Текст книги "По ту сторону рассвета"

Автор книги: Берен Белгарион

сообщить о нарушении

Текущая страница: 78 (всего у книги 81 страниц)

Эльф нагнулся к самым его губам.

– Быстрее, – собирая все силы, шепнул Берен. – Бегом.

* * *

Маблунг замолчал.

Гулко заплескалась вода – Кейрн увидел, что они проплывают под мостом. Словно уловив его мысль, Маблунг переложил руль – и лодка свернула к берегу. Кейрн толкнул Нимроса в бок, и бард очнулся.

Множество народу стояло по берегам реки. Эльфы. Серые эльфы Дориата…

Лодка зашуршала днищем по песку, Маблунг легко перебежал с кормы на нос, соскочил на берег и закрепил конец носового каната о ствол дерева. Кейрн тоже выбрался из лодки – значительно более неуклюже: затекли ноги. Следом, едва не опрокинув лодку и набрав воды в сапоги, вышел Нимрос.

Светало. Вода, отражая наливающееся зарей небо, сделалась светлее берегов. В лесу, пробуя голос, проснулись птицы. Фритур увидел, что вокруг уже не лес, а сад. Но сад этот показался ему недобрым. Эта прекрасная земля принесла его лорду смерть.

Он готовился увидеть Берена мертвым, пытался заранее представить себе его безжизненное лицо – и не мог. Чье воображение способно представить застывшее пламя? Сколько он помнил лицо сына Барахира – оно всегда было живым и страстным, как огонь.

Этот сад был прекрасен – и опасен одновременно. Такой похожий, такой притягательный – и такой непонятный народ эти эльфы… Ах, Берен, Берни, Ирхараз, Талискаран… Зачем ты искал своему пламени такого ветра? Разе ты не видел, что он заставит тебя взметнуться лишь на короткий миг – а потом погасит?

…Это было дерево над всеми деревьями, видное издалека, осеняющее своими ветвями и реку, и подножие высокой и одинокой горы, сквозь которую вода проточила себе дорогу. У корней дерева стояли эльфы – много, много… И Кейрн знал, что они должны идти туда, и знал, что они там увидят.

Эльфы расходились перед ними, склоняли головы – и мужчины, и женщины. Ни Нимрос, ни Кейрн, никогда не видели так много эльфов сразу.

– Мы заберем его тело, – сказал Фритур в спину Маблунгу.

– Хорошо, – отозвался эльф. – Если сможете.

В его словах не было угрозы, была только горечь. Маблунг вывел их в круг и отошел в сторону.

Он сидел на коленях, спиной к ним – высокий, но согнутый горем эльф со снежно-белыми… Нет, – седыми волосами. Король Элу Тингол, Серебряный Плащ

– Мы, – Фритуру на миг заперло горло. – Мы прибыли, Элу-король… Мы хотим забрать тело Берена, сына Барахира…

– Да, – безжизненным голосом сказал эльф. – Конечно. Идите сюда…

Он поднялся, глядя на землю перед собой. Рядом с ним возникла – да, именно так, не подошла, а словно из воздуха вышла – женщина. Сама Мудрость, Красота и Сила. Майя Мелиан. Нимрос поразился, а Фритур на нее даже не посмотрел, он упал на колени там, где только что стоял Тингол.

Здесь же был и Сильмарилл – на бронзовом треножнике для ламп, он сиял, как… Кейрн не нашел слов. Этот волшебный блеск был подобен всему, что дает жизнь и радость – живому огню, солнцу, звездам и радуге – и ни на что не похож. Ничто из виденного прежде, не могло сравниться с этим светом – но все можно было с ним сравнить. Это было чудо, это было сияние нездешнего мира – но чем-то знакомое и родное до боли в груди. Так, не видя океана, нельзя его представить себе, но увидев, понимаешь, что все озера, реки и ручьи – отражения и подобие океана… Ради этого стоило жить.

Но стоило ли умирать?

…Видно его принесли на этих носилках, застланных камышом, что лежат чуть в стороне. Принесли, положили здесь, у подножия этого дерева, а Лютиэн, наверное, тут и была… Ждала их с охоты…

Дождалась.

Он успел ее увидеть. Об этом говорила застывшая на лице улыбка, не стертая даже предсмертной мукой. Он успел коснуться ее руки, они в последний раз сплели пальцы в этом подобии объятия – а потом его дух отлетел.

– Ее девы обмыли и одели его, убрали волосы… И положили здесь. Когда мы несли его, она шла рядом и держала его ладонь. Так, не разжимая руки, легла рядом с носилками на траву…

…Черные пряди волос перепутаны с космами лугового мятлика…

Так они и лежали вдвоем – рука в руке, голова к голове – точно на брачном ложе. Вот тебе и свадьба. Свадьба, ради которой Фритур сюда ехал…

– Ярн, – позвал он, коснувшись искалеченной руки Берена. – Ярн, что же это такое… Слушай, ты же обещал вернуться… Что ж ты – каждый раз обещаешь и каждый раз… Нехорошо ведь… Ну, брось ты это… Смотри – твоя королевна без тебя убивается… Как же это так – я, старый пень, все живу да живу, а ты… Давай, сделай это. Сколько раз ты ее обманывал, эту ведьму безносую – обмани еще раз. Не могу я без тебя вернуться. Как я людям в глаза посмотрю? Как я твоей матери в глаза посмотрю, когда за тобой на Запад уйду? Как я Барахиру в глаза посмотрю?

– Лорд Кейрн, – сказал Нимрос.

– Я лорд Кейрн уже почти семь десятков лет, – горько проронил старик. – От рождения. От того дня как мы перешли через Мглистые Горы, род наш – Кейрны. И что с того, хиньо? Чего ты от меня хочешь?

Он вскочил.

– Сколько крови было пролито! Сколько мук принято, сколько сил истрачено – ради чего? Ради этого? – он показал пальцем на Сильмарилл. – Красивый камешек, не спорю. Элу-король, тебе он как, нравится? Ты доволен? Скажи – оно того стоило?

– Замолчи, хэлди, – сквозь зубы сказал Нимрос. Он видел, что каждое слово Фритура – как нож в сердце Тингола. Если эльфийский владыка и заслужил кары за свою гордыню – то он уже понес эту кару.

Кейрн, видимо, тоже это понял – и умолк.

– Заберите его, если хотите, – сказала Мелиан. – Заберите – и покиньте нас. Или останьтесь и скорбите вместе с нами.

Фритур опустился на колени рядом с телами.

Они были оба одеты в белое, как видно – в свои свадебные одежды. Диргол Берена и плащ Лютиэн были сколоты одинаковыми серебряными пряжками. Их засыпали сверху цветами. Странно, подумал Кейрн. Они лежат уже два дня, и эти дни не были холодными. И мухи просыпаются рано – была бы пожива; а здесь нет ни единой… И тела их остались какими были при жизни – ни единого признака тления… Словно живые – если бы не эта бледность.

Рука в руке, голова к голове…

Фритур коснулся переплетенных пальцев, представил себе, как разгибает их, закоченевшие – по одному… Его передернуло. Сделать это – было выше его сил. Молодой бард смотрел молча. Он все понимал. Не для того они, пройдя через боль, огонь и кровь, соединились в жизни, чтобы в смерти их разлучили.

Фритур поцеловал Берена в лоб и, отстегнув свой нож, положил ему на грудь. Потом подошел Нимрос и, прощаясь, достал из заплечной сумы невиданную прежде вещь – круглый темный кристалл величиной где-то с голову младенца.

– Вы похороните их здесь? – спросил Кейрн. – Как есть?

– Мы построим гробницу прямо над ними, – сказал Маблунг. – Вот камни для нее.

– Должна быть… наподобие лодки, – выдавил из себя старик.

– Я знаю, – опустил голову Маблунг.

* * *

Мелиан, любимая, как же так? Ведь ты сказала – если Сильмарилл придет, первым погибну я! Отчего же лежит бездыханной наша дочь?

Это моя вина… Я должен был успеть взять свое копье и пронзить зверю горло или сердце… Но от удара слабость одолела меня; руки мои дрожали и ноги отказали мне, Мелиан! Он был сильнее и страшнее всего, что я видел и мог себе представить. Он был сама смерть, и я, ничтожный гордец, отправившийся на эту охоту, чтобы бросить ей вызов – я не смог встретиться со смертью!

Вместо меня встал он…

Ты знаешь, внутренности волка были почти все сожжены – но его рука осталась целой. Она рассыпалась, когда Маблунг взял Камень. Вот он, Сильмарилл Феанора… Он сказал, что долг его избыт и судьба завершена – мое же испытание только начинается. Молчи, Мелиан, не слушай Музыку, не говори мне о будущем! Моего будущего нет – Лютиэн покинула нас! Зачем мне эти руки, если я не смог удержать ее? Зачем мне этот камень? Зачем мне эта корона, и этот дворец, и все королевство – мир погиб для меня! Ты ошиблась, Мелиан. Или Айнур что-то переврали в своей Музыке. Все вышло наоборот: Лютиэн погибла с приходом Сильмарилла, а я, никчемный владыка, жив…

Ее сердце не вынесло и разорвалось – но и там она будет скорбеть о нем. Он же не эльф, и до конца мира ни будут в разлуке! Зачем, любимая, скажи…

Нет, лучше молчи. Молчи, Мелиан!

* * *

Барахир говорил: «Не бойся смерти, сынок. Пока ты есть – ее нет. Когда она придет – тебя не будет…»

Отец ошибался. Миг небытия был краток, а потом сознание Берена снова противопоставило себя глухой и слепой черноте: я есть. Я умер – и все-таки есть.

И тогда – появилось все остальное.

Здесь было не темно и не светло, здесь было… никак. Серебристо-серая мгла, словно в тронном зале Тингола – но какая-то плотная и непроницаемая… Это было не то место, которое он увидел, когда ему было дано проникнуть взглядом в сердце земли, это было что-то другое. А потом рядом возник еще кто-то.

Женщина.

Закутанная в невесомую серую ткань, она приблизилась неслышно и взяла Берена за руку. И – мгновенно – он вновь ощутил себя. Обрушилась память и боль – не телесная, тела-то уже не было – но столь же сильная…

Женщина обрела лицо. Лицо без возраста: он не мог бы сказать, есть ли на нем морщины, темного или светлого цвета кожа, каков рисунок бровей… Только глаза впечатались: пронзительно-теплые – так смотрела мать, когда думала, что он спит и наклонялась к постели, чтобы поцеловать в лоб – он не позволял таких нежностей, когда бодрствовал. Но, притворясь спящим, можно было себе позволить… И сквозь завесу опущенных ресниц увидеть ее глаза… Почти такие же.

Госпожа Ниэнна? – угадал он.

Просто: Ниэнна. Следуй за мной.

И так – с каждым?

С каждым.

И хватает времени?

Здесь нет времени.

…Сколько раз это было – нет времени. Нет времени спать – нужно вскочить в седло и ехать биться. Нет времени хоронить павших – нужно бежать. Нет времени любить – нужно скрываться… Нет времени страдать – нужно освободиться от ремней…

А теперь слова обрели новый смысл: нет времени. Просто его нет – и все…

Серая мгла расступается – и вновь смыкается позади. Если бы не скорбная фигурка, если бы не туманно-серый плащ – он бы потерялся здесь.

Насквозь…

Чертог Мандоса – где он, этот чертог? Где пол, стены, потолок? А впрочем – зачем, ведь ни одна родная душа ему не встретится. Легким дыханием, далеким шумом он ощущал чье-то присутствие – наверное, другие смертные феар… Через эти покои должны были проходить тысячи – он не хотел всматриваться и вслушиваться…

Насквозь…

Он различил впереди ворота – высокая узкая дверь, без створок и петель, даже просто арка. К чему двери, если феар не задерживаются здесь?

Здесь должна была быть толпа, но он вышел за ворота – один. Каждый выходит сюда один. Каждый здесь – один…

Один на один – с чем?

Он сделал шаг – и оказался на краю.

Пламя и холод. Звезды и тьма. Любовь и страх.

Солнце находилось под ним – нестерпимо яркая корона, рваные края, встрепанное пламя – вовсе не ровный круг, каким оно видится с земли. Луна была над ним – наполовину погруженный во тьму серебристо-мертвенный, изрытый оспинами шар. Звезды были кругом – разноцветные, немыслимо большие, неисчислимые.

И был – ветер. Воздуха не было, но ветер был. Солнечный – бил всего сильнее, трепал волосы. Звездный – доносился отголоском далеких штормов.

Осталась малость: сделать последний шаг, подставить раскинутые руки солнечному ветру – и улететь сгустком чистого света – куда? Какая разница? Берен знал – счастье этого полета не сравнимо будет ни с чем, пережитым до сих пор и непережитым за все те годы, которые смерть отняла…

Там, в конце пути… Будь он в оболочке тела, осознание этого прожгло бы его до слез: дом. Настоящий, вечно меняющийся и неизменный дом его души. Тот самый, из-за которого он так мучительно завидовал эльфам: пасынок Арды – ее детям…

Оказывается, дом у него есть. И дом его зовет. Сквозь бесконечное пространство Берен слышал этот призыв всем существом – и уже почти откликнулся, почти шагнул…

А как же мои предки? Как же люди, ушедшие туда, в мрачный чертог без памяти и света?

Их час придет. Тебе позволено идти раньше. Иди же.

Он отступил и сел на край пропасти.

Прости, Высокая. Я не могу. Я обещал ждать.

Жди, – она кивнула ресницами и исчезла.

Он ждал. Сколько? Ах, да, здесь же нет времени…

Берен?

Еще не обернувшись, он уже знал, кто это и почувствовал теплый толчок радости: даже здесь встреча с другом – это встреча с другом.

Финрод…

Он увидел эльфа таким, каким запомнил его тем вечером на балконе его дворца в Нарготронде: босиком, в расшнурованной рубахе, с распущенными волосами и без украшений. Это было хорошо – он боялся увидеть его таким, каким видел в последний раз – в подвале Тол-ин-Гаурот. А каким его видит Финрод?

Говорили, что здесь каждый одинок. Как же так?

Кому суждено – встречаются. Идем. Тебя ждут.

Будь у него живое сердце – оно забилось бы бешено.

Ты вовремя. Еще немного – и я бы прыгнул.

Через стену?

Какую стену?

Миг – и Берен увидел ее. Мерцающая бездна исчезла, вместо нее – сколько хватало глаз – выросла стена: серый мрамор, потемневший от дождей, увитый плющом…

Миг – и все стало по-прежнему.

А что видишь ты? – глаза эльфа зажглись прежним интересом. Нолдо, для которого знания дороже всех богатств.

Даже здесь. Даже сейчас…

Берен открылся для осанвэ – смотри, Ном! – и на миг Финрод увидел звездную бездну его глазами. Потом все исчезло – для обоих. Осталась лишь серебристая мгла.

Там – мой Дом, Финрод. Я завидовал тебе, как сирота-приемыш завидует родному сыну… Оказалось – зря: у меня есть Дом. Просто, чтобы попасть туда, нужно пройти все до конца. А я не могу. Я кое-что не доделал…

Он почувствовал, что рассказывать Финроду о том, что произошло после его смерти – не имеет смысла: эльф уже все знает.

Откуда?

Идем…

На этот раз – действительно чертоги. Теряющиеся в полумраке ряды мраморных колонн, и – никого, только они двое…

Они двое – и мерцающий в невообразимом отдалении далекий свет…

Далекий свет – и щемяще-прекрасная мелодия, облекающая своды, обозначающая их…

Обозначающая их – там, высоко, не разглядеть: она отражается от потолка, обвивает балки и льется вниз тоненькой струйкой, хрустальным дождем, осыпается яблоневым цветом…

Пойманный в смерть, точно в ловчую сеть,

Я слушал, как пела печаль…

Не знал я, сломав этой жизни печать,

Как больно умеешь ты петь…

Высокий трон и неподвижная фигура в багрянице одежд. Ни эльф, ни человек не могут сидеть так неподвижно, не могут смотреть так пристально.

Намо…

Высокий трон – и тонкая золотистая фигурка у ног Валы – Владыки Судеб.

Тинувиэль…

Она умолкла – в тот миг, когда Финрод ввел Берена в круг света.

Ты просишь о невозможном.

Разве мы не совершили невозможного? Разве Валар по силам меньше, чем эльфам и смертным?

Это не в моей власти.

Тогда к чьим ногам мне пасть?

Подожди…

Вала прикрывает веки. На века? На миг?

Здесь нет времени…

Эхо мыслей Владык проносится по бесконечным залам сквозняком.

Владыки…

В смятении?

Что-то происходит… Что-то…

Огромный зал уже не пуст. Серой, цвета потускневшего серебра статуэткой возникает у колонны Одинокая. В темно-красном, почти черном, с золотой искрой – Вайрэ? А из ниоткуда, сгущаясь, как туман в капли росы, шагают в круг света новые тени.

Первая – плащ когда-то был алым, одеяние – черным; пылают глаза и сомкнуты густые, крыльями изломанные брови. Берену не нужны подсказки, чтобы узнать его…

Вторая – лазурные с серебром одежды, русые волосы схвачены серебряной заколкой, бледное и благородное лицо хранит отпечаток старой боли… На миг Берену показалось, что перед ним Фингон…

Третья – темный шелк волос, бездонная синева глаз, безупречный овал лица, белое платье с алым пятном под грудью…

Четвертая – пепельные волосы, иней на ресницах, навсегда вмерзшее в глаза страдание, и кажется – даже ткань платья застыла коробом, ломается от движений…

Пятая – серебро кос, темные глаза, длинные ресницы и маленькие пяльца в руках…

Шестая – королевская осанка, широкие плечи, мудрость и печаль в глазах… Берен мимоходом огорчился, что не увидит здесь ушедших предков – а каково ему видеть приходящими сюда своих потомков: одного за другим, одного за другим?

Седьмая тень… Знакомое лицо, глаза, которые при жизни были полны пламени, сейчас погасли. Разлука, которая продлится до конца времен, положила между бровей резкую складку. На руке – плетеный браслет, подаренный смертной женщиной.

Восьмая тень. Почерневший от копоти и запекшейся крови, рассеченный во многих местах доспех, и волосы такие же, как у братьев, – рассыпались по темному металлу и навсегда прилипли к напряженному лбу. Глаза – суровые, стальные, по которым он и получил свое имя и свою судьбу – теперь опустошены и блуждают, точно в поисках потерянного сокровища…

Девятая тень. Охотничья одежда, волосы стянуты на затылке серебряной тесьмой, насмешка в глазах…

Нэндил?

Оглядевшись, Берен увидел и остальных десятерых… И Финрод увидел их – тоже…

Он был в вашей власти, и вы пощадили его. Почему?

Это была не моя судьба… Я не должен был убивать его, я должен был – и хотел – принести надежду. Для всех…

И даже для него?

И даже для него. Прости, Нолофинвэ. Прости, Феанаро. Прости, Король – у меня не получилось…

Другая тень выступила вперед:

Почему ты просишь о том, в чем было отказано мне?

Потому что могу просить…

Грозный, слишком яркий для этого места блеск глаз высокого огненного нолдо:

Я должен ненавидеть вас – но не могу. Вы покусились на мои Камни – но вы вырвали один из рук Моргота. Не знаю, хорошую или плохую сослужу я вам службу – мое слово скорее помеха, но все же… Намо, Великий – я прошу за них! Здесь или где-то еще – пусть они будут вместе.

Я слышал тебя, Феанаро.

Скорбные, благородные черты Нолофинвэ на миг трогает улыбка.

И все-таки он был повержен. Дважды позор: повержен девой и пощажен своим смертельным врагом! Эта рана будет саднить больнее, чем нанесенные мной. Я прошу за них, Высокий! Во имя наших любимых, тоскующих в разлуке – исполни просьбу дочери Тингола.

Ты понимаешь, о чем просишь?

Я прошу дать надежду всем, кто ждет нашего возвращения.

А ты знаешь, кто в силах дать такую надежду?

Но ведь вы – звено между Ним и этим миром!

Я слышал твою просьбу, Инголдо-Финвэ…

Печальный взгляд Мириэль.

Я ошибалась. Но теперь я хочу избрать жизнь. Я прошу за них, Судья.

Твои слова услышаны, Мириэль Сериндэ… Но Силы хотят услышать, что скажешь ты, Инголдо Финарато Атандил. Ты, принявший в их деяниях не последнюю часть…

Мучительно молчание мыслей Финрода.

Просить за них – все равно что просить за себя. Я не могу. Прости, Высокий. Пусть будет так, как решит Он, к кому мы все взываем. Пусть исполнится Его воля.

Твои слова услышаны, Инголдо Финарато.

Мысль Нэндила звучит бронзово и ясно, как голос – при жизни.

А я не такой гордый, как мой король. Мне будет приятно знать, что мы умерли не зря. Мы просим за них!

Тысячи, – ужаснулся Берен, услышав хор:

Мы просим за них!

Тэлери, зарубленные в Альквалондэ, и нолдор, застреленные там же, погибшие в волнах, поднятых скорбью Уинен, синдар и авари, убитые в схватках с орками Моргота, замученные в подземельях Утумно, нандор из народа Денэтора, истребленные в дни сумерек Средиземья, опять нолдор – замерзшие и ушедшие под лед в Хэлкараксэ, павшие в битвах, сгоревшие на Ард-Гален, насмерть забитые орками-надсмотрщиками, умершие своей волей, не вынеся издевательств и мучений… Тысячи и тысячи – как один:

Мы просим за них!

Слушайте! – медным огромным гонгом.

Тени умолкают, и невыносима тишина…

Инголдо Артафинде. Ты чист и незапятнан, вся твоя вина смыта твоей кровью. Чертоги Мандоса не удержат тебя более – ты будешь первым из тех, кто вернется в Валинор из Чертогов, в жизнь из смерти.

Лютиэн Тинувиэль, ты пришла с просьбой, и выбирать тебе. Ты можешь сейчас покинуть Чертоги Мандоса и воплотиться в Валиноре. Скорбь и печали оставят тебя, душевные раны заживут, и о страдании ты забудешь.

Да, Лютиэн. Соглашайся. Ты – достойна…

А ты?

Солнечный ветер, безбрежный океан пространства – и Дом…

Берен – Смертный, и никто не в силах лишить его Дара. Но если ты захочешь – мы вернем вас обоих в Эндорэ, где вы проживете срок, положенный Смертным, а по окончании его – оба ступите на Путь Людей. Для родных и близких, для всей Арды ты умрешь навсегда и не воплотишься здесь более.

Серебряным колокольцем в повисшей душной тиши:

Я выбираю – это!

Эпилог

Все было уже решено, но еще ничего не сказано. Перед тем, как войти в высокий Серебряный Зал, Келебронд, Диор поправил на груди ожерелье.

Больше никаких украшений не было – только это ожерелье и кольцо Фелагунда. Даже вышивка не украшала простые светло-серые одежды. Больше ничего не было нужно – так сиял Камень. Иногда казалось – он мог бы спокойно выйти облаченным только в это сияние – и никто ничего бы не заметил.

Он улыбнулся этой мысли. Очень человеческая мысль, мысль Смертного по крови и кости. Отцу бы она понравилась – как шутка. Ее и нельзя принимать иначе.

– Сними, не дразни их, – попросила Нимлот, когда они собирались к выходу.

– Ни за что, – он провел рукой по плоским звеньям ожерелья – диковинные химеры, звери, гады и птицы, сплетенные телами драконов, обнимали и держали Сильмарилл, слезу погибших Дерев Света. Потом он обнял Нимлот за пояс и подмигнул ее отражению в большом зеркале. Сначала он хотел, чтобы Наугламир носила его жена, но та наотрез отказалась. Она побаивалась Сильмарилла и всего, что было с ним связано. «Это для нолдор или для смертных», – говорила она. «Но ты же вышла за меня, Смертного, замуж!» – пытался с ней спорить Диор. – «Да, но сама не стала Смертной. Носи его ты, в тебе есть и красота матери, и сила отца» – «А я-то, сирый, надеялся, что ты меня полюбила за мою неизмеримую мудрость!». Ему удавалось рассмешить ее, но никогда не удавалось уговорить ее оттенить красотой Наугламира красу ее светло-русых волос и нежно-синих глаз.

…К тронному залу вели несколько ступенчатых переходов и залов, разделенных дверями – подземелья Менегрота, проточенные в камне водой, не знали строгого порядка и причудливо изгибались во всех направлениях.

Он открыл первую из этих дверей и вспомнил тот день на реке Аскар, когда впервые увидел сокровище Феанора, вправленное в ожерелье.

…Весть принес один из юношей-оруженосцев Маблунга. Он шел и бежал, не останавливаясь и не отдыхая, почти пять суток, а когда рассказал о падении Дориата – упал и уснул, перед тем попросив разбудить его и взять с собой в поход.

Прежде Диор не воевал. Он был умелым лучником – на охоте. Отец обучил его мечному бою и подарил Гиллуин, брата Нарсила. Этот клинок был откован Феанором для Куруфина и уже здесь, в Средиземье, заново отделан мастером, сыном мастера, и Диор еще ни разу не испробовал его на деле. На ту битву, что была после Нирнаэт Арноэдиад, когда орки-победители прошли по всему Белерианду из конца в конец, и лишь в Оссирианд не сумели прорваться – он не успел, был еще ребенком. Детская память цепка на такие события, а от матери Диор унаследовал свойство эльфов ничего не забывать. И он помнил, как отец уходил, как нандор собирались к их двору, чтобы вместе с отцом идти на северную границу – привыкший к тому, что они рассеяны по лесам, Диор изумился тому, сколько их, оказывается, живет здесь! В памяти осталось, как отец вернулся – Диор уже знал, что с победой, вести обогнали спасителей Оссирианда – но выглядел он так, точно был разбит: бледный, даже серый от усталости, он поцеловал маму, повалился на постель и заснул, как этот дориатский гонец.

Ночью третьего дня по его возвращении Диор подслушал разговор между родителями.

– Я видел их. Всех.

– Они… не спрашивали тебя…?

– Им было не до глупостей. Все ранены, от войска осталась горстка, трое из семи на ногах не стоят. Маэдрос как потерял сознание у Гелиона, так его до самого Аскара несли. Когда Куруфин увидел, от кого придется принять помощь, он зубами, конечно, скрипнул, и не раз, но что ему оставалось делать.

Отец помолчал и добавил:

– Они будут жить здесь. Между Аскаром и Талосом. Ленвэ пообещал, что за ними присмотрят.

Так феаноринги поселились всего в шести днях неспешной ходьбы – почти по соседству. С позволения отца – конечно, правителем этих мест был Ленвэ, князь нандор, но все знали, что если бы Берен сказал «нет», Ленвэ не предоставил бы феанорингам убежища. Рассчитывал отец обязать феанорингов благодарностью или то было просто присущее ему великодушие? Скорей второе: хотя семеро братьев, кое-как оправившись после Нирнаэт, ничего не предпринимали все тридцать лет, и нандор, и отец с матерью чувствовали исходящую от них скрытую угрозу. И когда шатающийся от каждого вдоха гонец сказал: «Дориат разорен!» первое, что отец спросил: «Сыновья Феанора?». «Нет. Гномы. Ногрод», – ответил гонец.

Отец велел подать ему еды и питья, и послал за нандорскими старшинами, чтобы и они услышали рассказ о разорении Дориата. Тингол пригласил ногродских мастеров, чтобы вставить Сильмарилл в Наугламир, что принес и швырнул к ногам дориатского короля отчаявшийся Хурин. Гномы, очарованные светом Камня, пожелали похитить его, между ними и Тинголом вспыхнула ссора, и тот тяжело оскорбил маленький народ, полагая, что в его собственном дворце они не осмелятся напасть; а они убили его, и ограбили сокровищницу Дориата, забрав и Наугламир с Сильмариллом. На самой границе воины Маблунга настигли их и перебили но, как видно, кому-то удалось уйти.

Все это было уже известно, так как случилось годом раньше. Было известно также, что Мелиан не перенесла горя и дух ее отлетел, а тело расточилось. Видимо, после этого пала Завеса Мелиан, и Маблунг был вынужден усилить охрану границ.

Увы, это не помогло. Гномы Ногрода большой армией прорвались через пограничную стражу и прошли через Дориат как нож сквозь масло. Менегрот был захвачен, и Маблунг погиб и дверей сокровищницы. После этого гномы дочиста обобрали дворец и убрались восвояси прежде, чем собралось дориатское ополчение. Теперь синдар преследовали гномов, но не решались напасть, ибо тех было много больше, хотя и двигались они с грузом золота медленно. В лесу большие луки синдар давали им огромное преимущество, но на равнине – а гномы пересекали сейчас Эстолад – не было надежды подкрасться к гномам настолько близко, чтобы разить из луков наверняка, избегая гномьих самострелов. А на дальнем расстоянии луки были непригодны – доспехи Ногрода славились крепостью. Эльфы дважды пытались атаковать, но гномы разворачивали возы в круг и заставляли противника отступить с потерями.

…Вторая дверь вела в маленький зал, где брали воду – ручей тек по стене в каменную чашу. Дева с кувшином поклонилась своему королю – смертному, сыну смертного… Диор улыбнулся ей и толкнул ладонью третью дверь – в длинный извилистый коридор, ступенями ведущий вверх…

– Мы встретим их у Сарн Атрад, больше им переправиться негде, – сказал отец, когда вестник закончил рассказ и все взгляды обратились к человеку, которого многие считали по праву наследником Тингола. – Кто со мной – пусть будет готов в один день. Завтра мы выступаем.

Гонца, вопреки его просьбе, оставили спать в доме Берена и Лютиэн. «Куда ему с нами, на беднягу смотреть жалко», – сказал отец. Диор надел доспех, попрощался с Нимлот и детьми. Обняв жену напоследок, осторожно коснулся ее тяжелого живота.

– Я скоро вернусь, – сказал он. – Но если она успеет раньше, назови ее Эльвинг.

– А как же иначе, – улыбнулась Нимлот. – Мы же вместе ходили к тому водопаду, смотреть на звездные брызги.

Диор не мог не идти – от руки гномов погиб Галатиль, отец Нимлот и брат Келеборна. Самого Келеборна Берен решил не ждать, хотя и послал гонца к южным отрогам Эред Линдон: если властительные супруги успеют на битву, то успеют, а нет – так нет. Существенной помощи войску они все равно не могли оказать: их с лордом Келебримбором молодое княжество, основанное после гибели Нарготронда, было малочисленно.

Лютиэн утешала Нимлот в ее горе, таком понятном – ведь и ее родители отошли совсем недавно, и она до сих пор продолжала носить простые некрашеные одежды скорби. Диор, покидая жену, сомневался, принесет ли ей месть хоть какое-то утешение. У женщин врачевать душевные раны получалось лучше. А главное – Лютиэн могла доподлинно рассказать, как оно там… Впрочем, станет ли? И решится ли Нимлот расспрашивать ее? Диор пытался разговорить отца, когда был еще отроком – но Берен ограничился кратким «Хорошего мало».

Именно Нимлот тогда рассказала ему, как воскресшие отец и мать появились в Менегроте через год после своей смерти. Отец тоже любил об этом рассказывать – словно это было веселое приключение: «всю жизнь мечтал появиться на собственных поминках и послушать, что болтают»; и только от Нимлот Диор узнал о священном ужасе, охватившем эльфов, когда двое умерших живыми появились в пиршественном зале. Поначалу их приняли за мороков, и Берен, чтобы доказать, что это не так, взял со стола блюдо с рыбой и угостил Лютиэн, и ел сам, пригубил вина и разорвал на груди обветшавшую погребальную одежду, позволив Белегу коснуться его ран, которые выглядели только-только зарубцевавшимися и, по его словам, еще болели. Но когда эльфы удостоверились, что это в самом деле они и в самом деле живые, ужас их стал не меньше, а больше, ибо никогда и нигде Единый не являл так ясно Свою силу и волю. Никогда и нигде доселе умершие не возвращались живыми, а эльфы не делались Смертными. Ибо и мать стала Смертной, и к радости о ее возвращении из Мандоса примешалась горечь грядущей разлуки за порогом смерти.

Диор вырос с мыслью о том, что отец и мать умерли и воскресли до его рождения. Может быть, поэтому смерти он не боялся. Ни тогда, когда вместе с отцом отправлялся к Сарн Атрад, ни сейчас, когда – он знал это – шел ей навстречу.

…По пути к ним присоединились многие нандор – как и тогда, когда Берен повел их на север, отражать нападение орков после Битвы Бессчетных Слез. Но в самом конце, уже у брода Сарн Атрад, их ждал еще один союзник – эльфы почтительно держались на расстоянии от выступивших из-за деревьев и подобных деревьям высоких фигур, и лишь Берен подошел к ним близко, поклонился и громко сказал:

– Приветствую тебя, почтенный Древобород. Узнаешь ли ты меня или я сильно изменился со времени нашей последней встречи?

То древоподобное создание, что стояло впереди всех, пригнулось, чтобы лучше разглядеть собеседника и прогудело:

– Хмм! При нашей последней встрече ты сам не узнал меня, Убийца убийц. Ты изменился, хмм, да… Но глаза у тебя остались прежними. Кого ты ищешь здесь?

– Гномов из Ногрода, разоривших Дориат.

Высокое создание выпрямилось, тряхнув кроной волос.

– Так значит, мы снова союзники, – прогудело оно. – Гномы убили много деревьев, прокладывая гать через Сарн Атрад.