану добывать для него Камни. Вспомни, Король, какой ценой было достигнуто примирение – и что, ты желаешь Нарготронду вражды с Домом Феанора?

Берен украдкой оглядывался кругом – и не видел лица, выражающего одобрение и поддержку.

– Так значит, нолдор неведома благодарность? – голос Фелагунда снова легко перекрыл шум собрания.

– Король, неужели ради клятвы, данной хилдор, ты готов спалить свой город? – эльф, сказавший это, носил черно-красный камзол: цвета феанорингов.

– На слове вассала перед лордом и слове лорда перед вассалом держится закон! – Финрод встал с трона и спустился по ступеням, оказавшись чуть позади Берена, потом пошел вдоль круга, глядя каждому из лордов в глаза. – Это основа основ, на том стоит порядок! Горе тому народу, где лорды или вассалы готовы забыть о своих обязательствах! Раздор и безвластие – вот, что ждет тех, кто разучился ценить свое слово. И это будет не лучше, чем завоевание Морготом, я говорю вам. Или у нолдор теперь две правды: одна для себя, чтобы пользоваться в Нарготронде, а другая – для внешнего мира? Неужели тень Проклятия накрыла всех, и мы уже не различаем праведное и неправедное?

Берен еще ни разу не видел своего короля в гневе. Нарготрондские эльфы, видимо, тоже нечасто наблюдали такое, но смутились они лишь на миг.

– При всем уважении к тебе, государь, – ты не Мандос, чтобы распоряжаться нашими судьбами! – теперь кричали многие. – Нельзя подвергать город опасности! Пусть откажется от Сильмарилла! Пусть докажет свою добрую волю – и получит помощь!

Финрод остановился перед троном, прикрыв глаза. Он стоял совсем близко к Берену и тот видел, что король почти не меняется в лице – только ноздри расширяются. Тишина резала души, как натянутая тетива режет пальцы, пока Финрод рывком не сбросил с себя это странное оцепенение. Резко развернувшись к Совету и народу, одной рукой он дернул фибулу золототканой королевской мантии, другой – сорвал серебряную корону и бросил ее на пол. Прежде чем мантия, как сброшенные крылья, улеглась на камнях мозаики, а корона покатилась к ногам советников, заполнили зал слова короля.

– Тогда держите! Если вы считаете, что слово – это что-то вроде дорожного плаща, который выбрасывают, когда он становится слишком грязен и изорван, значит, и ваши клятвы верности ничего не стоят. Мне такие подданные и даром не нужны. Изберите себе другого короля – думаю, он будет вас достоин. Я же ухожу, чтобы сдержать слово. И если есть среди вас хоть кто-то, на кого не пала еще тень нашего проклятья, то, может, кто-нибудь последует за мной, и не придется мне уходить, словно бродяге, которого выгнали за ворота.

Тишина, в которой Фелагунд произносил последние слова, была под стать склепу. Эльфы поняли, что дело зашло слишком далеко. Никто не ожидал такого поворота событий, все ждали, что сломается Берен.

Корона валялась на мозаичном полу – узкий обруч из серебра, две змейки, на затылке свивающиеся хвостами, а надо лбом – бьющиеся за маленькую золотую корону… Что хотел сказать Арфин, придумывая этот герб? Он провидел будущее, он сожалел о раздоре между Феанором и Финголфином, своими старшими братьями – или просто задумка показалась ему красивой?

Эльф – почти такой же буйноволосый, как Финрод, в темно-коричневом бархатном камзоле и узких черных штанах – спустился со средних рядов, поднял корону и протянул ее Фелагунду. Берен вспомнил этого эльфа: они вместе пробивались через Топи, звали эльфа Эдрахилом.

– Ты останешься королем для меня и для всего народа, что бы ни случилось, – сказал он. – Если ты хочешь уйти, назначь наместника сам. Пусть правит от твоего имени.

В рядах произошло какое-то шевеление. Берен увидел, что еще несколько эльфов спускаются к королю. И все – нолдор. Двое, сидящих совсем близко к кругу Совета, и схожих одной редкой для нолдор чертой – слегка вьющимися волосами. Третий – смуглый, с почти прямой линией густых бровей, четвертый – небольшого роста, волосы заплетены в три косы, пятый – белолицый, словно вырезанный из мрамора… Когда встал шестой, Берен слегка приоткрыл рот в изумлении: эльф поднялся из тех рядов, где сидели феаноринги. Золотоволосый, как и Финрод, он на миг в смущении прикрыл ресницами свои зеленые глаза, вдохнул как перед прыжком в воду – и сделал шаг со ступеней.

– Лауральдо! – Келегорм был изумлен не меньше, чем Берен. – Ты покидаешь меня?

Эльф опустил было голову, но через миг твердо посмотрел в лицо своему лорду.

– Я ухожу, князь Келегорм, – сказал он. – Я не могу больше служить тебе, потому что ты не прав. Ты посмел угрожать мятежом в городе, который дал тебе приют. Ты отказываешь в помощи тому, кто отчаянно в ней нуждается.

– Не нужно красивых слов, – прервал его Келегорм. – Ты уходишь потому что уходит твой друг Лоссар. Если бы не он, ты бы остался.

– Да, – слегка смутился эльф. – Но Лоссар уходит за королем потому что тот прав. И я пойду за ним.

К уходящим присоединилось еще трое: тот самый бард, что сидел рядом с Береном, откуда-то сверху по ступенькам сбежал одетый в королевские цвета юный эльф – даже Берен сумел понять, насколько он молод, и последним к ним присоединился один уже несомненный синда: среди нолдор не встречаются волосы цвета снега. Десять… Больше никого? Неужели – никого? Эдрахил поднял взгляд на Гвиндора и тот, встав, колебался какое-то время. Но потом посмотрел на Берена, решительно покачал головой и снова сел.

– Ородрет, – Финрод взял корону из рук Эдрахила и повернулся к брату, молчавшему все это время. – Прими правление на время моего отсутствия.

Ородрет, чуть сжав губы, шагнул вперед, и Финрод решительным движением надел венец ему на голову. Потом братья обнялись.

– Возвращайся, – прошептал Ородрет. – Прошу тебя.

– Как решит судьба, – тихо ответил Финрод.

– Ты, безумец! – Келегорм протянул к Берену руку. – Посмотри, что ты натворил! Одумайся, пока не поздно – или готовься к новым бедам. Финрод! Ну скажи хоть ты этому несчастному, что вся ваша затея впустую: даже если каким-то чудом вы завладеете хоть одним из Камней, против тебя поднимется все наша семья. Неужели он хочет твоей крови? Или крови Тингола, или крови своей возлюбленной? Скажи ему, если Тингол получит Сильмарилл, мы сожжем Дориат или погибнем, пытаясь это сделать! Ты нас знаешь, Финрод! Наша клятва нерушима!

– Ты говоришь, Келегорм, – тихо промолвил Берен. – А Намо тебя слышит.

– Моя тоже нерушима, – спокойно ответил Финрод. – И ты тоже знаешь меня, сын Феанора. Что ж, пусть каждый держится своего слова. Но вот что я скажу тебе, Келегорм Яростный – и это не обещание, а данное мне прозрение. До конца этого мира ни ты, ни другой из вас, поклявшихся, не добудет Сильмариллов. Если они вернутся к эльфам – то не в ваши руки, а вы будете поглощены своей клятвой, и другие будут хранить свадебный дар Лютиэн.

– Никто, кроме нас! – крикнул Келегорм. – Ты не получишь то, чего ищешь!

– Ты не знаешь, чего я ищу, – Финрод сказал это уже на ходу, едва ли не через плечо. Они покинули зал совета почти одновременно: Финрод и Берен – через одну дверь, братья – через другую.