Текст книги "По ту сторону рассвета"

Автор книги: Берен Белгарион

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 81 страниц)

Лютиэн не стала прерывать дразнящее молчание Даэрона и он продолжил сам.

– И я получил ответ сегодня утром: белое, синее и черное носят потомки самого Беора. Человек, потревоживший наш праздник, Лютиэн – это Берен, сын Барахира.

– Кто такой Берен, сын Барахира?

Даэрон улыбнулся.

– Барахир был младшим братом Бреголаса, правителя Дортониона… У Бреголаса было двое сыновей – Барагунд и Белегунд, у Барахира – один Берен. Дом Беора, как ты знаешь, получил лен от Финрода Фелагунда, брата Галадриэли. Бреголас погиб десять лет тому, на северных границах, правление принял Барахир… Впрочем, там нечем сейчас править: страну разорил Саурон. Те из их народа, кто не пожелал жить под рукой Саурона Гортхаура, бежали в Бретиль и в Хитлум. Барахир попытался дать войскам Саурона еще один бой – в долине Ладроса при замке Кэллаган. Они сражались храбро, но были разбиты. Остатки дружины принялись разбойничать под началом Барахира, и неплохо пощипали сауроновы войска. Но их становилось все меньше, и в конце концов осталось двенадцать человек; они укрывались по лесам, время от времени нападая на обозы и небольшие отряды. Тянулось это примерно с год, и народ начал поднимать голову, видя, как горстка храбрецов допекает Саурона. Многие пожелали последовать их примеру; Тху и его наместнику это было вовсе ни к чему, тем паче, что по лесным дорогам шастал не кто-нибудь, а сам законный правитель и трое наследников. Какой дурной пример для подданных! Их требовалось изловить во что бы то ни стало. Удалось разнюхать, что один из них – его звали Горлим – часто появляется в долине озера Аэлуин, где жила его жена… Их дом стоял опустевший, но Горлим знал, что женщина не ушла вместе со всеми, и приходил к своему дому в надежде, что она вернется. Рассказывают, что Саурон колдовством сотворил призрака этой женщины. И когда Горлим появился в деревне и увидел свет в окне, он не удержался и подошел к дому. Его схватили, пытали – и он рассказал, где скрываются Барахир и его люди. Потом несчастного предали мучительной смерти… Барахира и всех остальных окружили. Сопротивлялись они отчаянно, поэтому все были убиты. Кроме одного из воинов, который отсутствовал в лагере. Молва гласит, что это и был Берен. Ночью он напал на лагерь орков, убил одного из вожаков и украл правую руку Барахира с кольцом Фелагунда, которую те прихватили в качестве доказательства. После этого возобновились дерзкие нападения – но теперь нападавший был один. Погибали предводители карательных отрядов, их добровольные помощники, местные конены, переметнувшиеся к Саурону… Рассказывали всякое: что Берен колдун, что он умеет превращаться в медведя или появляться одновременно в двух-трех местах, понимает язык зверей и птиц, не трогает ни одной живой твари, если та не служит Врагу… не ест мяса… Люди Бретиля и те, кто служит Маэдросу Феанорингу, полагают на него свои надежды. Однажды он вернется, верят они, и, встав под его знамена, они освободят Дортонион.

– Вот как, – Лютиэн потрясенно качнула головой. – Ты уверен, что не ошибаешься?

– На девять десятых. Ты помнишь подаренного гномами пардуса, долгие годы проведшего в клетке? Сломанная гордость. У этого человека стать и взгляд вождя, но порой он словно внутренне склоняется, сгибается до самой земли. Он раздвоен, разорван пополам. Это мучает его.

Лютиэн вздохнула.

– Не так давно матушка предсказала, что с севера придет человек, смертный, который сможет пройти через Завесу. И появление этого человека будет означать, что час Дориата близок. Что именно произойдет и как – не было ей открыто, но этот человек изменит судьбу всего Белерианда – навсегда и необратимо.

– О! – Даэрон впервые слышал об этом предсказании – Мелиан произнесла его только в присутствии мужа и дочери. Так вот оно что… Король Элу, Серебряный Плащ… Он горд, ему трудно, мучительно признавать над собой чью-то власть – хотя бы и власть Судьбы. И он мудр – он знает, что с Судьбой не спорят. Ее можно обойти – но очень, очень трудно… И – только по мелочам.

– Отец хочет задержать смертного, чтобы понять – как именно его судьба сплетена с судьбой королевства, – принцесса опустила ресницы. – Я думала, он прикажет отпустить Берена. Даэрон, я не хочу больше водить его кругами. Если отец не желает упускать его из виду, почему бы нам не разрешить человеку поселиться где-нибудь на окраине… Например, в твоем охотничьем домике?

– Это замечательная мысль, – сказал Даэрон. – Сделаем завтра же.

* * *

Тропинка вела на запад.

Как она появилась там, где ее и в помине не было еще вчера? Или была, да он не замечал? Чушь, тропинку проглядеть он не мог… И все же – откуда она взялась, ведь все как вчера, все на своих местах?!

Эльфийская магия. Он хотел на запад – его ведут на запад… Если не опять по кругу. Тревога уходила: признаков того, что его ведут куда-то не туда, Берен не замечал. Когда день сошел на нет, он увидел дом…

Люди сказали бы, что это неимоверно старый дуб, полый внутри, кем-то приспособленный для удобного ночлега: навешен полог, внутри лежит свернутый гамак и несколько льняных одеял, рядом вырыт колодец, обложенный диким камнем, трава на полянке как нарочно мягкая, высокая и густая, и в прохладной ямке под корнем кто-то оставил корзину с едой. Все как положено: волшебный дом для сказочного витязя…

Меньше всего хотелось бы вламываться в чужое жилище, тем более – жилище эльфа. Берен решил ограничиться внешним осмотром, и почти сразу заметил в корзине кусок бересты, исписанный рунами Даэрона.

«Берен, сын Барахира. Ты находишься в королевстве Элу Тингола и должен следовать нашим законам. Еда, одежда, оружие, постель и кров – для тебя. Оставайся здесь, пока тебе не позволено будет уйти. Жди».

Берен сел на выпирающий корень дуба, вертя послание в руках. Значит, в королевстве Тингола… Но не мог же он пересечь Завесу! Не мог… Или мог? Он достал из-за пазухи ладанку, развязал ее и вытряхнул на ладонь свитую кольцом длинную прядь каштановых волос и перстень Фелагунда. Погладив локон пальцами, спрятал обратно. Перстень оставил на ладони.

Две змейки – золотая и серебряная, с изумрудными глазами – сражались, сплетясь телами, за корону. Не столько украшение, сколько знак власти. Символ дома Финарфина… Единственного нолдорского дома, для которого были открыты рубежи Дориата… Берен спрятал перстень обратно. Он не любил смотреть на кольцо: слишком живо помнилось, как вожак орков размахивал в темноте отрубленной рукой отца, и изумруды вспыхивали в отсветах костра…

Надо было как-то устраиваться. Надо было найти хоть кого-то из эльфов и узнать, наконец, о дороге в Димбар.

В «доме» Берен нашел лук и колчан со стрелами. Кроме одеял, была там и эльфийская накидка с капюшоном. Была куртка и две рубашки из тонкого льна. Были новые сапоги – высокие и мягкие, какие носят эльфы. Были штаны – не узкие, нарядные, а просторные, походные. Все – серых и зеленых цветов, все ношеное.

Берен нашел нужным нацарапать на бересте слова благодарности и вывесить ее снаружи, приколов ножом.

Он переночевал в доме – а утром проснулся от пения флейты.

Бересты не было, нож торчал на месте. Берен какое-то время стоял неподвижно, потом побежал с поляны – на звук. Почти сразу же открылась тропа – Берен уже не удивлялся тому, что вчера ее не было. Музыка приближалась, и за первым же поворотом он увидел флейтиста – высокий черноволосый эльф, одетый в простой охотничий костюм вроде того, что сейчас носил и Берен; но на эльфе все это сидело с таким изяществом, что он казался нарядным.

Эльф, завершив мелодию, отнял флейту от губ и сказал:

– Я Даэрон, Голос короля Элу Серебряного Плаща. А ты – Берен, сын Барахира?

Берен кивнул.

– Ты и вправду не можешь отвечать?

Берен покачал головой, поднес руку к горлу и к губам: когда он пытался говорить, лицо и горло сводила судорога. В горах это его не беспокоило: ведьма, не смущаясь его немотой, говорила за двоих. За троих, считая козу. Сейчас же невозможность вернуть себе речь и память порой повергала его в отчаяние. Хоть плачь, хоть смейся: Берен Талискаран, Берен-Скорый Язык – нем как бревно… То-то порадовались бы те над кем он насмешничал прежде…

– Хорошо, – мягко сказал Даэрон. – Король просил передать тебе вот что. Ты нарушил границу и теперь должен, находясь под стражей, ждать решения королевского совета. Берен рывком снял с себя пояс, быстро скрутил им свои руки и протянул их к Даэрону. Лицо его выражало насмешливый вопрос.

– Нет, ты не пленник, – возразил менестрель. – Ты скорее гость.

Берен все с той же насмешкой а глазах поклонился, прижав руку к сердцу, потом показал этой же рукой на север и на запад.

– Нет, уйти ты пока не можешь. Если тебя мучает необходимость объясняться знаками – есть дощечка и стило.

Он вынул из-за пазухи оба вышеназванных предмета. Человек схватил их и принялся писать. Когда он вернул их эльфу, тот прочитал:

«Гость уходит по своей воле. Кто не может – пленник. Мне нужно в Димбар».

– Нет, – качнул головой Даэрон. – Не сейчас.

Человек снова взял стило и дощечку. На сей раз Даэрон прочитал: «отведи меня к королю».

– Всему свое время, – сказал эльф. – Прежде я должен расспросить тебя. Понимаю, нам обоим будет непросто, но это нужно. Потом твои слова проверят. И после этого ты придешь на королевский суд и услышишь приговор. Тебе все равно придется быть под стражей. Где лучше – здесь, в моем доме – или в пещерах Менегрота?

Берен показал пальцем на землю: здесь.

– Ты согласен отвечать на мои вопросы?

Берен кивнул: да.

– Хорошо. Итак, ты пришел из Дортониона?

* * *

…После того, как Даэрон замолчал, какое-то время стояла тишина – все обдумывали его слова. Первым заговорил Маблунг.

– Если это правда, мы должны отпустить его, не медля, едва получим подтверждение его слов. Он – достойный вождь, и последнее дело – держать такого воина в заточении.

– Я не спорю, – Тингол говорил медленно, поглядывая на Мелиан. – Но ты забыл еще об одной вещи: о Судьбе. О предсказании. О том, что человек, прорвавший Завесу, станет причиной гибели Дориата.

– Не так, муж мой и король, – покачала головой Мелиан. – Я не сказала «станет», я не сказала даже «может стать» – но за одним может последовать другое.

– Имя Берена уже сейчас звучит достаточно громко, – подал голос Белег, командир лучников. – Я хочу присоединиться к предложению лорда Маблунга, государь мой Элу. Пусть Берен идет – если он и нарушил границу, то не по своей воле, случайно. Это не вина, а беда. Нет смысла его задерживать.

– Есть, благородный Белег, – возразил Даэрон. – Есть, пока мы не установили истину. Что если этот человек – все же не тот, за кого выдает себя? Или что он сам не знает всего о себе? Эта вероятность ничтожна – но она существует. Допустим, что Враг сумел каким-то способом захватить Берена, пыткой выведать все его тайны, а потом вложить это знание в какого-то несчастного, лишив его собственной памяти. Этот человек сам не до конца уверен в том, что он – тот, чье имя носит.

– Ты же сказал, что он не лгал тебе.

– Не лгал, но отказался отвечать на некоторые вопросы, а ответа на иные – не мог вспомнить.

– Каждому воину есть что скрывать, – возразил Белег.

– Этот человек мучительно что-то вспоминает, – продолжал Даэрон. – Почти все время. – Ты пользовался gosannu (3) – без его согласия, лорд Даэрон? – королева Мелиан приподняла брови.

– Разве это возможно? Я прочитывал лишь чувства, которые он и не пытался скрыть за завесой avad. Он страдает, и именно от того, что не может вспомнить что-то важное.

– Если Моргот и в самом деле научился стирать и менять память Eruhini – то воистину его мощь больше, чем я думала, – Мелиан сжала пальцами край своего покрывала. – Продолжай, лорд Даэрон.

– Но даже если этот человек – и вправду Берен, сын Барахира – это не отменяет предсказания о гибели Дориата. И мы не знаем, в каком случае предсказание исполнится. С этим человеком действительно что-то связано. Он не понимает своей судьбы, хотя верит в нее. Подумайте сами – он прошел сквозь Завесу. Что, если он понял, как это у него получилось? Что если, будучи отпущен, он попадет в руки Врага и тот сумеет выведать его тайну? Далее. Он если не безумен, то близок к безумию. Отпусти мы его сейчас – что произойдет? Он придет в Бретиль, немой и одержимый, соберет своих сородичей – и что станет делать дальше? Пойдет отвоевывать Дортонион? Если да – что случится после этого? Государь мой, я призываю лишь к одному – к осторожности.

– Так в каком же случае он может послужить причиной падению Дориата? – спросил Тингол. – Если мы задержим его или если отпустим?

– Высчитать этого нельзя, а предугадать я не сумею, – ответила Мелиан. – Но вот что я скажу: ничто не предвещает спокойного завершения и в том случае, если мы задержим Берена.

– Саэрос, – король повернулся к эльфу, темные волосы которого были нандорским способом заплетены в косы, что обручем охватывали голову. – Ты один из тех, кто знает людей довольно близко. Что скажешь?

Саэрос слегка поклонился.

– Я видел его издалека. Он не похож на посланника судьбы. Он обычный убийца – как и те, кому он служит.

– Дом Арфина непричастен к убийствам, – негромко возразила Мелиан. – А Финрод, благороднейший из edhil, не избрал бы себе в вассалы обычных убийц. Ты слишком скор в суждениях, Саэрос.

– Увы, госпожа, я знаю, о чем говорю: там, на востоке, они убивали нас без жалости, без различия пола и возраста. Все их племя отмечено печатью Моргота, даже лучшие из них. Что до того, что этот человек убивал орков? Они и сами убивают друг друга – но мы же не заключаем с одним их племенем союза против другого. А Финрод, действительно благороднейший из golodhrim, мог просто обмануться, ибо мерит всех по себе и во всех сначала предполагает хорошее.

– Они служили Дому Арфина шесть поколений, – заметил Маблунг. – И никто из них не был замечен в предательстве. Ни один из вождей их племени не переметнулся к Морготу, хотя он звал их и посулами и угрозами. Отчего же мы должны уступать Фелагунду в благородстве и предполагать в нем сначала худшее?

– Рано или поздно нужно решать, каким ты хочешь быть: благородным или живым, – сказал Саэрос.

– Ты слишком долго пробыл под Тенью, – покачал головой Белег.

– Так что же ты предлагаешь, советник? – спросил у Саэроса Тингол.

– Убить его. Так, чтобы никто ни о чем не узнал. Или заточить здесь до конца его дней. Как бы он ни изменил лицо Белерианда – это будет во зло, и если ему суждено принести великие изменения – значит, это будет великое зло.

– А чем же будет тайное убийство? – не выдержал Маблунг. – Добром?

– Нет, злом. Но меньшим по сравнению с гибелью Дориата. Мертвый, он никак не сможет послужить злой судьбе. Даже заточенный он намного опаснее. Королева сказала – отпустить ли его, задержать – Дориат не устоит. Тогда нужно выбрать третий выход: убить его.

– И чего мы будем после этого стоить? – вскочил Белег. – Если такова цена спасения Дориата – я не согласен ее платить, ибо тайные убийства или заточения – самый верный путь к Падению. Какая Завеса поможет нам, если зло поселится в наших сердцах?

– Ты прав, Белег Тугой Лук, – кивнул Тингол. – И все же нужно принять какое-то решение.

– Его следует задержать если не для нашего, то хотя бы для его блага, – снова заговорил Даэрон. – Долгий отдых будет только на пользу – иначе этот безумец может загнать себя насмерть.

– Дочь моя, – Тингол повернулся к до сих пор молчавшей Лютиэн. – Что скажешь ты? Дева на миг склонила голову, пропуская между пальцев длинную прядь своих смоляных волос. Потом она подняла лицо и обвела всех твердым, открытым взглядом.

– Здесь много говорилось об осторожности и Предназначении, – сказала она. – И ни слова – о милосердии. Говорилось о том, что Берен может собой представлять – и ни звука о том, что он может чувствовать. Даэрон упомянул, что он нем и частью лишен памяти – и только в связи с тем, как трудно было его допрашивать. Но хоть кто-то из нас подумал, какая это мука – лишиться памяти и речи? Тут говорилось, что он может представлять опасность из-за своей склонности к безумию – но никто не упомянул о том, что он может страдать из-за этого и нуждаться в исцелении!

– Он человек, – пожал плечами Саэрос. – Вторые думают и чувствуют не так, как мы.

Лютиэн не обратила внимания на его слова. Она продолжала.

– Отец, если ты хочешь его задержать – позволь мне попытаться исцелить его. Если же ты хочешь оставить его таким как есть – немилосердно держать его в заточении и не пускать к своему народу.

– Я согласен, – Тингол встал. – Мы не можем ничего решить – потому, что мало знаем. А единственный способ узнать больше – это задержать Берена и исцелить его. Не вижу в этом никакой опасности, ибо полагаюсь на тебя, Белег, и твоих стрелков. Справедливость превыше всего, но милосердие превыше справедливости. Мы слишком мало знаем, чтобы принять поистине справедливое решение – примем же милосердное. Пусть Берен остается там, где он сейчас. Ему разрешено свободно передвигаться между Эсгалдуином и Аросом, но границу Дор Динена он переходить не должен. Я позволяю своей дочери заняться исцелением человека. Лорд Даэрон, на тебя возлагается обязанность проверить то, что ты узнал от Берена, через стрелков пограничной стражи и подданных Финрода. Но молчи о том, что Берен жив и в Дориате.

Все, чьи имена были названы, поднялись и коротко поклонились.

– Хочу только напомнить, король мой, – встал и Маблунг. – Мудрая Мелиан не даст мне ошибиться: очень многие предсказания сбывались потому, что те, кого они касались, пытались их обойти.

С этими словами старший военачальник Тингола тоже поклонился королю и вышел.

* * *

Ночью Берен не мог спать, изводясь от желания увидеть эльфийскую девушку. Он разрывался между этим желанием и страхом перед тем чувством, которое он, как ему казалось, давно в себе избыл. Он боялся этого чувства, ибо оно делало его беззащитным перед… перед теми, к кому он это чувство испытывал.

Берен боялся этого чувства настолько, что не решался называть своим именем.

После гибели отца он не завязывал ни с кем отношений, хотя бы отдаленно похожих не то что на любовь – на дружбу. Потери измучили его, а самый верный способ не терять дорогих тебе людей – это не иметь их. Он принимал помощь от своего народа, потому что эти люди были его вассалами. Он мог прикончить сборщика податей и подбросить деньги в голодающую деревню, перебить фуражную команду и тайно вернуть людям отобранное зерно – ничего не испытывая к тем, для кого он это делает: во-первых, потому что такие действия обеспечивали ему поддержку, во-вторых, потому что ненавидел новых хозяев своей земли. Друзей ни в хижинах, ни в замках у него не было.

Продержав свое сердце впроголодь четыре года, он теперь ловил себя на желании раскрыться перед первым встречным. Эти места усыпляли тревогу, время текло незаметно, не хотелось думать ни о чем плохом – хотелось наконец-то чувствовать себя живым. Хотелось вспомнить, что такое красота – и что же она такое, если не Соловушка? Полжизни не жаль, чтобы еще раз увидеть ее, услышать ее пение. А что если она ему просто пригрезилась? Если она – волшебный морок, навеянный этим местом, сотканный из тумана и волнующейся травы, звездного света и древесной тени его воображением, всем его существом, исстрадавшимся по любви?

Он лежал на одеяле, брошенном поверх травяной подстилки (эльфы подарили ему и гамак, но спать на весу он не смог), звал к себе сон – а сон не шел. Смешно. Прежде он не страдал от бессонницы. Найти такое место, чтобы проспать от зари до зари, не опасаясь ни орков, ни зверей, ни троллей, ни людей, ни волколаков – за четыре года редко когда выпадала такая удача. Спал всегда вполглаза, просыпаясь от каждого шороха – и если находилось место, где можно было не бояться, то засыпал мертвецким сном. Так почему же не спится здесь?

Луна, набравшая полную силу, светлым пятном проступала на ткани занавеса. А пришел он, когда луна еще не народилась… Что ты не спишь, хиньо – разве не знаешь, что в полнолуние только оборотни не спят? А я теперь оборотень и есть, дэйди (4)… Ты не знал, ты умер раньше…

Слишком спокойно и слишком много времени для раздумий… Эльфы избавили его даже от необходимости добывать себе пропитание: раз в два дня он находил где-нибудь неподалеку потребный запас еды – сыр, пресные лепешки, яблочное вино или пиво в плетенке, сушеные ягоды и орехи. Этим можно было жить. Два или три раза Берен ходил на охоту – не столько потому что так уж хотел мяса, сколько потому что других занятий не было. Он узнал границы того участка леса, который ему запрещалось покидать – с востока и запада они проходили по уже довольно-таки большим и холодным речкам, названий которым он не знал, с юга – по границе редколесья и настоящей древней пущи (при попытке войти под своды неохватных диковинных деревьев Берен получил предупреждение: в стволы справа и слева вонзились стрелы – он пожал плечами и повернул назад), с севера – по линии причудливых каменных холмов Нан-Дунгортэб (и без эльфийских стрел Берен не стал бы туда соваться). Это пространство можно было пересечь за два дня пешего пути с востока на запад или за день – с юга на север. Самая лучшая тюрьма на свете – просторная и светлая, а не выскочишь. Что за ним следят все время – он не сомневался.

Была и еще одна причина для охотничьих походов, с которых он чаще возвращался с пустыми руками, чем с добычей – бродя вдоль дозволенных границ, он мечтал встретить Тинувиэль. И в этом тоже он боялся признаться себе, потому что знал, как глупа такая мечта – он напугал девицу и во второй раз ее сюда уже не потянет… Правда, она поделилась с ним хлебом – но теперь-то она наверняка уже знает, что в хлебе он больше не нуждается. Он набрался сил и окреп – хоть и уставал быстрее, чем раньше, но с каждым днем это все меньше чувствовалось. Она жалела его, а теперь его жалеть не нужно. Она не придет…

Вернувшись в «дом» из очередного похода вдоль границ, он думал, что уснет быстро – все-таки долго бродил и устал. Как оказалось, устал не слишком – все равно не спалось… Что за притча – неужели он так привык иметь врагов, что теперь совсем без них не может и сам себе делается врагом, когда других нет…

А вдруг – она бродила где-то рядом? Совсем неподалеку от него – а он не мог даже крикнуть? Только кидался на промельк синевы и серебра в зелени леса – и оказывалось, что это или небо проглянуло сквозь ветки, или седой мох стлался по коре дуба…

«Если бы ты пришла», – подумал Берен. – «Если бы я мог сказать тебе… начертать на бересте, на земле… как я устал быть один…»

Когда бездействие стало невыносимо, он вскочил, схватил меч и выбросился на свежий воздух, в ночную прохладу. Проделал самые основные воинские упражнения с мечом: «мельница» и «морской змей», прямые и косые удары с выпадами, сверху и снизу, отражение ударов мечом или воображаемым щитом, уходы и контратаки. Игра лезвия в лунных бликах завораживала, и Берен перешел к более сложным выпадам и приемам. Получалось не очень хорошо, не совсем чисто – тело, ослабленное долгим переходом и голодом, недостаточно окрепло для такой работы, оно могло в любой миг выйти из повиновения, и это было по-настоящему опасно: случалось, что во время таких игр плохо подготовленные, похмельные или не оправившиеся после раны воины калечили себя. Например, Берен очень легко мог бы вывихнуть руку из плеча, если мышцы схватит неожиданная слабость. Или того хуже: задеть мечом себя же по ногам, что будет не только очень больно, но и просто позорно.

Но опасность не останавливала его, а только раззадоривала. И лишь закончив последнюю, самую сложную фазу танца с мечом, Берен бросил его в ствол ближайшего дерева, и, в струнном звоне дрожащего клинка неслышно сказал сам себе: «Дурак».

Он подошел и выдернул меч. Из раны на теле дерева слезой выступил сок. Берен снял пальцами густую каплю, лизнул. Кровь дерева была сладкой на вкус, как у клена – но это не был клен.

Он вернулся в дом, вытер лезвие насухо обрывком своего диргола. Мать соткала ему и его отцу эти дирголы, провожая в Ущелье Сириона. В отцовский было завернуто теперь тело Барахира, зарытое в одном из урочищ Таур-ну-Фуин; а диргол Берена за годы истрепался до того, что кроме ветоши ни на что не годился. В один из обрывков был завернут точильный брусок, еще какую-то часть он извел на обмотки – почти истлевшие у него на ногах в Эред Горгор и Нан-Дунгортэб. Последний лоскут, самый чистый – по крайней мере, можно было разобрать цвета – он использовал, чтобы обтирать меч. Теперь, держа его в руках, Берен усмехнулся: точное отображение того, что осталось от славы Беорингов. Сунув меч в ножны, он завернулся в плащ и побрел к тихому лесному пруду. С притопленного поваленного ствола, разбивая брызгами отражение луны, посыпались лягушки.

Тепловатая вода этого озерца не дала того ощущения, которого хотел Берен, да ну и враг с ним. Он все-таки добился своего: вымотал себя так, что теперь уснет, едва повалившись.

И все же спал он паршиво: ему снилось, что луна рисует на дверном пологе зыбкую тень, и он, не в силах сопротивляться, поднимается и идет, откидывает плотную ткань, берет на руки ту, что стоит на пороге, и вносит ее в дом…

* * *

Лютиэн шла и вспоминала все, что ей рассказал Даэрон.

Прошло десять лет с последнего дня Дагор Браголлах. За это время изменилось многое. Потерянный было перевал Аглон Маэдросу удалось вернуть – не без помощи уцелевших горцев из последней армии Барахира. Кроме того, пришло новое пополнение – люди с востока, называвшие себя вестханэлет; горцы и эльфы звали их вастаками. Хитлум тоже уцелел, наступление Саурона в Эред Ветрин провалилось, и теперь хадоринги были постоянной угрозой крепости Минас-Тирит, которая нынче называлась Тол-и-Нгаурот, Волчий Остров. Крепость Саурон черным колдовством отбил у Ородрета, брата Финрода Фелагунда. Сам Ородрет бежал с немногими уцелевшими, и после этого король Нарготронда даже не попытался вернуть себе Минас-Тирит, Башню-Страж.

Эльфийские королевства были обескровлены этой войной. Даже те, кто стоял крепко, и думать не могли о наступлении. И вот – судьба нависла над Дориатом. Над родным домом. Лютиэн заглянула в домик Даэрона – человека там не было. Искать его? Она спросила лес, и узнала, что Гость – так создания Арды называли смертных – ушел на восток. Что он в полудне пути отсюда, где-то возле Ароса.

Человек, который потерял все. Родную землю, семью, радость, речь… Только свободу да честь он сохранил – и то ценой неимоверных усилий. Как же это будет? Лютиэн шла на восток и смотрела кругом. Дориат падет, и в этих лесах – поселятся орки? А если ей повезет выжить, она принуждена будет скитаться в чужих лесах – как женщины народа Беора?

Она попыталась представить это себе: вот она одна – в своей земле, которая стала ей чужой; унголы вьют паутину в ветвях ее любимых деревьев и волки рыщут там, где паслись олени; и пастыри дерев покидают границы – а на их месте селятся тролли… А она – одна: никого, ни друзей, ни подруг, и последних своих близких она хоронит своими руками, и, чтобы выжить, превращается в ходячую смерть…

Она должна была представить, чтобы понять – это не будет какая-то чужая земля, а вот эти самые деревья, вот эта самая трава, вот эта река – все это будет захвачено, изуродовано, искажено… И ее душа будет искажена – тоже…

О, Элберет! Он жил так десять лет, четыре из них – один. Десять лет – Даэрон сказал, что ему около тридцати, и по человеческим меркам как раз на Дагор Браголлах пришлась граница между его юношеским и взрослым возрастом. Треть своей жизни он провел в беспрестанных скитаниях и боях… Лютиэн попыталась представить себе, как это – провести в таком горниле треть своей жизни. Она бы утратила рассудок или умерла…

«А если – придется», – пришла неожиданная мысль. – «А если ты идешь именно по тому пути, на котором Дориат ждет гибель? Если человек, которого ты намерена исцелить – и есть эта самая гибель – пусть против своей воли, пусть он сам по себе никому и не желает зла? И по его вине все произойдет именно так, как ты мыслишь – огонь, гибель, ужас и мука. Что будет с твоей матерью и с твоим отцом? С друзьями? С тобой? Неужели этот человек больше заслуживает милосердия, чем они?»

Лютиэн остановилась – с колотящимся сердцем, хотя шла она не скоро.

Не может быть, сказала она себе. Мое сердце мне никогда не лгало прежде – если Дориат и ждет погибель – то не потому что мы окажемся слишком милосердны, а скорее потому что мы окажемся слишком жестоки, или горды, или глупы… Из доброго семени не растут злые плоды…

Чтобы прогнать свой страх, она посмотрела вокруг – на широкую прогалину, поросшую болиголовом, по правую руку, и на светлый, нежный березнячок – по левую. Солнце то скрывалось в облака, то выпадало сквозь прорехи в белых грудах лебединого пуха – соединяя землю и небеса золотыми столпами.

– Ха! – крикнула Лютиэн, вскинула руки и запела, и пошла по поляне в танце – быстром и веселом весеннем танце, кружась так, что водоворотом закручивался подол, отщелкивая пальцами ритм в плеске рукавов и выводя голосом несложную, но пронзающе-радостную мелодию.

Уже слегка закружилась голова, уже немного устали пальцы – когда она поняла, что не одна на поляне. Словно к молодым светлым березкам прибавился серебристый тополек.

Лютиэн сначала даже не узнала его: он был в охотничьей эльфийской одежде, срезал волосы с лица и скрутил волосы в узел, сколов обломком стрелы. Очень, очень похожий на одного из golodhrim. Лютиэн оступилась и покачнулась, но его быстрый рывок вперед был лишним – она вернула равновесие и он снова застыл в немом ожидании.

«Так нечестно», – подумала словно бы не она, а кто-то другой. – «Это я должна была застать тебя врасплох, а не ты меня».

Она сделала шаг назад, повернулась, словно собираясь уходить – последует он за ней или нет? – сделала еще шаг…

И крик, настигший ее, поразил – так, наверное, поражает стрела в спину:

– Тинувиэль!!!

Она обернулась, не веря своим ушам – он стоял, прижав ко рту ладонь, в смятении, и сам еще себе не верил…

– Скажи еще что-нибудь, – быстро попросила она.

Он опустился на одно колено, вытащил из-за пояса нож и положил к ее ногам.

– Не уходи, госпожа Соловушка. У меня нет меча, чтобы положить у твоих ног, но я объявляю себя твоим вассалом.

Он и говорил на голодримский манер – синдар объясняются немного иначе.

– Ты заговорил, – она обрадованно склонилась к нему, перешагнув через нож. Он почему-то вздрогнул – наверное, она, не зная человеческих обычаев, нанесла ему оскорбление. – О, подними нож… Я принимаю твое служение, я не хотела тебя обидеть.